Глава 4
Смертью смерть поправ
Планета Казачок. 9 ноября 2189 г.
5–я лазерная батарея 4–го укрепрайона.
16 часов 50 минут.
— «Пятая», «Пятая», «Пятая»! — надрывался в трубке Дегтярь.
— Слушаю, слушаю, «Первый»! — давно и безнадежно откликался сотник Налимов.
— «Пятая» на связи! Слушаю тебя, «Первый»!
— «Пятая», «Пятая»! Да где вы там, отзовитесь?! «Пятая», ядрена мать! — ругалась трубка. — «Пятая», «Пятая»!..
— Слушаю! Да слушаю же!
Володя тряс трубку, дул в мембрану, даже стучал ею по столу, но дело от этого не улучшалось. Абсолютно односторонняя связь, он слышит, его — хоть рыбой об лед!
Ну да, телефонная трубка! Конструкция такая же древняя, как шпангоуты знаменитой баржи «Ковчег», акционерно — зоологического общества «Каждой твари по паре» под председательством господина Ноя… А что еще можно придумать, когда штатовцы набросали вокруг глушилок? По выражению Трофимыча — собственный пердеж не услышишь? Допотопная проводная связь, проложенная на всякий случай по подземным пещерам, хотя бы функционировала до недавнего времени.
— «Пятая», «Пятая», ответь «Первому»…
— Слышу вас, слышу вас хорошо… «Ага, хорошо! Лучше не придумаешь!» Отчаявшись быть услышанным, Володя окончательно рассвирепел, швырнул трубку и неожиданно для себя самого выдал длинное военное выражение, где три матерных слова варьировались с минимумом предлогов. И в этот момент связь вдруг восстановилась.
Дегтярь, видимо, услышал всю тираду от начала и до конца. То — то он осекся на полуслове и громко всхрапнул от изумления, словно подавился слюной.
— Налимов?.. Это ты, что ли? — позвал он после недоуменной паузы.
— Я, господин войсковой старшина! — радостно схватил трубку Володя. — Слышу вас! Слышу вас хорошо, прием!
— А это… чего? — осторожно осведомился комендант.
— Связь плохая, господин войсковой старшина! Совсем никакая связь!
— Я спрашиваю — ты что, сотник, на старших по званию материшься?! Совсем, что ли, оборзел с перепуга?! Или тебя там по башке стукнуло?! — окреп голосом комендант–4. —Распустились совсем, последний страх потеряли!.. — Володя слышал, как Дегтярь, отстранив трубку, объяснял кому — то рядом: — Я его вызываю, понимаешь, вызываю, а он мне таким матом оттуда — я чуть на жопу не сел. Уже грешным делом подумал — линии перепутал, в штаб главкома дозвонился… И снова Налимову:
— Нет, ну что ж это делается — то в войсках! До чего, спрашивается, докатились?! Старшего по званию, как последнего пацана, мордой об пол! Я что тебе — с девочками на гулянке про сиси — пуси! — рокотал он уже в полный голос.
— Со связью беда, господин комендант! Ничего не слышно! — оправдывался Налимов.
— Да что ты говоришь! Я, например, вас прекрасно расслышал, сотник! — от избытка сарказма Дегтярь даже перешел на «вы», что означало у него крайнюю степень раздражения младшим по званию.
«Нехорошо получилось, — мысленно согласился Володя. — Некрасиво…»
Нет, но этот долдон — нашел время выяснять отношения! — внезапно разозлился он.
На батарее осталось шесть человек при последней работающей установке, связь восстановилась каким — то чудом и непонятно сколько продержится, а он взялся выламываться, как целка перед стриптиз — клубом! Нашлась тургеневская барышня с мордой Хряк Хрякыча! Матерного слова он, видите ли, испугался! Никогда, видите ли, не слышал их! Ну так в штаб позвони, там похлеще отвалят! Сразу пошлют, куда Макар телят не гонял по причине полного бездорожья…
— Господин войсковой старшина! — повысил голос Налимов.
В этот момент бункер в очередной раз накрыло. Тяжелая ракета с орбиты взорвалась где — то совсем рядом. Вздрогнул пол под ногами, волнами заходили стены, а на гермошлем посыпались ошметки земли, бетона, а может, и камня, кто теперь разберет. Что — то острое и горячее больно чиркнуло по щеке под открытым забралом.
Володя почувствовал, как по лицу быстро потекла кровь, скапливаясь на впадине губ и ямочке подбородка. Кровь — не вода? А течет также быстро. Почему — то с привкусом грязи… Хрустит на зубах…
«По — хорошему надо бы закрыть забрало, орбитальная артиллерия Штатов скоро не оставит от бункера камня на камне», — мельком подумал Володя. И опять не закрыл. С закрытым забралом — как — то не так, отгораживаешься, что ли…
Лазерщики давно надели броню, еще после того первого попадания, пробившего свод над третьей установкой и разнесшего ее вдребезги. Расчет, кто были поблизости, почти все погибли. Пол и стены разбитой «норы–3» словно забрызганы краской и еще чем — то. Так уделаны, что ему показалось — это просто не может быть кровью и человеческими останками. В плохом кино нагнетают ужасы такими картинами, а в жизни так не бывает, не может быть…
«По — хорошему, броню нужно было надеть еще раньше, — сожалел Володя задним числом. — Неудобно, конечно, несподручно, работать на установках в броне никто не любит. Но нужно было настоять, приказать, гаркнуть, в конце концов…»
— Господин войсковой старшина! — повторил сотник остервенелым тоном, как будто опять ругался.
«Если он еще вякнет за субординацию, я ему так отвечу — разнос из штаба покажется вечерней сказкой для самых маленьких!» — мысленно ярился он.
Но Дегтярь, видимо, тоже услышал удар в трубке. Озаботился на своем конце провода. Сообразил, что не время выяснять отношения. Дошло, наконец!
— Налимов, Налимов, что у тебя?! Прием! Слышишь меня?! Что там у тебя бухает?
— Шампанское! — съязвил Володя.
— Шампанское?! Какое еще шампанское?! Откуда?! — искренне озаботился комендант.
— Прямо с орбиты! Штатовцы так и сыплют ящиками!
— Остряк! Нашел время шутки разговаривать! Остряк — самоучка! — Дегтярь, против ожидания, больше не обижался. — Так что у тебя? Доложи обстановку? Ты слышишь меня, Налимов, прием?
Володя знал, офицеры укрепрайона дружно не любили коменданта–4, но сам считал, что Дегтярь не такой уж плохой мужик. Не самый плохой. Случаются и похуже. Это же не его вина, что он родился пустомелей. Скорее — его беда, которой нужно хотя бы иногда посочувствовать…
— Так точно, господин комендант. Слышу нормально! Плохо у меня, совсем никуда! Три установки разбиты вдребезги, личного состава осталось шесть человек вместе со мной, — докладывал Володя. — Четвертая установка пока работает, но энергии мало, кот наплакал. Еле тянет четвертая. И с орбиты долбят — голову не поднять. Пристрелялись уже, нащупали… Подкрепления нужны, господин комендант, без подкреплений — кранты!
— Есть, понял… Где штатовцы?
— Близко, совсем близко, уже на подступах! По данным визуального наблюдения — прорываются к батарее бронепехотой и танками. Наши войска прикрытия местами держатся, но численный перевес за Штатами. Визуально — многократный численный перевес. Автоматические линии обороны они уже пробили, думаю, скоро будут здесь, прямо перед бункером. Работающую установку мы перевели на прямую наводку, поддерживаем наших пластунов рассеянным лучом, но энергии слишком мало. — Володя старался докладывать спокойно и обстоятельно, сдерживая себя. Ему все казалось, что чего — то главного, самого важного он так и не успеет сказать. — Подкрепления нужны, господин комендант! Когда будут подкрепления? Прием?!
— Есть, понял… Ты уже на прямом луче? — уточнил Дегтярь.
— Так точно!
— Черт! — с чувством выругался комендант. — Хоть сколько — нибудь продержитесь? Сколько продержитесь, спрашиваю?
— Мало, совсем мало! Энергии почти не осталось, — повторил Володя. — Энергоустановка разбита, пока тянем на накопителях, насколько их хватит — не знаю. Полагаю, не надолго.
— Полагаешь, когда на бабу налегаешь! — немедленно прицепился комендант к штатскому выражению — А в армии, сотник, офицер должен знать. И докладывать по существу обстановки!
«И все — таки не зря его называют Дуся Деревянный!»
Сотник не знал, было ли это прозвище — Дуся Деревянный — производным от созвучия имени — отчества — фамилии (Демьян Евсеевич Дегтярь) или прилипло к нему по каким — то другим причинам. В укрепрайоне никто этого не знал, прозвище притащилось вслед за комендантом с прежнего места службы. «Проследовало, как тень отца Гамлета за своим чадом», — усмехались офицеры…
— Ладно, понял! — снова сменил Дегтярь гнев на милость. — Ты это, не паникуй, Налимов, не время еще…
«Во — первых, никто и не паникует, а во — вторых, если сейчас не время — то когда?»
— Слушай, Налимов, — продолжал Дегтярь, — подкреплений не будет. Я звонил главкому, мне было сказано — несвоевременно.
— Господин войсковой старшина!
— Слушай меня! — комендант тоже повысил голос. — Генерал сказал — 4–й укрепрайон мы оборонять не можем! И точка! У меня штаб уже эвакуируется, ты там тоже со своими не засиживайся долго. Исправную установку приказываю уничтожить, личному составу уходить через сеть пещер!
— Господин комендант! Там, впереди, наши пластуны в обороне, кто — то из танкистов, ракетчики из мобильного батальона! Без поддержки дальнобойного лазера они и полчаса не продержатся!
— Да знаю я, знаю… С ними уже связываются мои офицеры! Приказ об отходе они получат, не беспокойся, сотник. Твоя задача — по возможности поддержать их огнем работающего орудия, потом взорвать установку и уходить через аварийные коридоры в пещеры под горным массивом. Это приказ! Ты понял меня?! Понял меня, комбат–5?!
— Так точно…
— Не слышу?!
— Так точно, говорю, — повторил Налимов ничуть не громче. — Приказ понял, выполняю.
Володя сам удивился, насколько вяло прозвучали его слова. Словно жизненная сила сразу ушла из него, как воздух из проколотого шарика. Будто вся усталость долгого, непрерывного боя разом навалилась на плечи серым свинцовым грузом.
— Вот это другое дело, — удовлетворился комендант. — Выполняй, сотник…
* * *
Неужели прошло всего трое суток с тех пор, как он вернулся из штаба на батарею, сердился на отсутствующего дневального и придирчиво выискивал пылинки на отдраенной главной палубе? Всего трое суток — и нет уже ни поста дневального, ни самой главной палубы, да и батарея–5 практически не существует.
Удивительно! Дело даже не в том, каким емким может быть время. Дело в другом — как быстро и бесповоротно может все измениться, пока оно, время, мерно отсчитывает свои секунды — минуты — часы, думал Володя.
Теперь ему казалось — это было давно, очень давно, в прошлой жизни, когда прозвучал первый сигнал тревоги и их батарея удостоилась раскатистой похвалы Дегтяря за быструю боеготовность. «Молодцы, казачки! Благодарю за службу!» А это была еще не служба, так, игра в казаки — разбойники… «Я скажу тебе по дружбе — это службишка, не служба…» Из какой — то старой детской сказки, не иначе…
Потом они жгли на низких орбитах снижающиеся транспортники с десантом, перестреливались с боевыми кораблями, прикрывающими высадку, работали хорошо, слаженно. На том начальном этапе боя еще был азарт, пресловутая артиллеристская лихость «дальнобоев», когда они были уверены, что эту лавину десанта еще можно остановить, задержать, рассеять. Да, их расположение наблюдатели с орбиты нащупали довольно быстро, но подготовленный бункер держался крепко и долго. Горы тряслись от массированных ударов, скалы вокруг сыпались и раскалывались на глыбы, а батарея вела огонь четко, как на учениях. Комбата–5 радовало, как работает его батарея.
«А что было потом?» — вспоминал он. Потом, потом…
Бункер начал рушиться как — то сразу, проникающие ракетные залпы почти одновременно взорвали «нору–3» и «нору–1». Серии точных прицельных залпов вдребезги разнесли все многослойные защитные перекрытия над второй «норой», но установка–2 еще держалась, долго держалась, вела огонь уже почти на открытом месте. К удивлению всех, само орудие оставалось целехонько. Расчет установки работал, все так же нащупывал лучом «гробы», «утюги» и «танкеры».
