Глава ДВЕНАДЦАТАЯ
Награда всегда находит героя
В то самое время, когда вышеперечисленные события следовали одно за другим, стрелки часов неуклонно продвигались к пятнадцати тридцати.
К сверкающему большими стеклами зданию Дворца культуры уже потянулись многочисленные члены той самой организации, где председательствовал Валерий Иванович Шумилов. Люди ручейками стекались к входу, вливаясь затем в раскрытую дверь.
Надо отметить, что по своим масштабам это было отнюдь не рядовое событие, а собрание одной из самых больших в городе организаций. Поэтому на подобных мероприятиях руководящий и главенствующий принцип демократического централизма требовал непременного присутствия представителей из более высоких структур.
Николай Фадеевич Кудеяров, будучи членом обкома, должен был появиться на собрании на правах почетного члена президиума. Но в связи с известными событиями заранее позвонил Орлову, сердечно извинился и дипломатически тонко пояснил, что серьезные обстоятельства требуют его обязательного присутствия на своем рабочем месте у пульта управления и что вместо себя он подошлет заместителя по кадрам.
Сам же он с головой окунулся в работу, не успевая как следует реагировать на поступавшую информацию. А уж ее-то сегодня было предостаточно как никогда. Будьте уверены!
Одно хорошо, что сам первый с утра по какому-то срочному делу неожиданно отбыл в Москву, и докладывать ему лично пока не пришлось. А с его замом по идеологии Николаем Петровичем Ватченко незадолго до обеда они откровенно и подробно обменялись мнениями по телефону.
Да, телефон сегодня работал на полную катушку, буквально разрываясь от звонков.
К уже известному на утро поступила информация, что вчера поздним вечером в одной из лучших гостиниц города наблюдали бегущего по коридору чем-то страшно напуганного голого человека мужского пола с одеждой в руках, выяснить личность которого пока что не удалось…
А совсем недавно опять звонили из музея и сообщили, что надежно закатанный в асфальт то ли знак, то ли буква проявилась вновь на том же самом злополучном месте, точь-в-точь. Как будто ремонтники здесь и не работали.
А до этого названивали из одного большого гастронома. Там уж и вообще творилось черт знает что! Что-то уж совсем невообразимое!
Николай Фадеевич, самолично проинструктировав подчиненных, разослал повсюду дополнительные наряды с соответствующей техникой для быстрой связи и фиксации подозрительных фактов. При этом строго-настрого наказал смотреть во все глаза и подмечать даже, казалось бы, незначительные мелочи.
Главный милиционер бросил взгляд на календарь: «Вот тебе… это самое, как его… и вторник, тринадцатое! Вот тебе и чертова дюжина! Не повернулось бы все потом так: близок лампас, да не наденешь!»
Ровно в половине четвертого на сцену, залитую ярким электрическим светом и украшенную образом вождя мирового пролетариата, за стол президиума, вышел в отличном костюме мышиного цвета заместитель Шумилова по оргпартработе Смолкин Сергей Иванович и, перекрывая приятным голосом шум в зале, уверенно и демократично заговорил:
— Ну что, товарищи, будем начинать собрание? — и он демонстративно взглянул на свои наручные часы.
Волнение в зале немного поутихло, а Смолкин, выдержав небольшую паузу, продолжил:
— Товарищи коммунисты, для ведения собрания нам необходимо избрать президиум. Слово по составу президиума предоставляется бригадиру слесарей механосборочного цеха, партгрупоргу Карнаухову…
И дальше все пошло уже по давно накатанной колее.
Через некоторое время бодро зачитанные бригадиром и единогласно проголосованные списком кандидатуры в количестве тринадцати человек разместились за накрытым алой скатертью длинным столом, и работа вновь побежала вперед. Орлов по негласной традиции занял крайнее место справа, поближе к трибуне для выступающих, а Шумилов через человека от него. Между ними оказалась председатель профсоюзного комитета одного из цехов, сильно пахнущая духами, довольно миловидная и кокетливая дама Татьяна Сергеевна Бурцева.
Тот же Смолкин, снова очутившийся в рядах президиума и занявший привычное для себя место ведущего в центре, продолжил общение с залом. По его предложению быстро утвердили регламент собрания, и он, обращаясь к присутствующим в зале, проговорил:
— Слово по первому вопросу об отчете парткома по руководству перестройкой предоставляется секретарю партийного комитета завода Шумилову Валерию Ивановичу.
Шумилов взял папку с докладом и направился к трибуне для выступления. Он знал, а вернее, предполагал со слов самого «Воландина», что тот, по всей вероятности, находится где-то здесь. Но при беглом осмотре выяснить это не удалось. Зрительный зал вместе с балконом, рассчитанный почти на тысячу мест, заполнился до отказа, и быстро отыскать глазом нужного человека было совсем непросто. Открыто же глазеть на сидящих напротив него было тоже неудобно. Вот только жаль, что из-за своего неважного самочувствия не смог подойти Федор Александрович Кружков, который должен был возглавить редакционную комиссию. Он сам еще утром звонил Валерию Ивановичу из дома и жаловался на сильные боли в животе. Ну тут уж ничего не попишешь. Подобное с каждым может случиться. Пришлось его по ходу дела заменять другой кандидатурой.
Странное дело, но Шумилов сегодня почему-то абсолютно не волновался, а за всем происходившим вокруг наблюдал как будто со стороны. Словно не он, а кто-то другой должен задать тон всему мероприятию и возможной полемике по злободневным вопросам. А сам он, казалось, присутствовал здесь лишь в качестве гостя. Он увидел, как Орлов раскрыл папку со своим выступлением, достал дорогую авторучку и на чистом листе принялся что-то выводить.
Выйдя к трибуне, секретарь обвел зал внимательным взглядом, снова не увидел кого искал и после паузы начал доклад:
— Товарищи коммунисты! Период, за который отчитывается партийный комитет завода, насыщен очень важными событиями. Это переход на самофинансирование и полный хозрасчет, резко возросшие требования к качеству продукции, введение государственной приемки и важнейшего показателя в деятельности коллектива — 100-процентного выполнения договоров по поставкам продукции.
Читаемый текст был автору хорошо знаком потому, что до этого уже не раз пробегался глазами и подвергался многократному редактированию, а потому звучал уверенно и твердо. Особенно знакомой была вот эта фраза, которая внезапно прервалась воскресным вечером с первым же звонком странного посетителя и над которой потом он долго пыхтел, мучительно вспоминая не успевшие лечь на бумагу слова:
— Доклады руководителей парткома, подготовленные с привлечением большого числа коммунистов, носили принципиальный характер, способствовали принятию конкретных решений, ставили своей целью дальнейшее развитие и реализацию постановлений партийных собраний, выполнение критических замечаний и предложений, высказанных коммунистами.
Глаза и губы секретаря парткома механически продолжали двигаться вперед, а мысли… А вот мысли застопорились и, словно раздвоившись, побежали куда-то совсем в другую сторону.
«Боже мой! Какое длинное и нудное предложение. Слов произнесено с избытком, а вот запомнить из них почти нечего. Да и, честно говоря, он был совершенно неуверен в том, о чем сейчас говорил. Особенно после этих самых полубредовых фантастических событий, произошедших с ним за последнее время».
— …должен особо подчеркнуть и другую сторону вопроса — крайне бесхозяйственное отношение к материальным ресурсам.
«Да уж, приехали! О каком же хозяйском отношении вообще может идти речь, если генеральный директор, человек номер один на заводе, вместе с начальником отдела снабжения, будучи членами партийного комитета, сами все время воруют на предприятии?! И не мелочатся, с размахом орудуют! Целые машины и погрузочные механизмы бесследно исчезают, как в черной дыре! А ты, чудак, тут мелким бисером рассыпаешься, пытаясь о какой-то высшей морали толковать. Совершенно глупое и вредное занятие! Где же, извините, здесь непосредственная связь между словом и делом? А? Сейчас самое бы время другие слова в зал запустить: „Мол, дорогие товарищи и коллеги, присутствующие здесь, на партийном форуме, знайте, что директор завода коммунист Орлов и начальник отдела снабжения Абрамзон у вас под носом регулярно воруют! Караул! Помогите остановить их и вывести на чистую воду!“
Или выложить все начистоту про Николая Семеновича Лужина — орденоносца и передовика по похищению инструмента из вверенного ему хозяйства. А ты тут какую-то глупость зачитываешь людям, которые внимательно слушают и, по всей вероятности, с негаснущей надеждой склоняются к тому, что уж их-то вожди знают все… Непременно! Но на деле же получается все, что ты тут насочинял, товарищ секретарь, больше походит на красивенькую сказку, а не на настоящую, реальную жизнь. Вот так-то, батенька! Так-то, голубчик!»
— …сложившаяся ситуация диктует нам необходимость коренной и немедленной перестройки в организации… В этом вопросе пора завершить перестройку сознания…
«Глупость очередная! Разве можно так быстро перестроить сознание человека, если жизнь, поступки людей, то самое, что мы и называем бытием, говорят нам совсем о другом. Кто может осознать необходимость какого-то изменения, если глаза и уши об этом молчат? Когда нет примера для подражания! И кто, скажите, должен этот самый пример показать? Ну, естественно, по логике вещей более образованный, а потому и более сознательный и опытный человек — руководитель и учитель… А фактически получается все иначе».
— Необходимо больше анализа и мысли, больше инициативы и ответственности, больше доверия и спроса.
«Ох, Шумилов, и нагородил же ты тут. Можно было бы и дальше продолжить — больше начала и окончания, больше поднятия и опускания. Набор сплошных лозунгов, смешанных в один словесный винегрет! И эту белиберду написал не кто-нибудь, а секретарь парткома крупного предприятия, уважающий себя человек… и надеющийся на точно такое же отношение к себе со стороны других. А что же можно потом взамен от них получить? Да точно такие же пустые восклицания!»
У Валерия Ивановича вдруг отпало всякое желание дочитывать свой нудный и длинный доклад. Захотелось остановиться, закрыть его и тут же честно признаться сидевшим в зале партийцам, что это не те самые правильные и жизненно важные слова, которые направят их на путь истинный. А фальшивые, лишь похожие на правдивые, создающие в умах людей иллюзию и видимость настоящих…
— …партком видит укрепление связи пропаганды и обучения с жизнью, связь между словом и делом.
«Нет, в условиях двойной морали никакой связи между словом и делом нет и категорически быть не может! А потому и нечего ждать каких-то успешных результатов».
— Перестройка начинается с нас. Так что давайте с честью нести высокое звание партийца!
Шумилов еле закончил выступление и, ощущая внутренние усталость и опустошенность, направился на свое место.
В зале раздались дипломатически вежливые аплодисменты.
«Эх, и чего хлопаете, дураки! Зачем одобряете ладонями то, чему я и сам уже не единому слову не верю…»
Начались прения по докладу. Народ загудел, зашевелился.
Сначала выступил наладчик одного из цехов. Грузный, с бычьей шеей и лысой головой мужчина. Он сиплым голосом, слишком слабым для его габаритов, убежденно говорил о необходимости совершенствования бригадной формы организации труда. За ним начальник крупного цеха бодро хвалил работу заводской дружины и энергично критиковал экономические службы завода, по его мнению, не имеющие никакого представления о переводе цехов завода на хозяйственный расчет. После него должен был выступать сам директор завода.
Слушая выступавших, Шумилов как обычно делал пометки для заключительного слова и внимательно скользил глазами по залу, желая отыскать «Воландина». Он ясно понимал, что присутствие главы могущественного ведомства здесь, в зале, преследует какую-то определенную цель. Но вот какую? К тому же очень интересно было взглянуть, а как же сам гость и его свита сегодня выглядят? Наверное, не зря они вчера вечером советовались с ним по этому поводу?!
В правой половине помещения новых знакомых видно не было. Правда, в четвертом ряду среди своих сотрудников развалился с подозрительно красным лицом Павел Васильевич Бородкин. Сегодня он не выступал, а потому, как видно, уже успел достаточно глотнуть чего-то из горячительных напитков. Скорее всего приложился к спирту. На дармовщинку. Благо, что и ходить-то далеко не требуется, а стоит лишь в сейф в своем кабинете заглянуть. «Да, совсем мужик обнаглел! Даже на партийные собрания приходит в явном подпитии!» — сокрушенно вздохнул Валерий Иванович и сделал соответствующую пометку.
Следующим выступал директор.
Выйдя за трибуну, он отпил из стакана воды и, вытерев губы платком, с бесстрастным лицом уверенно заговорил:
— Партия решительно заявила о невозможности работать по-старому. Мы действительно подошли к такому рубежу, когда надо прекратить ссылаться на трудности, а взяться за работу засучив рукава.
По тону выступления вполне могло сложиться впечатление, что человек за трибуной нисколько не сомневается в правильности произносимых слов.
Шумилов ощутил внутри себя болезненное раздражение и скептически подумал:
«А кто, скажите, раньше мешал засучить эти самые рукава хоть по локоть, хоть по самые плечи и вкалывать от души. На то вы и генеральный директор, чтобы, как и положено, организовать работу предприятия. Вам и карты в руки! А тут создано многоступенчатое управление: дирекция отдает указания, а партком, наполовину состоящий из тех же самых лиц, дублирует их. Явно искусственное образование!
