Глава 3
Редька с хвостиком
Планета Сахара. 5 октября 2189 г.
Базовый лагерь штрафного батальона «Мститель»
(за месяц до высадки на Казачок).
Нет, я не удивился, когда Диц выделил из толпы Кривого, безошибочным чутьем тюремщика распознав в нем потенциального нарушителя и бузотера. Отправил в строй предыдущую жертву с расквашенными губами и взялся за Вадика.
— Солдат, выйти из строя! Два шага вперед! Да ты, ты, с драной рожей! Чего сощурился, как кот на куриные потроха?! Два шага вперед, я сказал!
— Господин майор, сэр, сержант… штрафник Кривой по вашему приказанию…
Договорить Диц ему не дал. Сразу врезал правым боковым хуком. Так что челюсть звонко щелкнула под кулаком, предусмотрительно обтянутым перчаткой из черной кожи.
— А если кто думает, что я всегда буду повторять два раза, то он совсем напрасно так думает…
Как всегда. Сценарий у комбата один. Убедительный правый кулак… Не менее убедительный левый кулак… А еще — носком сапога! И подковкой — по ребрам!
Показательная расправа, самоличное избиение перед строем. В назидание и вразумление. «Чтоб каждая сволочь понимала, куда попала и где ее свинячье место ниже уровня плинтуса!»
«Сволочь», как правило, понимала. Обычно Диц два — три раза сбивал с ног выбранную жертву, добивался покорного, ошеломленного выражения лица, и на этом вводная лекция объявлялась законченной. Но с Кривым майор явно просчитался. Тот одним своим видом ухитрялся дать понять все то нецензурное, что думает о новом командовании. Даже трудно объяснить, как это у него получалось — ни слова не говоря. Природный талант, наверное, — одним внешним видом бесить командиров до спазмов в горле и микроинсультов…
Сколько раз майор поднимал Вадика и опять сбивал с ног? С десяток — не меньше. Обрабатывал его, как боксерскую грушу, кулаки у Дица — настоящие кувалды.
Но Вадик вставал. Переводил дух на коленях, словно после нокдауна, сплевывал кровь и сопли и снова вытягивался по стойке смирно. Все так же независимо щурил глаза.
Вставал без команды. Падал и поднимался, и все равно оставался спокойным. Непробиваемо спокойным. Комбата это откровенно злило.
Словом, измордовал его Диц капитально. Настолько увлекся, что удивлялись даже сопровождавшие его «оводы». Переглядывались между собой за спиной командира. Обычно майор в первый день с новичками не усердствовал, приберегал это развлечение на потом, а тут — словно с цепи сорвался.
Коса и камень нашли друг друга?
Да, я сразу почувствовал, что от этого взрывоопасного сочетания — самодур Диц и отчаянный анархист Кривой — добра ждать не приходится…
* * *
— И что, тут всегда так весело? — спросил меня Вадик через некоторое время, когда пополнение уже развели по ротам и взводам.
Все просто — две пачки сигарет писарю, и нужный человек оказывается в моем взводе. Коррупция, леди и джентльмены, как без нее проживешь?
— Более — менее, — сдержанно ответил я. — Скорее более, чем менее… Ты что, раньше сталкивался с Дицем?
— Первый раз вижу, — отверг Кривой. — Так он здесь главный гад? Или есть еще кандидаты?
Вадик уже высморкал кровавые сопли и теперь ощупывал челюсти. Два зуба майор ему точно вышиб, еще несколько шатались и оставались в челюстях под вопросом.
— Самый главный, — подтвердил я. — Однако крепко он тебя.
— Ничего, не барышня, случалось и похуже… Когда — нибудь я его убью! Постараюсь как можно скорее, но как получится, — доверительно сообщил мне Вадик.
— Тогда становись в очередь.
— А я без очереди, — нахально заявил Кривой. — У меня три ранения и четыре контузии, мне льготы положены. Я его первый убивать буду.
— Обещаешь?
— Зачем? — удивился он без намека на юмор. — Один раз сказал — хватит. Болтать не люблю, ты же знаешь, Кир…
Хватило. Видимо, наш разговор в курилке подслушали, и кто — то из тайных стукачей доложил комбату.
В сущности, подобных угроз всегда звучало немало, комбата в батальоне любили искренне, как гвоздь в ботинке. В кулуарах это время от времени прорывалось. Но на этот раз Диц прореагировал. Может, внимательно ознакомился с личным делом бывшего старшего сержанта Повстанческой армии Усть-Ордынки и сержанта коммандос армии СДШ.
Диц всерьез взялся за воспитание новичка. Можно сказать, их взаимность началась с первой встречи, а потом продолжилась. Меня самого комбат тоже не слишком жаловал, тоже ломал, когда я появился в батальоне, но настолько все — таки не свирепствовал. Полагаю, здесь имел место не просто антагонизм надзиратель — штрафник, нечто большее — изначальное, интуитивное неприятие. Майор сразу и окончательно невзлюбил Кривого, и нельзя сказать, что Вадик не разделял его чувств.
* * *
Я помню, за тот спокойный месяц в казармах на Сахаре Кривой лишился еще нескольких зубов, заработал перелом переносицы, запястья, несчетное количество гематом и похудел килограммов на десять. Стал совсем тощим, один заострившийся нос и нахальные, как прежде, глаза. Из нарядов он практически не вылезал, а из «особого» карцера его несколько раз выносили без сознания.
Диц занялся ломкой Вадика со свойственной ему методичностью расчетливого садиста. Примерно так же, как гроссмейстер занимается интересной и трудной партией, основательно обдумывая каждый следующий ход. Мне часто приходило в голову, что комбат вообще не рассматривает штрафников как людей или солдат. Скорее, как хищных зверей, которых нужно укрощать сразу. Кнутом, разумеется, без всякого пряника — хищники не едят сладкого. Подробнее объяснить не возьмусь, я все — таки не силен в психиатрии. А психопатология командного состава — это вообще темный лес, «терра инкогнита» уставных джунглей. Я понимаю, что уделяю Дицу слишком много внимания, не стоит он того. С другой стороны, именно на нем замыкается жизнь и смерть пятисот человек, именуемых в штабных сводках 14–м отдельным штрафным батальном «Мститель»…
В общем, ситуация складывалась безрадостная. Оба уперлись, только один — из последних сил.
Помочь Вадику я не мог. Никто не мог. Его упрямство — это тоже нечто. Мы с Иглой уже всерьез начали прикидывать, как выручить боевого товарища, свернув Дицу шею где — нибудь в темном углу. Средство, конечно, слишком радикальное. По последствиям — абсолютно катастрофичное. Вполне могут расценить как массовые беспорядки. Штрафбат — это еще хуже, чем армия, офицер — воспитатель здесь и царь, и бог, и абсолютный хозяин. Если не найдут виновных, за его смерть расстреляют перед строем каждого десятого или пятого. Если найдут, подозреваю, — тоже. Плюс виновных.