По внутренней связи брони Володя слышал, как батарейцы перекликаются между собой, ругаются, понукают, и кто — то вроде бы даже отпустил сальную шутку. Вокруг уже все горело, а ребята стреляли в броне прямо из огня, со стороны казалось — горят и стреляют, совсем фантастическое зрелище…
Потом — взрыв! Грибовидное облако много выше скалистых вершин. И черный котлован с клубящимся дымом…
Этот дым, сизый, бурый, черный — все вместе, показался ему почти живым, так кажется живой вода в море, отчетливо помнил Володя. А ведь он как раз бежал в этот момент туда, к ним…
Не успел добежать! — тупо вертелось в голове. А хорошо это или плохо, он даже не задумался. Это он тоже ясно запомнил — не задумался…
В сущности, батарея разбита. Слишком яростный штурм, слишком плотный огонь с орбиты. За всю свою недолгую службу в войсках Володя еще никогда не видел огня такой плотности. Вот об этом он точно думал, как — то отстраненно, холодно, по — бухгалтерски подсчитывал в уме боересурс. И люди, и аппараты определялись одним коротким, емким словом — боересурс…
А что тут считать? Кого считать? Несколько фигурок в пыльной, закопченной броне и массивный, словно обрубок металлоколонны, ствол 4–й установки — вот и все его войско.
Но нужно было стрелять, и они стреляли. Химичили с энергетическими жгутами, протаскивали на себе кабели, надсаживаясь, ворочали тяжелые кассеты, одной матерщиной запускали угасающие накопители и стреляли, стреляли…
«Три точки прицела, угол рассеивания, атмосферные отражения, гравипреломление, вторичное отражение, градус поправки, та — ак… Огонь! Батарея, огонь!» — командовал Налимов снова и снова.
Да, батарея, а не установка–4! Казалось, все батарейцы продолжают драться — и живые, и мертвые… Они все были живыми, и все, наверное, уже были мертвыми, чувствовал Володя. Но это уже все равно, на удивление все равно…
Это странное состояние полной отрешенности от всего, кроме боя, когда даже собственная смерть не кажется такой важной или сколько — нибудь значительной, возникло само собой и больше не оставляло его. Именно оно сделало его нечувствительным ко всему, заставляя жить, двигаться, командовать, переступая через оторванные, окровавленные сочленения и осколки брони, на которых еще оставались следы запекшейся плоти.
«Бывшие сослуживцы, бывшие товарищи… Бывшие приборы, которые вылизывал и выверял собственными руками… Война быстро делает все бывшим и не нужным. Не просто быстро — мгновенно». Володя помнил, эти мысли периодически мелькали у него, но тоже не очень отчетливо.
«Нора–4» работала. На орбиту уже не обращали внимания, десант высадился, это важнее. По информации от автоматов — наблюдателей Налимов видел: штатовцы достаточно четко, хотя и неровно, замыкали кольцо вокруг его 5–й и 6–й лазерной, которая располагалась в нескольких километрах севернее. Понятно, дальнобойные лазерные установки — сердце любого укрепрайона. Автоматические линии обороны и войска прикрытия сдерживали их как могли, но штатовцы все — таки перли, ломились, лезли, словно тоже пережили и оставили за спиной сам страх смерти.
«Спустив» луч, батарейцы перевели его в «рассеянный», наземный режим, когда вся мощь установки выдается на расстояние в несколько километров. Такие лучи легко половинят МП — танки, как семечки, щелкают броню пехоты, а боекомплекты ракетчиков, кажется, детонируют от одного приближения невидимой иглы. При поддержке лучей войскам прикрытия удалось сдержать штатовцев и даже периодически отбрасывать.
Еще бы энергии побольше, чуть — чуть побольше энергии…
По картинкам от ближних «жаворонков», иногда прорывающимся сквозь глушилки, Володя видел: 6–я лазерная тоже работает по наземным целям. Также в один или два луча, не больше, но этого пока достаточно. Все — таки дальнобойные лазеры — самое мощное оружие человечества, от них практически нет защиты.
«Куда рвутся? Зачем? Видели бы они, что тут осталось!» — злорадно приговаривал сотник, почти не отрываясь от аппарата наводки.
Три точки прицела, угол рассеивания, градус поправки… Огонь!
А теперь все кончилось… Значит, напрасно… Горькая мысль. Как будто его обидели и отняли что — то. Пожалуй, настолько искренне, взахлеб, он обижался в глубоком детстве, когда каждая несправедливость как будто перечеркивала жизнь навсегда.
«А почему в детстве? — вяло подумал сотник. — Почему он вспомнил про детство? При чем тут его счастливое, безоблачное, беззаботное детство и вся эта бесконечная война с ее кровью, смертью, грязью и едким дымом прогорающей химии, которым, похоже, пропахло все?»
* * *
— Ну что там, ваше благородие? Когда подкрепления ждать?
Володя вздрогнул и встряхнулся. Усталость как накатила волной, так и схлынула, почувствовал сотник. Видимо, броня подкинула ему под кожу что — то бодрящее.
Он сидел в одном из немногих уцелевших помещений бункера за столом (покосившимися остатками стола) рядом с телефоном или аудиофоном, или как там называли эти древние аппараты…
Помещение, кажется, когда — то было каптеркой… Да, точно, каптеркой, вон и бидоны из — под браги, точнее, лохмотья от них, раскисшие, скукожившиеся куски пластика у закопченной стены.
«Дед так и не перегнал брагу, зря только провонял всю палубу… Хотя штатовцы все равно проветрили!» — усмехнулся сотник собственным мыслям.
Оставшиеся батарейцы, пользуясь временным затишьем, тоже собрались здесь: старшина Трофимыч, урядник Егоров, рядовые Гринько и Спеканьский. Запыленная, побитая, поцарапанная броня, затемненные забрала, делающие всех одинаковыми. Но Володя теперь все равно узнавал каждого, словно смотрел в лицо. Шестым чувством, что ли?
Не хватало только долговязого Загоруйко, его оставили наблюдателем на установке. Штатовцы выдерживали паузу, отсиживаясь на расстоянии за холмами. Надолго ли?
— Вот что! Говорю для всех — подкреплений не будет. Укрепрайон решено сдавать, — жестко произнес Володя, припечатав слова ударом бронированной перчатки.
Ладонь тяжело шлепнула по перекошенному столу, аппарат с трубкой поехал вниз. Налимов, не глядя, придержал его.
На это не обратили внимания. Кто — то негромко, затейливо, с придыханием выругался, но остальные молчали. Слушали. Впрочем, это молчание уже само по себе было вопросом, чувствовал Володя.
— Вот что! Нам приказано поддержать по возможности отход прикрытия, взорвать установку и самим уходить через пещеры под горами… Это приказ, казаки! Больше ничего не могу сказать, — зачем — то добавил Налимов.
Все молчали.
— Приказ есть приказ, командир, — вдруг проронил старшина.
Он первым нарушил затянувшуюся паузу.
Правильно нарушил, вовремя, и сказал правильно, мысленно отметил Володя. Словно бы разрядил напряжение. Сотник ждал совсем другой реакции, мысленно уже приготовился орать и доказывать.
— Отступать пора бы, — рассудительно добавил Трофимыч. — Самое время пятки смальцем подмазать. Того гляди, изжарят нас здесь до углей, как нераскаявшихся грешников на адской кухне, прости, господи…
После таких слов все остальные оживились, задвигались и заговорили. А что?
Правильно говорит Трофимыч — отступать пора! Сколько могли — уже продержались, энергия в накопителях все равно почти на нуле, чего тут яйца высиживать? Была боевая задача, они ее выполнили, как положено выполнили, не уронили артиллеристскую честь. Теперь пора отступить к безопасным пещерам, прав старшина. Поддержать пластунов на остатках энергозапаса и взорвать установку. Раз такой приказ… Начальству виднее, конечно, а шкура своя, не казенная, одна на всю жизнь дадена папой с мамою…
— Господа казаки! — Налимов неожиданно встал, вытянулся, и вслед за ним все остальные вытянулись и замолчали. — Господа казаки… — он на мгновение смешался.
Володя всю жизнь не любил патетики, считал ее в чем — то сродни узаконенному идиотизму, но как иначе сказать?
— Командование укрепрайона благодарит вас… благодарит нас за отличную службу и меткую стрельбу! И я от себя добавлю — спасибо, братцы! Это все!
— Рады стараться, ваш бродь! — ответ был негромким, не очень дружным, но главное — достаточно бодрым.
Командование укрепрайона, конечно, и не подумало никого поблагодарить, слишком озабочено было эвакуацией собственной задницы. Пришлось сделать это за коменданта. И пошел он… Именно туда!
— Что, старшина? Похоже, во второй центрифуге больше брагу не погоняешь? — спокойно и как мог весело спросил Володя. — Жалко вторую — то?
— Так точно, ваше благородие! Похоже на то, — Трофимыч как будто виновато, как — то совсем по — домашнему развел руками. — Ажник сил нет, до чего жалко взрывать! Собственными руками — то… Это ж не центрифуга, это ж благословение божье, так раскручивать — то… Брагу гоняла, как Егорий Победоносец бесовскую рать, прости меня, Господи, за все грехи разом…
— Я понимаю, — хмыкнул сотник.
Про себя Володя отметил, что ответ Деда прозвучал очень уважительно. И само обращение — не Володенька, не мил человек! — ваше благородие, подчеркнутое обращение к командиру.
Непривычно слышать от властного старшины…
Планета Казачок. 9 ноября 2189 г.
Территория 4–го укрепрайона.
11 часов 55 минут.
Крупнокалиберный пулемет на высотке не замолкал. Тявкал себе и тявкал. Нервно, зло, а главное, почти непрерывно. В точности, как щенок, облаивающий из — за забора соседскую кошку…
«А почему щенок? Откуда вдруг вынырнуло такое сравнение?» — подумал я.
Да, от непрерывной работы металлокерамический ствол, видимо, перегрелся, вот и звучат в очередях взвизгивающие живые нотки. Похоже, что эта механическая сволочь по — настоящему разозлилась, раздухарилась и всерьез вознамерилась показать нашей бравой пехоте кузькинс мазер…
«Аптушка», конечно, слышно даже издалека. Автоматическая пулеметная точка, если переводить с армейского сленга. Слишком ровные очереди, слишком правильные паузы, слишком четкая работа по секторам. Лево, право, центр, огонь вперед, огонь назад и опять все сначала. Очереди так и выписывают правильные, методичные зигзаги по склону холма. Люди никогда так правильно не стреляют, только автоматика. Если бы не эти нервные взвизгивания…
Раздражает!
Мозгов у железяки не больше, чем у самонаводящейся боеголовки, а туда же — нервы, эмоции! У меня, может быть, тоже нервы, как струны, а эмоции выкаблучивают чечетку под барабанную дробь, но я же не плююсь вокруг себя бронебойными и плазменно — прожигающими. «Совесть надо иметь помимо всего!» — как любит повторять Пастырь.
Да, злит! Словно там, на высотке, на холме с обильной каменной россыпью, не тупая механика, едва осознающая систему определения «свой — чужой».
Нет, кто — то из солдат противника там наверняка сидит. Может, чаек попивает. Обстоятельно и шумно прихлебывает из жестяной кружки размером с четверть ведра, представил я. Наблюдает за работой самонаводящейся автоматики. Любуется через неприметные амбразуры.
Я понимал, что это бред собачий, не может такого быть, но тем не менее отчетливо представил себе толстопузого казака, вольготно расположившегося в бункере на высотке. Шаровары с фирменными лампасами, гимнастерка расстегнута до пупа, фуражка съехала на затылок, морда красная и довольная. Рядом пыхтит самовар, исходя паром… Просто карикатура из дебильно — патриотической брошюрки «Миссия демократии». Для полноты образа не хватает только красной надписи «samogon» поперек пузатого самовара…
А все же злит почему — то именно механика. Именно она достала своей несгибаемой правильностью…
Впрочем, злиться нельзя… И раздражаться нельзя… «Спокойней надо. Именно от слова покойник! — подумал я. — Холодно, рассудительно, можно даже сказать, индифферентно, как этот самый спокойный — спокойный…»
Фонтаны очередей ощутимо сместились влево, и я рванулся вперед на форсаже брони. Одним движением пересек открытое простреливаемое пространство и шлепнулся в безопасности за каменными зубами — скалами. Их крупнокалиберка не пробьет, их и снарядами не расшибить, камни основательные.
Метров пятнадцать выиграл, не меньше!