Зачем, к примеру, нужна партийная организация для того, чтобы правильно вести хозяйство в семье? Если дома чистота и порядок, если все накормлены, одеты, обуты и здоровы, кто скажет, что хозяйство ведется неправильно или плохо? Да никто! Все дело в хозяине, в его взглядах и понимании жизни, в его деловых качествах.
А вы, уважаемый Лев Петрович, давно уже с Абрамзоном перестроились. Но в другом дельце. Оба засучили рукава в своей тайной работе по добыче драгоценных бумажек. Вам и подсказок-то никаких не требуется. А вот сейчас зачем-то складно о перестройке рассуждаете!»
— Видимо, партком и я как директор предприятия слабо контролируем свои постановления, не проявляем решительности и должной принципиальности…
Идеи перестройки обязывают нас по-новому взглянуть и на структуру предприятия. У нас слишком громоздок аппарат управления…
«Давно бы пора взглянуть, да попристальнее. И в первую очередь на свое ближнее окружение. А оно-то как раз донельзя и раздуто. И увеличительное стекло брать не надо. Шутка ли сказать, девять заместителей у самого директора да семь у главного инженера. Не аппарат, а целый аппаратище! Не говоря уже о секретарях, референтах и куче всяких искусственных отделов, отдельчиков и бюро. Кто же, скажите, кроме самого главного руководителя, может их упразднить? Или, иным языком, пересмотреть структуру управления? А? Ответ очевиден. Да только тот, кто их и создал. Тогда к кому это обращение с высокой трибуны? К самому себе или к тете Маше, уборщице?»
— Нашему техническому руководству, партийным организациям инженерных служб необходимо возглавить работу по перестройке всей технической политики объединения, а парткому постоянно контролировать эти вопросы.
Тут неожиданно на балконе возник какой-то шум и движение. Но этого было достаточно, чтобы привлечь к себе внимание присутствующих. Шумилов поднял голову и в приглушенном освещении зала наконец-то увидел тех, кого и искал. Они сидели во втором ряду балкона, у самого правого края. «Воландин» был в черном костюме с белой рубашкой и галстуком, но без привычного головного убора. А рядом с ним — Бегемот и Тарантул. Остальных же из свиты видно не было.
Директор тоже сделал паузу, выразительно посмотрев наверх, покачал головой и после этого снова продолжил:
— Нужно постоянно заботиться об улучшении жилищных и культурно-бытовых условий, решать другие насущные вопросы. Надо понять, что социальные проблемы прямо влияют на производительность труда, от чего зависит судьба наших с вами планов.
Он закрыл папку и, подняв голову, взглянул в зал, тем самым давая понять, что закончил свое выступление.
Похлопали и ему. Можно было заметить, что особенно старались помощнички из ближнего окружения. И среди них, конечно же, Павел Васильевич Бородкин, к этому времени с совершенно багровой физиономией.
Шумилов приготовился к чему-то необычному. К какой-нибудь диковинной выходке со стороны необыкновенных гостей. Но, к его удивлению, ничего такого, из ряда вон выходящего, не последовало. Мероприятие продолжало двигаться своим запланированным порядком, а директора на трибуне уже сменил очередной выступающий — бойкая женщина в лиловом костюме с волжским окающим говорком.
Но здесь необходимо пояснить, что спонтанное смятение на балконе было вызвано неожиданно возникшей дискуссией между некоей модно одетой шатенистой дамой в изумрудном муаровом платье и неугомонным типом со странной, напоминающей кошачью, физиономией.
Во время бодрой речи Орлова этот вертлявый тип все время прилипал и шушукался со своим очкастым соседом справа, отпуская разные неприличные колкости и замечания в адрес директора. Одним словом, вел себя вызывающе, что не могло не переполнить чашу терпения сидевшей позади него сознательной женщины, которую звали Алла Борисовна Пусько.
По большому секрету необходимо добавить, что Алла Борисовна была недурна собой и некогда состояла в предельно теплых отношениях с самим выступающим. Но со временем их отношения постепенно охладели, по всей вероятности, из-за отсутствия достаточного внимания со стороны мужской половины. Но, все еще живя воспоминаниями об утраченном и лелея в душе надежду на их чудесное возрождение, преданная женщина попыталась одернуть несознательного партийца:
— Товарищ, нельзя ли потише! Вы мешаете окружающим слушать выступление руководителя. Что, по крайней мере, уже нетактично…
Тогда котообразный, повернув свою наглую рожу с чудно торчащими в стороны усами как ни в чем не бывало заявил:
— Пардон! А разве здесь пахнет дельными мыслями? Хватит, наслушались этой брехни! — и он резанул пальцем по коротенькой шее. А затем, обращаясь к окружающим, совершенно возмутительным тоном заявил: — Да он и сам-то этим словам не верит, потому что лично ничего не писал. А так, считывает по бумажке чужое, нацарапанное ему референтом… Так что напрасно, дамочка, вы его защищаете. Разве что уж только по старой дружбе?.. — и, ухмыльнувшись, многозначительно подмигнул.
Алла Борисовнала вся так и вспыхнула от подобного неприкрытого цинизма, но, усмирив болезненное самолюбие, в свою очередь сдержанно заявила:
— Напрасно вы, товарищ, такими словами бросаетесь, пытаясь опорочить честное имя директора. — И ее изящные золотые сережки гневно блеснули неподдельными бриллиантами. — Это вам не к лицу. Критиковать каждый дурак может… Таких руководителей, как Лев Петрович, надо еще поискать!
Тогда этот наглый тип, нацепивший на шею безвкусный, неприлично пестрый галстук, словно приплелся на отдых в балаган, а не на серьезное мероприятие, поддержанный к тому же ехидной улыбочкой своего соседа, заявил:
— Да? А что, может, прикажете его еще и наградить за такую работу?
На что Алла Борисовна запальчиво ответила:
— Вполне! Не вижу никаких возражений. Такие люди, как Лев Петрович, достойны самой высокой оценки Родины! Так что…
И тут Орлов прервал свое выступление, а сидевшие рядом зашикали на полемизирующих, призывая их к порядку и тишине.
Естественно, что дисциплинированная Алла Борисовна тут же должным образом отреагировала на замечания и прекратила столь неприятную дискуссию. А котообразный оппонент, пошептавшись о чем-то со своими соседями, демонстративно позевал, а через некоторое время повернулся и иронично заявил:
— Ладно, кто бы спорил. Раз достоин, значит, получит! Рано или поздно, но награды всегда должны находить своих героев.
На этом все и успокоилось.
Собрание подходило к концу. Томившее Шумилова ожидание все более нарастало. Но ничего чрезвычайного так пока и не произошло. Смолкин, заручившись поддержкой утомленного зала о прекращении прений, предоставил слово последнему из выступающих. Дежурная девушка, регулярно приносившая записки в президиум, передала очередную их порцию ведущему, при этом что-то шепнув ему на ухо.
Выслушав девушку, Смолкин первым делом развернул какую-то бумагу, пробежал ее глазами и, тут же вскочив, подошел к Шумилову:
— Валерий Иванович, — с жаром зашептал он на ухо, — тут из Москвы, из министерства только что прибыл представитель… — он заглянул в бумагу, — какой-то Петр Петрович Воландин, с ответственным поручением. Просит предоставить ему слово для важного сообщения, — и он подал Шумилову названный документ, похожий на обыкновенную двойную открытку или свадебное приглашение.
«Ну вот и началось!» — подумал секретарь, рассматривая толстую мелованную бумагу, а сам незаметно взглянул на балкон. Но гостя со свитой на прежнем месте уже не обнаружил!..
Сухой документ на красивой бумаге, адресованный руководителю предприятия, секретарю парткома и профсоюзному лидеру, полностью подтверждал слова Смолкина. Внизу стояла размашистая подпись заместителя министра, скрепленная знакомой печатью. На обеих сторонах бланка, точно посередине, подобно таинственным водяным знакам, слабо просматривались крупные английские буквы даблъю, значение которых лично у Валерия Ивановича сомнений не вызывало. Он тут же припомнил строки из «Мастера и Маргариты» насчет начальной буквы фамилии — двойной «В», напечатанной на визитной карточке иностранными буквами и поданной Воландом при знакомстве Берлиозу и Бездомному, и услышал хрипловатый голос Орлова:
— Валерий Иванович, в чем дело? Что случилось? Какая-нибудь заковыристая записка от гегемонов?
Шумилов передал послание в руки директора, а тот, мгновенно прочитав, только озадаченно пожал плечами:
— Черт его знает! Вот еще новости! Может, какое-нибудь закрытое письмо из ЦК? Так могли бы все же заранее позвонить и предупредить… Что за спешка? Но в любом случае надо давать слово…
Решили поручить это ведущему по окончании собрания.
Шумилов, и так сидевший как на иголках, к этому времени уже совершенно извелся от мучивших его разных догадок и лишь большим усилием воли сохранял хладнокровие. Изнутри его распирала какая-то неудержимая детская веселость, как во время вчерашней прогулки по набережной, готовая в любой момент прорваться наружу. Он увидел, как глава могущественного ведомства вместе с Тарантулом, уже оказавшийся в первом ряду зрительного зала, обменялся красноречивым жестом с ведущим, давая понять, что готов к выступлению.
Закрывая официальное мероприятие, порозовевший Смолкин таинственным тоном объявил о прибытии столичного гостя с ответственным поручением и, попросив уже притомившихся заводчан еще немного набраться терпения, предоставил ему слово.
На «Воландине» была великолепная черная тройка из какого-то необыкновенного материала в мелкую искорку, белая рубашка с темно-фиолетовым галстуком и черные замшевые туфли. Слегка поредевшие спереди черные волосы были зачесаны назад.
Даже при самом легком движении ткань костюма, волшебно переливаясь, играла, и казалось, что на темном ночном небосклоне таинственно светятся и мигают далекие звезды.
Завидев разодетого гостя, Орлов тут же дернул Шумилова за рукав и попытался выяснить, не знает ли он его. Но, получив отрицательный ответ, озадаченно сказал, что и сам видит прибывшего впервые.
Люди, сидевшие в зрительном зале, увидели, как приехавший из Москвы щеголевато одетый порученец, поднявшись с помощником на сцену, занял место за трибуной, как его помощник извлек из солидного портфеля с золотистыми застежками и передал начальнику красную папку с небольшой удлиненной коробкой, похожей на футляр от флейты.
Зал тут же попритих, и сотни любопытных глаз с интересом устремились к трибуне, ожидая услышать от гостя какие-нибудь чрезвычайные вести из столицы. Благо, что всяких новшеств и неожиданных решений на самом высоком уровне в последнее время хватало с избытком. Одним словом, перестройка!
Гость обвел взглядом притихший зал и уверенно заговорил. Его удивительно низкий голос, отдающий временами в хрип, погасил последние шепоты и звуки и, как эхо вечевого колокола, заполнил собой все помещение. Содержание же речи и вовсе удивило присутствующих, а в особенности Орлова, потому что непосредственно касалось его личной персоны.
Срывавшиеся с уст гостя слова вползали в ушную раковину директора, но его мозг отказывался верить в правдоподобность произносимого. Этого просто быть не могло! Но это (черт знает что такое!) все-таки происходило! Конечно же, не потому, что в принципе не могло случиться. А даже наоборот, это событие было более чем желанно. Он жаждал, спал и видел его наступление, честно признаться, уже давно. Но вот сегодня, здесь, на партийном собрании, этого быть не могло. Не та обстановка! Да и если бы в самом деле… уж он-то бы точно знал все заранее… Не первый день «замужем». Таков порядок и логика подобных мероприятий. Но вопреки всякой логике и установленному порядку мощный бас гостя возвестил о том, что за многолетний доблестный труд, выдающиеся заслуги перед отечеством, в связи с шестидесятилетием со дня рождения и прочее и прочее указом Президиума Верховного Совета СССР Орлов Лев Петрович награжден орденом Ленина и медалью «Золотая Звезда» Героя Социалистического Труда!!!
После этих слов все живое вместе с ошарашенным президиумом собрания просто умерло. В зале повисла гробовая тишина, словно все разом куда-то испарились.
Орлову даже показалось, что он ослышался. В следующее же мгновение он вопросительно глянул на секретаря парткома — уж он-то должен был непременно быть в курсе. Но тот, похоже, и сам был не менее его озадачен. Затем дернул головой в сторону выступающего, но тот, криво улыбаясь и выжидающе посматривая на него, уже открывал руками коробку, в которой, очевидно, и находились награды…
У Орлова от неожиданности и напряжения даже закружилась голова и кровь обильно бросилась в лицо. Он не мог поверить в случившееся. Это было похоже на какой-то фантастический сон. Но тут с места подпрыгнул уже совершенно багровый Павел Васильевич Бородкин и изо всех сил начал ударять ладонями друг о друга. За ним как цепная реакция подхватили и все остальные. Подобно внезапной грозе громыхнул и обрушился шум аплодисментов. Все дружно повскакивали с мест и изо всех сил начали хлопать и что-то кричать.
У Орлова же от волнения подкашивались ноги. Он растерянно взглянул на гостя, не шутит ли тот, но модно одетый порученец уже сам направился к нему с раскрытой коробкой в руках. Орлов замедленно приподнялся с места, а в это же самое время в голове у него, словно огненные петарды, прыгали и взрывались сумасшедшие мысли и вопросы: «Нет, это неправда, на партийном собрании подобных наград не вручают… Он еще не успел вырастить в своих рядах трех рабочих — ленинских орденоносцев, а лишь одного — героя кузнеца Баркова… Представление в Москву на него не посылали… Никто из друзей из министерства не позвонил… и даже на награждение не приехал…»
Но тут же откуда-то из самой глубины сознания вынырнули другие доводы, которые резонно заметили: «Но это все же не детский сад, и такими вещами не шутят!.. Может быть, отсутствие всякой информации — просто заранее подготовленный сюрприз?.. Неужели все-таки правда?!»
