Глава 9. Сладкая смерть

Два последующих дня не принесли ничего нового. Жизнь текла размерено, и со стороны могло показаться, что в семье Толстяковых царили мир и согласие. На самом деле, супруги спали в разных комнатах и почти не общались между собой, не считая нескольких обыденных фраз, которыми они обменивались за завтраком, обедом или ужином. Сергей Николаевич вновь звонил в редакцию газеты. Редактор Кривошапка сообщил, что никто из знакомых литераторов поэта и прозаика Петражицкого (Аненского) нигде не видел. Говорят, что дома он так и не появлялся, будто испарился.

По утрам гости ходили к морю и возвращались только к обеду. Вот и сейчас все три семьи сидели на террасе, наслаждаясь двумя цыплятами, изжаренными на вертеле.

– Да, хорош цыплёнок, ничего не скажешь, – вытирая губы салфеткой, заключил податной инспектор. – Но уксуса в мясе явно не хватает. Видать перед забоем забыли дать.

– Какого ещё уксуса? – вздёрнул брови Сергей Николаевич.

– Винного, конечно же, хотя и яблочный тоже сойдёт.

– Что вы имеете в виду? – заморгав, осведомилась супруга присяжного поверенного.

– Видите ли, Вероника Альбертовна, существует старый и проверенный способ приготовления этого блюда. Откормленной курице вливают в клюв десертную ложку уксуса и запирают в сарае. И только часа через два-три режут. Потом, понятное дело, чистят, потрошат, моют. А дальше всё в точном соответствии с тем, как её приготовил ваш повар: солят, жарят, на вертеле, поливая жирным бульоном. Затем, распускают ложку масла, и, поджарив в нём тёртую чёрствую булку, размешивают в сковородке, чтобы разом облить тушку.

– Так уж и обязательно поить её уксусом? – подняла брови Надежда Алексеевна.

– Нет, Наденька, можно поступить иначе. После того, как птицу зарезали, её опускают на час в холодную воду, после чего закапывают в песок на сутки. И только затем ощипывают, потрошат и солят.

– Но зачем?

– У курятины появляется изумительный привкус, свойственный дичи.

– А я знаю другой способ, – вступил в разговор Ардашев. – Надобно смешать маковое семя поровну с кукольванцем и дать курице поклевать. Наевшись, она уснёт наподобие мёртвой. В это момент её можно легко ощипать. Птица совершенно ничего не чувствует, точно находится под действием морфия. Тут же её обмазывают яичным желтком и дают высохнуть. На вид она кажется жареною. А дальше кладут на блюдо, украшают зеленью и подают на стол. Затем вы предлагаете гостям откушать-с. Берёте нож и делаете вид, что пытаетесь отрезать кусок. Но стоит лезвию поранить кожу, как она тут же подскочит с блюда и убежит.

– Ай да Клим Пантелеевич! Ай да шутник! – вскинул руки Пантелеймон Алексеевич. – А ведь от такого розыгрыша и удар схватить может.

– Раз уж пошёл разговор о шутках с едой, то позволю добавить трюк с окрошкой, – просиял Толстяков. – Для этого понадобиться две кастрюли – одна большая, другая маленькая – и предварительная договорённость со всеми гостями, за исключением того, над кем вы решили подшутить. – Газетчик сделал паузу, окинул всех многозначительным взглядом и продолжил: – В большую кастрюлю ставится маленькая, уже наполненная водой, а окрошка заливается в пустое пространство. Хозяйка разливает её поочерёдно каждому гостю и только в последнюю очередь – жертве. Маленькую кастрюлю надобно после этого протопить. Естественно, ему в тарелку попадает только вода. Он пробует, не понимает ничего, и говорит, что у него одна вода. Остальные едят, нахваливают, уверяют бедолагу, что у него тоже вкусная окрошка, показывают кастрюлю, убеждают, что никакой воды там и быть не может. Обычно всё это длится до тех пор, пока кто-то из гостей не рассмеётся. Правда, бывали случаи, когда, обидевшись, разыгрываемый вставал и уходил. Так что лучше с эти фокусом не затягивать.