«Аптушка» среагировала на мое движение, но поздно. Длинные очереди крошили камни над головой, осколки звонко щелкали по броне. Я не обращал на них внимания, камни — это не страшно. Вообще когда слышишь — это не страшно. Камни, отскакивающие от брони, тонкий посвист пуль, шелест снарядов, пронзительное завывание ракет — их не нужно бояться. Твоя пуля (снаряд, ракета, луч) приходит бесшумно — это все знают. Никакой мистики, просто скорость пули — снаряда — ракеты выше скорости звуковых волн…
Пластуны отступили с позиций. Грамотно отступили, организованно и слаженно. Оставив на своих бывших позициях так называемый САУП, системный автоматический укрепленный пункт, если проще — «суп». Мой взвод, подгоняемый непрерывными понуканиями Дица «Только вперед, сво… сограждане!», напоролся на него со всего маху и колотился теперь, как топор о кирпичную стену — громко, долго и безрезультатно.
«Суп» — редкостная дрянь. Десяток — полтора «аптушек», связанных между собой в единую систему, где каждый ствол контролирует свой участок, а вместе — накрывают всю площадь возможной атаки. Этакий многорукий Шива, свирепый бог с огненными пальцами. Вся подлость в том, что единой компьютерной «головы» здесь нет, поэтому депрограммировать «суп» практически невозможно. Я уже сталкивался с такой штукой на Тайге. Обычно казачьи подразделения, отступая, оставляют для контроля за супом двух — трех солдат, этого вполне достаточно.
Я не знаю, как это все сочетается — эффективность системы и простота методов управления, в технике я не слишком силен. Замысловатая механика конфедератов давно уже не удивляет. Умельцы! Конфедераты не просто превосходят нас в технике, гораздо опаснее та неистощимая изобретательность, с которой они по — новому используют обычные вроде бы вещи. Насколько я знаю, все дело в каких — то кремниево — силиконовых экранирующих жгутах соединения, которые делают их автоматику безотказной, как агрегаты заводского конвейера, где повреждение одного блока ничего не меняет в общей работе. И настолько же защищенной. Словом, любой «суп» живуч, словно колония простейших на свалке химреактивов.
Главная задача казаков — контролеров — вовремя смыться, пока ситуация не стала тошной, поэтому контролировать «суп» остаются добровольцы. Обычно — не самые плохие солдаты.
По — хорошему, надо бы подогнать мобильные лазеры или ракетные установки, прошерстить высотку как следует, накидать пачки ложных целей, имитирующих движение, и только потом посылать в атаку людей.
Но Дица потери как раз не волнуют. Его волнует обещанный ему орден, а для этого нужны тяжелые и продолжительные бои. Зарабатывая «редьку с хвостиком», он даже духом воспрял. Похоже, понял, что даже возвращение штрафникам гражданства ничего не меняет — командир все так же имеет право гнать солдат на убой, а солдат тире гражданин имеет преимущественное право героически сдохнуть. На том стояли и стоять будем, как на последнем рубеже обороны!
Окопавшись где — то далеко, Диц вдохновенно руководит истреблением собственного батальона. «А кого жалеть? Эту штрафную сволочь, пускай и бывшую? Ну, знаете, господа…»
«Вперед, взводный, только вперед! Трусов буду расстреливать!»
Знакомая песня… Знакомая — до зубовного скрежета!
* * *
Вперед?
Батальон в бою больше суток, люди держатся только на впрысках брони. Да и солдат — то осталось… У меня во взводе, например, чуть больше половины.
Прямо на моих глазах сгорел от прямого попадания «зажигалки» Профессор. Только недавно, еще вчера, мы с ним болтали о том, что будем делать после войны. Он снова собирался преподавать и горячился, доказывая, что почти ничего не забыл…
Милка, этот ворчун, всегда надеявшийся на лучшее, попал под луч «дальнобоев», срезавший ему, как бритвой, половину туловища. Хорошо, что сразу умер, некоторые, бывает, еще живут какое — то время после этого, еще видят, что с ними происходит…
Казаки обороняли укрепрайон отчаянно и толково. Бронепехота, танки, «маруси» (мобильные ракетные установки) — воевать они всегда умели. За время непрерывных атак мы продвинулись вглубь только на несколько километров. А теперь еще и вляпались в «суп».
Оно нам надо? «Щи отдельно, мухи отдельно!» — за эту предвыборную программу проголосует любая муха.
Наш взвод уже битый час грызет эту высотку. Я не знаю, что сейчас делается у остальных, батальон наступает развернутым фронтом сразу в нескольких направлениях, но думаю — то же самое. Остальные наверняка ломают зубы обо что — нибудь другое.
Вторую роту, например, комбат Диц положил почти всю под лучом дальнобойного лазера. Тоже — «Вперед, только вперед!» А зачем вперед, когда можно было обойти по низине?
За комбата я совершенно спокоен — этот всех угостит, никого не пропустит, стратег и тактик в одном лице…
Даже не высовывая голову из — за камней, я вижу место, где лежит Зебра, располосованная крупнокалиберными очередями. Неподалеку, чуть дальше — Гвоздь. Лихой, задиристый солдат, полностью соответствующий своему острому прозвищу. А теперь лучше не смотреть на то, что от него осталось. От случайного, практически невероятного попадания сдетонировали собственные гранаты, а за ними — остальной боекомплект. Редко, но бывает… Они — и еще двое — потери только за последний час. Даже не от столкновения с противником, от штурма укреплений с автоматикой.
Вдвойне глупо.
Установочку бы нам, хотя бы одну установочку залпового огня…
* * *
«Вперед, „Ромашки“! Только вперед!» «Вперед! Это приказ! За невыполнение приказа в боевых условиях!..»
И ведь не отстанет же, кровосос! Да, очередная атака…
— Вперед! — командую я. — «Ромашки», слушай мою команду, — атака!
Мои бойцы показываются из — за камней и укрытий. Никто не кидается, конечно, напрыгались уже, но даже эти осторожные движения приводят в неистовство визгливую автоматику. Теперь работает уже не одна «аптушка», их не меньше десятка. По плотности огня это похоже на дождь, этакий щедрый майский ливень из металла и плазмы. Такое впечатление, что заряды у этих агрегатов никогда не кончаются. Впрочем, там не магазины, специальные цинки на конвейерной линии подачи…
Нет, бесполезно соваться, слишком большая плотность огня. Подножье холма перед глазами словно вскипает от фонтанов земли, взбитой очередями.
— «Ромашки» — отставить атаку! — немедленно кричу я.
Патроны крупнокалиберок — это не то что у наших «эмок», это почти снаряды. Снаряжаются сериями по три — бронебойный, плазменно — прожигающий, вакуумно — разрывной, — какая индивидуальная броня выдержит такие бутербродные очереди?
Вот МП — танк бы сюда! Тот самый «лангуст», который, когда не надо, шляется по нашим головам, как по бульвару в новых штиблетах. У него броня посущественнее, ее пулеметами не запугаешь…
Я быстренько валюсь обратно за каменные зубцы.
А что? Поступил приказ, я его выполнил, поднял взвод в атаку. И тут же положил, пока нас всех здесь не положили. Принял решение, исходя из конкретной ситуации, как допускает статус младшего командира, согласно армейскому уставу.
Атака кончается, не начавшись…
— «Ромашки», почему встали? Почему не атакуем?
Голос Дица неистовствует в наушниках, комбат, мягко говоря, недоволен. Очень мягко говоря.
Слышать его — терпения нет. Я отключаю все линии, кроме взводной, пусть будет временный обрыв связи. Может такое быть? Теоретически — все может быть. Самые недоверчивые могут лезть сюда под обстрел и проверять лично.
Конечно, это была имитация атаки.
Какая по счету? — соображаю я, устроившись в безопасности за каменными зубами. А кто ее знает, какая она по счету! Пусть их черти считают, эти атаки, регистрируя очередной урожай грешных душ в своих адских книгах.
Впрочем, нет, оставить! Не все так мрачно. Убей на фронте врага — попадешь в рай! — определенно обещано. Именно это утверждает политкорректно адаптированное Евангелие от доктора Розенталя. Если отбросить всю казуистическую шелуху — смысл такой. Вообще — то Христос советовал «не убий», с этим бодрый доктор не спорил. Однако во всеоружии современной политкорректности снисходительно похлопывал Иисуса Иосифовича по плечу. Мол, «не убий» — это, конечно, про своих, про граждан демократии. Именно их имел в виду Мессия, только забыл уточнить, закрутившись между проповедями, причастиями, обращениями и организационной подготовкой кульминации торжества на Голгофе. Захлопотался — из головы вон. Бывает… Что касается каких — нибудь диких конфедератов, презирающих паспорта Соединенных Штатов, — то даже представить странно, как можно их «не убий». Это же не люди, это выродки, враги рода человеческого! Те самые бесы, которых Христос, помнится, изгонял и изничтожал. Именно для них принес он «не мир, но меч», даже странно предположить иначе. «Убей беса — куда попадешь? — вольно рассуждает доктор. — Правильно, в самые райские кущи!»
Знакомая песня, этакий навязший за тысячелетия мотивчик…
Убиваем, убиваем, а рая все нет и нет…
Чувствуя перед собой шершавую надежность скалы, я втыкаюсь шлемофоном в камень, словно этот машинальный жест может охладить горячий лоб. Прикрываю глаза, все еще слезящиеся от недавней вспышки снаряда — зажигалки.
Устал все — таки, если б кто знал, как я устал… И, похоже, защитные фильтры шлема окончательно разрегулировались от ударов, срабатывают теперь с задержкой. Каждая вспышка разрыва обжигает сетчатку глаз и только потом затемняется фильтрами.
Но бог с ним, с забралом, дисбаланс фильтров — не самая большая проблема.
* * *
— «Ромашка–1», я — «Одиннадцатая», — вызвала меня по взводной связи Игла. — Что делать будем, командир?
— Ждать! — коротко приказал я.
— Чего?
— Второго пришествия!
— Обнадеживает, — так же лаконично ответила она. — Значит, время есть.
— Ты думаешь? — встрял Кривой. Этот, конечно, каждой бочке затычка.
— А если какая паскуда будет издеваться над гневом божьим, то лучше бы ему, нехристю, на свет не родиться! — конечно же, возник Пастырь. — Как говорил Зельфер — пророк: «Бойтесь гнева Божьего, дрожите перед Судом Последним, как лист под ветром! Ибо небо разверзнется, и земля вспучится, и вода обратится в кровь…»
— И что дальше будет? — заинтересовался Вадик.
— Кердык тебе будет, Кривой, — сообщила Игла.
— Только мне? И стоило огород городить? Из — за одного меня?
— Ничего, ничего, все получат, никого не забудут, — туманно пообещал проповедник.
Вот и поговорили…
Да, подобные апокалиптические обещания Зельфер — пророк раздавал щедрой рукой, мысленно подтвердил я.
За что всегда уважал религиозных деятелей — так это за категоричность мышления. Хотя и разверзнутым небом, и вспученной землей, и кровью вместо воды солдат бронепехоты удивить трудно. Сейчас человечество вообще перестает трепетать перед планетарными катастрофами. Их мы и сами научились устраивать, без всякого высшего гнева. Пора бы ведущим религиям сменить страшилку и перейти на что — то более глобальное, пришло мне в голову. В галактических масштабах. К примеру — конец не только звездной системе, а целой Галактике разом…
И снова — долгое, томительное ожидание неизвестно чего. Непрерывное пулеметное тявканье с нервными щенячьими взвизгами.
Привалившись к камню, оставаясь с закрытыми глазами, я почему — то почти явственно представил себе подобного щенка — нескладного, широколапого и по — детски пушистого… И нарядный деревянный забор, и вальяжную кошку — любимицу, перекормленную до ленивой зевоты. И уж как завершение идиллии — аккуратные домики, кокетничающие свежей краской. Ухоженные газончики — садики — полисаднички, лучи заходящего солнца, бликующие на полировке припаркованных гравимобилей — словом, вся эта расслабляющая картина спокойного буржуазного пригорода, где время течет от свадеб до дней рождения с обязательными барбекю и очищенным слабоалкогольным пивом…
Однажды, пару лет назад, будучи в длительном отпуске, я пил пиво именно в таком пригороде, честно давился «очищенным, осветленным, пастеризованным», пока «папик», хозяин дома с прилегающей лужайкой, не утянул 0,7 сорокаградусной из — под самого носа «мамика». Он, помню, развеселился сразу после второго стакана, поплыл быстро, шумно и агрессивно, но «мамик» справилась с ним на раз — два, как сержант с новобранцем…
Милые, в сущности, люди. Очень старательно принимали у себя в доме «господина фронтового офицера» в рамках программы «Посильная помощь нашим защитникам». Только нудные очень. Наверное, я показался им таким же скучным. На прощание мне деликатно намекнули, что я не слишком общителен. Нет, они все понимают, конечно, все — все — все понимают… Война — война, она никого не щадит…
Вряд ли сами сформулировали. Наверняка прочитали в какой — нибудь патриотической брошюрке.