Но хотя бы помечтать…
В общем, не знаю, сколько бы еще протянул Кривой, если бы не приказ об очередной высадке. Батальон подняли «в ружье» и погрузили в транспортники. Двинули на операцию.
За пять дней пути бывший сержант хотя бы отоспался, отъелся и залечил под корабельным медаппаратом ушибы и повреждения костей. Время в транспортнике перед высадкой — это законный отдых. Согласно всем уложениям космофлота. В это время даже штрафников не трогают, на корабле летуны — единственные и полновластные хозяева. А какой — нибудь мелочи (типа пехотных офицеров — воспитателей) сразу предлагается сопеть в две дырки, изображать ветошь и не отсвечивать. Флот всегда был силен традициями, главная из которых — стойкое презрение ко всем не флотским, кто не глотает парсеки так же жадно, как болельщики глотают пиво на матче «Красных быков».
Добавлю одно — если комбат рассчитывал Кривого сломать, то на этот раз хваленое чутье тюремщика его подвело. Убить Кривого можно было, сломать — вряд ли. Обещал — сделает, я его хорошо знаю.
12 декабря 2186 г.
Выписка из постановления Особой расширенной комиссии конгресса Соединенных Демократических Штатов по утверждению и присвоению правительственных наград и иных знаков отличия, патриотической пропаганде и агитации, также сохранению памяти героев войны путем распространения печатно — сетевой продукции, подготовки мемориалов, художественных произведений или иными способами, допустимыми законодательством СДШ. (Вечернее заседание.)
Ввиду того что военнослужащие СДШ, участвующие в боях на территории планет, лун, орбитальных станций, иных космических тел и искусственных укреплений, нуждаются в дополнительном поощрении, комиссия постановляет:
1. Учредить с 1 января 2187 г. новый знак отличия, назвав его «Орден Мужества», и присваивать его солдатам и офицерам, отличившимся при взятии укрепленных районов противника, равно как обороне собственных опорных пунктов от превосходящих сил.
2. Установить различие «Орденов Мужества» по трем степеням. Орденом 3–й степени награждаются военнослужащие рядового и сержантского состава, орденом 2–й степени — младшие и средние офицеры, орденом 1–й степени — старший офицерский состав (генералы и адмиралы).
3. До 1 января 2187 г. разработать и утвердить суммы единовременного материального поощрения и перечень налоговых и иных льгот, предоставляемых кавалерам «Ордена Мужества» 1, 2, 3–й степени, а также лицам, награжденным вышеуказанным знаком отличия два или более раз.
* * *
Планета Казачок. 6 ноября 2189 г.
Окрестности 4–го укрепрайона.
04 часа 50 минут.
Нет, долго прохлаждаться (если можно так выразиться) нам никто не позволил.
— «Ромашка–1», «Ромашка–1», я — «Клумба–1», ты где? — опять объявился на связи Диц.
— Слышу вас, «Клумба–1», даю пеленг, прием!
— Понял… Почему остановились, почему не двигаемся, солдаты! — немедленно заорал комбат.
«В точности как медведь, ужаленный в самое мягкое место, — подумал я. — Именно в тот сладкий миг, когда дупло трескается под его когтями и перед носом возникают благоухающие медоносные соты».
Ничего удивительного, обычная манера комбата при общении с подчиненными. Я же говорил, всякая сволочь любит орать — хлебом ее не корми…
— Вперед, скоты! Всем вперед по курсу 18–20! Лично расстреляю каждого труса! — надрывался комбат. — Вперед, я сказал!
«А сам? Застрелится последним в рамках программы искоренения трусости в батальонных рядах?» — поехидничал я в душе.
Похоже, отцы — командиры довольно быстро выяснили между собой направление главного удара. Или, скорее, определили его вольным методом тыка. В этой неразберихе — тоже метод…
— Виноват, «Клумба–1»! — коротко ответил я.
Можно было, конечно, сослаться на предыдущий приказ Рагерборда, но это называется тушить огонь керосином. Всегда кто — то должен быть крайним, и на эту роль обычно назначается младший по званию. Волевым решением сверху, разумеется. Армейская дисциплина строится на принципе — прав не тот, кто прав, а тот, кто правее.
— Конечно, виноват! — подтвердил Диц, но вроде бы даже не щелкнул зубами. — Я еще с тобой разберусь, взводный! Потом! Слушайте мой приказ, «ромашки» — продолжить движение на северо — северо — запад, обнаружить противника и атаковать его! Закрепиться на рубеже атаки и ждать подхода основных сил. Вопросы есть?
— Никак нет, господин майор, сэр! Задача понятна, сэр!
— Выполнять!
— Разрешите доложить, господин майор, на выходе из зоны зажигания нас наверняка поджидают, — попробовал возразить я.
— Кто там может поджидать, если мы и сами… не очень — то знаем, где очутились… — хихикнул в наушниках Градник.
Понятно, что взять с идиота — ни мяса, ни молока, ни шерсти на худой конец не настричь.
— Второй лейтенант — отставить дурацкий смех! — цыкнул на него комбат. — Взводный–2, я сказал — вперед! Всем вперед! Мне до фонаря, где кого поджидают, не на гулянке! Выполнять, взводный! Расстреливать буду лично! — Диц, как дорогой гравимобиль, всегда заводился с пол — оборота.
— Есть, сэр!
«Так, похоже, мы из потенциального резерва переходим на положение авангарда. Не было печали…»
— С вашего позволения, господин майор, сэр! — снова влез Градник, демонстрируя голосом неистовое стремление к реабилитации в глазах начальства. — Второй взвод, слушай приказ — противника обнаружить, атаковать и уничтожить на месте!
Очень ценное замечание! Именно на месте, где же еще?
— А противника — то как уничтожать? Сразу всех или можно частями? — почти отчетливо пробормотал кто — то из солдат. Милка, кажется.
— Всех подряд, — уточнил еще кто — то. Все — таки есть вещи, которые нормальный командир не заметит принципиально. Сделает вид, что не расслышал, в конце концов. Ворчать на начальство — как же без этого? Пусть лучше солдаты выпускают пар таким способом, чем демонстрируют свое недовольство пулей в спину.
Но кто сказал, что Градник — нормальный командир? Он немедленно все услышал, понял и тут же развел вокруг реплик снизу базарную склоку. Начал орать, что не потерпит никакого злопыхательства, от которого кругом пораженческие настроения. Мол, в то время, когда все как один, некоторые — не как один, а как последние суки! А вот если бы все как один, как положено настоящим солдатам, то этих некоторых давно бы все вместе — как один человек!
