Мы поднялись наружу: воздух был темен, звонили вечерние колокола.

Точильщик схватил свой передвижной станок за оглобли и стал толкать его, шагая вперед, я зашагал с ним, а человек Езекииль — между нами, маленький, семенящий, укутанный в шаль.

«Мир терпит много обид, много обид», — говорили его печально смотревшие вокруг глаза. Потом они остановились на катящемся станке точильщика.

— Что это у тебя, Калоджеро, на твоей мельнице? — спросил он, останавливаясь.

— Что там? — спросил точильщик, тоже останавливаясь.

— Это бумажка, — сказал я. Точильщик зарычал.

— Чертовы свиньи! — рычал он. — Опять!

— Опять штраф? — спросил человек Езекииль.

И точильщик прорычал: — Опять!

Он поднял руки к небу, два или три раза странно подпрыгнул, стал кусать себе пальцы, сорвал с себя шляпу огородного пугала, швырнул ее на землю.

— Вот так! Вот так! — повторял он. — Третий раз за месяц! Ножницы, шила, ножи, копья, аркебузы! Мортиры, серпы, молоты! Пушки, пушки, динамит, сто тысяч вольт!

Человек Езекииль поднял руки жестом Навина, останавливающего солнце. И точильщик остановился.

— Друг! — сказал человек Езекииль.

— Да, друг, — ответил точильщик.

— Отчего мы страдаем? — спросил человек Езекииль.

— Отчего? — отозвался точильщик. — Оттого, что род человеческий терпит обиды и горе.

И человек Езекииль сказал: — Значит, мы страдаем не за себя. Нам больно за мир, который терпит обиды. Но не за себя… — И точильщик повторил: — Конечно, не за себя.

Он умолк, схватил за оглобли свою мельницу, снова стал толкать ее, и мы все втроем зашагали дальше.

— Но как мне заплатить? — пробормотал точильщик. Потом, как будто услыхав что-то новое и тревожное, он остановился, потряс свою тачку и прислушался.

— Я не слышу денег, — сказал он.

Были поздние сумерки, почти темно, и на черноте лица его глаза блестели как наточенные острия ножей. Он открыл ящичек, заглянул в него, открыл еще больше, совсем вытащил его, перевернул. Ничего не упало, и человек Езекииль сказал:

— Вспомни, что мы страдаем не за себя, а от боли мира, который терпит обиды.

— Я помню, — пробормотал точильщик.

И человек Езекииль спросил:

— Сколько там было?

И точильщик ответил: — Был хлеб, было вино и был налог, два тридцать, два тридцать и еще раз два тридцать. Небогато за день.

— Что же, — сказал человек Езекииль, — вино ты получишь от меня сейчас у Коломбо, а хлеб, с твоего разрешения, я могу предложить тебе сегодня за моим столом…

— Да, — подхватил точильщик, — а голова у меня покрыта досточтимой шляпой моего деда, спину мою защищает благословенный пиджак моего отца, прикрывают срам штаны преподобного Орацио, ноги… Добры люди друг к другу, очень добры! А ночлег мой — у Гонсалеса, в теплом помещении с коровами. Зачем один человек знает три ремесла? Чтобы жить милостыней, как повелел Назареянин.

— Сын мой, — сказал человек Езекииль, — подумай, что деньги взял у тебя, может быть, нищий бродяга… Чего доброго, он много дней не ел и не пил. Ты можешь быть доволен, что дал ему средство утолить голод и жажду.

Точильщик промолчал и стал толкать тачку, вздыхая на ходу. Потом заговорил, тоже на ходу:

— Правильно! Верно! Разве это те обиды миру, от которых нам должно быть больно? Это — мелочи, обычные между бедняками мира. О, ножи! О, ножницы! Совсем не от этого мир терпит обиды, совсем от другого!

— Совсем от другого! — пробормотал человек Езекииль.

— От другого, от другого! — выкрикнул точильщик. — А мелочи — это мелочи, пустяковые шутки, которые человек устраивает человеку в кругу этого мира. Кто не устраивал шуток ближнему своему, пусть бросит первый камень… Я сам сегодня сыграл шутку с нашим другом.

— Ах так? — воскликнул человек Езекииль и засмеялся.

— Да, шутку на два сольди! — сказал точильщик и тоже засмеялся.

Я засмеялся с ним, о шутке было рассказано, и теперь мы все трое смеялись как подружившиеся дети.

— Но этот бродяга мог бы оставить мне денег на налог, — сказал точильщик. Он перестал смеяться, глаза его сверкали, как взрывчатые острия ножей. — О, шила! — рычал он. — А если этот бродяга и был тот самый стражник и живодер, который наложил на меня штраф? Уже не первый раз мой дневной заработок исчезает тогда, когда появляется повестка.

Человек Езекииль схватил его за руку и остановил.

— Совпадение! — сказал он. — Не от таких обид, которые терпит мир, нам больно.