– Вот это номер! – весело воскликнул податной инспектор, но вдруг его лицо посерьёзнело. Теперь он смотрел уже не на Ардашева, а куда-то мимо него.

– А это ещё кого нелёгкая несёт? – тихо спросил Стахов.

Ардашев с женой обернулись.

Приближались два человека. Один из них, высокий, с усами-колечками и бравым видом, был в полицейском мундире. Другой, маленький человечек с густыми бачками, бритым подбородком и без усов, с хитрыми бегающими глазами, производил впечатление статского. Он был одет в простую тёмную пару и котелок; в руках держал кожаный портфель с массивными бронзовыми застёжками.

– Добрый день, господа, – проговорил полицейский. – Позвольте отрекомендоваться: пристав Закревский. А это мировой судья Дериглазов.

– Проходите, присаживайтесь, – засуетился Толстяков. – Быть может, откушаете чего-нибудь с нами? Я прикажу подать приборы…

– Нет надобности, Сергей Николаевич, – сухо заметил полицейский. – Мы пришли допросить вас в связи со смертью госпожи Бобрышевой. Вчера её доставили в местную больницу с тяжёлым отравлением, а несколько часов назад она скончалась. Мы считаем, что её убили с помощью цианистого калия.

– Как убили? – вставая, воскликнул хозяин. – Этого не может быть! Кто?

Пристав усмехнулся, но его глаза так и остались холодными.

– А вы не знаете? – лукаво справился он.

– Н-нет. А п-почему, собственно, я д-должен зн-наать? – заикаясь от волнения, задал вопрос издатель.

– А потому что именно вы подозреваетесь в этом преступлении, и от ваших ответов будет зависеть ваша дальнейшая судьба.

– Я? То есть как? – дрожа всем телом, возмутился Толстяков.

– А причём здесь мировой судья? – вмешался податной инспектор.

– Видите ли, согласно Уставу Уголовного Судопроизводства, в нашем городе обязанности судебных следователей по делам подсудным Окружному суду возлагаются на участковых мировых судей. Опытная станция относится к участку Арсения Ивановича. Итак, – он обернулся к владельцу имения, – я предлагаю уединиться и поговорить.

– Что ж, прошу в кабинет, – придя в себя, пролепетал Сергей Николаевич и, кивая на присяжного поверенного, добавил: – Я бы хотел, чтобы со мной находился присяжный поверенный Ардашев

– Ардашев? – пристав удивлённо повёл бровью. – Из Ставрополя?

Клим Пантелеевич поднялся.

– Очень приятно! Я ведь тоже из Ставрополя, – улыбнулся Закревский, и пожал адвокату руку. – Служба забросила меня в Новороссийск, а оттуда – в Сочи. Но я премного наслышан о вас. Ефим Андреевич Поляничко – мой старинный друг. Мы встречались с ним в прошлом году, и, чего греха таить, выпили по рюмочке. Он очень тепло о вас отзывался. Знаете, я отпуск всегда у родителей провожу. Там на Хопёрской, за аптекой Байгера, стоит отцовский особняк.

– Смею напомнить, Филипп Ерофеич, что присяжный поверенный не может присутствовать при проведении предварительного следствия, – недовольно пробубнил Дериглазов.

– Это любой другой не может, – подкручивая правый ус, возразил пристав, – а Климу Пантелеевичу сам Бог велел. Он уже стольких злодеев отыскал, что пора нашему родному министерству ему выдать награду. Вот и сейчас его присутствие не будет лишним.

Мировой судья пожал плечами, но уступил, не желая ссориться с полицейским.

Толстяков, Ардашев и двое визитеров под удивлёнными взглядами оставшихся проследовали в кабинет.