Тут Градник, похоже, совсем запутался в принципах противостояния коллектива и отдельных личностей и понес уже полную околесицу.
— С вашего позволения, господин майор… Второй лейтенант — оставить! — холодно перебил это неконтролируемое словоизвержение капитан Рагерборд. — «Ромашки», слушай мою команду! Вперед — марш! «Ромашка–1», взводный, за людей отвечаешь ты! — напомнил он. — Зря людей не клади, если что — сразу назад. Это приказ! — добавил быстро, пока Диц не успел вмешаться.
Мог бы не говорить. Но все равно спасибо…
Комбат, как ни странно, промолчал.
* * *
Трусит майор или просто нервничает? Даже интересно…
Полагаю, этим вопросом сейчас задавались многие. На моей памяти Диц первый раз расхрабрился настолько, что лично принимает участие в боевой высадке, а не отсиживается в «гробу». Статус комбата штрафников дает ему такую возможность — руководить сверху.
Тоже можно понять — командиров — людоедов типа Дица особенно ценит штрафное начальство, а вот подчиненные придерживаются прямо противоположной точки зрения. Практика показывает, во время боевых операций особо надоедливые «оводы» почему — то гибнут первыми, и почему — то от выстрелов сзади. Упаси, господи, никаких подозрений на наш доблестный контингент, в бою искупающий былые грехи под телескопическим присмотром начальства! Боезаряды штрафников, конечно, помечены атомным способом, так что первая же экспертиза… Как говорят.
Но — практика… Если вдуматься, мало ли оружия на поле боя…
Нет, конечно, комбат Исаак Диц высадился вместе со всеми не по зову сердца. Не воспылал к врагу и не вступил в движение бойскаутов, призванных совершать хотя бы одно доброе дело в день. Все еще проще. В батальоне болтали, бригадное руководство пообещало представить его после этой операции к «Ордену Мужества» 2–й степени. На жаргоне фронтовиков — «редьке с хвостиком», прозванной так за особо разухабистое изображение взрыва, на фоне которого стремится в атаку латунный бронедесантник с оскалом голодного питекантропа.
Фронтовые спецы быстро определили, что броня на ордене из тех неудачных моделей класса «рейтер», у которых были серьезные проблемы с «жабой», именно с той частью жизнеобеспечения, которая отвечает за отправление естественных надобностей. Я сам помню, как быстро «рейтеров» перекрестили в «вонючки». Поэтому нецензурное выражение лица у латунного десантника вполне оправдано: идти в атаку, отплевываясь от собственных нечистот и благоухая сортиром — то еще удовольствие…
Именно так определили солдаты.
Как уже понятно, фронтовики «редьку с хвостиком» не слишком жаловали. В разделении по степеням, в зависимости от званий, изначально было что — то обидное. Сами собой возникали ехидные вопросики: неужели рядовые могут проявлять мужество только третьей степени, тогда как генералы и адмиралы — исключительно первой? И если они уж такие храбрые, почему их почти не видно на передовой? Почему штабные щеголяют «мужеством» 1–2–х степеней, хотя участвуют в штурмах и оборонах только матюгами по дальней связи? «Редька с хвостиком» — это насмешливое прозвище ордену дали не зря.
Впрочем, если судить с точки зрения выгоды — награда из самых существенных. Помимо эфемерной славы к «Ордену Мужества» полагались налоговые льготы на всю оставшуюся жизнь и большая разовая премия. Я сам когда — то получил «редьку–2» и даже удивился прилагающейся сумме. А к первой степени премия вообще астрономическая, генералы редко бывают бедными, но жадными — почти всегда. Похоже, своего рода болезнь, прогрессирующая вместе с ростом звезд на погонах.
Словом, для Дица, имеющего за всю войну одну сомнительную медальку, орден — не только вопрос престижа, но и собственного кармана. Вездесущие слухи также утверждают, бригадное руководство посоветовало майору для достоверности упомянутое мужество продемонстрировать, чем озадачило его до крайности. Настолько, что он решился лично возглавить высадку, а не перепоручить это доблестное занятие Рагерборду…
* * *
Я скомандовал, и взвод двинулся.
Выдвижение подразделения для разведки боем — прием, в общем, обычный. Совсем недавно я отрабатывал его со своим взводом на тренировочном полигоне в расположении батальона на Сахаре.
— Первая пятерка пошла — остальные на месте! Вторая пятерка пошла… Третья — на сто метров на опережение! — командовал я.
Не торопились, конечно. Лезть из огня да в полымя (в прямом смысле слова!) никому не хотелось. Мне — совсем не хотелось. Может, предчувствие?
На предчувствия в такой ситуации лучше наплевать сразу, это я давно знаю. Не та обстановка, чтобы гадать на судьбу. Тут годится только полный пофигизм — будь что будет, а приказ есть приказ. Вот если бы дурак Градник не посеял все три «эсэски» разом, парили бы они сейчас над нами и не пришлось бы лезть наугад. Хуже всего — когда наугад, а где — то рядом противник…
Впрочем, если бы да кабы, да во рту — грибы…
«Поголовная стрижка бродячих псов — тоже способ поймать блоху. Просто не самый легкий», — так утверждают опытные ветеринары…
Мы двигались. Выдвигались. Горящая зона заканчивалась, сплошная стена огня и дыма начала мельчать и дробиться на отдельные огненные озера и черные тучи, а за темным маревом появились просветы голубого неба. Здесь я придержал взвод и пошел вперед вместе с первой пятеркой.
Приказ — приказом, пусть Диц орет что угодно про «обнаружить и немедленно уничтожить», но прыгать в атаку, как мышь в кастрюлю с кипящим супом, я абсолютно не собирался…
Ну, конечно же! Как я и предполагал! Когда левая рука не ведает, что делает правая, даже занятия бытовым онанизмом приобретают острую интригу политической борьбы. Мое собственное житейское наблюдение, проверенное и подтвержденное.
Как только мы начали выходить из зоны огня, я увидел тяжелый МП — танк казаков, разворачивающийся для стрельбы метрах в трехстах впереди. Неспешно так разворачивающийся, в полном осознании своей бронированной защищенности и огневой мощи, как показалось мне.
«Что — то он совсем не торопясь разворачивается, нарочито не торопясь…»
— «Ромашка–1», «Ромашка–1», я — «Клумба–2»! — вдруг услышал я скороговорку зам — комбата Рагерборда. — Вижу танки! В направлении 18–20 — вижу танки!
«Ага, спасибо, что предупредили, господин капитан!» — успел я подумать. Я их тоже вижу! Век бы их, сволочей, не видеть…
Отчетливо так подумал и, наверное, очень быстро.
