Через тернии к звездам

Меня пригласили на свадьбу в Таос, штат Нью-Мек­сико, и там я встретила человека, с которым познакомилась десять лет назад в Lama Foundation. Я помню, что в то лето он вручную возделал участок земли и вырастил урожай бобов. Сейчас он строитель. Он сказал мне, что если бы следовал своему истинному призванию, то стал бы писателем, «но строительство проще». Я рассказала ему об этой книге и о том, как днем раньше у меня был острейший приступ нежелания писать.

— Мне хотелось заорать и сжечь мою пишущую машинку. Я не желала больше писать никогда в жизни.

— Да, но чем же еще заниматься? — спросил он, глядя мне прямо в глаза.

— Нечем, — совершенно искренне ответила я.

Если вы приходите к тому, что писательство — это ваше призвание, после того как перепробовали все остальное — брак, жизнь хиппи, путешествия, Миннесоту или Нью-Йорк, преподавание, духовные практики, — значит, вам действительно ничего больше не остается. Тогда, каким бы ни было сопротивление, у вас есть этот день, следующий день и много работы впереди. Не стоит рассчитывать, что все пойдет гладко. Так не бывает. Один день может быть превосходным и продуктивным, зато в другой вы будете готовы наняться матросом на корабль, идущий в Саудовскую Аравию. Нет никаких гарантий. Вы можете не останавливаться три дня и решить, что наконец-то нащупали свой ритм, — но на четвертый день иголка начнет царапать пластинку, и вам останется лишь пробиваться через треск, стиснув зубы.

Смотрите на все шире. Вы преданы писательству или искренне хотите узнать о нем все. Продолжайте, невзирая на обстоятельства. Однако не теряйте гибкости. Если вы назначили себе время для работы над текстами, а вам понадобилось отвести детей к стоматологу, попробуйте писать у него в приемной или не пишите вообще. Главное — сохранять глубинную преданность этому дикому, дурацкому и замечательному занятию. Оставайтесь с ним в дружбе. Возвращаться к доброму другу всегда легче, чем к врагу. Доген, мастер дзен XIII века, сказал: «Каждый день — хороший день». Именно такое отношение к своему творчеству мы должны поддерживать, даже если у нас бывают как хорошие, так и плохие дни.

Два года назад я выиграла писательский грант. У меня было полтора года на то, чтобы только писать! Но я никак не могла найти такой ритм, который оставался бы подходящим для меня дольше, чем четыре-пять дней. Я пробовала писать с девяти утра до часу дня. Сначала это работало, потом перестало. Я попробовала писать с двух до шести. Это было хорошо, но тоже недолго. Потом я решила писать в любое время, когда мне захочется. Закончилось и это. Каждую неделю мне приходилось придумывать новый режим. У меня была возможность перепробовать любые часы дня и ночи. Но идеала я так и не нашла. Однако главное — сберечь свою связь с творческим процессом, сколько разнообразных тактик ни пришлось бы для этого перепробовать.

Писать — все равно что дышать. Вы не прекращаете вдыхать и выдыхать, сажая деревья, спускаясь в метро или ведя уроки. Писательство — такой же основополагающий процесс. Вот какую запись от 27 июля 1984 года я нашла у себя в тетради:

Я знаю, что нет ничего глубже этой работы с моим уставшим, сопротивляющимся мозгом. Не радость и не экстаз, которые я испытываю время от времени, и не мгновения просветленности, а прикосновение к будничным подробностям моей обычной жизни, пребывание в них и продолжающаяся работа над текстом — вот что раскрывает глубины моего сердца и наполняет их нежностью и добротой к себе самой, а из этого прорастает сострадание ко всему, что вокруг меня. Не только к столу, бокалу кока-колы передо мной, бумажной соломинке, мужчине, переходящему дорогу в этот июльский день в Норфолке, штат Небраска, цифровому табло на здании банка, показывающему 4:03, подруге, сидящей напротив меня с ручкой и блокнотом, — но к вихрю воспоминаний и глубоких стремлений нашего разума и к страданиям, через которые мы проходим каждый день. И все это выходит из меня само собой, пока ручка движется по бумаге, разрушая твердую корку моих собственных мыслей и границы, которые я сама себе устанавливаю.

Так что быть писателем — это очень серьезно. Это самая глубокая вещь, какую я знаю. И для меня если не это — то ничто. Так я буду жить дальше, всю оставшуюся жизнь. Мне следует вспоминать об этом снова и снова.