У меня вот никогда не было такого пригородного домика с ярко — полимерной раскраской и кредитной историей длиною в жизнь. Как не было ни любящей жены, ни розовощеких детишек, для которых папа все равно остается самым любимым, хоть он с треском завалил очередное собеседование на должность старшего менеджера, за что мама его до сих пор ругает.
Наверное, теперь, когда война почти кончилась, подобные мирные картинки возникают словно сами собой. Сплетаются пряничными узорами из сериалов гала — телевидения. Там хоть и чувствуешь беззастенчивую, надуманную слащавость, но все равно радуешься счастливой развязке, человек всегда радуется хорошему…
Чепуха, разумеется! Просто устал. Распустил сопли. Воюю я уже давно, слишком давно, и так же давно стараюсь не задумываться, за что воюю. Просто не хочется снова лезть под огонь, вжиматься в землю, стартовать на форсаже, хрустя суставами от перегрузок. И ощущать, каждым сегментом брони ощущать на себе оптическое ликование дальномерных прицелов. Какого черта, если война почти кончилась?!
Почти… Ключевое слово здесь все — таки «почти», перечеркивающее все остальное жирным крестом… И поэтому надо втянуть слюни, собрать сопли в горсть и выдвинуться, наконец, из — за камней, по возможности не нарвавшись на очередь.
В конце концов, кто в доме хозяин? Человек, царь природы, или какая — нибудь «аптушка» с кремниево — силиконовыми мозгами?
«А фильтры шлема все — таки окончательно разрегулировались, — вяло соображаю я. — И взбадривающие боекоктейли броня больше не впрыскивает, то — то усталость повисла на плечах, как рюкзак с кирпичами. Понятно, наступаем и наступаем…»
И все на грабли!
Планета Казачок. 9 ноября 2189 г.
Территория 4–го укрепрайона.
12 часов 25 минут.
— «Ромашка–1», «Ромашка–1», как слышишь меня, прием? — снова окликнула меня взводная связь.
На этот раз — Кривой.
— Нормально слышу, «Второй».
— Двигаюсь к тебе, сейчас буду, — сообщил Вадик. — Прикрой меня.
— Давай, прикрою! Готов?
— Сейчас, погоди… На раз — два?
— Давай на раз — два, — согласился я. — Раз — два… Пошли!
Отвлекая огонь, я выскочил над своим укрытием и начал садить в белый свет длинными беспорядочными очередями. Нервная машинка сразу нащупала меня своей лазерной оптикой, на экране шлемофона запульсировали красные тревожные точки. В ушах, дублируя световые сигналы, зазвучало предупредительное пиликанье, но я успел рухнуть вниз, под защиту надежных камней.
Кривой тем временем уже переместился ко мне. Места за каменными зубами было достаточно. Хорошее место. Вот только дальше и выше — сплошь открытые склоны, лезть дальше — такое же откровенно жестокое самоубийство, как делать харакири многоярусной автокосилкой. За полтора часа лежки под высотой взвод продвинулся на несколько десятков метров и потерял четырех человек.
— Командир, что у тебя с батальонной связью? — чуть — чуть отдышавшись, спросил Вадик. — Комбат рвет и мечет, никак не может с тобой соединиться. Капитан Рагерборд тоже вызывает без перерыва.
Я понял, это было сказано специально для тех, кто прослушивал наш взводный канал. Для меня он постучал указательным пальцем по гермошлему и провел рукой снизу вверх — включайся, мол. Наш язык жестов еще с Усть-Ордынки, с тех давних времен, когда деревья были большими, бои — местного значения, а броня — со склада утильсырья. Когда все частоты прослушиваются, особенно ясно осознаешь, что молчание — золото, а дар красноречия оценивается в лучшем случае по серебряному эквиваленту.
— Что со связью? А кто его знает, что с этой связью, — нарочито озабоченно забормотал я, между делом включив общие каналы. — С этой связью всегда так — то она есть, а то ее сразу нет. Это же не связь, это ж недоразумение одно…
Специально для Вадика я чиркнул себя ладонью поперек горла.
Кривой молча покивал гермошлемом. За затемненным забралом почти не видно его лица, но я и без того знал, что он сейчас понимающе кривит губы. Нет связи — нет проблем. По крайней мере, последние двадцать минут мне не пришлось поднимать солдат в бесполезные атаки. Ну не соединяет с командирами, ну что я могу поделать? Не слышу приказов, не поступают они! А на нет — и суда нет. Точнее говоря, трибунала…
— «Ромашка–1», взводный, ты что там сопли жуешь! — уже орал в наушниках голос Дица. — Какое у тебя недоразумение, почему не атакуем?! Да я тебя — под трибунал, да ты у меня!..
Ну вот, я же говорил! «Да я тебя, да ты у меня, да мы с тобой!..» Праздник вольных форм самовыражения, не иначе. Для окончательного веселья не хватает только Градника с его отрыжками дерьмоглотов, растопырчатыми шестопырями и шерстистой болотной вонючкой.
Этот воин, надеюсь, сейчас сражается со слабительными таблетками в госпитальном сортире. И обе стороны не намерены отступать.
«Даже интересно, неужели комбат орал все время, пока я пребывал в счастливом безмолвии отключения? — подумал я. — Нет, не похоже, в голосе не слышно усталости, слишком азартно забирает…»
— «Клумба–1», я — «Ромашка–1», прием, плохо слышу, прием. «Клумба–1», я — «Ромашка–1», что — то со связью, прием, — немедленно забубнил я, доказывая свою невиновность в технических неполадках.
Шутки — шутками, а гробить людей я все равно не позволю. Пусть Диц захлебнется слюной, призывая на мою голову все кары небесные и военно — административную рать, но класть взвод костями под огнем автоматики… В конце концов, мы больше не штрафники, и пора кончать с этим несгибаемым самодурством!
Я тоже злился. Только молча, как положено младшему по званию.
Диц, словно по инерции, еще продолжал орать про трусость и трибунал, но на этот раз его перебил собственный заместитель.
— С вашего позволения, господин майор, сэр! — холодно отчеканил Рагерборд.
— «Ромашка–1», я — «Клумба–2», как слышишь меня, прием? Как слышишь, повтори?
Я понимаю, ему тоже надоели эти звенящие интонации заклинившей вибропилы.
— Слышу вас, «Клумба–2, плохо, но слышу, прием… — забубнил я в ответ.
— Слушай меня, „Ромашка“! Я договорился с танкистами, они вам подкинут „пирог“, через семь минут подойдет к северному склону. Действуй, „Ромашка“, как понял меня, прием?
— Понял вас, „Клумба–2“, хорошо понял! — обрадовался я. — Спасибо, „Клумба–2“!
Все понял, начинаем работать! Моя связь окончательно восстановилась. Капризы техники! А я что могу поделать?
— Действуй! — повторил капитан. — И это… голову береги, „Ромашка“, а то ведь „пироги“, бывает, на голову валятся, — слегка поехидничал замкомбата.
— Есть, сэр! Слушаюсь, сэр!
„Пирог“, тяжелый МП — танк „лангуст–18“, это как раз то, что нам нужно.
„Крупнокалиберка танковую броню не пробивает, под прикрытием танка уже можно прорываться. Правда, кто знает, какие сюрпризы приготовлены на самой высотке… Скорее всего, и для „пирога“ найдется кусочек маслица, — рассуждал я. — Но это уже наша часть работы…“
А что, если…
— „Ромашка–1“, я — „Клумба–1“! С вашего позволения, капитан… — снова возник в наушниках Диц. Его голос просто сочился иронией. (Надо же, майор просит разрешения у капитана — ха — ха — ха!) — Двигаюсь к вам, скоро буду! Вы у меня еще только попятитесь, вы у меня будете там бока пролеживать! Лично прослежу! — рыкнул он.
„Конечно. Проследит. Кто б сомневался.
Не в атаку же поведет! Знаем мы таких следаков — засядет где — нибудь сзади и начнет понукать из безопасного укрытия“, — мельком подумал я.
Вот зараза, сбил меня с мысли…
Итак, о чем я? Ах да, про масло для „пирога“! Если на высотке хорошие укрепления, а они там хорошие, значит, и подходы соответствующим образом заминированы, быстро соображал я. Казачки — добровольцы там не просто чаи распивают. Ждут, когда можно будет активировать какую — нибудь скрытую „гайку“. Туда нас МП — танк подведет, но дальше преимущества тяжелой брони закончатся. Угробим танк, только и всего…
Нет, нужно по — другому…
— „Ромашка–11“, я — „Первый“! Ты где там? Отзовись! — вызвал я Иглу.
— Слушаю, командир! — откликнулась она.
— Внимательно слушай.
— А ты меня любишь?
На этот раз я не нашел, что ответить. Не до того было.
— Отставить базар! — скомандовал я. — „Ромашка–11“, примешь командование взводом. Атакуете по южному склону под прикрытием танка. Шумите, гремите, но главное — отвлеките на себя все внимание. Мы со „Вторым“ попробуем зайти с другой стороны. Начинаем, как только подойдет танк. Вопросы есть?
Вопросов не было, Игла поняла меня сразу. Она — опытный солдат, ей не надо долго разжевывать.
Вадик, слушая наш разговор, подтверждающе поднял большой палец. Он тоже понял.
— Командир! — окликнула Игла.
— Чего?
— Осторожнее там.
Странное, в общем, предупреждение. В такой ситуации. Но все равно спасибо…
— Есть, понял! Вам тоже удачи.
— Командир! — снова окликнула она, помолчав.
— Слушаю, слушаю.
— Молчание — знак согласия, — многозначительно сообщила она.
Я не сразу понял, к чему она это сказала, и только потом подавился смешком. Вот зараза зубастая!
* * *
На этот раз „лангуст“ хорошо выполнил свою работу. Появился он вовремя, ровно через семь минут после сообщения Рагерборда, и сработал грамотно, сразу отвлек на себя весь огонь. Многослойное покрытие МП — танка — это не хрупкая броня пехотинца, с ним не забалуешь. „Аптушки“ могли сколь угодно визжать, перегреваясь стволами, но для тяжелого танка, да еще с дальнего расстояния, все это, как шелуха семечек, сплюнутая в полицейского, — урона не нанесет, только разозлит до истерики.
Пятнистый „лангуст“, похожий на огромную приплюснутую черепаху, развернулся прямо под огнем, приостановился, поводил раструбами установок и обрушил на высоту всю мощь нерастраченных оружейных погребов. Помимо прочего, ослепил „суп“, огонь такой плотности быстро вышибает все выносные визоры. По крайней мере, казаки не смогут контролировать подступы к высоте.
Пока он утюжил высотку массированными ракетными залпами, Игла перегруппировала взвод. Солдаты начали осторожно выдвигаться вперед под прикрытием танковой брони и огня. Дальнейшее я уже не видел, мы с Кривым тоже двинулись вверх, с другого направления.
Не сразу, постепенно, отлеживаясь во всех возможных укрытиях, стартуя на пределе ускорения, так что перед глазами становилось темно, попеременно выпуская из подствольника гранаты — имитаторы, создающие иллюзию целей для электронных прицелов, мы с Вадиком все — таки продвигались вверх.
„Вперед, только вперед!“ Это уже не Диц, это я сам себя уговаривал, понукая для очередного прыжка под огнем. Мы с Кривым — просто два кузнечика на пожаре… Если бы было время, я бы даже посмеялся над собственной прытью. Но его — то, времени, как раз и не было. В такой ситуации — только скорость…
„Суп“, конечно, не оставил нас без внимания, пытался булькать и плеваться огнем. Но это был уже совсем не тот „суп“, скорее, жидкий бульончик. Основное внимание отвлекли на себя „лангуст“ и Игла со взводом. Такой шум устроили — только держись! Их атака даже со стороны казалась гораздо внушительнее и опаснее, чем два маленьких пехотинца, зигзагами пробирающиеся по склону…
На то и расчет. Мал клоп, да вонюч — народная мудрость, проверенная поколениями лежебок.
Удалось! Не знаю, как, не знаю, почему и каким макаром, но мы все же вспрыгнули на эту проклятую высоту!
Здесь, в непосредственной близости от амбразур, можно было залечь в мертвой зоне, куда не доворачивают стволы пулеметов. Перевести дыхание, наконец. Осмотреться, оглянуться назад и струсить задним числом, увидев оставленные за спиной открытые склоны…
Планета Казачок. 9 ноября 2189 г.