Владелец «Петербургской газеты» плотно закрыл дверь, и, указав на стулья и кресла, уселся за рабочий стол.

– Ну-с, господа, я готов ответить на все ваши вопросы, – с едва заметным волнением начал он.

Дериглазов вынул из портфеля открытое письмо и положил перед Толстяковым.

– Узнаёте?

Сергей Николаевич надел пенсне и взял карточку.

– Почерк вроде бы мой, – неуверенно вымолвил издатель, – только я не припомню, чтобы это писал.

– А подпись чья? – не унимался Дериглазов.

– Я бы сказал, что она похожа на мою.

– Что значит «похожа»? Ваша или нет?

– А то и есть, что именно «похожа», потому что последний завиток сильно уходит вверх, а я так не расписываюсь.

– А слова: «Тебе, милая»?

– Я же сказал, что я не помню, чтобы писал нечто подобное. – Он повертел в руках прямоугольник письма и заключил: – Нет. Заявляю официально: я никогда не покупал открытое письмо с рисунком, изображающим букет роз.

– Вы уверены? – вмешался Закревский.

– Абсолютно. Как филателист, всегда обращаю внимание на главную и оборотную сторону открыток.

– Позвольте полюбопытствовать, – Ардашев взял открытое письмо, зачем-то понюхал его, подошёл к окну и стал рассматривать на свет. Затем, повернулся и изрёк: – Я полагаю, госпоже Бобрышевой послали коробку шоколадных конфект, начинённых ядом, так?

– Ага! Милостивые государи! – мировой судья радостно поскрёб себя по правому бакенбарду. – Вот вы и попались! О том, что покойной прислали конфекты «Фабрики Абрикосова» знали только несколько человек: её муж, доктор и мы. Всё-с. Проговорились, голубчики!.. Вот видите, Филипп Ерофеич, – он окинул пристава победным взглядом – а вы говорили, что этому адвокату можно доверять. Да тут одна шайка-лейка!

– Послушайте, сударь, я попросил бы вас выбирать выражения, – присяжный поверенный пробуравил мирового судью острым взглядом. – Или я буду вынужден охладить ваш пыл. Не думаю, что вам это понравится.

– Что? Вы угрожаете мне при отправлении правосудия? – выпрямившись в кресле, прохрипел Дериглазов.

– Правосудие вы будете вершить в судебной камере, да и то по менее значительным делам. А пока вы всего лишь замещаете судебного следователя. Что касается моей догадки относительно коробки шоколада, то тут нет ничего сложного: открытка сохранила не только его запах, поскольку, лежала внутри, но и следы. Немудрено, что при такой жаре шоколад начал плавиться, попадая на открытое письмо. Но я больше скажу: Сергей Николаевич не писал её. Посмотрите на его настольный прибор: здесь два гусиных пера. Господин Толстяков человек старых привычек. Это известно многим. Он пишет только гусиными перьями, а они, как известно, не оставляют следов давления ни на почтовой бумаге, ни, тем более, на картоне, из которого изготавливаются открытые письма. Здесь же, – присяжный поверенный поднял вверх открытку, – явные следы давления, сиречь верный признак использования стального пера. Именно это я и заметил, когда подошёл к свету.

– Помилуйте, Клим Пантелеевич, – полицейский поднялся, заложил руки за спину и зашагал по кабинету. – А разве это обстоятельство его полностью оправдывает? А что, если он умышленно использовал стальное перо, чтобы отвести от себя подозрение?

– О да! – рассмеялся Ардашев. – Если придерживаться ваших рассуждений, то получается, что господин Толстяков, продумав даже такую ничтожную деталь, как использование стального пера при написании текста, вдруг вложил в коробку с отравленным конфетами открытку с собственноручной подписью, чтобы, тем самым, фактически подарить полиции доказательство своей причастности к смертоубийству Елены Никаноровны Бобрышевой, так? Где же логика?