Сидевшим в зале было заметно, что слова московского гостя застали генерального врасплох, что он крайне смущен, удивлен и даже как-то нерешителен. Порученец же уверенно приблизился к Орлову, пожал приветственно его руку, извлек из одной красной коробочки золотую звездочку и ловко прикрепил ее на пиджак награжденного. А затем повернулся к залу лицом и, улыбаясь, захлопал в ладоши.
Ошеломленный директор механически успел отметить про себя холодные руки гостя и какой-то необычный озноб, прокатившийся по его телу после прикосновений порученца.
Через некоторое время умолкли аплодисменты и взоры присутствующих устремились к сконфуженной фигуре нового героя. А тот, весь взволнованный и не менее красный, чем Бородкин, обращаясь к залу, смущенно проговорил, что подобный факт для него является полной неожиданностью, просто непредвиденным сюрпризом, что он чрезвычайно польщен и счастлив от такой высокой оценки Родиной его скромного труда и что в оставшееся время не пожалеет ни сил, ни энергии на благо и всего города и, конечно же, своего родного предприятия.
Тут помощник московского гостя, к новому удивлению Орлова и присутствующих, предоставил слово для приветствия награжденного представителям других организаций. Вот это оперативность!
На сцену один за другим поднимались рыжий пионер из подшефной школы, который басистым голосом благодарил за исключительную заботу о детях, какая-то страшненькая старуха от организации ветеранов и вертлявый тип с котообразной физиономией от трудового коллектива родственного предприятия, который и вовсе просто расшаркался о заслугах и достоинствах директора, словно говорил о своем родном отце, а не о постороннем для него человеке. В начале выступления изо рта у вертлявого вылетел и вообще какой-то престранный математический каламбур. Первая фраза его речи звучала так:
— Сегодня, когда исполнилось шестьдесят шесть дней со дня шестидесятилетия всем нам дорогого и уважаемого Льва Петровича Орлова…
Конечно, никому другому и в голову-то не пришло бы подсчитать, сколько дней пролетело с момента юбилея, а этот вот, смотрите, не поленился, чудак…
Затем начались поздравления от своих, заводских. Люди подходили, трясли герою руки, говорили душещипательные слова. А Орлов механически слушал, благодарил, а самому при этом казалось, что он участвует в каком-то странном фантасмагорическом представлении. Но все равно было так удивительно приятно…
Вскоре, конечно же, подлетел и Павел Васильевич Бородкин. Долго тряс руку, преданно поедая глазами, а затем, нахально облобызав, ляпнул, что, мол, с вас, Лев Петрович, по полной программе причитается.
Орлов в ответ дружелюбно усмехнулся, хлопнув того по сутулой спине:
— Да, Паша, погоди, не рви узду, дай человеку в себя хоть прийти. Что за вопрос! За этим дело не встанет. Не беспокойся, такой мальчишник соберем! Такой шикарный банкет в Лужково закатим, с цыганами, гитарами, да с фейерверком! Потом, как волшебный сон, всю оставшуюся жизнь вспоминать будешь!
Сказать откровенно, по всей логике развернувшихся событий такую приятнейшую неожиданность, безусловно бы, надлежало немедленно, пусть даже и наспех, сбрызнуть, но Орлова почему-то неудержимо потянуло домой. По всей вероятности, сказалось такое сильное внезапное волнение. Да он и сейчас пребывал в каком-то растерянном состоянии. К тому же ужасно хотелось добраться до телефонного аппарата, брякнуть в Москву и уточнить насчет всего этого… Душу продолжало глодать непонятное сомнение. Хотя сомневайся не сомневайся, а дело сделано. Награда получена у всех на глазах и уже начала свою новую жизнь. Так долго ждал, а вот получил, и не верится. Черт его знает! Может быть, и с другими… героями картина подобная?
Растроганный неожиданно свалившимся счастьем в окружении своих приближенных, гудящих как стая пчел, Орлов вышел из опустевшего зала и, отшучиваясь от наседавших коллег, остановился в вестибюле, крутя по сторонам головой. Он уже давно вынашивал намерения подойти к московскому гостю и тет-а-тет с ним немного пошептаться, но тот с помощником как назло куда-то запропастился.
И здесь надо отметить одну небольшую деталь, или иными словами так, маленький штришок к общей картине этого необычного мероприятия. Если бы Орлов в данный момент был более наблюдательным, то мог бы легко заприметить стоявшую не так далеко от него, возле одной из мраморных колонн, задумчивую и чрезвычайно чем-то озабоченную свою старую подругу Аллу Борисовну Пусько, а в их личном общении просто Аллопусика. Она в отличие от других была чем-то явно встревожена и, наблюдая за происходящим и шумно вздыхая, нервно покусывала свои красивые чувственные губы. Но Орлову сейчас было не до того.
«Нет, надо домой пробираться, — подумал он, — обрадовать благоверную супругу, которая наверняка ни о чем и не подозревает… если, конечно, кто-то уже не успел растрезвонить… Подобные вести ведь быстро разлетаются».
Он отправил своего референта Сергея проверить автомашину и предупредить шофера, что сейчас выйдет. Через пару минут тот вернулся с водителем, который, бледнея и недоуменно пожимая плечами, сообщил, что машина непонятно отчего, но вдруг заглохла и ни за что не желает заводиться. Вот уж не кстати! Орлов ругнул про себя дуру машину и олуха шофера и уже подумывал над тем, а не прогуляться ли до дома пешком, итак совсем ходить перестал, но тут на улице как-то быстро стемнело, неожиданно и грозно заметался порывистый ветер и послышались артиллерийские раскаты грома. Нечего было и думать о пешей прогулке. Вот-вот на голову обрушится сильнейший ливень.
Тут референт директора, завидя надвигавшуюся угрозу, со всей прытью кинулся снова на улицу и с подключившимся к нему Абрамзоном вмиг тормознул первую попавшуюся приличную автомашину. В две секунды договорились с водителем, улыбчивым парнем в кепке и клетчатом пиджаке, сунув предварительно ему в руку хрустящую трешку, доставить героического шефа к подъезду дома.
На вопрос же, знает ли он, как быстрей проехать к нужному адресу, тот по-детски улыбнулся и ответил как-то чудно:
— Знамо дело… Сложностев никаких. Пути известные…
То ли уж он пошутил, выразившись так вычурно и неуклюже, то ли уж закваска в нем была деревенская, Серега так и не понял, да и некогда было тут рассуждать.
Небо к этому времени уже налилось пугающей чернотой и раз за разом все так и взрывалось страшными огненными змеями. Обнаглевший, нахрапистый ветер, жутко завывая и кружа по воздуху уличный мусор, начал больно бросаться песком в лицо и рвать с людей одежду и головные уборы, а от сильных ударов грома было просто не по себе.
Усадив Орлова на заднее сиденье, Серега нетерпеливо скомандовал: «Давай жми!» — и черная «Волга» тут же рванула с места в карьер. Очередная вспышка молнии лишь успела выхватить из сгустившегося мрака заднюю часть автомашины с куском непонятного номера. Буквы было уже не разобрать, а из цифр с превеликим трудом можно было рассмотреть лишь последние — три ссутулившихся черных шестерки.
Добравшись успешно домой, новоиспеченный герой, понятное дело, выложил с порога жене о неожиданном награждении. Аделина Павловна, охнув, всплеснула руками, и, засветившись лицом, повисла на шее у мужа:
— Это, Левушка, для тебя, может быть, неожиданность, а я вот давно поджидала. Уж кому-кому, а тебе-то, конечно же, по заслугам… Нечего тут и говорить! — и она, привычное бабье дело, тут же залилась потоком радостных слез.
Чмокнув растроганную жену и высвободившись из ее объятий, Орлов первым делом утолил одно из томивших его желаний: взглянуть на собственную персону в зеркальном отражении, а, насладившись отменным зрелищем, кинулся накручивать телефон, звонить в Белокаменную. Но сколько ни пробовал набирать, было или занято, или никто не отвечал. Орлов уже начинал терять терпение, но тут на другом конце откликнулись и исключительно приятный певучий женский голос сообщил, что сегодня уже никого нет, а будут только завтра с утра. Что пусть он наберется терпения, ведь утро вечера мудренее. И, игриво засмеявшись, очевидно, прехорошенькая обладательница голоса в конце послала привет его древнему городу и всем землякам без исключения.
Орлов, немного успокоенный ответом столичной барышни, тем не менее буркнул про себя, покачав головой:
— Но вообще-то это черт знает что! Раньше, до перестройки, все торчали на местах допоздна, а сейчас в шесть вечера и от министерских чиновников уже ни слуху, ни духу. Быстро же перестроились, черти полосатые!
А вот до Кружкова Федора Александровича можно было дозвониться, прямо скажем, сегодня без труда, потому как весь текущий день он провел исключительно в домашней обстановке.
Нетрудно догадаться, что вчерашнее вечернее событие произвело на него, говоря откровенно, неизгладимое впечатление и наложило при этом на внешность обожателя маленьких амуров довольно приметный отпечаток.
После ночки, полной кошмарных сновидений, со зловещими оборотнями и прочими жуткими картинами, он очнулся с чугунной головой и отвратительным самочувствием. Внутри, где-то в самом низу живота, что-то неприятно ныло и болело, в ногах поселилась непонятная слабость, а на бледном и помятом лице под провалившимися глазами залегли мрачные круги. Кружков глянул в зеркало и тут же поразился, увидев густую белую прядь волос на своей взъерошенной голове. Словно только что испачкался белой краской.
— А вот и результат от вчерашних событий… Черт побери! — процедил он сквозь зубы обреченно, потрепав побелевшую прядь рукой.
За первоначальным удивлением тут же приплелось и искреннее огорчение. Да и понятно — ведь седые волосы на голове как желтые листья на деревьях. И то и другое — предвестники надвигающейся осени.
Совершенно невозможно передать все те мысли Федора Александровича, которые наполняли его буйную побелевшую голову, но можно с определенностью заявить, что через некоторое время он пришел к утешительному выводу: поседевшие волосы — это сущая ерунда, рано или поздно, но явление неотвратимое. Все могло закончиться и более печальным исходом. Стресс он и есть стресс. Он как молния в человеческом организме. Если даже ничего и не заденет, то уж бесследно, будьте уверены, не пройдет.
Приложив ладонь в область груди, он с тревогой прислушался к сердечной мелодии, но никаких отклонений обнаружить не смог. Сердце билось все также мощно и методично.
На работу Кружков решил не ходить. После этакой кошмарной передряги требовался хоть какой-то маломальский отдых и уход за потрепанным организмом. Впрочем, на сегодняшнем партийном собрании он был должен возглавить редакционную комиссию. Но, все остальное к черту, здоровье, безусловно, дороже. Ничего, незаменимых на свете не бывает, пусть и ему замену подыщут. Начальников на заводе в последнее время развелось как жирных червей на навозной куче. Пусть попашут и другие, не переломятся.
На расспросы крайне удивленной недоверчивой супруги пришлось сослаться на ночные кошмары. Тут уж не до фантазий. Пусть думает что угодно, но других объяснений у него не нашлось.
Позвонив к себе и в партком и предупредив, что чувствует себя неважно и, по всей вероятности на работе до конца дня не появится, Кружков принялся шаг за шагом вспоминать и пытаться анализировать вчерашнюю ситуацию. Да, все складывалось как нельзя удачно, все было на мази, и вдруг… Он так до конца и не понял, что же на самом деле произошло… и куда подевалась обалденная незнакомка. Но больнее всего мучили несбывшиеся ожидания, а в ушах так и застряли ее самые последние слова…
Тяжко вздохнув, он решительно набрал номер телефона администратора гостиницы и попытался выяснить насчет жильца из номера шестьсот шестьдесят шесть. Но, к его великому удивлению, голос, очень смахивающий на волнующий голос прекрасной Филомены, ответил, что номера под таким номером в их списке не значится и что последний номер на указанном этаже шестьсот пятьдесят четвертый. После чего раздался щелчок и в трубке послышался мерзкий смех той самой… вчерашней старухи. Федор Александрович нервно вздрогнул и тут же почувствовал, как поседевшие волосы у него на голове ожили и дружно зашевелились. С подобной, с позволения сказать, безобразной выходкой ему пришлось в жизни столкнуться впервые…
Да, совершенно очевидно, что с такой безобразной выходкой и Николаю Семеновичу Лужину пришлось в жизни столкнуться впервые. Но здесь уж совсем иная история. И начало этой истории имело место с того самого безобиднейшего момента, когда Николай Семенович, ощущая приличную тяжесть в левом кармане от увесистого свертка, благополучно разломив фальшивую кладку из нарисованного кирпича, приоткрыл главную дверь своего тайного хранилища и привычно нажал на выключатель.
Ярко вспыхнувший свет произвел на него эффект разорвавшейся бомбы, выхватив незнакомое черное пятно в противоположном конце помещения. Вздрогнув от неожиданности, Лужин просто остолбенел, потому что в следующий же момент пятно вдруг пошевелилось. Это была большущая черная птица величиною с грача.