САУП на оборонительных позициях пластунов.
12 часов 55 минут.
— Вот так, так, и еще раз так, — сказал сотник Осин, снова запуская конвейер подачи патронов.
Заклинивший ролик танкист просто выбросил из цепи, вставил вместо него какой — то самодельный держак — и, пожалуйста, конвейерная лента двинулась как ни в чем не бывало, видел Алешка Хабаров.
Все — таки они, танкисты, здорово волокут в технике! Он сам хоть и слесарил два года после школы, еще бы только соображал, почему не идет лента подачи на третью пулеметную точку. А сотник только глянул, покряхтел, повертел — и готово! Благо в бронеперчатках не нужно никаких гаечных ключей, они сами лучше любого ключа. Любая заскорузлая гайка откручивается небольшими мускульными усилиями, нужно только зафиксировать пальцами жесткий хват.
Сотник, выходит дело, знает, как гайки крутить. Хоть и офицер…
Молодец, конечно, боевой парень! — в очередной раз восхитился Алешка. И всего — то на три — четыре года старше него. А уже — почти полный георгиевский кавалер, и командир роты, и их благородие. А руки в смазке не боится запачкать!
Алешкин батя, потомственный пролетарий, продолжатель известной династии рабочих Хабаровых, чья жизнь больше ста лет назад неразрывно переплелась с заводами „Механика Шварцмана“ (известная во всей Галактике марка „МШ“!), в первую очередь именно так оценивал людей — боится тот или не боится запачкать руки в машинном масле. Тех, кто боялся, батя и за людей не считал, будь у них хоть трижды инженерное образование…
Третий пулемет в это время засек цель, слегка повернулся на самодвижущейся турели и включился во все три спаренных ствола. Конвейерная лента двинулась гораздо быстрее, исправно подавая в жерло зарядника квадратные цинковые кассеты с тупорылыми крупнокалиберными патронами. Бункер, где они находились, наполнился гулом и всхлипываниями стрельбы, приглушенной фильтрами гермошлема. Отработанные гильзы полились как ручей, звеня и перекатываясь по полу. Полутемный бункер заволокло дымкой, которая проступала все явственнее. Хабаров отчетливо видел, как сизая дымка неторопливо вытягивается в светлую щель амбразуры. Это показалось ему странным сочетанием — азартная, нервная стрельба механизмов и неторопливость тянущейся дымки.
— Или не так, Алексей, братец мой, Петрович? — весело спросил Осин.
Алешка с готовностью расплылся в широкой улыбке. Тут же сообразил, что за забралом гермошлема улыбки не видно, и энергично закивал. Все так, мол, ваше благородие, именно так…
— А вот ответь — ка мне на один вопрос, Петрович. Откуда берется дым при стрельбе бездымными зарядами? — вдруг спросил сотник.
Алешка честно задумался.
— Может, трение? — предположил он. — Трение боеголовки о воздух, плюс сжигание кислорода, плюс моментальная разница температур… Вот и получается…
Сам подумал, что хорошо ответил. Толково. Да, пусть он из работяг, пусть в армии без году неделя, пусть он еще не такой бравый, как этот заслуженный офицер — танкист, но на заводах „МШ“ лапотников не держат. Уж если ты Хабаров — за одну фамилию спросят.
— Умен! — одобрил Осин. — Юноша, развитый не по годам. Попал ты, Лексей, пальцем в небо со своим трением, зато звучит научно. Солидно звучит… — озабоченно пробормотал сотник, все еще поправляя что — то в конвейере.
— А что не так? — обидчиво вскинулся Алешка.
— А все не так! Дело в том, Алексей свет Петрович, что бездымные заряды тоже выделяют дым. Точно такой же, как и дымные, только меньше…
Сотник отошел, глянул со стороны на дело рук своих и удовлетворенно кивнул сам себе. Конвейерная лента не просто бежала, текла.
Алешка, наконец, сообразил, что над ним посмеиваются. Вроде бы нужно обидеться, только обижаться совсем не хотелось.
И на что обижаться? — неожиданно понял он. Это же офицер нарочно болтает о пустяках, отвлекает его от страхов!
Нет, не то чтобы Алешка сильно боялся… Немного. Чуть — чуть. Просто это его первый серьезный бой, если честно — первый, оправдывался он в душе. И они вдвоем с офицером — танкистом остались в „супе“, прикрывать отход сотни. Боязно все — таки. Вдвоем, без хлопцев…
Когда сотня отступила с позиций, когда они действительно остались одни, наблюдая через смотровые щели за перебегающими фигурками штатовской бронепехоты, уменьшенными расстоянием до размера детских смешных человечков, Алешка подумал — может, зря он вызвался добровольцем? Не испугался, ни боже мой, просто подумал… Почувствовал себя как — то неуютно. Обреченно, что ли? Словно их обоих не ждут в одном из рукавов бункера две танковые катапульты, снятые с разбитых машин и отремонтированные мастеровыми их сотни.
Сам помогал устанавливать, между прочим. Еще смеялись тогда с остальными — штатовцы насядут, начнут окружать, а они — на катапультах, как танкисты. Пусть штатовская пехтура рты поразинет, такого они точно не ожидают…
— Ладно, казак, пойдем, глянем остальные точки.
— Так точно, ваше благородие!
* * *
Офицер — танкист появился в сотне пластунов совсем недавно. Прибился к ним после того, как его машину угробили, а вся часть погибла при первой волне наступления штатовцев, знал Алешка.
Во всей этой неразберихе наступлений — отступлений — контратак Осин не стал искать какое — нибудь танковое подразделение. Где искать, когда кругом бои? Да и не осталось почти танков в укрепрайоне, утверждали бывалые старослужащие. Мобильные бронетанковые соединения стояли на первой линии обороны, а это значит — остались от них пух да перо. „Эвон как штатовцы в одночасье поперли! Прут и прут сутками напролет — перебздеть некогда!“
Осин недолго думая сменил свою легкую, техническую броню на тяжелую, пехотную и присоединился к пластунам. Сказал коротко: „Один леший, с кем отступать, все равно укрепрайон не удержится, это видно!“
Он хорошо воевал, хотя и не пехотинец. „Чувствуется, что кадровый, военная косточка. Как будто в броне родился…“ — рассуждали между собой казаки.
Командир сотни, мешковатый хорунжий Абрамов, сначала даже напрягся при его появлении. „Еще бы — сотник — то по званию старше! А ну как пошлет куда подальше…“ — ухмылялись в усы старослужащие. Потом ничего, отошел, сам начал советоваться с танкистом. Увидел, что тот не мешает ему командовать, не лезет с непрошеными советами, понимает — командир есть командир, несмотря на погоны.
Алешка слышал, уже к вечеру Абрамов предложил сотнику временно принять их первый взвод вместо убитого подхорунжего Васнеца. Танкист согласился. Стал, таким образом, Алешкиным непосредственным начальством.
„Кадровая выучка, оно конечно… Эти и командовать могут, и подчиняться умеют…“
— Не дрейфь, пехота, не из таких болот вылезали! — это Осин теперь часто приговаривал. У него это звучало весело и не обидно, хотя слово „пехота“ сотник нарочито выделял голосом.
Да, танкист Алешке сразу понравился. У него так бывает иногда — понравится человек, аж глаза щиплет от удовольствия. Все в нем нравится, как говорит, как двигается, как смотрит. Люди вообще хорошие, просто жизнь такая, что делает из них плохих, давно уже понял Алешка. Из кого — то делает, а кто — то покрепче, держится.
Даже батя, дундук дундуком, и тот говорил после третьей — четвертой стопки: „Люди, малый, всегда хотят слишком много. Столько всего хотят, что им и жить некогда, только добиваться, добиваться, истекать завистью друг на друга. Кабы не зависть, и жили бы легче, и, глядишь, умирали бы веселее…“
Не совсем про то, но тоже подходит.
Исподтишка наблюдая за сотником, Алешка даже решил про себя, что тот похож на девочку, которую он тайно любил с девятого по одиннадцатый класс. Такое же смуглое гладкое лицо с широкими скулами, яркие пятна румянца на щеках, темные завитки волос… Не совсем такое, но ведь по — мужски похож, как мужчина бывает похож на женщину. Сразу не определить, в чем сходство, только чувствуешь, что оно есть… Ничего такого, конечно, никаких этих голубых извращений! И в мыслях не имел! Это у штатовцев пидерасты да лесбиянки всем заправляют, а ему, исконному казаку, грех думать про эту пакость… Просто похож.
А что? Именно таким, как молодой сотник Осин, Алешка и хотел стать. Когда, несмотря на батины сжатые кулаки, записался в армию добровольцем, отказавшись от отсрочки, что давали в их оборонных цехах. Резким, легким, веселым, и при этом — герой! Если повезет, можно и в офицеры выскочить, на фронте это быстро делается, рассуждал, помнится, он. Вот вернется домой офицером и кавалером — какой такой батя будет на него кулаком стучать? Ведь не только по столу лупит! Батя, старый черт, вислоусый мерин, часто норовит и в лоб закатать. А ручища у него — не приведи господи, хоть и возраст. Всю жизнь с железом — пальцы, как клещи стальные, никакой бронеперчатки не надо. Даст раза — и все ночное небо перед глазами! И попробуй, скажи чего поперек! Еще наварит раза — другого.
А он, Алешка, между прочим, тоже Хабаров, у него тоже характер, а не кисель с клюквой!
* * *
Когда Абрамов начал выкликать двух добровольцев, остаться в „супе“ надзирать за работой скорострельной механики, Осин сразу сказал, мол, он танкист, он эти катапульты знает, как собственные сапоги, ему и оставаться. Алешку в этот момент словно в спину толкнуло: „Я, я, я! Разрешите мне тоже, господин хорунжий?!“
Успел вызваться первым. Добровольцы есть добровольцы, у пластунов так положено — успел назваться груздем, значит, полезай в кузов. Хотя Абрамов косился на него с некоторым сомнением.
— Что сотник, берете хлопца? — спрашивал командир сотни с долей нерешительности в голосе. — Парнишка ничего вроде… Молодой, правда, недавно из пополнения, неопытный еще… Но хороший хлопец, ничего не могу сказать…
— Раз хороший, как не взять? — легко согласился танкист. — А молодой, значит, на ногу легкий, это кстати. Драпать придется быстро и не оглядываясь. Так, боец? — это уже Алешке.
— Рад стараться, ваше благородие! — бухнул Хабаров.
Сам тут же сообразил, как глупо брякнул. „Не в такт, не в лад, поцелуй корове жопу!“ — как батя любил говорить. Получается, что рад стараться он задать деру…
Окружающие казаки откровенно заржали. Алешка почувствовал, что щеки стали краснее свеклы. „Борщ — свекольник, — почему — то крутанулось в мозгах, — огненно — горячий борщ…“
Сотник тоже усмехнулся и покрутил головой:
— Ну, казак, драпать мы с тобой пока погодим. Нам с тобой еще здесь продержаться надо. Нам еще штатовцев встретить да принять по — свойски…
— Когда вернетесь, сразу пишу представление на медаль, — добавил хорунжий. — Ну, а не вернетесь… тоже пишу!
— А как же! Медаль — обязательно. Медаль нам из себя вынь да сюда положь, — небрежно ответил сотник.
Про медаль хорунжий сказал скорее для Алешки. Парень так и понял, и все это поняли. Что сотнику, трижды кавалеру Георгия, какая — то медаль? А вот у него, Алешки, первая награда будет, пусть батя зенки — то выпучит…
— Ладно, до медалей еще дожить надо, так, казак?
— Так точно! — по — уставному гаркнул Алешка, все еще не остыв от смущения.
Да, в тот момент он думал о предстоящей медали, как вернется домой, начистив ее до блеска. Думал, как будет здорово стать героем на глазах у этого симпатичного офицера, который старше всего ничего. Может, они даже подружатся…
Вот о чем он точно не думал тогда — каково будет сидеть в полутемном бункере, слушать бесконечную трескотню пулеметов и чувствовать, как вздрагивают стены и потолок от разрывов. Пересчитывать через смотровые щели перебегающие фигурки вражьей бронепехоты.
Обычные вроде бы солдаты, видел он. И броня почти такая же, с горбами энергосистемы… Даже трудно представить, что все эти люди собрались под высоткой, чтобы его убить…
Их двоих… Рядового Алексея Хабарова и сотника Евгения Осина…
Планета Казачок. 9 ноября 2189 г.
САУП на оборонительных позициях пластунов.
13 часов 04 минуты.
В сущности, Евгений подспудно ждал чего — то такого. Неприятного сюрприза, этакой неожиданной вводной, что постоянно подкидываются в бою. Какой — нибудь пакости, другими словами.