– Но мотив? Мотив-то у Сергея Николаевича есть? Вы же не будете это отрицать? – продолжал спорить Закревский.

– Муж покойной нам рассказал про адюльтер, – вставил фразу Дериглазов.

– Да? А с чего вы взяли, что сии амуры и впрямь имели место? – возразил адвокат. – Надеюсь, господин Лесной кондуктор поведал вам об анониме, подбросившем ему послание? Ведь никаких доказательств этого любовного треугольника нет. Есть лишь некая безымянная машинопись, что между покойной и хозяином этого дома существовала тайная любовная связь. И ничего более.

– Так была связь или нет? Прошу вас ответьте, Сергей Николаевич, – не отводя взгляда от Толстякова, осведомился полицейский.

– Да, мы любили друг друга и были близки, – потупив взор, тихо вымолвил газетчик.

– Вот-вот! Quod erat demonstrandum! – обрадовано выпалил Дериглазов.

– Должен вас огорчить, сударь, – остудил его адвокат. – Наличие купидонов в данном случае никак не доказывает существование у господина Толстякова мотива на убийство жены Бобрышева.

– Это почему же? Потрудитесь объяснить!

– Хорошо. Но только прежде я задам вам всего один вопрос: рассказывал ли вам Артём Викторович об опасности, угрожавшей его жене? И сообщил ли он вам, что совсем недавно я просил его не оставлять жену в одиночестве?

– Ничего такого он нам не говорил, – покачал головой мировой судья. – Однако теперь я жду ваших толкований.

– Извольте. Дело в том, что с некоторых пор Сергей Николаевич получает по почте, главу за главой, роман неизвестного автора под названием «Черновик беса». Этот сочинитель, безуспешно пытавшийся издаться в «Петербургской газете», решил отомстить главному редактору. Как следует из первой главы под названием «Сгоревший труп», именно от его руки в столице погиб секретарь Сырокамский. Затем, в следующей главе, он пригрозил, что расправится с домашними питомцами господина Толстякова и уничтожит одно из его любимых растений. И это, к сожалению, ему удалось. В последней главе он обещал убить супругу Бобрышева таким образом, что подозрение падёт на Сергея Николаевича. Вот потому-то мы и предупредили господина Лесного кондуктора о возможной опасности, подстерегающей его жену. Как видно, преступник вновь нас опередил. Мало того, что он расправился с жертвой, не имеющей никакого отношения к «Петербургской газете», так ещё и сумел убедить вас, что в её смерти виноват собственник этого имения.

– Прошу вас передать нам сии главы. Мы приобщим их материалам дела. Надеюсь, вы их сохранили? – с хитрым прищуром спросил мировой судья.

– Безусловно, – кивнул Толстяков, выдвинул ящик стола и протянул Дериглазову несколько листов почтовой бумаги, которые тот поспешно сунул в портфель.

– И ещё одно важное обстоятельство, – добавил Ардашев. – Вся рукопись и анонимное послание Бобрышеву о неверности его жены набраны на одной и той же печатной машинке. И это несмотря на то, что вторую главу он передал Пантелеймону Алексеевичу Стахову – шурину Сергея Николаевича – в Новороссийске. Стало быть, автор подготовил текст заранее. Отсюда следует, что, возможно, он ехал на том же самом поезде, что и господин Стахов, и машинку, скорее всего, сдал в багаж. Как вы понимаете, я изучил специфические черты буквенных оттисков и вот к какому заключению пришёл: литера «с» завалена слегка вправо, а буква «т» имеет ярко выраженный левый наклон, да и рычажок «а» сработался и не пропечатывает верхнюю часть буквы. Эти черты характерны как для рукописи, так и для анонимного письма, посланного Бобрышеву. Следовательно, вывод простой: злоумышленник приехал сюда со своим «Ундервудом», «Империалом», «Ремингтоном», «Юнионом» или «Адлером». А посему, нет смысла связывать его поимку с поиском печатной машинки в самом Сочи. Думаю, это первая оплошность злодея. Я бы на его месте постарался нас запутать и напечатал бы анонимное послание на другом механизме.