Он вытаращил глаза, разглядывая нежданного гостя, и облизал вмиг пересохшие губы. «Что за хренотень?.. Не зря перед самым входом в подвал какой-то здоровенный черный котище под ногами прошмыгнул. Вот тебе и не верь после этого в разные там приметы…»
Как в закрытое помещение проникла эта пернатая тварь, естественно, было загадкой. У Николая Семеновича тут же тревожно застонало внутри, рождая прескверно отчаянный вопрос: вот так фокус! Неужели здесь кто-то уже побывал?
— А ну, как ты сюда попала? — прошипел он злобно, пытаясь рукой незаметно дотянуться до стоящей у стены швабры.
И только он нащупал ее черенок, как что-то неожиданно замычало и заворочалось справа от него. Он резко дернул на звук головой, и… сердце его совершенно обмерло, душа побежала в пятки, а лицо от испуга ужасно побелело. На его стуле возле стола барахтался какой-то рыжий мальчонка с красным галстуком на шее и кляпом во рту. Руки и ноги мальчишки были обмотаны тонкой веревкой, а сам он в районе груди был накрепко привязан к спинке стула. Привлекая внимание Лужина, парень пытался шевелиться и что-то говорить, но из-за тряпки, торчащей у него во рту, вырывались лишь неясные мычания. А большие испуганные глаза молили о помощи.
«Боже мой! А это еще что за напасть?!»
По прошествии первоначального шока сердечный молот Николая Семеновича вдруг подпрыгнул, очертя голову, кинулся вниз и что есть силы забарабанил, а мысли бешеными скачками помчались вдогонку за ним.
«Несомненно, здесь кто-то уже побывал! Все! Труба дело!.. Малец продаст, разболтает! Все труды к черту, напрасны! Тайны больше нет… милиция… расспросы… протокол… Нет!!!»
Лужин почувствовал страшную слабость с позывами тошноты и чуть было не плюхнулся на пол, но тут парень опять замычал, и Николай Семенович одеревеневшими пальцами еле вытащил кляп у него изо рта.
«Нет, этого никак нельзя допустить!»
— Ой, дяденька, большущее спасибо вам. А теперь развяжите меня поскорей! — жалобно запищал мальчишка.
— Да погоди спасибкоться-то. Ты кто хоть? Ты как здесь оказался? — Лужин опасливо оглянулся и непослушными губами произнес: — Слышь, парень! Тебя кто так… попутал… то есть запутал… ну, в общем, так окрутил?..
И тут он почувствовал, что сильно вспотел и что по спине от лопаток к пояснице побежала струйка воды.
— А черт его, дяденька, знает, — протараторил басовито мальчуган. — Ну что вы приклеились к стене-то, помогите же мне, пожалуйста!..
— Ты это брось, не чертыхайся, не вырос еще черта-то вспоминать, говори толком, как сюда попал.
И тут же, глядя на ноги мальчишки, отметил: «Ни фига себе, сандальки у пацана! Побольше, чем мои ботинки… Ну и лапа, ну и ножища!»
— Да что вы, дяденька, привязались с расспросами-то, откуда же мне знать, ведь тьма непроглядная была. И здесь у вас не светлое поле и даже не крыша дома, а подвал темный… и таинственный… — закончил он тихим голосом. — Если не развяжете, я тогда сейчас кричать начну, — и он широко открыл рот и стал шумно вбирать воздух.
— Ты это брось, чего орать-то, я, что ли, тебя сюда засадил, — забурчал Лужин, развязывая мальчишку. — Ничего таинственного… Подвал, как подвал, я просто хочу узнать… а ты, чудак, сразу на горло берешь… Конечно, сейчас развяжу… Родители уж поди волнуются. Ты где хоть, мальчик, живешь-то, близко или далеко отсюда? А?
— В том-то и дело, дяденька, что очень далеко, — печально вздохнул мальчишка, разминая затекшие руки.
Услышав это, Лужин обрадовался: «Это уже хорошо. Надо выпроваживать пацана потихоньку, без шума-гама, авось и не запомнит местечко…»
А в это время черная птица, до того молчаливо наблюдавшая за событиями и крутившая по сторонам головой, вдруг взмахнула крыльями и бесшумно перелетела прямо к мальчишке на плечо. Сорванец же ничуть не удивился, а деловито достал из кармана штанов красную пилотку и надел ее на голову. Странно, но похоже, что пленение и пребывание здесь его не очень-то и напугало.
Лужин опять вытаращил глаза.
— Ну и ну! Елки зеленые!.. Так… мальчик, это твоя, что ли, птичка-то?
— Конечно, моя, дяденька. Вы же видите, что она ручная. Она еще и не то умеет… — равнодушно произнес мальчишка, рассматривая помещение. — Сколько тут всего у вас! А можно мне этими железками поиграть?
— Отчего ж не поиграть, поиграй… если уж так хочется, — нервно вздохнул Лужин, куском сатиновой тряпки вытирая вспотевшую лысину.
— И это все, все, все ваше, дяденька? — вроде бы удивился мальчуган.
— Ну да… не стесняйся…
— Вот это да! И как много у вас тут всего! Вот бы и мне столько же!.. — не унимался сорванец, трогая руками непонятные железки.
Николай Семенович нервно дрогнул лицом:
— Вырастешь, и у тебя, может быть, будет столько же… — а про себя подумал: «Странный какой-то малец… все рыщет чего-то, высматривает. А глазенки какие нехорошие… У-у… Так и зыркают, и дырявят насквозь… И как он тут все-таки оказался?»
— Нет, — грустно вздохнул мальчишка, — у меня уж точно столько не будет…
— Это почему же… чудак? Вот вырастешь, в преспективе… заработаешь кучу деньжонок и поднакупишь, чего душа пожелает.
— А вы тоже все это купили? — глянул прямо в самые зрачки пионер.
Лужин даже отвел глаза: «Вот, змееныш сопливый, пристал!»
— Ну чего ты пристал с вопросами-то? Тебя уж папка с мамкой, наверно, обыскались, места себе не находют, а ты тут… прохлаждаешься… — выпалил он сбивчиво. — Давай дуй до дома. А то и уроки выучить не успеешь…
И тут вконец обнаглевший пионерчик взял и выплюнул уж совершенно ни в какие ворота не лезшие гнусные словечки:
— А я вот что думаю: а, может быть, дяденька, вы все это просто украли?
От этих наглых и беспардонных слов у Николая Семеновича в мозгу словно ярко мигнула электрическая лампочка и тут же с треском разлетелась на куски: «Вот тебе и на! Вот вам и пончики с крысиным ядом!» А внутри живота от гадкого предчувствия прямо все так и заскулило:
— Продаст, дьяволенок! Как пить дать продаст, чертово отродье! Ох, чует мое сердце! Что же теперь делать-то?
Не страдая приступами тугоухости, Лужин, однако, сделал вид, что последние слова пионера не расслышал. Он твердо понял, что в таких ситуациях нечего ждать милости от природы, а надо действовать самоим.
— А ну пойдем отсюда. А то… придется тебя в ближайший участок, в милицию отвести… за… — попробовал пригрозить он, пытаясь ухватить мальчишку за руку, но почему-то промахнулся.
— А меня-то, дяденька, за что? — фальшиво заныл вертлявый сорванец, отскочив в сторону. — Я ничего такого не делал. А вот вам, как мне кажется, туда как раз самая прямая дорога.
И тут птица, сидевшая у мальчугана на плече, раскрыла крылья и вдруг громко заорала человеческим голосом:
— Пр-рямая дор-рога! Пр-рямая дор-рога!
Это было уже слишком. У Николая Семеновича потемнело в глазах, и он плюхнулся на пол там, где и стоял.
Когда же пришел в себя, то увидел, что в помещении появилось еще одно действующее лицо — здоровенный парнина в черной кепке и клетчатом пиджаке. Лужин взглянул на кулачищи громилы и отчетливо понял, что хорошей «преспективы» в дальнейшем у него совсем не прорисовывается и результат легко предсказуем. Как любил образно выражаться его дражайший шурин Геннаха подшофе, здравствуйте, девочки, приехали!
Впрочем, до какого-либо мордобития дела все же не дошло, но пересказать историю о своем тайном хранилище и, хочешь не хочешь, покаяться в совершенном пришлось. Как пришлось и поклясться своим драгоценным здоровьем, что все, что сумел Николай Семенович так старательно… насобирать, он в ближайшее время непременно вернет на прежнее место, направив, поток энергии в обратную сторону. Хотя, как вы понимаете, это и было до чрезвычайности нелегко.
При повествовании и облегчении своей души Николай Семенович, подрасчувствовавшись, даже ввернул, что, мол, в этом безобразии его не иначе как бес, нечистый попутал, но мальчишка тут же взбрыкнулся:
— Вы это, дяденька, бросьте! Нечего все на н… других сваливать, нечего тут чертей приплетать. Жадность, жа-адность все это ваша натворила.
С чем Лужин, совсем не желая препираться, тут же был вынужден и согласиться.
В заключение пионерчик снова пронзительно посмотрел Лужину в самые зрачки и тихо-претихо так проговорил:
— И не вздумайте, дяденька, нас обмануть. Пообещать, а потом не выполнить. Мы за вами будем присматривать. Так и знайте…
А верзила, поведя могучими плечами, тут же добавил:
— Знамо дело. Это уж точно так… Ты, гражданин хороший, того, не шали…
Отчего у Николая Семеновича по коже прокатился мороз и он отчетливо понял, что обманывать совсем и не собирается.
К восемнадцати часам голова у Николая Фадеевича Кудеярова гудела от обилия информации. По чьей-то злой непонятной воле сегодня его ведомство работало в условиях особого режима. Поступающие данные не оставляли никаких сомнений, что разрозненные события, начавшиеся в городе еще со вчерашнего дня, скорее всего, были звеньями одной и той же цепи. Многие факты явно не укладывались в рамки привычных представлений. Тут, это самое, как его… было над чем пораскинуть мозгами.
На язык начали проситься такие словосочетания, как умышленное хулиганство, спланированная диверсия, коварные происки и ряд им подобных, которые, однако, официально озвучиваться пока что не хотели ввиду полной неясности ситуации. Ну в самом деле, стоило вышеуказанные словосочетания взять за основу, как тут же за ними неумолимо приклеивались убийственно простенькие вопросы: чье, чья, кем, и, наконец, кто, которые требовали уже определенной конкретики. А вот с этим делом уже получались, прямо скажем, большущие затруднения. Уж кто-кто, а Николай-то Фадеевич знал, насколько бережно и осторожно нужно обращаться со словами в подобных случаях. Выпорхнувшее невзначай словечко могло тут же обратиться не то, чтобы в шустрого неуловимого воробьишку, а сразу в крупного и безжалостного стервятника, который тут же моментально зависает над твоей глупой, болтливой головой, выжидая определенного мгновения.
Для обобщения и анализа поступающей информации по инициативе самого Кудеярова на скорую руку был создан оперативный штаб из лучших работников его славного ведомства в количестве шести человек. Заместителем и замещающим Николая Фадеевича на рабочем месте на время отсутствия был назначен подполковник Лошаденко.
Некоторые события казались до того необычными, что для удостоверения в их правдоподобности требовали его личного присутствия. И если бы не собственные глаза, уши да богатейший за долгие годы работы личный практический опыт, то можно было бы смело принять их за первоапрельскую шутку. Но за окнами, слава богу, была не весна, не апрель, а середина осени, тринадцатое октября.
Кудеяров лично уже успел побывать и на набережной у бывшего губернаторского дома, в котором сейчас располагался художественный музей, где осмотрел упрямо не желавший прятаться под асфальт то ли знак, то ли букву, а также в помещении злополучного гастронома. Вернее, в том, что от него осталось. Без всякого преувеличения можно было утверждать, что последнее зрелище было сильно впечатляющим. На недавно еще приличное торговое помещение было жалко смотреть. Глядя на сорванные двери, разломанные и разбитые прилавки и витрины, любой понаблюдавший подобную картину вправе был предположить, что здесь участвовали грозные силы природной стихии, но уж никак не дело рук человеческих. Это было ЧП уже не районного и даже не городского масштаба и, как понимаете, бесследно, без громкой огласки пройти, увы, не могло.
Понятное дело, что стараниями прибывших нарядов милиции в кратчайшее время были задержаны несколько активных мародеров, и на бумагу уже ложились многочисленные строчки свидетельских показаний. Без промедления завели уголовное дело, озаглавленное по инициативе майора Безматерного как «Смерч». Но для Николая Фадеевича, как и для всех остальных участников событий, оставалось необъяснимой загадкой внезапное появление исключительного изобилия всяческих продуктов питания, при одном перечислении которых у него в душе проскальзывала легкая зависть и тайная грусть, а во рту тут же начиналось повышенное слюновыделение.
Через некоторое время из всей свалившейся на оперативный штаб информации понемногу прояснилось, что, в частности, незадолго до скандальной ситуации в гастрономе видели каких-то странных людей, которые продавцам задавали очень некрасивые вопросы, после чего, естественно, и случились все неприятности.
Сначала в круг подозреваемых попало как минимум четырнадцать человек, среди которых оказались один, по-видимому, отставной военный, а также модно одетая дама в золотистых очках, уж очень настырно интересовавшиеся красной икрой. Затем круг сузился до восьмерых.