Слишком гладко все шло, слишком правильно. В точности, как в учебнике по тактике, раздел „Отступление пехотного подразделения под прикрытием системного автоматического укрепленного пункта“.
Черт бы ее подрал, эту пехтуру! Тоже — своя тактика, ее мать! — злился он про себя. Высокое искусство землеройных червей…
Сам понимал, что злится напрасно. Глупо злится, совсем по — детски, как ребенок обижается на ударивший его угол. Но ничего не мог с собой поделать.
Нет, были бы здесь его танки, он бы знал, как себя вести. Скорость, маневр, искрящие нервы, пульсирующие в такт системам залпового огня, — все привычно, близко и понятно. А тут сиди в этом пласто — бетонном склепе, ковыряй по мелочам заедающую автоматику и жди у моря погоды. И это называется бой?
И вроде бы все в порядке — и сотня отошла без потерь, и вражеская пехота увязла под высотой. Еще немного, чуть — чуть подержаться, и самим можно будет эвакуироваться. А все равно кажется — чего — то не предусмотрел, не додумал, где — то опасность, о которой он даже не подозревает.
Состояние: „не в свои сани не садись, танкист“? Может, и так…
В конце концов штатовцы подогнали „лапоть“ (сообразили, наконец, олухи!) и начали атаку по всем правилам.
Боекомплекта танк не жалел, сандалил без перерыва, только вздрагивал над головой многослойный бетон, армированный сверхпрочным пластиком. „Еще бы ему не пулять, словно на учениях, когда ни одного „батыра“ поблизости!“ — негодовал сотник. „Верного“ бы сюда!
На форсаже на прямую наводку — посмотрели бы, какая утка летает хвостом вперед…
„С другой стороны, хоть и „лапоть“, вражина, а показал пехтуре, как надо атаковать!“ — мелькнула не совсем уместная мысль. Подумал и сам себе усмехнулся. Профессиональная гордость, не иначе…
Теперь наблюдать за вражеской пехотой стало проблематично, все выносные визоры залпы „лангуста“ посшибали, как консервные банки. Экраны наружного наблюдения один за другим сменили изображение на мутную рябь. К смотровым щелям тоже не сунешься, языки плазмы и осколки металла попадали внутрь даже сквозь узкие прорези, певуче чиркая по бетону. Впрочем, осколки в тяжелой броне пластунов не страшны. Да и нечего глазеть! Дело людей — чтобы механизмы работали, а этим плевать на все — строчат очередями, как вышивают…
Вот подкатился бы танк поближе, попер бы напролом, тут ему и „гайка“, тут ему свисток! — мстительно представлял Женька.
Оказалось — не дураки танкисты. Пулять — пуляли, но держались на расстоянии…
„Нервишки, Евгений Батькович? Неуютно в чужих санях? Не так запряг, не в ту сторону поехал?“
Ничего, ничего, еще немного, и можно катапультироваться! — сверялся по часам сотник. Пожалуй, слишком часто и судорожно сверялся…
Алешка Хабаров, второй доброволец, смешной парнишка, толстоватый, кривоватый, зеленый, как майская травка, крепко трухнул, когда „лапоть“ начал обрабатывать их убежище. Осин это хорошо почувствовал, страх ощутимыми волнами шел от малого сквозь броню. Можно понять, сотнику самому стало неуютно, а уж этот, необстрелянный, лопушок пушистый…
Но парнишка держался, в панику не впадал. Уже молодец! Терпи, казак… Если терпелку не отстрелят раньше положенного.
Нет, ждал какой — нибудь пакости, определенно ждал…
И все — таки Осин проворонил момент, когда входной люк вынесло густо — сизыми клубами направленного взрыва. Две темные фигуры в чужой броне ввалились в бункер прямо вместе со взрывом, показалось ему. Он даже не сразу сообразил, что случилось. Точнее, увидел сразу, четко, вся картина как будто отпечаталась перед глазами до подробностей: отлетающий прямоугольник люка, брызги бетонного крошева, два горбатых хищных стремительных силуэта в клубах густо — сизого дыма. Но он только мгновения спустя понял, что это и есть те самые штатовцы. Что они уже здесь, внутри!
Проникли в бункер, быстро, удивительно ловко, показалось ему, разлетелись в стороны, как будто сразу потерявшись среди механизмов, стен и углов…
„Ведь видел же, отлично все видел! А где же его хваленая реакция бронебоя?!“
Мешковатый Алешка (кто бы ожидал!) сориентировался раньше него. Метнулся за станину, стреляя в движении.
Сотник только хотел крикнуть, мол, отходим, Алешка, хватит, пора! Блокируем отсек и к катапультам!
И в этот момент увидел, что сейчас его самого убьют. Вот так просто и навсегда!
Штатовский солдат каким — то образом оказался совсем рядом, уже вел стволом в его сторону. А у него, Женьки, автомат заброшен далеко за спину, он же ремонтировал, он никак не собирался стрелять. И теперь сотник тянет его, как резину тянет…
Да, быстро все произошло, очень быстро, вспоминал он потом. Быстро и словно беззвучно, словно все звуки разом погасли. Женька все еще тянул свой „калаш“ и уже понимал, что не успеет, все, амба…
Именно тогда между ним и вражеским солдатом возникла фигура в знакомой броне. Именно она приняла на себя предназначенную ему очередь. Почти в упор, расстояние — считаные метры. С такого расстояния — ни одна броня не выдержит!
Скорее почувствовал, не подумал, подумать бы не успел…
Хлопки выстрелов отбросили Алешку к стене. И Евгений теперь тоже начал стрелять, хлестал перед собой сплошной, непрекращающейся очередью, зигзагом огненных вспышек, словно палец окаменел на спусковой кнопке.
Хотя не попал, наверное, никуда не попал, штатовец как — то сразу ушел с линии огня…
Главное не в этом, главное — дорогие, драгоценные мгновения! Вязкость ушла, оцепенение растаяло, он рванулся назад, выскочил… нет, вывалился из бункера в длинный проход. Не глядя, долбанул локтем по запирающей кнопке.
Створки бронированного люка захлопнулись, и Осин еще успел удивиться дробному стуку с той стороны, словно кто — то бросил ему вдогонку горсть камешков. Хотя какие камешки, просто стреляли вслед…
Люк — переборка — преграда ненадежная, конечно. Штатовцам она — на две — три минуты, потом вышибут направленным взрывом, понимал Женька. Но больше ему не надо, ему почти ничего не надо — добежать за считаные секунды, зафиксировать себя в кресле и нажать на пуск…
Вот так, а вот и она, родная, катапульта ТК–48М… Танковая!
Взрыв, вышибающий люк, он вроде бы успел услышать.
Эх, Алешка…
Потом катапульта выстрелила. Перегрузка мгновенно оглоушила Женю до режущей черноты перед глазами.
* * *
Эх, Алешка, Алешка…
Это первое, что подумал Осин, когда пришел в себя на земле. Словно мысль продолжилась ровно с того момента, на котором прервалась.
„Опять потерял сознание? Ну а кто бы его не потерял? Когда тобою стреляют, как миной — лягушкой? Стреляют и стреляют без перерыва… Как будто уже традиция сложилась в укрепрайоне, веселый народный обычай — чпок под задницу, и полетел Женя — Женечка кверху каком! Сопли веером, уши парусами… Глянь, хлопцы, глянь, как хорошо пошел энтим разом их благородие…“
„Да, Алешка!“ — снова вспомнил сотник. И почему именно такие, зеленые, желторотые, гибнут первыми? Как раз им, казалось бы, жить да жить… Постигать, радоваться, взрослеть, детишек делать с такими же дурочками… А им судьба — свинцовый подарок в первую очередь… Судьба…
Яйцо — катапульта, как положено, исправно раскрылось при ударе о землю, но Женя никак не мог выбраться. Таращился на обычные универсальные защелки и все не мог сообразить, как потянуть — слева направо или справа налево? Словно первый раз видел…
„Самое смешное, что их и так, и так можно“, — вспомнил наконец он.
„Однако, Евгений Батькович… Не слишком ли много перегрузок на одно рыло? Пора бы заканчивать с аварийным катапультированием. На ближайшее время — точно заканчивать! Пока внутренние органы не полезли наружу. Скажем, через физиологические отверстия…“
— А ведь неприглядное зрелище, совсем неприглядное, когда изо всех щелей — внутренние органы! — вдруг сказал Женька сам себе.
Или — попытался сказать?
„А что, неправда? Ему ли, танкисту, не знать, что в человеке гораздо больше дерьма, чем он сам о себе думает? Когда давишь гусеницами или накрываешь гравиподушкой — что вылезает?“ — думал Осин, почему — то не в силах расстаться с этой неаппетитной темой. Правильно, одно говно прет! Хоть нос затыкай, если гермошлем приоткрыт… Когда давишь людей, потом кажется — везде говно… Человек — гной еси и кал еси — не танкистом ли сказано?
А к чему это он? С чего бы его вдруг заклинило на испражнениях? Ах да! Легкое помутнение сознания. Контузия, наверное. Своего рода небольшая компенсация от чрезмерного увлечения аварийным катапультированием…
Впрочем, нет, какие тут, к черту, катапульты! Просто его, Женьку Осина, героя и офицера, спас от верной смерти неказистый рядовой казачок, смешной толстощекий мальчишка с добрыми глазами дворняжки… Прикрыл собственным телом от очереди в упор… Прикрыл и умер…
А ему как жить после этого? Хоть кто — нибудь об этом подумал, как ему теперь жить? После такого? Потому что он, Женька Осин, чувствует себя теперь полным дерьмом, словно тоже угодил под собственный движущийся танк…
„Однако сантименты в кулак и сопли вожжами!“ — как любит говорить комбриг Тупичков. Пора бы, наконец, осмотреться и понять, куда его занесло на этот раз.
Универсальные защелки отщелкнулись, и он почувствовал, что снова может двигаться.
„Между прочим, он опять выбрался живым — здоровым из ситуации со знаком минус!“ — думал сотник, потихоньку выцарапываясь из кресла. Ай да Женька, ай да сукин сын! Почти такой же сын, как сам Александр Сергеевич, отец — основатель русского литературного языка, разъедрит кочерыгу…
Пытается развеселить сам себя?
Выскочил! Да! „Женька Осин — везучий малый!“ — сказал себе сотник. По привычке сказал, как не раз уже говорил. И тут же поморщился. Не звучит потому что, на этот раз — не звучит. Не слова на языке — кислятина какая — то. Если бы не забрало шлема — так и сплюнул бы.
Выскочил, потому что вместо него погиб другой. Спас его, закрыл собственной броней, как последнего желторотика.
Эх, Алешка, Алешка…
Что ж ты наделал, парень?! Зачем ты это сделал?!
Планета Казачок. 9 ноября 2189 г.
САУП на оборонительных позициях пластунов.
13 часов 32 минуты.
Вскрыв четырьмя мазками пластида тяжелый люк, мы с Кривым обнаружили в конце перехода отсек со сдвигающейся плитой вместо потолка и двумя станинами, приспособленными под крепления танковых катапульт.
Одна из них только что отстрелилась, увидели мы, второе стальное яйцо все еще стояло на месте, поддерживаемое вертикальными полозьями. Если бы не оно — сразу не сообразить, что за хитрая механика.
Ай да казаки! Мастера!
Использовать для эвакуации из „супа“ танковые катапульты — это они хорошо придумали. Даже здорово придумали, чего уж тут говорить. А мы — то с Кривым рты раззявили…
— Ладно, хорош глазеть, давай работать! — коротко распорядился Вадик. — Надо бы зачистить все их „аптушки“…
— Есть, сэр! Слушаюсь, сэр!
— Вот и слушайся, — невозмутимо подтвердил Кривой.
— Может, еще кто есть в бункерах? — предположил я.
— Не похоже.
— Пойдем прошвырнемся на всякий случай. Если людей нет, мины наверняка есть.
— Как скажешь, командир…
— „Ромашка–11“, я — „Первый“, прием, — вызвал я.
— Слушаю, „Первый“! — мгновенно отозвалась Игла. — Как там у вас?
— Прекращайте атаку, мы на месте, здесь чисто.
— Есть! Понял! А мы уже прекратили, — сообщила она. — Я уже поняла, что вы внутри, отвела людей.
— А… То — то я смотрю, пулеметы смолкли.
— Наблюдательный ты, аж завидки берут, — хихикнула она.
— Разговорчики!
* * *
Шлепая по коридору, мы с Вадиком возвращаемся обратно в центральные отсеки.