– А какова же его вторая оплошность? – поинтересовался пристав.

– Это послание Бобрышевой, написанное почерком Сергея Николаевича, и имитация его подписи. Теперь мы знаем, что, так называемый Бес, имел или имеет доступ к бумагам с подписью Толстякова. Это вторая ниточка, которая, рано или поздно, приведёт нас к преступнику.

– Да, но кто это может быть?

– Пока трудно сказать, но нельзя исключать не только недовольных авторов, но и друзей и даже не близких родственников.

– На господина Стахова намекаете? – раздумчиво спросил Дериглазов.

– Я ни на кого не намекаю, а лишь описываю круг кандидатов в преступники.

– А что, если кто-то из ваших работников общается с этим писателем-неудачником? – предположил Закревский. – Вдруг Бес – не один человек, а целая компания злодеев?

– Нет-нет, господа, я в это не верю, – замахал руками издатель. – Этого не может быть. Посудите сами, зачем им убивать своего коллегу Сырокамского?

– А может, всё-таки стоит проверить фамилии всех, кого вы знаете по оплате курортного сбора в Сочи за последнюю неделю? – предложил адвокат.

– Неплохая идея, – согласился Дериглазов. Он достал из портфеля карандаш, записную книжку и строго сказал: – Итак, Сергей Николаевич, попрошу назвать фамилии.

– Ну что ж, – сдался Толстяков. – Записывайте: Кривошапка Аверьян Никанорович – редактор, Глаголев Феофил Матвеевич – студент, Петражицкий Рудольф Францевич – писатель, ну и здешний актёр, и писатель Бардин-Ценской.

– Фёдор Лаврентьевич? – удивился полицейский. – Он что тоже пишет?

– Да, к моему глубочайшему сожалению, – кивнул газетчик.

– И господина Стахова мы так же внесём в число подозреваемых, – довольно заключил Дериглазов.

Пристав сел в кресло, потёр ладонью лоб и сказал:

– Раз Бобрышев знал про «Черновик беса» и главу с угрозой для его жены, то ведь он мог и сам её отравить? А почему нет? Месть, знаете ли, за измену. Да и подозрение падёт не на него, а на этого безымянного Беса. А роспись вашу подделать совсем несложно. И почерк. – Он посмотрел на Толстякова и спросил: – Он мог видеть, как вы расписываетесь?

– Да, конечно. Я дарил ему на День ангела несколько книг и вкладывал туда открытки с поздравлениями. Естественно, я там поставил подпись.

– Список возможных преступников замыкает господин Лесной кондуктор. Итого, – подытожил мировой судья, – под подозрением шесть душ.

– Бес-бес-бес, – выговорил скороговоркой Закревский. – Откуда же ты взялся на нашу голову? Чувствую, и намаемся мы с ним! Ладно, будем думать.

Пристав поднялся, и, подойдя к двери, сказал:

– Благодарю вас, Клим Пантелеевич за помощь. Надеюсь, вы сообщите нам любые новости, как только они появятся.

– Несомненно.

– Не сегодня-завтра, он подбросит новую главу.

– Бесспорно, – поддакнул Дериглазов.

– Честь имею, – попрощался полицейский.

– Честь имею, – ответил Ардашев.

– Позвольте, господа, я вас провожу, – засуетился Толстяков.

Когда визитёры уже спустились вниз по аллее, издатель долго глядел им вслед, потом закрыл лицо ладонями и прошептал:

– Лена, Леночка, милая, прости…

Адвокат сделал вид, что не расслышал. Он достал из кармана коробочку монпансье, положил под язык зелёную конфетку и, оставив Толстякова в одиночестве, пошёл обратно, к дому.