Особенно ценными для штаба были свидетельские показания отдельных продавцов магазина: Светланы Ивановны Хахаевой, Зои Гавриловны Шалфей, Веры Давыдовны Бычковой и некоторых других, которые непосредственно вступали в контакт с теперь уже подозреваемыми по делу лицами, предполагаемыми зачинщиками произошедших беспорядков. В то же самое время началась кропотливая работа по составлению их словесных портретов, которые в дальнейшем должны будут лечь в основу получения правдоподобных фотороботов подстрекателей и организаторов беспорядков.
Усердиями лучшей ремонтной бригады при непосредственном присутствии оперативной группы, возглавляемой майором Безматерным, упрямая буква была вторично закатана в свежеприготовленный асфальт. Причем необходимо заметить, что работы выполнялись не как в первый раз ручным стокилограммовым катком, а специально привезенным для этой цели самым крупным из имеющихся в городе пятнадцатитонным, который с завидным упорством в течение двадцати минут методично утюжил проклятое место и казалось уж намертво утрамбовал теплую дымящуюся массу. К концу шумной изнурительной процедуры какие-либо вопросы о прочности нового покрытия у присутствующих, похоже, отпали. А укротитель этой мощной техники худощавый мужичок с угрюмым обветренным лицом Степаныч, как его называли свои, так прямо и резанул:
— Все, ваши не пляшут! Можно смело расходиться по домам. Уж за свою-то работу я смело могу поручиться, — и он рубанул наотмашь воздух крепкой жилистой рукой.
А дальше передовик дорожного производства заявил, что если уж и теперь что-то вдруг подобное произойдет, то он божится, что у всех на глазах… съест килограмм горячего асфальта!..
Для пущей важности он несколько раз сильно топнул по укатанному слою видавшим виды смятым кирзовым сапогом.
Естественным образом, что после подобных убедительных заверений последние робкие сомнения не могли не развеяться, на лицах у большинства присутствующих промелькнули веселые улыбки, а на душе однозначно полегчало. Мощная техника плюс квалификация — это уж, извините, не аргументы, а факты!
Но тут требуется сделать некоторые пояснения. Место, где производились эти самые ремонтные работы, как того требуют правила техники безопасности и, вполне понятно, и некоторые другие особые соображения, было тщательно огорожено, потому как число любопытствующих персон со вчерашнего дня на набережной явно прибавилось. Некоторые из них не преминули сунуть свои носы и сюда: «Скажите, а что здесь вот уже второй день подряд все время асфальтируют?» И тут же получали вполне вразумительный ответ о том, что произошло незначительное проседание почвы из-за активного воздействия на нее корневой системы от рядом растущих деревьев. Что любой из нас может легко понаблюдать в лесу и убедиться, как порой причудливо переплетаются корни деревьев, вылезая наружу. Что здесь их свободе мешает асфальт… Ну они, естественно, и… Сила природы неимоверная!..
— A-а! Так вот оно что… — разочарованно хлопали глазами после такого элементарного объяснения любопытствующие персоны, тут же растворяясь среди себе подобных. Хотя вполне бы могли подбросить напоследок что-нибудь еще эдакое заковыристое. Ну, к примеру: — А почему же тогда в аналогичных местах набережной эти самые почтенные корни ведут себя уж как-то очень миролюбиво, совершенно не желая портить дорожное покрытие?
А ведь, согласитесь, вопрос закономерен. Что же они в одном единственном месте лишь только взбунтовались?
Ну что тут ответишь. А кто их, эти самые корни, знает. Неуправляемый элемент. Растут себе, растут, земные соки попивают, и нас ни о чем не спрашивают.
Среди множества незнакомых лиц, находившихся в это время на набережной, оказались теперь уже и очень узнаваемые нами фигуры: Петр Петрович в сопровождении всей своей свиты, а также Шумилов Валерий Иванович. Причем глава могущественного ведомства, разговаривая с Валерием Ивановичем, двигались несколько впереди. Сзади них в трех-четырех шагах — Галактион с Тарантулом и Бегемотом, а замыкали шествие Филомена с Аллигарио. Глядя на эту разнящуюся по возрасту парочку, любой был бы вправе догадаться, что заботливый внучок, а может быть даже и правнук, вывел на прогулку свою престарелую бабушку, которую он бережно поддерживал под левую руку. Ну очень идиллическая картина. А у иных на глаза, глянь, и слеза умиления навернется: «Ах, оказывается, не перевелись тимуровцы и в наши дни! Такая забота и уважение по отношению к старшим! Ай, да молодец, пионер! А некоторые дурные головы все детей ругают…»
Как раз в это самое время устами могущественного гостя был озвучен ответ на вопрос, мучивший Шумилова с того самого момента, когда он вечером в воскресенье получил на сдачу из рук пионера те самые злополучные монетки номиналом в шестнадцать и семнадцать копеек, которые повергли его в полное изумление. Вопрос был удивительно прост: Почему именно так, а не иначе? Почему на деньгах красовались именно эти несуразные цифры?
На что получил не менее удивительный по своей простоте ответ:
— Представьте себе, уважаемый, что все это детское баловство Аллигарио. Как говорится, чем бы дитя не тешилось… С таким же успехом он мог вам подсунуть четырнадцати и девятнадцатикопеечные монетки. И стоит ли удивляться. В детских шалостях столько же непредсказуемости как и в капризах погоды. Уж вам ли не знать, что дети всегда горазды набедокурить. А, впрочем, иной раз я и сам бываю не прочь пошутить, — и он хитровато улыбнулся. — Юмор способен спасти от страшной скуки, излишней желчи и… от несварения желудка. Учтите это, милейший. Правда в шутках моих всегда сокрыта определенная доля истины. Не как у некоторых других. Стараюсь, чтобы слово и дело все же друг от друга далеко не разбегались. Кстати, вот видите, — ткнул он тростью в направлении мощной дорожной техники и людей, толпившихся перед входом в художественный музей. — Как вы, наверное, сумели запомнить, вчера я имел неосторожность пообещать, что готов оставить свой след в истории вашего города. Но доблестные служители порядка никак не могут с этим согласиться и всеми силами пытаются избавиться от него. И совершенно напрасно! Вы же прекрасно понимаете, что в данном случае это не более, чем сизифов труд…
В это самое время к Шумилову подлетела какая-то шустроглазая девчушка в серой водолазке и брючном костюме и, обаятельно улыбаясь и сильно картавя, поздоровалась с ними. Оказалось, что это одна из телеведущих городских новостей, которой с полгода назад Валерий Иванович давал проблемное интервью. Девушка, произнося букву эр на французский манер, живо интересовалась вчерашними событиями на набережной и, допрашивая информированных очевидцев, готовила к выпуску сенсационный репортаж. Рядом с ней крутился бородатый оператор с большущей видеотехникой на плече.
Еще тогда, весной, во время их первой встречи, Шумилов был крайне удивлен, как с такой неправильной дикцией вообще можно показываться на экране, и вот сегодня картавящая журналистка опять напомнила о себе.
Марина Румянцева, так звали девушку, на правах старой знакомой с тайной надеждой взглянула на них, а не знают ли они что-нибудь о вчерашних событиях, и не довелось ли им лично быть невольными их свидетелями.
К большому удивлению Валерия Ивановича, не успела телеведущая закончить свою эмоциональную речь, как «Воландин» поспешно заявил, что они вчера здесь не были и вряд ли смогут быть прессе полезны, а вот тот гражданин, и он указал на идущего сзади них шарообразного толстяка, как ему кажется, является самым прямым очевидцем произошедшего и исключительно компетентен в этом вопросе.
От такой неожиданной удачи глаза девушки радостно вспыхнули и она, что-то невнятное пробормотав на ходу, бросилась прямиком к информированному очевидцу…
Сумбурно представившись и тут же забросав неизвестного гражданина, на кого показал интеллигентный спутник Шумилова, целой охапкой вопросов, девушка скомандовала своему напарнику: — Федя, снимай? — и сунула почти что в рот шарообразному толстячку свой микрофон. Тот же ничуть не удивился, а даже вроде бы обрадованно воскликнул:
— Как же, как же. Конечно же, был! И должен согласиться со словами того глубокоуважаемого гражданина, что не только был… в самой гуще событий, а даже, можно сказать, принимал непосредственное участие во всем этом, — скрестил он гордо коротенькие руки на груди. — Жаль, очень жаль, что вам не удалось это лично понаблюдать… Только бултых и поминай как звали! Только бшик и кверху тормашками! Только хлесь и огни во все небо! А какая музыка необыкновенная, какие виртуозные пассажи, какие… шикарные модуляции… — после этих слов было видно, что телеведущая от нетерпения вся так и затрепетала. — Да я вам сейчас тут такого порасскажу! Такой, милочка, информации подброшу, что можно будет не то, что какой-то репортажик, а целый репортажище отгрохать! — Все с возрастающим воодушевлением начал тараторить информированный очевидец и, панибратски подхватив девушку под руку, поинтересовался:
— А, кстати, когда вы намерены показать на телевидении вот эту самую вашу передачу?
— Ну сегодня мы, наверное, уже не успеем?.. — глянула растерянно она на своего напарника. — А вот завтра в утренних новостях, уж непременно!
— Конечно, лучше бы, если и сегодня в вечерних и завтра в утренних новостях, — несколько разочарованно протянул очевидец. — Люди непременно желают знать совсем свежие, можно сказать, только что изжаренные факты, а вы такая интересная девушка и… только завтра. — И вдруг, остановившись, серьезно посмотрел на нее:
— Вопрос не по теме. Так сказать, в виде дружеского лирического отступления, рассчитанного на доверительную взаимность. Можно?
— Конечно, — улыбнулась тележурналистка.
— Федя не снимай! — повелительным тоном обратился он к оператору, а затем продолжал: — Красавица, а что с вашей речью творится?
— А что с моей речью? — удивилась девушка.
— Ну как же? — зашептал информированный очевидец ей почти в самое ухо. — Вы же так здорово картавите, совсем не выговаривая букву «Р». Вместо твердого рычания она у вас как-то жалобно блеет. Голубушка, это же наверняка повредит вашему профессиональному росту и будущей карьере вообще. — Лицо девушки густо покраснело. — Ну поймите же сами, как бы вы воспринимали, к примеру, в Москве, в Большом театре выступление прихрамывающего артиста, исполняющего роль… Ромео или там Спартака. Я думаю, что не очень-то хорошо. Присутствующий недостаток, можно сказать, сильно бы мозолил ваши глаза. Ну а в данном случае неправильные звуки неустанно мозолят уши слушателей, как гудящие осы, впиваясь в барабанные перепонки. Да-да, это же просто форменное безобразие! Отчего и подаваемая вами информация или не воспринимается или воспринимается на слух частично, возможно, что даже с сильным раздражением, и, сами понимаете, поставленная цель — довести необходимые сведения до… сознания слушателя или зрителя увы, не достигается. Это же очевидно! Так что, голубушка… вам есть тут над чем поразмыслить. Вполне могу допустить, что выбор места работы произошел не без личного участия любящего вас родителя, но…
Глаза девушки сильно повлажнели, и она начала нервно покусывать губы.
— А что же мне теперь прикажете делать? Мне так нравится эта работа…
— Душа моя, исключительно вас понимаю, вхожу в ваше непростое положение, очень желаю помочь и, кажется, могу это сделать…
— Что вы этим хотите сказать? — плачущим голосом проговорила телеведущая. — Как же можно помочь? Это надо было делать значительно раньше, пока я еще маленькой была, а теперь уже все напрасно. Уже все потеряно… Окончательно и бесповоротно…
— Душечка, ну что вы так убиваетесь, зачем же так паникуете, я ведь знаю, что говорю, все еще можно поправить. Для этого есть новейшие, самые передовые методики, ищущие, талантливые люди, готовые перевернуть даже свет кверху тормашками, чтобы достичь желаемого… А вы: уже поздно. Сами же знаете, что лучше поздно, чем никогда… И у вас появился реальный шанс…
— Правда? Вы так считаете? — недоверчиво взглянула журналистка на собеседника. — Но каким же образом? Подскажите!
— Айн момент, всенепременно и обязательно… Но, если не возражаете, в обмен на маленькую, можно даже сказать, никчемную услугу, — зажмурил глаза толстячок. Можно?
Девушка согласно кивнула головой.
— Не настаиваю, но очень прошу… раз уж только в утренних новостях… А нельзя ли, душенька, наше интервью показать в начале передачи, а то в силу невозможной занятости боюсь, что не смогу досмотреть репортаж до конца. А так бы хотелось хоть один раз, хоть одним глазком взглянуть на себя по телевизору, — и он протяжно вздохнул.
— Да, конечно же, можно. Нам это с Федей ничего не стоит. Федя в своем деле ну как…
— В музыке Паганини, — поспешно подсказал толстяк.