Раскоряченная серо — пятнистая туша танка качнулась на грави — подушке и ослепляюще взорвалась хирургическим блеском ракетного залпа. Мне показалось, сама земля вздыбилась под ногами, и я разом потерял ощущение пространства и времени, смешавшихся в нечто темное и неопределенно — тягучее…
В себя я пришел через мгновения и понял, что меня опрокинуло и присыпало землей. Крепко присыпало, но броня вроде бы не пострадала, и медицинские датчики молчат.
Пронесло! Просто ударная волна, маленькая такая, небольшая волнушечка…
«Это ничего, это мы выберемся, это мы сейчас, это мигом…» — бормотал я, закопошившись, наподобие жука — навозника, что пытается выбраться из обваливающейся песчаной ямки.
Вот контузия — наверняка есть! В ушах точно что — то чирикает…
— Командир, командир, я — «Ромашка–2», как слышишь? Как слышишь меня, прием?! Командир, я — «Ромашка–2», как слышишь меня?..
А! Это меня Кривой вызывает… Вызывает, вызывает, а я все не слышу…
Планета Казачок. 6 ноября 2189 г.
Окрестности 4–го укрепрайона.
МП — танк № 27 «Верный» 2–й роты 3–го отдельного
казачьего батальона 6–й бронетанковой бригады.
05 часов 16 минут.
Когда из — за огня и дыма начали появляться темные, закопченные фигурки вражеской бронепехоты, горбато — непропорциональные в этой своей броне нового образца, командир роты сотник Евгений Осин удовлетворенно хмыкнул.
Все, как он и предполагал… Потому что он — умный! Его, Женьку Осина, на мякине не проведешь и на хромой козе вокруг пальца не объегоришь! Он так и знал, что штатовцы попробуют проскочить за огнем и дымом, поэтому и расположил все пять танков роты на вершине холма. Наперекор всем правилам тактики, неукоснительно диктующим останавливать машины для длительной залповой стрельбы «используя естественные природные укрытия и углубления, максимально пригодные в данной местности для скрытного размещения бронетехники».
Все эти параграфы из учебников Осин до сих пор помнил назубок. В бою, когда было время, припоминал и издевался над ними. Этакое желчное подхихикиванье про себя, хорошо помогает для оттяжки…
Танк на возвышенности — мишень? И сверху, и снизу, говорите?
Конечно, еще какая! Но МП — танк становится мишенью, если внутри при дальномерах, рычагах и гашетках сидят мудаки, верящие в «Основы тактики и стратегии бронетанковых подразделений», как в Святое Писание. А если вокруг только гарь и копоть, если штатовцы перед высадкой, маскируя свои маневры, запалили даже то, что гореть не может, тут полагаться на визоры не приходится. Остается рассчитывать только на собственное шестое чувство, на чутье командира, знающего противника как облупленного, со всеми его стандартно разлинованными схемами и примитивно арифметическим мышлением.
Да, он, Женька Осин, — голова! При такой площади и плотности огня дым будет маскировкой получше всех «естественных природных укрытий и углублений»… Потому что, если за командирским прицелом умный Осин, — танк уже далеко не мишень, совсем не мишень! — машинально нахваливал сам себя сотник, лихорадочно вращая по сторонам оптическими глазами дальномера.
— РУС–1, угол 10, опережение 7… Огонь!
— Есть огонь, командир!
— РУС–2, угол 12, опережение 8… Огонь!
— Есть огонь, командир! — неизменно отвечал наводчик — корректор, урядник Вася Звирькович, дублирующий контроль над РУСами (ракетными установками).
— Серега, чуть назад и вправо!.. — это уже водителю.
— Есть, командир!
— Хорошо! РУС–3, угол 14, опережение… Огонь!
Ракетные залпы, выстроившись густым частоколом разрывов, сразу загнали вражескую пехоту обратно в дым.
«Прятаться? Нет, не получится… Вот вам и болт с резьбой в „природное, естественное углубление“! — азартно пожелал сотник непонятно кому. — Так, теперь пулеметы, пора… Пусть прочешут все за огнем и дымом…»
— Вася, второй — левый пулемет! Веером на двенадцать…
— Понял, командир!
Второй крупнокалиберный пулемет по левому борту включился сразу, отдаваясь в наушниках глухим перестуком, похожим на тиканье внезапно заспешивших часов. Последовательное чередование бронебойных и плазменно — разрывных зарядов создавало особый эффект, сбивающий огонь и разгоняющий дым. Земля впереди и слева словно вскипела разом, как будто сама начала взрываться и подпрыгивать вверх. И этот живой ковер расстилался все дальше и дальше…
«К концу войны техника все — таки стала куда совершеннее. А начинали на каких гробах, страшно вспомнить…»
Мысль мелькнула, пропала, и он тут же забыл об этом. Пехоту они погнали обратно, но что — то там все — таки шевелилось. Похоже, часть накрытых залпами штатовцев осталась на месте.
«Точнее — местами! Отдельными местами и сочленениями! — с удовольствием перефразировал сотник. — Молодец Васька, лихо работает за пулеметом… Вы там пошевелитесь у меня… Для тех, кто еще шевелится, крупнокалиберка — самое милое для успокоения…»
Мельком глянув на шкалу показателей боекомплекта, Женя с удовольствием убедился, что он почти полон. Эти новые МП — танки класса «Батыр–8», может, слегка потеряли в маневренности, зато оружейные погреба расширены почти на 200 % против прежних «шестерок». Можно вести долгий бой, без оглядки на дозаправщиков, этих неповоротливых черепах, которые вечно теряются и отстают, таскаясь за атакующей бронетехникой так же уныло, как сирота из приюта за дядькой с конфетами…
«Вот так! Теперь — выдвинуться вперед и вниз и проутюжить броней, как мондовошек на белой скатерти… Хватит тратить на штатовскую сволочь недешевый боекомплект…»
А это что слева? — вдруг заметил сотник. Еще пехота?
— Серега — скачок на три часа! Пошел!
— Делаю!
«Верный», послушный, как хороший пес, вздрогнул всеми бесчисленными сочленениями, крякнул на гравитягах и рывком перескочил сразу метров на пятьдесят в сторону.
«Послушная машинка, хорошая машинка, хорошая… Пониженная маневренность у „Батыров“? Так уметь маневрировать надо, а не хлебалом сопли жевать!»
По чуть заметному дымному следу Осин понял, что неподалеку прошла ракета «рэкса», этой ручной установки для бронепехоты. Каверзная штука для танка! И как раз там, где они только что были.
А нету! У него, умного Осина, не только опыт, но и чутье…
Сотник снова завертел дальномером, осваиваясь с новой картинкой.