Погибший казак так и лежит у стены, куда его отбросило моей очередью. В тихом полутемном бункере его вытянутое тело почему — то сразу бросается в глаза.
Массивная фигура, закованная в непроницаемую, обезличивающую броню. Неподвижная, как сломанная кукла. Почти целая, почти хорошая кукла, только небольшие отверстия на груди. Ровная строчка небольших аккуратных отверстий с обожженными краями и треснувшей вокруг броней. Почти незаметно, если не приглядываться…
„Мертвецы выглядят на удивление мертвыми“, — как было сказано давным — давно. Именно так! Мертвецы выглядят, словно никогда не были живыми, это я подтверждаю. В принципе, достаточно просто посмотреть на мертвое тело, чтобы поверить в существование души, вдруг пришло мне в голову. Просто посмотреть на любое мертвое тело, похожее на брошенную, ненужную вещь…
На мгновение у меня даже появляется странная мысль — вскрыть забрало и глянуть, кого я убил. Молодой или старый, красивый или некрасивый, он или она, в конце концов? Хотя, нет, у казаков женщины почти не служат в боевых частях, тем более в пластунах…
Значит — он.
И что еще я собираюсь увидеть? Это сверху, на броне — ровная строчка аккуратных отверстий. А там, под панцирем, наверняка месиво, пули взрывались уже внутри.
Я же говорю — очень странная мысль. Совершенно незачем знать, кого ты убил. Совершенно необязательно это знать… Потому что — война! Ты стреляешь, в тебя стреляют, все равны как в бане перед шайкой с водой. В конце концов, или — ты, или — тебя, сегодня — ты, завтра — тебя… Кому — то — везет, а кому — то — нет.
Нехитрые оправдания, конечно. Но я ведь давно уже не оправдываюсь. Как кому повезет! И точка.
Этому неизвестному казаку не повезло. Здесь и сейчас.
„Нет, сегодня совсем не мой день!“ — как сказал пленный пират после гибели своего брига, когда ему накидывали петлю на шею.
Анекдот. Тень мимолетной улыбки…
А что, на войне люди вообще много смеются. Часто смеются, любая грубоватая шутка способна целый взвод довести до желудочных колик. Смеются и воюют, люди вообще странные существа. Похоже, там, наверху, в гипотетическом руководстве мирозданием кто — то закисает от смеха, глядя, как внизу все уже обхохотались…
— Кир, ты что там застыл? — окликает меня Кривой.
— Да иду, иду…
* * *
Позиции у казаков действительно оказались впечатляющие. По сути, целая цепь бункеров, соединенных между собой крытыми переходами. Бугры многослойных пласто — бетонных накатов снизу были почти не видны, только здесь, на высоте, видишь, как здорово у них все оборудовано. Когда осмотришься, тем более видишь.
Да, если бы пластуны сами не отошли, штурмовать бы нам и штурмовать. Не один взвод, весь батальон можно положить, понимали мы с Кривым, переглядываясь. Теперь можно, не страшно глазеть. Только времени на это опять не было…
Все, как я и предполагал! Конечно, бункера были заминированы. Как и подходы к ним. Минимум три неактивированные „гайки“, „думающие“ мины, „прыгающие“ мины, вакуумные заряды замедленного действия — чего только не было! Хорошо, что второй казак усвистел слишком быстро, не успел активировать все это изобилие. И хорошо, что „лангуст“ посшибал своими залпами все датчики движения, иначе был бы нам детский крик на лужайке. Пронзительный и последний…
„А так — ничего, очень даже ничего“, — приговаривал я. Пусть даже ничего хорошего, но мы и с этим справимся…»
Быстрое разминирование — основа основ подготовки бронедесанта. Когда — то и мне, и Кривому хорошо преподали эту науку. Раз живы до сих пор, значит — хорошо, тут все просто. Иначе последнюю оценку за саперную практику выставит похоронная команда, на глазок насыпая в капсулу горсть праха для захоронения. Гробы на современной войне вообще нужны не так уж и часто. После попадания ракеты или близкого разрыва тяжелого вакуумного снаряда понимаешь, что гроб — слишком обширная емкость по сравнению с объемом оставшегося праха. Поэтому для удобства и мобильности ритуальщиков Министерством обороны давно предусмотрена так называемая «похоронка», стандартная капсула с гербом СДШ и штампом вооруженных сил, объемом шесть на шесть сантиметров. В большинстве случаев места хватает с избытком…
На глазок, конечно, все на глазок, на грани возможного и на скорую руку… С замиранием сердца и спертым дыханием в нижнем выхлопном отверстии организма… Нет, это я уже не про похоронщиков, это про наше разминирование…
Главное, чтобы руки поменьше тряслись! Не так это просто, когда подступаешь, например, к неактивированной «гайке». Живое воображение слишком услужливо подсказывает, что будет, если она активируется. Живость воображения, с точки зрения саперных работ, — тот самый бес под руку…
Общесетевая независимая газета
«Пионеры вселенной» № 620 от 9 ноября 2189 г.
(Экстренный выпуск.)
Из статьи обозревателя Джона Заворски
«Плоды победы!»
Поздравляю вас, дорогие сограждане и соотечественники! Сегодня, ровно в 13 часов по общегалактическому временному стандарту, делегациями СДШ и Свободных Миров был подписан двусторонний договор о прекращении боевых действий на территории и орбитах планет всех типов, а также в ближнем и дальнем космосе. Наша великая, кровопролитная, наша долгая освободительная война закончилась!
И сейчас, сегодня, в этот знаменательный день всеобщего ликования, мне кажется, нелишне сказать несколько слов о предварительных итогах войны. Пусть наша победа не покажется неким маловерам столь сокрушительной, как хотелось бы всем, пусть наше наступление порой было не совсем удачным, но тем не менее мы отстояли все главные стратегические рубежи, с которых начинали войну.
И самое главное — эта война все — таки продемонстрировала полное и абсолютное единение нашего общества, всегда готового выступить под знаменами демократии и общественного согласия!
С победой вас, сограждане и соотечественники!
«Пионеры вселенной — первопроходцы не только в космосе!»
Проверено и утверждено военной цензурой. Военный цензор 2–го ранга, капитан УОС Мери Пикфорд.
Замечание для редактора:
Довожу до вашего сведения, что часть текста от слов «Пусть наша победа…» до слов «с которых начинали войну» (включительно) подлежит изъятию по цензурным соображениям, как оскорбляющая военно — патриотический дух издания. Мне кажется, понятно любому кретину — если наступление закончилось в той же точке, что и началось, то его трудно назвать победоносным, даже при самой бурной фантазии! Что, в свою очередь, прямо дискредитирует наши доблестные вооруженные силы, которые всю войну наступали вокруг да около. Конечно, любое нагнетание патриотических настроений должно иметь под собой определенную шизофреническую основу, но, представляется мне, даже лояльные, преданные правительству читатели не смогут разобраться в словесной эквилибристике господина Заворски, что, в свою очередь, приведет их к неправильным, далеко уводящим выводам.
Также хочу обратить внимание на следующее обстоятельство. Хотя автор по нашей рекомендации избавился от неполиткорректного слова «наплодили», он все равно ухитрился в очередной раз выпятить свое мужское эго, использовав однокоренное слово «плоды». Причем не где — нибудь, а в названии статьи! В очередной раз ставлю на вид и советую сделать выводы, пока я сама их не сделала!
Докладная записка
директору Службы Президентской Охраны
флот — адмиралу Саре Тонги
от старшего инспектора СПО подполковника
Ляна Хаксли:
Флот — адмирал!
Считаю необходимым довести до вашего сведения подробности перехваченного нами разговора между главным редактором общесетевой независимой газеты «Пионеры вселенной» Филом Мерроузом и обозревателем отдела политики Джоном Заворски. Разговор проводился по коммуникаторам вышеназванных лиц и был перехвачен сотрудниками нашей технической службы. Примечание:
Текст разговора приложен к рапорту в качестве отдельного файла. Буквой «М», для краткости, обозначен главный редактор Мерроуз, буквой «3» — обозреватель Заворски.
Текст файла:
(Звонок на коммуникатор Заворски.)
М: Привет, Джонни, это Фил. Загляни ко мне, как только освободишься.
3: Здравствуй, Фил. Что там случилось?
М: Да ничего, в общем. Ничего страшного. Любимая цензорша прислала очередные замечания к твоей статье о победе. Хочу, чтоб ты глянул.
3: (после продолжительного молчания — три предложения нецензурной брани, не несущей в себе конструктивной информации).
М (тоже помолчав): Все сказал?
3: Могу добавить.
М: Я понимаю… Но, по — моему, достаточно. 3: Извини, Фил… Я только не соображу, неужели «их высочество» опять усмотрело в моем тексте покушение на святыни феминизма? Опять что — то вроде «наплодили»?
М: Кстати, слово «плоды» показалось ей однокоренным. С точки зрения грамматики она права, не находишь? Хотя дело не только в этом…
3 (после двух предложений нецензурной брани): Еще раз извини, Фил…
М: Ничего. Я понимаю. А замечания цензора ты все — таки прочти.
3 (нервно): Да не могу я больше…
М (строго): Больше — не надо! Но и меньше не стоит. Если будешь продолжать в том же духе, клеймо скрытого врага общественного согласия с тебя все — таки снимут. Серьезные люди в руководстве военной цензуры мне это твердо пообещали. Не хочу повторяться, Джонни, но я еще когда предупреждал, к чему приведет тебя дружба с этим экстремистом от журналистики Цезарем Камилиным. Ни к чему хорошему, что и случилось.
3: Да понимаю я, понимаю…
М: Я тут узнал недавно, что твой бывший дружок Камилин попал из тюрьмы на фронт, в штрафное подразделение. А там, сам понимаешь, долго не живут… По крайней мере, мне так сообщили. И как тебе нравится такая судьба? А ведь талантливый был журналист, очень талантливый…
3: Кто сообщил?
М: Джонни, Джонни… Ну кто же задает такие вопросы? Как ты любишь писать — из наших источников в министерстве обороны стало известно…
3: Понял тебя! Молчу, как монумент отцам — основателям. Слушай, Фил, а мне вот только что пришло в голову — ведь война — то кончилась. На самом деле кончилась! Может, теперь — то все будет по — другому?
М: Эх, Джонни, Джонни, ничего — то ты не понял… Кончаются боевые действия, а война не кончается никогда. Никак ты не хочешь понять, что по — другому не будет, потому что просто — напросто не бывает! «А что я могу поделать? Так мир устроен!» — как любит отвечать Господь на постоянную критику снизу.
3 (мрачно): Это смешно, Фил. Хорошая шутка. Я запомню.
М: Вот, вот… Запомнит он… Мой бесплатный совет — заруби себе на носу, что это уже не шутка, давно не шутка… В общем, бери ноги в руки и тащи свою задницу ко мне в кабинет! Будешь читать рекомендации цензора на моих глазах.
3: Слушаюсь, мой генерал!
М (ворчливо): И ты пошел в то же самое место…
(Связь обрывается.)
Резолюция:
Довести до сведения всех сотрудников нашего аппарата, что подписание мирного соглашения с конфедератами еще не означает бездеятельность и благодушие разведслужб!
По существу приведенного текста приказываю:
1. Продолжать прослушивание всех работников «Пионеров вселенной» без исключения, как лиц неустойчивых на позициях патриотизма и склонных к критическому восприятию непреложных основ.
2. Провести оперативные мероприятия по установлению источника в министерстве обороны, сливающего в СМИ секретную информацию. Ответственный за разработку и проведение операции — подполковник Лян Хаксли.
Директор СПО, флот — адмирал Сара Тонги.
* * *
Планета Казачок. 9 ноября 2189 г.
САУП на оборонительных позициях пластунов.
13 часов 47 минут.
— «Ромашка–1», «Ромашка–1», я — «Одиннадцатый», как там у вас? — услышал я в наушниках голос Иглы.
Голос был приглушенным, почти неслышным. Здесь, внутри многослойных бункеров и переходов, связь все — таки здорово экранировалась.
— Нормально. Все нормально у нас.
— Помощь нужна?
— Нет, порядок, сами справляемся.
— Есть, «Первый», понял тебя! — ответила Игла в мужском роде.
Я, кстати, уже много раз обращал внимание, что в бою наши девчонки часто переходят на мужской род. Стереотипы срабатывают? Война, мол, дело для настоящих мужчин, тут все становятся мужиками, даже бабы!
А как же политкорректность?