— Да, совершенно верно, — согласилась девушка. — А может быть даже и больше. У Феди проколов не бывает. Так, а теперь…
— Ну, а теперь, — перебил ее информированный очевидец, — я должен заметить, что вам сказочно повезло. Можно выразиться, что вам просто дьявольски повезло. Рекомендую вам: всемирно известный логопед, доктор языкознания и языковедения, заслуженный лауреат и почетный член ряда известнейших академий, без всякого преувеличения, можно сказать, светило с мировым именем и… масштабом… профессор Арцибашев Венедикт Петрович, — и он указал на одного из своих спутников, старомодно одетого худощавого мужчину в очках с ровным пробором по середине головы, который держал в руках довольно пухлый и потертый портфель. И тут же добавил, кивнув головой на здоровенного парня в клетчатом пиджаке: — А это один из его старых клиентов, ну… наподобие вас, — и под выразительным взглядом парнины мгновенно поправился. — Точнее сказать уже был наподобие вас, а теперь практически никакого дефекта не наблюдается, все буквы вылетают… очень приличного качества… почти как у Цицерона… правда в небольшом количестве, — закончил он речь и тут же от тычка Галактиона чуть не плюхнулся на асфальт, зацепив при этом и девушку. — Ой, извините, можно сказать, что на ровном месте споткнулся, — объяснил он удивленной тележурналистке, рукой потирая ребро.
И тут уж, понятное дело, нетрудно догадаться, что после такой особенной удачи все внимание расстроенной девушки переместилось к скромной фигуре мирового светилы…
Но, как говорится, одним улыбнулась удача, а с другими случилось иначе… Вот и Николаю Фадеевичу Кудеярову как раз сегодня хронически не везло. Не успел он, вернувшись к себе на работу, заслушать подробные доклады подчиненных и пробежать глазами многочисленные документы, как в районе девятнадцати тридцати из телефонного звонка по прямому аппарату получил сообщение, что злосчастная то ли буква, то ли уж там знак какой-то вновь реально напомнили о себе. После чего в трубке раздалось какое-то шипение, негромкий щелчок и противный гнусавый голос фальшиво пропел:
Удалось мне по жизни прославиться,
Я шикарно одет и обут,
Но скажи, отчего же, красавица,
На душе моей кошки скребут?..
После этого снова раздалось какое-то шипение и что-то вроде кошачьего мяуканья. В другой ситуации Кудеяров поступил бы, как и полагалось высокому ответственному лицу: тут же голосом, не терпящим возражений, это самое, как его… отчитал бы телефонного хулигана, припечатав в заключение трубку к телефонному аппарату, но, учитывая особенности последних событий, мягко поинтересовался, а кто это говорит. В трубке послушно ответили: «рядовой Бегемотов» и тут же следом раздались коротенькие гудки. Николай Фадеевич лишь на мгновение задумался, волевым движением вырвал из ноздри очередную любопытствующую волосину и вызвал к себе секретаря. Как он и подумал, этот звонок через приемную не прошел и никто вообще его сейчас не тревожил. Затем уж на всякий случай справился насчет рядового Бегемотова, но, как и предполагал, таковых в его ведомстве не числилось. Так и есть — кто-то просто нехорошо пошутил. Но вот кто это был на самом деле? И имел ли он непосредственное отношение к последним событиям в городе, это уже действительно интересный вопрос?
Из услышанного в трубке можно было сделать некоторые предварительные выводы: слова песни для Кудеярова были совсем не знакомы, хотя и угадывался в них явно народный мотив, но они определенно содержали это самое, как его… ну очень прозрачный намек на возможное его психологическое состояние. Но Николай Фадеевич по натуре был довольно-таки крепким орешком, в результате чего и оказался вот в этом самом ответственном кресле, и выбить его из колеи было делом довольно затруднительным. Он вызвал к себе подполковника Лошаденко, подробно рассказал про звонок и дал несколько ценных указаний, что, по его мнению, необходимо сейчас предпринять, после чего снова лично отправился к губернаторскому дому, откуда только что пришло подтверждение от майора Безматерного, что с проклятой буквой надо все начинать сначала.
По прибытии на место Кудеяров тут же устроил маленький «совет в филях» со своими подчиненными. А вдруг кому-то из них нечаянно возьмет да и придет этакая дельная мысль с нестандартным решением. На лицах людей недвусмысленно читалась некая растерянность, которую они, однако, пытались от начальника тщательно скрыть.
Больше всего Николаю Фадеевичу понравилась мысль капитана Ядренова, предложившего выдолбить отбойными молотками весь слой покрытия вместе с буквой размером в квадратный метр, а может быть даже и в целых два, а затем уже заново уложить. Пораскинув мозгами, Николай Фадеевич наложил резолюцию, что и метра вполне достаточно, вспомнив попутно про африканский континент.
Цепкий глаз начальника милиции не мог не заметить, что его подопечные от этой самой чертовой буквы пытались держаться на расстоянии. Ну тут уж можно их и понять. Хотя Кудеяров и пытался выглядеть этаким бодрячком, но у самого на душе было довольно паршиво. Да и вообще от этой всей непонятной возни уже попахивало какой-то фантастикой.
Итак, стратегическое решение было принято. Но тут возникло непредвиденное осложнение: дорожная бригада, экстренно вызванная для выполнения работ, категорически отказалась от воплощения задуманного. Ни бывалый бригадир, ни громкоголосый начальник участка, ни наконец в срочном порядке вызванный строгий начальник дорожно-строительного управления так и не смогли найти достаточно убедительных аргументов. Краснея и бледнея перед высоким начальством и испытывая явные неудобства за подчиненных, они лишь беспомощно разводили руками.
Тогда к ним на помощь поспешили майор Безматерный с капитаном Ядреновым — автором только что утвержденного плана, которые решили пустить в ход все имеющиеся у них в арсенале эрудицию и начитанность. Но их яркие напористые речи беспощадно разбивались о дремучую суеверность забастовщиков, заявлявших, что раз ничего сверхъестественного и мистического здесь не присутствует, то почему же проклятая буква не желает исчезать, а упрямо появляется вновь. Не проявление ли это внеземного разума и не может ли это как-то плохо отразиться на их здоровье и дальнейшей судьбе.
И тут после непродолжительной паузы отеческим тоном вновь заговорил капитан Ядренов, с отличием окончивший в этом году университет марксизма-ленинизма:
— Ну что ж, дорогие товарищи, в жизни нам иногда приходится сталкиваться с некоторыми с точки зрения науки пока что, так сказать, непонятными и необъяснимыми на данном историческом отрезке времени аномальными явлениями. И ничего удивительного здесь нет, природа не сразу доверяет нам свои тайны. Но, будьте уверены, что с помощью марксистско-ленинского философского учения и его главных научных составляющих: исторического и диалектического материализма, открывающих нам глаза на мир неизвестного, я уверен, что в ближайшем… обозримом будущем правильные ответы на природу непознанного будут найдены, как сегодня раскрыты уже и многие другие загадки истории, — и, глубоко вздохнув, многозначительно добавил: — Вполне возможно, что это является… проявлением… пока что неизученных наукой… электрических или магнитных полей… Или сгустков тонких энергий. — Капитан снял фуражку и провел цветастым платком по вспотевшему от напряжения высокому лбу. — А с вашей помощью, товарищи, извлеченный материал с отпечатком загадочной буквы будет переправлен в один из лучших научных центров… нашей академии наук для тщательного, так сказать, его исследования и изучения, — соврал он, не моргнув и глазом, даже неожиданно для себя самого.
После подобной вдохновенной и убедительной речи глава милиции не мог не отметить разумной инициативы и находчивости своего подчиненного и естественным образом возникшее это самое, как его… чувство законной гордости за кадровый офицерский состав своего управления. А через самое непродолжительное время можно было услышать, как перед входом в музей сначала робко, а затем все увереннее и громче запели трели отбойных молотков.
Но согласитесь, куда приятнее предпочесть такой шумной музыке, от которой уже через пять минут начинает раскалываться голова, знакомый голос старенького, пусть даже и порядком расстроенного, фортепьяно. И глубоко наплевать, что это не зрительный зал консерватории имени Петра Ильича Чайковского, миланского Ласкала или там… Венской оперы. Главное здесь, конечно же, сам процесс. Как тут не вспомнить слова Бегемота, брошенные им Жорке Буфетову:
Может быть, вы тоже к музыке пылки?
А, по-моему, так это глупости!
Лучше дома самому гвоздем по бутылке,
Чем куда-то для этого рубль нести…
И нечего тут и предполагать-то. Совершенно ясно, что у каждого в жизни случаются эти самые пылкие мгновения, когда так и подмывает садануть не только гвоздем по бутылке, а, может быть, сразу обеими ладонями по коленкам или даже кулаком по столу. Короче говоря, по тому, что под руку подвернется. А лучше всего, если где-то рядом, под боком от скуки пылится твой старый друг — какой-нибудь музыкальный инструмент. И неважно, что в такие моменты его строй далеко не идеален, и взамен чистого до он звучит на полтона выше или ниже. Еще раз повторяю: главное сам процесс, да погромче, что б залить мощными звуками жаждущую праздника душу. Искупать руки в до боли знакомых клавишах и до мозолей упрямых струнах.
Душа требует звуков, как пищи желудок и отказать ей никак невозможно, когда она готова плакать или смеяться, исторгая в окружающее пространство целую бурю эмоций. Страсти кипят не на шутку, и, глядишь, в тихом и неприметном человечке вдруг неожиданно проснется пылкий маэстро, романтический певец или драматический чтец, а, может быть, даже и виртуоз-танцор. А частенько бывает, что все сразу, одновременно. Талант ведь, как правило, многогранен.
Эх, потешься душа,
Погуляй немного,
Все спущу до гроша.
Не судите строго!..
Глядишь, а разудалая песня уж так и манит резвые ноженьки пуститься в пляс, и на потеху разгоряченной публике выкинуть пару замысловатых коленцев. А то и просто, как раскочегаренный паровоз выпустить пар наружу, показав на зависть окружающим всю мощь природного голоса.
Вот и Пронин Альберт Михайлович был сегодня навеселе. Да и как же не быть, если шефу наилюбимейшему такую высоченную награду пожаловали. И никакие мелкие ссадины, пусть и на видном месте, не омрачат большого душевного праздника. Все равно все до… чьей-нибудь свадьбы да заживет. А к такой высокой награде родины полагается и торжественная музыка. Ну, предположим, какая-нибудь кантата или оратория. А за неимение таковых и свадебный марш Мендельсона сгодится. Благо, что слушателей-то не густо, да и они уж особой придирчивостью не отличаются: сам хозяин квартиры, да непрописаный квартирант — кот Пушок.
Временами на Пронина находила залихватская веселость, казалось бы беспричинно затем перемежаемая горькой тоской. Ни с того, ни с сего на него вдруг накатывались воспоминания о милом и розовом детстве, когда он послушно ходил в музыкальную школу, а добрая мама, громко вздыхая, наивно мечтала вырастить из непоседы-сына великого пианиста или уж, по крайней мере, известного дирижера военного оркестра. Но к ее великому сожалению и разочарованию музыканта из Альбертика не получилось, и через три с половиной года милое маминому сердцу музыкальное образование сначала застопорилось, а потом и вовсе прекратилось.
Вспомнив вначале про новые липовые лапти и выведя в конце музыкальной фразы очень прочувствованную руладу про то, что не надо понапрасну беспокоиться, потому что добрый и отзывчивый тятька все равно не даст ходить в рваной обуви или уж совсем босиком, а непременно новыми лапотками побалует, Пронин вдруг впал в тягучую грусть и вспомнил про замерзающего посреди бескрайней холодной степи бедолагу-ямщика. Старинная песня была настолько хороша, настолько сильно хватала за душу, что Альберт Михайлович, здорово подрасчуствовавшись, непременно решил удвоить число исполнителей и, подойдя к недавно оплеванному им трюмо, вывел хрипловатым баритоном еще куплетик дуэтом совместно с родным отражением. Немногочисленные слушатели в лице кота и населявших его густую шерсть паразитов-насекомых не смогли оценить творческий порыв исполнителя и не проследовали в комнату следом за ним. Понятное дело, что это могло быть расценено не иначе, как личное оскорбление.
От страшной обиды за замерзшего ямщика, за глупую публику и черт знает за что еще Пронин пустил скупую слезу, залил ее очередной порцией водки и усадил на колени бестолковое животное.
— Нет, ничего-то ты, дурак, в музыке не сечешь, — сказал он с презрительно строгим выражением лица. — Ни черта-то вас в жизни не интересует. У-у хамелеоны… Только жрать вам, проглотам, подваливай! Ух! А ведь в жизни, пустая башка, главное, может быть, даже совсем и не в этом. Да, да, да-а. Главное в жизни — духовная пища, — постучал он ладонью по крепкой груди, — и музыка в том числе… А чтобы все это понять, надо быть просто че-ло-веком. Ты понял меня? Че-ло-ве-ком. — повторил он медленно и членораздельно. — А ваши куриные мозги ну никак не желают понимать… потому что… в них просто не хватает извилин. Ох, и бестолковщина… Надо же просто уяснить, что всякая разная музыка… состоит из отдельных звуков, которые и называются но-та-ми. И вот этих самых почтенных нот всего-навсего ровно семь… Ну, как вот дней на неделе.
Ну как же так можно жить на свете? Только жрать, спать, да гулять, мать вашу за ногу! Обалдеть можно!
Он прошел в комнату, откинул крышку старенького пианино «Аккорд» и начал лапой кота ударять по клавишам.
— Ты же сибиряк, мать твою в гриву, живешь в доме у интеллигентного человека и кое-что все же должен запомнить… Это вот нота до. Ты понял меня? До-о-о, — протянул он фальшиво, нажимая лапой кота на клавишу. Тот испуганно замяукал, а Пронин, все больше пьянея, продолжал: — Не ми, я тебе говорю, а до, дурья башка. А ну-ка скажи до-о, — стал он еще сильнее тыкать лапой по клавише. — Не ми еще раз повторяю тебе, идиот, а до, — рассвирепел он вконец, налегая на горло. — До я тебе говорю, до, до, до-о! А рядом с ней ре, а уж только потом и твоя дурацкая ми-и. У-у проклятые хамелеоны! — заскрипел он зубами и швырнул на пол испуганного ученика.