Именно — не в углублениях прятаться, а маневрировать! Вовремя менять позицию, вот что нужно… Точно — еще пехота! Эти свежие…
— «РУС–2», «РУС–3» — огонь по левому борту! Подсыпай, просыпай, Вася!
Конечно, когда туша МП — танка прет на пехоту, — это впечатляет. Со стороны! Только кроме впечатления нужен еще результат. Потому что танк — не бульдозер, переть на противника, как бык на ворота, — не его задача. Огонь и маневр — вот что такое танковый бой! Плотнее огонь, быстрее маневр — вот что такое…
«Все правильно, вот и этих гавриков остановили ковровыми залпами, выстилающими по квадратам площадь обстрела…»
Вот теперь, похоже, пора! Теперь действительно можно атаковать, почувствовал сотник.
— Рота, слушай мою команду! — звонко выкрикнул Осин по общей связи. — Атака в направлении 12–14, построение 2 на 3! Я и Самойлов — первые, остальные — замыкающие! Поехали, ребятишки! С Богом!
Наступил тот момент боя, который он так любил. Противник дрогнул, противник замешкался, противник уже готов податься назад — и в этот момент рубануть его бронированным клином, как топором по гнилому бревну. Чтоб только щепки, только труха, только ошметки посыпались во все стороны! И догонять, и стрелять, и давить, представляя выпученные от ужаса глаза под забралами…
Наверное, так же атаковали когда — то его предки, донские казаки. Рассыпались в лаву в конном строю и гнали, гнали…
Женя даже не видел, он просто чувствовал, как все пять ротных танков рванулись вперед на форсаже. Ребристая туша кажется неуклюжей, когда стоит, но когда начинает двигаться — другое дело. Это мощь, слаженность, быстрота, это натиск брони и огня, это огненный вал, который катится впереди могучих машин, сминающих и рвущих землю своими гравиподушками.
Танковая атака — это просто красиво, в конце концов! — всегда считал Осин. Так же красиво, как большой завораживающий лесной пожар!
Однажды, еще дошколенком, Женька Осин увидел лесной пожар на планете Тайга. Его поразило тогда — насколько он громкий. Огонь даже не гудел, не трещал, он просто ревел, надвигаясь неодолимо, как морской прилив. Это было по — настоящему страшно — видеть, как неотвратимо накатывается дымно — огненный вал, выбрасывая перед собой, словно пули и снаряды, красные искры и целые костры. Черные горящие ветви шевелились в огне, будто живые, словно сами деревья размахивали руками, взывая о помощи. «Но что тут сделаешь, как поможешь?» — ужасался, помнится, маленький Женька. Оранжевые мобили пожарников, что сновали за дымом и пламенем, казались такими маленькими и беззащитными по сравнению с разгулом стихии. «Нет такой силы, которая была бы сильнее!» — искренне думал он.
Как же он тогда перепугался! До сих пор смешно вспомнить…
Его, маленького, чьи — то руки закинули в гравимобиль, а он только в кабине, скользя на сиденье, обнаружил, что описался. Сам не заметил, как и когда…
* * *
Атака не получилась. Не удалась. Смяли его красивую, лихую атаку в самом начале, что обидно! Не за себя обидно — за красоту!
За огнем и дымом оказалась не только пехота. Почти сразу Женя заметил, как навстречу ему поперли «лапти» («лангусты–18»), тяжелые МП — танки армии СДШ. Напролом пошли, прямо через порядки своей же пехоты, сметая зазевавшихся компрессионными ударами гравиполей, видел сотник.
«Сволочи, ох сволочи… А почему сволочи? Пусть давят своих, пусть… Браво и бис, господа!»
Нет такой силы, что пересилила бы в человеке его собственную безнадежную глупость! — усмехнулся сотник.
Первый, второй, третий… Да, семь «лаптей» движутся наперерез с юго — юго — востока… Вот такая неожиданная вводная!
— Командир! Женя! — быстро окликнул наводчик. — На восток — еще четыре… нет, пять «лаптей»! Дальше, похоже, еще есть пара…
— Вижу, Вася, всех вижу…
Да сколько же их! Откуда взялись? Вроде бы свои танки штатовцы сбрасывали в другом квадрате, припоминал Осин схему предполагаемых направлений ударов. «Заблудились, что ли? Вот всегда у них все через задницу! А ему, умному Женьке Осину, отдуваться за всех! Словно он, ротный, здесь за главного говночерпия…»
— Рота, отставить атаку! — гаркнул сотник по общей связи. — Слушай мою команду! Вторая линия — быстро назад, откатываетесь за возвышенности! Самойлов и я — прикрываем огнем и маневром! Начали, ребятишки, работаем!
«Ребятишки» поняли. Все три танка второй линии отступали правильно, быстро пятились задом, поливая «лапти» тяжелыми калибрами с дальней дистанции, видел Осин даже не боковым зрением, а словно бы затылком. По тактико — техническим характеристикам «лангуст» и «батыр» примерно равны, двенадцать… нет, четырнадцать против его пяти — это слишком много, конечно. Да еще пехота недобитая оживилась. Тоже, зараза, живучая, как вирус гриппа…
«Ничего, ничего, еще повоюем… Не боги, говорят, обживают ночные горшки…»
Теперь им с Петькой Самойленко, с Петром Васильевичем, командиром «Отчаянного», пожилым рассудительным подхорунжим резерва второй очереди, приходилось туго. Слишком большой перевес огня и брони. По обычной тактике штатовских танкистов «лапти» сосредоточили весь огонь на двух передних машинах, прикрывающих отход остальных. Пришлось им с Петром отплясывать на своих «батырах», как чертям на поминках праведника, постоянно, рывками меняя позиции и огрызаясь короткими, нервными залпами.
«Откуда берется дым в бездымных зарядах… А почему внутри, если разрывы — снаружи… Держись, „Верный“, держись, машинка…»
Подцепив один из «лаптей» в перекрестье крупного калибра, Осин удачно запалил его, влепив прожигающую термобоеголовку в слабозащищенное место на корме. С полсекунды полюбовался, как тот зачадил, мгновенно раскалившись от взрывающегося внутри боезаряда до ярко — алого цвета с радужными переливами.
Самый красивый цвет для вражьей машины! И самые правильные движения — судорожные подергивания от внутренних взрывов, которые никак не могут разорвать собственную броню…
Предохранительная жидкость в оружейных погребах не дает взорваться всему боекомплекту разом, но, в общем, это уже не танк — третья степень металлолома, как любит говорить комбриг Тупичков…
«Ай да Женька! Ай да глаз — алмаз!» Другому «лаптю» Петя Самойленко, видимо, пробил энергоустановку. Тот воткнулся носом, врываясь в землю, и закрутился на месте, приподнимая массивную корму с плоской задней башней — нашлепкой. Словно зарывал голову в песок, наподобие страуса, оставив на страх врагам могучую, жирную задницу…
«Этот — тоже не боец! Уходил его Петро Васильевич!»