Поднажав, я опрокинул паукообразную станину «аптушки» и на всякий случай заклинил затвор тремя ударами виброножа. Вот так…
Конструкция предельно простая, станина крепится перед амбразурой на четырех гайках. Подошел аккуратненько сзади, срубил их виброножом — и вали ее, как жертвенного барана на мусульманском празднике. Абсолютно беззащитные механизмы. Если подойти изнутри и сзади. Дергаются, клацают клеммами и как будто даже шипят. Но развернуться назад не могут, конструкция не предусматривает. Странно вспомнить, как полчаса назад прятался от них за камнями, потея от макушки до задницы.
Казаков в бункере больше не оказалось, так что мы с Кривым спокойно прошлись по всем залам и посшибали «аптушки». Под подошвами громко хрустели стреляные гильзы, ковром устилавшие бетонные полы.
«Чего он, кстати, там возится?» — оглянулся я на Кривого. На последнем агрегате Вадик застопорился и что — то в нем ковырял с искренним увлечением юного натуралиста.
Пусть развлекается, последний же…
— «Ромашка–1», «Ромашка–1», я — «Одиннадцатый», подниматься можем?
— Погодите пока.
— А что там, взводный?
— Ничевочка с хвостиком, господин командир отделения, — сообщил я.
— Остер ты умом, командир, сил никаких не хватает… — проворчала Игла.
Дожидаясь, пока Кривой закончит техническое самообразование, я подошел к смотровой щели. Облокотился. В сущности, лишний жест, броню и так можно зафиксировать в любом положении. Просто привычка приваливаться к чему — нибудь в человеке неистребима.
Сама щель узкая, как им и положено, но с расширением к краям. По принципу чаши, что обеспечивает хороший обзор. Вообще отсюда хороший обзор. Даже страшно представить, как мы с Кривым карабкались снизу, прячась за укрытиями, которые ничего, в сущности, не укрывают.
Внизу, среди камней, была ясно видна застывшая туша «лангуста». Маячили горбатые фигурки солдат, почувствовавших, что стрельбы больше не будет. А вот и Диц показался, заметил я модифицированную броню комбата. Теперь, когда все закончилось, он, конечно же, во главе атаки. Я уже представляю, как будет выглядеть наградное представление — лично возглавил атаку на системно — автоматический укрепленный пункт, благодаря чему, ввиду умелого руководства…
— «Ромашка–1», «Ромашка–1», я — «Клум — ба–2»! Слышишь меня?!
— Слышу вас, «Клумба», хорошо слышу!
— «Ромашка», слушай меня, поступил приказ прекратить огонь! Ты понял? Совсем прекратить! Ты понял, «Ромашка», слышишь меня?! — Рагерборд почти кричал. — Война закончилась!
У щели связь работала чуть получше, я отчетливо слышал, что он кричит. Так не похоже на сдержанного капитана… Этот скандинав скорее флегма, как и все они… Война закончилась?!
— Есть, сэр! — ответил я машинально.
«Война закончилась… Вот и война кончилась, как все кончается в этом мире», — подумал я и сам себе удивился. Странная какая — то мысль, слишком корявая, что ли… Так просто… Господи… Да неужели все, неужели это конец? — никак не мог сообразить я.
Или — не мог поверить? Не укладывалось в голове…
Ждали, конечно, догадывались, надеялись, но, по большому счету, как — то не верилось.
Или война не кончится, или ты не доживешь до ее конца — два наиболее вероятных варианта… Одинаково вероятных…
Да, именно в этот момент все и случилось, вспоминал я потом. «Аптушка», с которой возился Кривой, вдруг ожила, задергалась, выплюнула длинную звонкую очередь, резанувшую по ушам.
Точнее — нет, оглянулся я уже потом, после, а сначала просто заметил, как фигурка Дица словно переломилась, подбросилась в воздух, рассыпая осколки брони, будто облупленную скорлупу. Именно скорлупу, почему — то это сравнение отчетливо мелькнуло в голове…
Отпрянув, я увидел Вадика, нависшего над крупнокалиберкой. Пулемет уже смолк. Из ствола тонко сочилась белесая струйка дыма.
Вадик резко, рывком поднялся и со значением посмотрел на меня. Забрало его гермошлема было приподнято. На впалом, лоснящемся от пота лице — довольная ухмылка. Пожалуй, именно так ухмыляется умный удав, услышав за кустами гомон кроличьей свадьбы. Умный удав никогда не нападет на кроликов в момент свадьбы, считает крольчат по осени. Равно как и цыплят, котят и остальную добычу…
Обещал убить и убил. Сдержал свое обещание, Кривой всегда держит слово.
Предупреждать же надо! Хотя бы!.. И как это он ухитрился перевести автоматический пулемет на ручной режим? Главное — быстро как! Главное — как точно прицелился навскидку, без приборов…
Это все я успел увидеть и подумать за какие — то секунды, а может, и доли секунд. Потом, инстинктивно, снова глянул наружу.
Приподнимающиеся было солдаты опять посыпались за камни. Даже «лангуст» вроде как насторожился, заметил я. Танк еще не сделал ни одного движения, совсем ни одного, я просто понял, почувствовал, что сейчас ракетная турель начнет приподниматься и грянет очередной залп.
— Все назад!
Кривой без слов метнулся вслед за мной в глубину бункера.
* * *
«Лангуст» отработал несколько ракетных залпов подряд. Хорошо врезал. От всей души.
Крепкий бункер, правда, все равно не поддался, но потолок над нами дрожал ощутимо. Одна из ракет разорвалась совсем рядом с амбразурой, и вспышка ослепительно ударила по глазам. Да, фильтры…
Между прочим, убить же могли! Ракета в смотровую щель, конечно же, не войдет, да и амбразуры для пулеметов ничуть не шире. Казаки — не дураки и прекрасно знают диаметр наших боеприпасов.
Но вдруг? По закону подлости? Именно в самый последний момент, как в плохом кино? Герой мужественно гибнет, узнав о благополучном финале. С полными штанами счастья, хотя и при смерти. Что, понятно, делает его счастье чуть менее безоблачным. Даже, я бы сказал, затуманенным легкой грустью прощания с этим говенным миром. Который теперь, после его смерти, остается один на один с недобитым злом…
А нежная героиня, допустим, в это же время роняет слезы над холодеющим телом, тут же дофантазировал я. В качестве трепетной героини можно взять ту же Иглу… А что, пусть пощелкает зубами с экрана… А где — то и улыбнется, чтоб зритель в темноте зала наглухо подавился своим попкорном… Пусть критики потом разбираются: при такой героине это ужастик или все — таки мелодрама с элементами «хард»…
Вот уж черта лысого!
Я не о своих способностях к массово — развлекательной режиссуре, я — про ракетный обстрел.
Залпы мы с Вадиком переждали в глубине бункера с полным комфортом. Жаловаться, в общем, не на что. Можно было фантазировать. И драпать так быстро необязательно, бункер надежный, ракеты ему, как дождик. Просто у меня с некоторых пор ко всем этим танкам не слишком доверительное отношение. Как — то так. До сих пор в ушах хруст собственной брони, вминаемой в землю…
— «Ромашка–1», «Ромашка–1», я — «Клум — ба–2», прием! — снова раздался голос капитана. — Как слышишь, «Ромашка–1»? Повторяю — как слышишь меня? Что там у вас, почему шумим? Что за стрельба?
— Танкисты развлекаются, господин капитан!
— А вы что?
— А что мы? Мы — ничего, отсиживаемся в казачьем бункере. Ждем, пока они закончат пулять.
— С нетерпением ждем, господин капитан, сэр, — добавил Вадик.
— Ну, «Ромашки»…
— Отцвели уж давно хризантемы в саду — у… А любо — овь все живет в моем сердце боль — но — о–ом! — неожиданно пропел Кривой, не выключаясь из общей связи.
Кто — то из наших нахально заржал, всхрапывая на весь эфир, — это я отчетливо слышал.
— Сгною! — тут же пообещал капитан, ни к кому конкретно не обращаясь. — Взводный, что у тебя там случилось? — спросил он уже открытым текстом. — Почему опять стрельба?
Капитан, видимо, тоже сообразил, что отцвели — таки хризантемы в обозначенном месте базирования. Ромашки спрятались, увяли лютики, а что касается любви и помидоров, то нежность никогда не живет долго и счастливо… Словом, совершенно незачем продолжать все это ботаническое великолепие, когда официально объявлено о прекращении боевых действий.
— Командир батальона — того — сего… — замялся я. — Между прочим, хороший бункер у казаков, крепкий.
Замкомбата на разговоры о фортификации не поддался.
— Чего того?! И чего сего?! Ты давай, зубы мне не заговаривай! — нажал голосом Рагерборд. — Вынь язык из жопы, взводный, и доложи как положено, что происходит?!
А никто и не заговаривает! — мелькнула мысль. Просто надо же сформулировать покрасивее…
«Придется чуть — чуть подождать, но надеюсь, что надолго не задержусь», — как вежливо сказал судья обвиняемому, отправляясь в свой кабинет для вынесения смертного приговора.
— Ничего особенного, господин капитан, сэр! Майор Диц пал на поле боя во время обезвреживания автоматической пулеметной точки противника, господин капитан, сэр! — доложил наконец я.
— Как пал? — удивился Рагерборд.
— Смертью героя, разумеется! Так сказать, смертью смерть поправ… Автоматика, сэр! Выставился перед «аптушкой» в полный рост, а та возьми и выстрели, не будь дурой… И кто бы мог подумать, что так получится? — не удержался я.
— Но — но, поговори еще… Ведь был же приказ прекратить огонь!
— Все правильно, господин капитан, сэр, все так и было, как Кир рассказывает, — встрял в разговор Кривой. — Полная ерунда получилась. И приказ был, и огонь прекратили, все как положено, сэр. Только «аптушка», похоже, приказа не слышала. Она же дура железная!
— Та — ак… — протянул Рагерборд.
— Так точно, сэр! Сами знаете, сэр, мозгов у этой автоматики меньше, чем у курицы в отрубленной голове, — Вадик словоохотливо пустился в объяснения. — Вот и погиб наш боевой командир непосредственно после окончания войны. Не меньше чем на «редьку с хвостиком» тянет, а то и на медаль конгресса. Так что вы не волнуйтесь, сэр, мы за него отомстим!
— Кому отомстим? Вы что, солдаты, офонарели?! «Квака» успели наглотаться на радостях? Кому вы там мстить собираетесь, когда война закончилась?! — все еще недоумевал Рагерборд.
— А… Кому — нибудь! — бодро пообещал Кривой.
Тут до меня стало доходить, что наш разговор сворачивает на какие — то шизофренические рельсы. Услышал бы кто со стороны — точно решил, что мы уже крепко «квакнули» или врезали грамм по триста чистого этила. Хотя ни в одном глазу, даже обидно за глаз единый…
Я покрутил рукой, показывая Вадику — закругляйся, мол. Кривой согласно покивал гермошлемом.
Нет, зря он влез со своими объяснениями. Все — таки есть ситуации, когда бородатые анекдоты так же не к месту, как на поминках — квартет балалаечников.
Вот всегда он так! Сколько помню, каждый раз его словно черти за язык дергают. И от этого им, чертям, радость и развлечение. Остальным, понятно, развлечения безрадостные.
От подобной словоохотливости Вадика Рагерборд явно начал что — то подозревать, понял я. Замкомбат, несмотря на свою картинно — мужественную внешность, совсем не глупый мужик, вполне может догадаться, что дело нечисто. Впрочем, как мужик не глупый, скорее всего, оставит подозрения при себе. Предпочтет не заострять внимания. Остается надеяться…
Что представляет… представлял (так лучше звучит!) из себя комбат, капитан знает не хуже нас. То — то он постоянно собачился с майором сквозь сжатые зубы.
— Та — ак… Оба напишите рапорты на мое имя. Все в подробностях. Оба! — распорядился Рагерборд.
Рапорты — это ничего, это нормально, так положено…
— Есть, господин капитан, сэр! — ответили мы с Кривым в один голос.
Переглянулись понимающе. Шутки шутками, но о подробностях лучше договариваться сразу и крепко — накрепко. Не дожидаясь, пока их начнут из нас выколачивать, как пыль, следователи трибуналов УОС.
— Ладно, отбой, оттягивайтесь назад! И осторожнее там! Тоже не напоритесь на какую — нибудь автоматику, — распорядился Рагерборд. Помолчал, не отключаясь от линии. — Смертью смерть поправ, говоришь… Надо же так сказануть! — капитан скептически хмыкнул. — Как в сопло перднуть… Нет, я все — таки не понимаю, какого хрена?! — неожиданно добавил он. — Зачем Диц полез вперед? Чего ради? Война — то закончилась…
Я так и не понял, кого спрашивал замкомбат — нас или самого себя.
— Вот и я думаю — какого хрена? — совершенно искренне ответил я…