И тут справедливости ради надо заметить, что это было далеко не единственной попыткой Пронина приобщить к музыке глупое и упрямое существо. Не далее, как две недели тому назад, божий дар преподавателя-самоучки требовательно заставлял кота учиться играть на щипковом инструменте, в роли которого выступала полуживая гитара соседа-таксиста. Но не надо быть ясновидцем, чтобы предположить, что и тогдашний финал выглядел очень и очень похожим.
Но вернемся на набережную. После третьего завершения ремонтных работ для дальнейшего наблюдения за коварным местом было принято мудрое решение выставить не подвижный, как бывало раньше, а стационарный наблюдательный пост, размещенный тут же рядом под видом рабочего вагончика. Лейтенант Абрикосов и сержант Булыжных, сменяя друг друга ровно через тридцать минут, внимательно всматривались через неплотно закрытую занавеску окна в знакомые очертания местности, стараясь заприметить хоть что-нибудь подозрительное. А рядом, буквально в соседнем дворе притаился в тени неприметный жигуленок с частными номерами, из которого время от времени двое молодых людей очень тихо переговаривались с вагончиком по радиосвязи, а затем тщательно информировали высокое руководство. Но пока в зоне видимости ничего подозрительного не наблюдалось.
Закоренелый холостяк лейтенант Абрикосов находился в том самом возрастном отрезке, когда про него можно было с определенной порцией иронии произнести: «Мне всего еще тридцать один год, а я уже… лейтенант». И причиной тому послужила некая слабость Ивана Андреевича или, можно так сказать, любимое увлечение на досуге, именуемое новомодным словечком хобби. Конечно же, в былые времена-то родители наши, не говоря уже о их стариках, доведись им подбросить в молодые годы такой каверзный вопросик: «Скажите, пожалуйста, а какое у вас хобби имеется?» могли недоуменно вытаращить глаза, а то и кровно обидеться: «Ну и зачем же такими словами обзываться?» Ну, а сейчас-то уж совсем другое дело — любой современный человек, не запинаясь, тут же вам ответит, что так, мол, и так, я марки почтовые собираю с художественным уклоном или открытки с батальной тематикой. А некоторые без долгих раздумий пожертвуют немалыми современными деньгами ради малых старинных или иностранных. Ну, в общем, кто во что горазд. И нечего удивляться, у каждого своя страстишка имеется. Один мой знакомый так и вообще всю свою сознательную жизнь почему-то пивные кружки собирает.
А вот лейтенант Абрикосов с некоторых пор активно коллекционировал вырезки из разных печатных изданий с изображениями всевозможных красавиц. Что ж, согласитесь, тоже тематика модная и понятная: ведь красота и правильность форм человеческих во все времена служили объектом самого пристального внимания, являясь как бы невольным эталоном для поисков спутника в жизни. Девушки мечтательно поедали глазами мощный торс Геракла, широкие плечи Ильи Муромца и других былинных героев, а юноши… А, кстати, почему ж только юноши? Нет уж вот здесь-то, извините. Иной плешивый старичок-розвальня и тот, взглянув даже на фотографию красотки, глядишь, так сразу и преобразится: в потухших уже, было, глазах вдруг снова амурчики с бесятами засуетятся, а в склерозом подпорченном мозгу опять шальные мыслишки взбудоражатся. Смотришь, после такого приятственного заряда и вялая походка как-то сразу приободрится. Да, таково уж воздействие на сильную половину магических женских чар, я уж не говорю о их коллективном влиянии, когда призывные улыбки, соблазнительно округлые формы и пьянящие взгляды со всех сторон, как острые отравленные стрелы, так и ранят, так и впиваются во все части вашего чувствительного тела. Ну а привыкший к малой порции сладкого яда, понятное дело, назавтра потянется и к большему.
Вот и Иван Андреевич, прямо скажем, был ни чуть не лучше других. В его пестрой коллекции среди прочих знакомых и неизвестных красоток в конечном итоге оказались такие знаменитости, как несравненная Джина Лоллобриджида сразу в трех экземплярах, обворожительная Клаудиа Кардинале с сумасшедшим вырезом на высокой волнующей груди, соблазнительная Брижит Бардо с обнаженными стройными ножками, восхитительная Софи Лорен в очень смелом купальнике, ослепительная Элизабет Тейлор в шикарных нарядах Клеопатры, молодая Руфина Нифонтова в профиль и фотография статуи какой-то обнаженной греческой богини.
Всех перечисленных и неупомянутых красоток Абрикосов объединил в один общий по территориальной принадлежности коллектив, прикрепив их обыкновенным канцелярским клеем на внутреннюю сторону самого небольшого помещения его однокомнатной квартиры — на дверь туалета.
Само предназначение данного помещения хочешь, не хочешь, а предполагало его ежедневное посещение, что естественным образом приводило к регулярному общению противоположных полов. Абрикосов внимательно скользил жадным взглядом по формам пленительных красавиц, а те в свою очередь игриво разглядывали его. В такие вот, можно сказать, интимные моменты хозяин безропотного гарема получал дополнительную порцию уверенности и самоуважения, после чего, вздыхая и сопя, перед зеркалом в прихожей долго ездил расческой по жестким, как щетка, волосам и самодовольно ухмылялся.
Но однажды на свою большую голову Абрикосов решил устроить экспромтом небольшой мальчишник с коллегами по работе и на следующее утро с ужасом обнаружил, что гарем его сильно похудел. Кто-то из крепко подгулявших коллег самым наглым образом увел парочку лучших красавиц, чем причинил хозяину тяжелейшую травму. Вполне понятно, что законное негодование Ивана потребовало от неблагодарных гостей вернуть все на круги своя, но его ультиматум остался не услышанным, как глас вопиющего в пустыне. Уязвленное же до глубины души самолюбие не вынесло такого издевательства, и в приливе гнева и возмущения Абрикосов решил, как и положено, обратиться за защитой по инстанции. Мысленно он уже видел красное разгневанное лицо начальника и пристыженных и притихших похитителей, но, как в жизни бывает, случилось… непредвиденное. Почему-то не захотев вникать в существо вопроса и не поняв утонченной натуры подчиненного, подполковник Саврасов Виктор Вениаминович неожиданно гневным голосом накричал на него, обозвав при этом круглым дураком и другими нехорошими выражениями, предположил, что его в детстве нечаянно уронили, и со словами, что он ошибся выбранной профессией, выгнал прочь из своего кабинета. После этого внезапного кризиса все возможные ступеньки карьерной лестницы Ивана превратились в один ровный и длинный коридор. Ну как тут не вспомнить мудрую пословицу: «Не делай добра, да не получишь зла».
— Так значит, Булыжных, говоришь, что вчера пришлось с моржом пообщаться? — Полушепотом спросил Абрикосов, поглядывая на улицу.
— Да нет, товарищ лейтенант, пообщаться-то не пришлось. А только так, понаблюдать со стороны. Но совсем рядом… ну просто рукой подать… Ну и здоров же зверюга, я вам скажу-у. Уж будьте любезны! — покачав в темноте крупной головой, ответил Булыжных.
— Ну, а если бы все же пришлось? Так ты бы ему, наверное, быстрехонько ласту за спину завернул и в отделение бы приволок, — иронично хмыкнул Абрикосов. — Как никак, а ты у нас кандидат в мастера по самбо. И какая тебе разница на ком приемы отрабатывать…
— Ну что вы, товарищ лейтенант, шутите, такому черту разве чего завернешь. Видели бы вы его! Он своей клыкастой башкой как мотнет и любого, как пушинку, фить… и нету…
— Да, а чего же он тогда испугался-то сам, и фить и нету его? — передразнил напарника Абрикосов.
— А кто его, зверюгу, знает, товарищ лейтенант. Захотел, вот и нырнул…
— Ну нырнуть-то нырнул, а вот обратно почему-то не вынырнул, многозначительно произнес Абрикосов.
— Это уж точно, товарищ лейтенант, почему-то не вынырнул. И куда, чудило, подевался, ну хоть убей, а не могу в толк взять. Всю-то голову со вчерашнего дня просто измучил и ничего… И в рапорте все описал. А мне говорят, что так не бывает, что не туда, наверное, я смотрел. Так что я умом рехнулся что ли? Я ж своими глазами все видел. И Семечкин с другими то же самое подтвердят. А вы вот как думаете, товарищ лейтенант?
— Да-а, туманно протянул Абрикосов, — думай не думай, а обширная это загадка, Булыжных, да и только. Мне вот такого гиганта видывать не довелось… — закончил он с сожалением, — только в кино, да в зоопарке.
— Точно так, и я говорю: загадка из загадок, товарищ лейтенант, будьте любезны. Ну что там, в нашей зоне так ничего и не видать?
— А что там увидишь, Булыжных. Людей никогошеньки, все как повымерло… Только вот птиц откуда-то понагнало.
— Да, — оживился Булыжных, — а что за птицы, товарищ лейтенант?
— А я почем знаю. Обыкновенные птицы. Черные такие, как грачи, и все чего-то клюют и клюют. Ну и безмозглые твари! Как дятлы клювами асфальт долбят… И неужели им не больно?
Сержант тут же подскочил к окошку.
— Товарищ лейтенант, так ведь они же в том самом месте и клюют. Может это их дело…
— Ты чего, Булыжных, совсем что ли того? Пораскинь мозгами. Где ты это видывал, чтобы птицы художеством на асфальте занимались… Что у них клювы-то стальные что ли? Ну ты, парень, даешь! У тебя после встречи с этим моржом точно сдвиг по фазе произошел.
— Да я, конечно, понимаю, что не стальные, но все же. Бдительность не повредит, может быть, прогуляемся и посмотрим…
— Нет, Булыжных, без разрешения нельзя. Мы вот сейчас вывалимся отсюда, и птиц вспугнем и, может, кого-то еще… кто нам и нужен. Так что без разрешения нельзя, я старший, я и решения принимаю. А вот доложить так, на всякий бы случай надо. Насчет бдительности ты правильно намекнул.
Лейтенант Абрикосов доложил по радиосвязи о непонятном скоплении птиц в наблюдаемом районе и получил указание из укрытия не выходить.
Через некоторое время в зоне наблюдения показались мужчина и женщина, идущие под ручку, при приближении которых стая птиц с шумом взлетела и, галдя, расселась на ближних деревьях. Лейтенант Абрикосов понял, что это проверка по его сигналу. Поравнявшись с наблюдаемым местом, парочка дружно повернула головы в сторону, где только что находились птицы, и тут что-то произошло. Абрикосов увидел, как женщина нагнулась, будто что-то поправляя на ноге, затем резко выпрямилась, что-то сказала мужчине и они, засуетившись, вместе принялись что-то рассматривать на асфальте. Через непродолжительное время рядом с входом в музей резко затормозила сначала одна, а за ней и вторая автомашина, а высадившиеся люди присоединились к женщине и мужчине. А еще через несколько минут Абрикосов с Булыжных получили известия, что проклятая буква появилась вновь, но чтобы свое укрытие они до поры без команды не покидали.
Итак, неизвестный злоумышленник и его сообщники не были пойманы, странные птицы куда-то улетели, а непонятный клубок событий вокруг загадочной буквы еще больше запутался.
Зато неподалеку от здания музея через какое-то время дежурный патруль заприметил какого-то мальчишку в пилотке с красным галстуком на груди. Старшина Остроглазов сначала хотел, было, проследовать мимо, но тут же припомнил сказанное на инструктаже подполковником Лошаденко, что надо брать на заметку и устанавливать личности независимо от их возраста. И даже совсем маленьких. На этом Игорь Данилович специально заострил внимание присутствующих, исключая, конечно, грудных младенцев, а также детей, не умеющих самостоятельно передвигаться. Да и в самом деле, ну скажите, какая надобность здесь шататься в столь позднее время, да еще и без сопровождения взрослых. Это уж, извините, непорядок.
Автомашина тут же дала задний ход, и Остроглазов вместе с сержантом Крупеницким высадились рядом с беспечно шагающим подростком.
— Эй, мальчик! — спокойным голосом окликнул старшина. — Поди к сюда.
Мальчишка остановился, посмотрел на приближавшихся стражей порядка и нехотя направился в их сторону.
— Слышь, старшина, ну нам только таких пацанов и не хватало. Брось, пусть себе топает подобру-поздорову. Наверное, уж домой спешит? — попытался отговорить его, громко зевая, Крупеницкий. — Отвлекаемся, помнишь, как нас учили, явно на негодный объект.