Сотник не видел, успели ли штатовцы катапультироваться из подраненного танка, но на всякий случай дал по нему короткую очередь из третьей РУСы. «Как будто перекрестил напоследок», — мысленно усмехнулся он.
Танковый бой — это не только поединок между броней и зарядом, это еще и война нервов. Тот, кто стреляет, тот и подставляется в первую очередь. Потому что для прицельной стрельбы нужно все — таки замереть на те долгие, томительно резиновые секунды, когда кажется, что весь огонь нацелен именно в тебя. Когда вся эта многотонная, многослойная масса брони вокруг становится хрупкой и ломкой, как скорлупа яйца, и вроде бы никого уже не защищает.
«Попробуйте замереть на пару — тройку секунд в этом волнительном положении мишени, и я скажу вам, что вы — танкист!» — еще один афоризм генерала Тупичкова, этого Жженого Волчары, на котором собственной кожи остались считаные сантиметры…
Ребята, впрочем, маневрировали грамотно. Останавливались неожиданно, на полном ходу, и успевали тронуться за миг до того, как на них обрушивались ответные залпы.
Его школа! Его рота! Третий «лапоть» они с Самойленко распечатали совместными усилиями, да и ребята сзади подкинули огоньку. Хода штатовская машина не потеряла, но там точно что — то случилось, «лангуст» вдруг осел набок, заковырялся на месте и тут же стал пятиться назад, явно выходя из боя. Женька мельком заметил, как тот чуть не въехал задом в своего же, отвернувшего в самый последний момент, и все равно скребанувшего броней о броню.
«Столкнуть два своих танка — позор командирам на всю оставшуюся жизнь… А вы что думали, господа штатовцы, — к теще на блины свалились как снег на голову?! А мы вам — горяченьких, чтоб позор был недолгий и не обидный…»
Он не думал, конечно, в прямом смысле этого слова, думать было просто некогда. Послушная МП — махина считывала приказы прямо из головы через датчики шлемофона, и он в этот момент сам был машиной, играл габаритами, орудиями и установками, как собственными пальцами. Просто вертелась на заднем плане сознания какая — то словесная шелуха. Как всегда она вертится, почти не мешая и не отвлекая…
А потом подожгли Петра. Его «Отчаянный» вспыхнул сразу, но по нему все били и били, пока он не встал на дыбы, словно бы в последнем усилии, и не завалился вверх траками, над которыми отбрасывали грязь и осколки все еще работающие гравиподушки.
Дым и копоть! Это шло уже изнутри — дым и копоть! — видел Осин. Так горят, когда уже совсем плохо…
— Петро, Петро, слышишь меня, вызываю!
Василич, подхорунжий, отзовись! — пробовал докричаться он.
Нет, бесполезно, некому там отзываться…
— Женька, командир, отходи! Назад, командир, назад! Мы уже за чертой! Отходи, прикрываем тебя! — надрывался в ушах чей — то голос.
Осин не разбирал, кто это говорит, просто машинально вычленил главное — все хорошо, ребята уже отошли, они — «за чертой», за линией автоматической обороны, оборудованной системой распознавания «свой — чужой», через которую «лаптям» так просто не перебраться. Попрут без ума, увязнут, как быки в болоте, нарвавшись на автономные торпеды и мины — ловушки.
Поэтому сразу не попрут — не совсем же они без ума! А на дальних дистанциях хлопцы отстреляются, понимал Женька.
«Отходить? Кто это говорит? В общем, правильно говорит. Пора отрываться!»
Да, он отходит, отходит, толчками посылая машину то вправо — назад, то влево — назад…
Все в порядке, отходит…
И в этот момент сотник неожиданно почувствовал, что сейчас, сию секунду его достанут.
Предчувствие?
Нет, уверенность! Все, везение кончилось! Баста, карапузики, отплясала свадьба!
Это отчетливое ощущение конца пробежало мурашками по спине, но он не успел толком удивиться ему. Некогда было удивляться. Сотник кожей почувствовал, как «Верный» словно напоролся на что — то, танк толкнуло, повело вбок, закружило, а потом шарахнуло сверху гигантским железным молотом так, что в ушах зазвенело. До дыма перед глазами, до спазма в желудке, до теплого, соленого вкуса крови во рту…
Ясная картина боя, транслирующаяся на экран забрала через многочисленные дубли оптики, смешалась, спуталась и затуманилась. «Верный», машинка хорошая, еще двигался, еще вздрагивал, тянулся куда — то, но это была уже агония, ясно чувствовал Женька.
С болью чувствовал, как будто броня машины действительно стала его второй кожей. «Да что броня — нет больше брони — разбитая скорлупа, вытекающее яйцо!»
Перед глазами горел и пульсировал сигнал «00», приказ к немедленному катапультированию. Последний сигнал, последняя попытка «Верного» спасти хозяев. Потом на экране возник третий ноль, а это уже автоматическое катапультирование, рассчитанное на раненых и контуженных, отметил Осин.
Конечно, в действительности все это длилось мгновения, не больше, такое не могло длиться долго, понимал он. Но Женька навсегда запомнил, как в это же время успел неторопливо и рассудительно удивиться — почему машина посчитала его раненым и контуженным? С какого перепуга? Он ведь жив, он видит, он даже чувствует, как смыкается вокруг него «кокон»! Он чувствует, как «кокон» (капсула — катапульта) срабатывает сильным, беспощадным рывком, как выстреливается из покореженного танка с максимальным стартовым ускорением…
Жесткий, хлесткий удар — и красные мухи перед глазами! Словно его, как ту же муху, прихлопнула огромная мухобойка…
«Сначала молотом, потом мухобойкой — смешно…»
А потом он потерял сознание. Видимо, уже в воздухе. Перед глазами поплыла бесконечная решетка, что — то ячеистое, серо — туманное, квадратно — разлинованное, как шахматная доска. Он смотрел все — таки, смотрел даже без сознания, хотя больше не пытался понять увиденное. Он вообще ничего не понимал и не хотел…
* * *
Сотник пришел в себя уже на земле. Очнулся сразу и полностью. Открыл глаза и все вспомнил, как на кнопку нажал. Бой, «лапти», «Верный», перевернувшийся «батыр» Самойленко…
Вот только воспоминания были какими — то блеклыми, словно без цвета, вкуса и запаха.
Машинально, как будто исполняя скучную обязанность, сотник проверил информацию на забрале гермошлема. Индивидуальная броня танкистов легче пехотной, зато система контроля куда совершеннее. Он сразу выделил две самых важных вещи: во — первых, его броня не повреждена, во — вторых, он тоже цел — невредим и даже не ранен.
Порадовался про себя, но тоже как будто машинально, вскользь, потому что так полагается. Чувствовал сам, мозги оцепенели, словно заморозились…
Только мозги?
Женька нерешительно попробовал пошевелиться и понял, что двигается свободно. Приподнял голову над раскрывшимся «коконом», огляделся. Капсула — катапульта выстрелила его по максимуму, сразу за несколько километров от поля боя. Вокруг никого — ни их, ни наших — вообще никого… Первое — хорошо, второе — хуже, но ничего страшного… Найдет!
«Только почему мир вокруг черно — белый? С каких это пор он стал черно — белым?»
Женька несколько раз с силой встряхнул головой.
Отпускало все — таки… Мысленное оцепенение проходило. Голова оттаивала. Постепенно возвращались и звуки, и запахи, и цвета… Медленно так, неспешно…
«Последствия катапультирования? Хорошо стреляет „кокон“, крепко стреляет! Чувствуешь себя, как раздавленный жабохвост, по которому прокатилась гравиподушка танка…»
Осин помнил, на тактико — полевых в военном училище они постоянно натыкались на этих неуклюжих зверьков, похожих на пучеглазых жаб с крепкими рачьими панцирями и длинными змеиными хвостами. Зверюги величиной с кошку, довольно страшные на вид, но безобидные и медлительные до смешного.
На полигоне жабохвосты собирались в углублениях танковых трасс греться на солнышке рядом с лужами, а потом так и оставались там, расплющенные маневрирующей техникой. По первому году он сильно жалел нелепых зверьков с огромными, почти осмысленными глазами, пока не научился не обращать внимания. К этому тоже привыкаешь — на многое не обращать внимания…
Зацепившись за что — то, Женька долго не мог выбраться из развалившихся лепестков «кокона». Дернулся с силой, освободился, наконец, и с облегчением выругался.
Собственный голос прозвучал хрипло и сдавленно, словно бы проскрипел. Глотать было больно, а он даже не заметил, как и когда запеклось горло. И на губах — вяжущий привкус крови…
Вокруг было тихо, показалось ему. После горячки боя — тихо, спокойно и абсолютно безлюдно. Канонада привычно гудела где — то за холмами, проблескивали импульсные вспышки крупных калибров, у горизонта туманом клубилась далекая стена гари, а здесь по чистому голубому небу плыли остатки дымовых нитей, едва уловимые, словно осенняя паутина. Почти покой, своего рода военная тишина…
Женька пнул бронесапогом остатки капсулы, сел рядом, прямо на хрустящую, обожженную землю и вдруг почувствовал, как его словно бы окатило приятной горячей волной. И кровь побежала быстрее, и звуки стали отчетливее, и захотелось двигаться, говорить, спеть что — то, в конце концов!
Он счастлив! Именно счастлив, по — другому не скажешь! Когда каждая клеточка тела словно вибрирует и щебечет от радости: ты живой, ты выбрался, ты жег вражеские танки, утюжил пехоту, сделал все, что мог и умел, может, больше, чем мог, но при этом ты выбрался и остался в живых…
Осин знал, что это только первое ощущение, яркая вспышка после пережитого. Потом навалится усталость от боя, потом прибавится глухое, мрачное чувство одиночества и режущая ненависть к любым громким звукам. Потом (даст Бог!) он будет молча пить водку и вспоминать погибших товарищей — смешливого голубоглазого и до улыбки краснощекого Васю Косатого, обстоятельного, как все «мехи», Серегу Прончика, хмурого, упрямого и немолодого Петра Самойленко, ребят из его экипажа. Похоже, никому не удалось катапультироваться, из двух экипажей — только он один…
Но сначала — счастье! Веселое, безудержное, эгоистичное ликование физиологии. Ты молод, силен, тебе всего лишь двадцать три года, ты в очередной раз выскользнул из холодных лап Костлявой Старухи и собираешься прожить чуть меньше вечности…
Если откровенно, ему порой приходило в голову, что он не умрет, потому что этого просто не может быть. Кто угодно, только не он, с кем угодно, только не с ним! Видел, конечно, смерть рядом, близко, вот — вот, но все равно в нее как — то не верилось, что ли, честно сознавался он сам себе. Два небольших ожога за три года войны — вот и все ранения. Он — умный, лихой, везучий, он — самый молодой командир роты в бригаде, почти полный георгиевский кавалер.
И поэтому с ним ничего не может случиться!
* * *
Прихватив из развалин «кокона» облегченный вариант «калаша» и бэк — аварийку, Женька еще раз глянул на экран навигатора и бодро зашагал на юго — восток, где рассчитывал встретить своих.
Броня у танкистов легкая и удобная, но один существенный недостаток в ней все — таки есть: гравидвижители настолько миниатюрные, что почти никакие. Про аккумуляторы вообще говорить не приходится, автономный запас энергии в танкистской броне — кот наплакал над миской сметаны. Конструкторы посчитали, что основное она должна получать от установки машины, как — то упустив из вида, что машины иногда прекращают существование раньше танкистов. Поэтому о долгих планирующих прыжках, как в пехотной броне, лучше сразу забыть. Заряда в таком режиме хватит на три — четыре часа, потом каюк всей системе, знал сотник по собственному опыту. Еще не факт, что он за три — четыре часа найдет своих.
«Так что энергообеспечение на сберегающий минимум — и пехом, Евгений Батькович, пехом… Сплошным и беспросветным пешкодралом! Ать — два — левой — правой… Соловей — соловей — пташечка, канареечка что-то там поет… — усмехался он. — Ничего — руки — ноги целы, голова на плечах, положенных ей от Бога… Дотопаем!..»
Общесетевая независимая газета «Пионеры
вселенной» № 619 от 7 ноября 2189 г.
Из статьи обозревателя Джона Заворски
«Наши скромные герои!»
«…От лица, не побоюсь этих слов, всех наших граждан мне остается только воскликнуть: „Спасибо, госпожа Президент! Спасибо, уважаемые конгрессмены, спасибо вам, сотрудники министерств, управлений и постоянных комиссий, что несут на своих плечах неподъемную тяжесть войны!“ Я уже не говорю про наши доблестные войска, чьи подвиги на фронтах планет и в открытом космосе войдут в историю, как беспримерное проявление несгибаемого мужества! Пусть наши противники из так называемых Свободных Миров, эти злобствующие конфедераты, эти кочегары войны (кочегар — водитель древнего мобиля на паровой тяге. — Прим. ред.), отрицающие Великую идею объединения, наплодили массу военной техники, пусть им даже удавалось достигать местами временного превосходства сил, но мы — то знаем — войны выигрывает не техника! Войны выигрывают люди, чья стойкость крепче брони!