— Погодь, Витек, не спеши. Вспомни, чего Лошаденко на инструктаже говорил: независимо от возраста, и даже маленьких… Лучше перебдеть, чем… недо… бдить. А ты вот пытаешься меня с толку сбить. Ведь недолго переговорить и выяснить личность, а там уж будет видно, что дальше предпринимать. Вспомнил? Игорь Данилович не зря намекал, что здесь случай особый, — и он поднял указательный палец вверх. — А ты…
Остроглазов внимательно посмотрел на пионера. Парень, как парень. Пожалуй, лет десять-двенадцать, на вид. Только вот странно, что и после школы с галстуком не расстается, так во всем наряде и блондится. Не как Пашка, племянник. И вот сандальки не по росту, ишь ты, ну очень здоровы. Так в глаза и бросаются. Пожалуй, побольше его сорок третьего размера… А вот подрастет, тогда какую же обувь будет носить? Уж не меньше… пятидесятого… Ну, таких размеров, наверно, и не бывает… Да, такой человек должен крепко на ногах стоять…
Мальчишка, подойдя, тут же вытянулся и отдал честь по-пионерски:
— Здравствуйте, дяденьки милиционеры! Успешной работы вам на боевом посту!
— Привет юной смене, — заулыбался Крупеницкий, тоже прикладывая руку к фуражке. — Разрешите полюбопытствовать, куда путь держим в столь позднее времечко?
— Да так, гуляю, — неопределенно ответил мальчуган.
— То есть как это так гуляешь, — вновь перехватил инициативу Остроглазов, — в такое вот позднее время и один, без взрослых… Это, брат, не годится. Мало ли что. А как на это дело твои родители смотрят и, кстати говоря, ты где проживаешь?
— А что тут такого? — пробасил мальчишка. — Я люблю, когда темно. А родители… никак не смотрят… им не до меня… Ну а вот живу я, дяденьки, отсюда в общем-то далековато…
Милиционеры непроизвольно переглянулись между собой.
— Так, слушай, — опять заговорил дружелюбно Крупеницкий, явно прибавив участия в голосе, — давай мы тебя мигом подбросим, куда надо, — кивнул он на стоящий автомобиль.
— Конечно же, без проблем, — по-свойски поддержал его старшина, — вмиг подвезем, куда покажешь.
— Нет, — упрямо вздохнул мальчуган, — не могу. Мне надо выполнить еще одно ответственное поручение… А там уж меня подвезут… Так что спасибо, но никак не могу.
— Слышь, а что это за такое ответственное поручение? — опять затараторил Крупеницкий. — И когда же тебе его… ну надо выполнять?
— Ну, так скажем: одно деликатное поручение, — хитро улыбнувшись, уклончиво проговорил пионер. — И выполнить его нужно уже совсем скоро. Пожалуй, не пройдет и пяти минут…
— Берем! — стараясь как можно незаметнее, уверенно процедил сквозь зубы старшина и, сделав шаг в сторону пацана, попытался тут же ухватить его за руку, но на удивление промахнулся.
Мальчишка же резво отскочил в сторону и тут же со всех ног бросился наутек.
— А ну стой! — страшным голосом закричал Остроглазов и, повернувшись к напарнику, выпалил:
— Я же тебе говорил, голова садовая, что тут дело не чисто, а ты… — и они, сорвав с головы фуражки, кинулись вдогонку за убегавшим.
Казалось бы плевое дело сильному тренированному человеку догнать малолетнего ребенка, но не тут-то было. Расстояние между бегущими почему-то не сокращалось.
— Давай в машину, — задыхаясь, выкрикнул Остроглазов и сделал, как бывало на финише, ускорение.
Крупеницкий подлетел к УАЗику, выдохнув:
— Гриша, давай жми за ними. Надо успеть опередить!
— Об чем речь, Витюша. Фигаро здесь, фигаро там.
Понятливый водитель уверенно нажал на газ и машина, сердито взревев, рванулась по набережной вперед.
Догнать на летящей автомашине любого, пусть даже и чемпиона мира по бегу, совсем ерунда, а уж тем более какого-то сопливого пацаненка. Но тут неожиданно что-то случилось с головой у водителя этой надежной техники рядового Григория Корнейчука. Она, то есть его голова, вдруг как-то сразу перестала нормально соображать. Вместо ясных и четких мыслей неизвестно откуда напустился какой-то пьянящий туман, как будто специально сбивавший с правильного решения.
Уже совсем, было, поравнявшись с мальчишкой на углу набережной и дома номер 13 по Советскому переулку, Григорий почему-то резко крутанул баранку вправо и скрипящий резиной и тормозами УАЗик… наскочил на преследуемого ребенка!
Оба сидящих в машине милиционера почувствовали, как их подбросило на чем-то мягком, затем последовал душераздирающий, но, увы, запоздалый вой тормозов и полный ужаса возглас Крупеницкого:
— Гриша, сукин сын, ты что делаешь! Ведь мы же его задавили!.. Машина остановилась, водитель обессиленно упал на баранку руля, а сержант Крупеницкий схватился за голову:
— Гриша, ну что ты наделал?! Ну как же так?.. Ведь ты пацана-то… Тут же подбежал и запыхавшийся старшина и, увидев в расплывавшейся луже крови тело мальчишки, швырнул что есть силы фуражку о землю.
— Эх, мужики! Ядрена вошь! — только и смог он произнести обреченно.
Подкативший через некоторое время на скорой помощи врач-реаниматор Виктор Семенович Ёжиков был вынужден зафиксировать у потерпевшего в результате дорожно-транспортного происшествия мальчика, говоря скупым официальным языком, летальный исход, произошедший из-за серьезных травм грудной клетки и брюшной полости, не считая множественных повреждений нижних конечностей и т. д. и т. п.
Дежурный по моргу Ливерий Интернатов крутил в руках какую-то небольшую книжечку, очень смахивающую на записную. Страницы книжонки были сплошь испещрены какими-то странными записями на непонятном языке. Некоторые из слов начинались с маленькой, а вот заканчивались почему-то большими заглавными буквами. И наклон текста к тому же был не как обычно, как всех учат в школе, вправо, а почему-то исключительно в левую сторону. Такого в своей жизни он еще не видывал.
— Черт знает что! — ругнулся служитель скорбного заведения, — какой-то сопливый пацан, пионерчик, а вот, смотри-ка, как мудрено писал. Уж не шпионил ли, не ровен час, шкет? Хотя куда там, конечно же, нет. Экая бредовая мысль в башку затесалась. Но по всему видать, что мальчишка просто акселерат… Вернее теперь уже был им… Странно, и как так поздно вечером, когда и машин и народу-то на улицах уж почти совсем не увидишь, а вот взял и вляпался? Надо же, умудрился под колеса автомобиля угодить!
Интернатов печально вздохнул, задержал взгляд на последних записях и сокрушенно покачал головой.
— Ты смотри, некоторые из заглавных букв очень уж похожи на наши, только вот… как бы повернуты в обратную сторону… Да… Ну и фигня!
Он захлопнул книжечку и бросил ее на стол. С черной обложки блокнотика сверкнул золотом какой-то крупный паук с большущей немецкой буквой вэ на спине. Ливерий открыл потемневший от времени ящик стола, достал небольшую мензурку с прозрачной жидкостью, шумно вздохнул и одним махом опрокинул содержимое в рот. Сильно и долго морщился, затем выудил из кармана затасканного халата кусок черного хлеба и, нюхая его, опять взглянул на золотистого паука. В это самое время раздался сначала робкий, а затем более настойчивый стук в наружную дверь.
— Неужели еще кого-то привезли? — пробурчал он недовольно. — Ну не дают покоя и все тут. Дьявол бы им в печенку! Не могут уж спокойно в светлое время дня помереть… Вот люди…
Интернатов пошел открывать. Оказалось, что пожаловали родственники недавно привезенного мальчишки. Нагрянули сразу целой толпой. Бабка — довольно страшненькая старуха, ну вылитая баба-яга, прифранченный отец, словно пришел, чудак, на праздник, а не на мертвого сына взглянуть, вроде бы дядя да еще пара мужиков, один из которых с какой-то очень странной, ну прямо кошачьей физиономией. Ну бывают же рожи…
Угрюмые родственнички сказали, что только что получили пренеприятнейшие известия о том, что их любимый и такой жизнерадостный мальчик попал под колеса какой-то безжалостной автомашины, и желали бы удостовериться, что это именно он.
Интернатов, ворча под нос, что уже поздно, что их заведение для простых людей сегодня уже не функционирует и надо бы дожидаться завтрашнего утра, но, получив от котообразного хрустящую трешку, все же согласился пустить их в мрачное и холодное помещение с въедшимся затхлым запахом, где на длинных, обитых белым металлом топчанах, покоились прикрытые простынями тела усопших.
Каково же было его удивление, когда, подойдя к шестому топчану и откинув простыню, вместо изуродованного тела задавленного мальца он обнаружил неизвестно откуда взявшиеся подушку, скомканное одеяло да пару широких поношенных подтяжек. И больше ничего. Тела мальчишки не наблюдалось!?
Перестав бормотать и совершенно уж ничего не понимая, Ливерий тупо уставился на опустевший топчан, затем покрутил головой по сторонам. Но все остальные покойники были на месте. Странно, но парень вдруг куда-то исчез, вот черт бы его побрал, как сквозь землю провалился. Такого в этом мрачном заведении еще не случалось, чтобы покойник сам по себе исчезал.
На недоуменный вопрос родственников, где же их мальчик, служитель скорбной обители, шумно втянув ноздрями воздух, только и смог произнести:
— Нету… Вот только что недавно вот здесь лежал, а теперь нету…
Услыхав такой невразумительный ответ, котообразный родственник тут же запричитал:
— О, наш бедный и несчастный Алик! О, наш веселый и заботливый Гарри! — словно обращался не к одному, а сразу к двум покойникам. — Зачем ты покинул нас? И что с тобой сделали эти бессердечные черствые люди?
Представившийся отцом погибшего строго посмотрел на Ливерия, отчего у того похолодело в животе и сильно задрожали колени:
— Позвольте, любезный, что значит нету. Это же полное безобразие! Ведь не мог же задавленный мальчик сам по себе отсюда уйти… Вы же понимаете. Или мгновенно вырасти и превратиться в этого грязного бородатого субъекта, подавившегося по пьянке курицей? — и он ткнул тростью в сторону здоровенного заросшего мужика, покорно лежавшего на соседнем топчане.
Понятное дело, Интернатов и сам яснее ясного понимал, что определенно не мог потому, как лично удостоверился, накрывая мальчишку простыней, что тот сильно изуродован, а одна из ног его переломана сразу аж в двух местах. Но факт оставался фактом, тело парня куда-то пропало.
Тут здоровяк в кепке и клетчатом пиджаке что-то молча сунул в руку отца мальчишки. Интернатов скользнул взглядом и в мгновение ока узнал золотистого паука с обложки книжонки.
— Да, без сомнений, это его блокнот, — как бы рассуждая вслух, заключил отец.
И тут же странный тип с пакостной кошачьей физиономией снова слезливо запричитал:
— О, наш несравненный и талантливейший Алик, который в столь малые годы подавал столь большие надежды и мог также славно писать, как в свое время гениальный Леонардо…
Но отец мальчишки его перебил, сердито нахмуря брови:
— Похоже, в этом скорбном приюте занимаются нехорошими делами?
— Вы, как всегда, исключительно правы… Петр Петрович, — тут же стал ябедничать очкарик с портфелем. — Здесь самым бессовестным образом обшаривают карманы покойников, прикарманивая их личные вещи. И наш драгоценный АЛИ…К подобной участи не избежал. А ведь это, согласитесь, нехорошо, зная заранее, что они уже ничем ответить не смогут. Так ведь, Галактион? — обратился он к клетчатому парнине.
— Знамо дело, совсем неважнецки, — угрюмо откликнулся тот.
Родственнички переговаривались между собой, казалось, совсем не замечая Интернатова. Словно его здесь больше и не существовало. А тот стоял рядом ни жив ни мертв, почти не дыша и боясь даже малейшим движением или звуком привлечь к себе их внимание.
— Какой срам! — шумно вздохнула старуха и, покачав головой, грозно стукнула палкой о бетонный пол. — Это, мессир, заслуживает серьезного наказания.
— И я держусь точно такого же мнения, — подстрекательски поддакнул котообразный, — всыпать этому забулдыге, не откладывая, чтоб свет не казался белым, — и на лице его проступила скверная улыбочка, смысл которой для служителя скорбного заведения был вполне очевиден.
Интернатов почувствовал, что ему стало нехорошо. Свет в его глазах стал медленно угасать. В последний момент он еще успел бросить взгляд на котообразного родственничка, но вместо него лишь увидел здоровенного черного кота…
Утром, приехавший наряд милиции вместе со следователем прокуратуры и специалистом судебно-медицинской экспертизы, вошли в незапертую дверь морга и услышали мощный храп, доносившийся из помещения, где лежали покойники. На одном из топчанов на подушке под теплым одеялом они обнаружили спящего мертвецким сном дежурного морга Ливерия Интернатова, от которого тянуло сильнейшим перегаром.
Когда же его с превеликим трудом наконец-то растолкали, заспанный служитель скорбного заведения, очумело вращая мутными невидящими глазами, ничего вразумительного по поводу поступившего с вечера трупа мальчика пояснить не смог. Он только пыжился и что-то невнятно мычал, недоуменно пожимая плечами, как будто об этом слышал лишь в первый раз. Но одно здесь было совершенно определенно: юный покойник бесследно исчез… как куда-то исчезли из дома в ту же ночь и любимые подтяжки с подушкой и одеялом у вконец измучившегося от страшных переживаний и угрызений совести рядового милиции Григория Остаповича Корнейчука, отца двух малолетних детей и примерного семьянина, проведшего самую ужасную ночь из всех своих десяти тысяч шестисот сорока двух с момента появления на свет.