Что же случилось? Почему мы сегодня в очередной раз говорим о торжестве идеи объединения на принципах демократии и полного общественного согласия?
Случилось то, что давно уже ожидалось. Сегодня утром пресс — центр президентской администрации обнародовал Постановление Конгресса СДШ, одобренное Президентом, о том, что за заслуги в деле защиты демократии и установления общественного согласия всем штрафным подразделениям армий и флотов СДШ, принявшим участие в боевых действиях по 7 ноября 2189 г. включительно, присваивается статус обычных армейско — флотских частей. Особый режим в данных подразделениях отменяется, у личного состава восстанавливаются все гражданские права военнослужащих СДШ.
Согласитесь, дорогие читатели, разве это не гуманный акт, не проявление высшего милосердия? Да, понимаю, по — разному может складываться судьба человека. Да, они, наши скромные герои, когда — то совершили в жизни ошибку, оступились, соскользнули с праведного пути в грязное болото порока. Но это в прошлом, а впереди — новый шанс, новая жизнь, право на которую они заслужили с оружием в руках…
„Пионеры вселенной“ — первопроходцы не только в космосе!»
Проверено и утверждено военной цензурой. Военный цензор 2–го ранга, капитан УОС Мери Пикфорд.
Замечание для редактора:
Отмечаю, что в обращении к Президенту мною удалено неполиткорректное слово «госпожа». Ставлю на вид, что указание на половую принадлежность руководителя нашего государства является одинаково оскорбительным для мужчин, женщин и лиц среднего пола всех видов ориентации. Для особо тупых поясняю: женщины могут усмотреть в этом обращении намек на то, что все равно остаются женщинами, даже добившись высших государственных должностей, а мужчины, в силу своего природного полового шовинизма, наверняка обидятся на подчеркивание факта, что ими руководит женщина, т. е. существо низшее и недалекое. Что же касается лиц среднего пола, то к этой категории следует относиться с особенной корректностью, так как для них является оскорбительным любой намек на сексуальную активность, противоречащую их пристрастиям.
Также отмечаю, что в тексте обозревателя Джона Заворски уже второй раз (!) встречается слово «наплодили». Думаю, это характерное словечко отражает подсознательные тенденции его преувеличенного мужского эго. Сдается мне, мистер Заворски был бы очень доволен, если бы женщины только плодили ему и плодили, а он, со своим свинячьим эго, преобладал бы над ними, словно какой — нибудь древний султан в гареме, где еще не слышали о конструктивной роли феминистических тенденций в развитии женской личности.
Я понимаю, что по смыслу текста данное неполиткорректное слово относится к действиям противника, в отношении которого допускаются все возможные слова, кроме «обозначающих в грубой, непристойной форме мужские — женские половые органы и акты совокупления, а также непреодолимое желание совокупления и определение этого желания в оскорбительной форме» (ст. 9 п. 11 Разъяснения УОС МО «О неразжигании половой розни» от 05.01.85 г.). Поэтому считаю возможным оставить данное слово опять — таки под вопросом, но ставлю на вид.
Предупреждаю — в последний раз!
Докладная записка
директору Службы Президентской Охраны
флот — адмиралу Саре Тонги
от старшего инспектора СПО
подполковника Ляна Хаксли:
Госпожа флот — адмирал!
Считаю необходимым довести до вашего сведения подробности недавнего разговора между зам. директора ССР бригадным генералом Борисом Черновым и майором ССР Теодором Бронски. Разговор шел по коммуникатору и перехвачен и дешифрован нашей службой.
Примечание:
Текст разговора приложен к рапорту в качестве отдельного файла. Буквой «Ч» для краткости обозначен генерал Чернофф, буквой «Б» — майор Бронски.
Текст файла:
(звонок на коммуникатор Черноффа)
Б: Извините, господин генерал, сэр. Это я, Бронский.
Ч: Да, Тед, здравствуйте. Что у вас?
Б: Здравия желаю, господин генерал, сэр! Я все по поводу этого цензора, капитана УОС Мери Пикфорд…
Ч (раздраженно): Что там еще?
Б: Да, в общем, ничего особенного, сэр… На первый взгляд — ничего… Только не нравится мне ее подход к деятельности свободной печати… Эти ее ехидные замечания… Я вот все думаю, нет ли в этом скрытого саботажа, некой попытки опорочить и разложить наши информационные органы…
Ч: Разложить? Вы думаете, это возможно — разложить наши информационные органы еще больше? Хотел бы я лично пожать руку тому, кто решится на этот подвиг! Это, мой дорогой, достойно Геракла, вступающего в Авгиевы конюшни.
Б: Простите, кого, сэр? Я как — то не расслышал, куда вступил упомянутый господин?
Ч (ворчливо): Именно туда, куда обычно вступают! И по самые яйца… Впрочем, не важно… Не делайте на вашем честном лице идиотское выражение, майор, оно и без того… Гм… Я вас не вижу, но и так знаю, что вы сейчас вылупили глаза, как телескопический спутник — шпион на высокой орбите… А что касается Пикфорд — она, эта стареющая лесбиянка, просто стерва по натуре, ничего больше. К сожалению, стервозность пока не объявлена государственным преступлением. А зря, между прочим.
Б: Но, сэр, она пишет, что женщина — существо низшее и недалекое. А поскольку наш президент женщина, не есть ли это…
Ч: Вряд ли, Тед. Похоже, она имеет в виду всех женщин вообще. А тут ей виднее, майор. Мы же с тобой не женщины, судить не можем. (Раскатисто смеется.)
Б (хихикнув и переждав): Да, господин генерал, сэр, именно так… Мне всегда нравился ваш юмор, господин генерал… Только все эти высказывания, как мы обосрались…
Ч (все еще посмеиваясь): Мы? Говорите за себя, Бронский, когда обращаетесь к старшему по званию с подобными обобщениями!
Б: Виноват, сэр! Ее высказывания, как я обосрался… (запинается) Ну, то есть… Ну, не только я, так сказать, и другие младшие по званию, много младших по званию и все…
Ч (подсказывая): Засранцы?
Б (запинаясь): Ну, так сказать, то есть…
Ч (передразнивая): Ну, то есть, так сказать… (со вздохом) Ладно уж, майор, излагайте, как вы умеете. Кстати, я припоминаю, она написала — обкакались…
Б: Нет, сэр! То есть да, сэр! Именно так она написала. Это, с одной стороны… Но с другой, если говорят «обкакались», обычно имеют в виду «обосрались», а это процесс уже куда более глобальный, это поворачивает дело совсем в другом ключе, вы не находите?
Ч (несколько озадаченно): Ага… Гм… Обкакались, обосрались… Глобальней, да, пожалуй, что так… Да вы философ, Тед! Хвалю! Проникновение в самую суть процесса испражнения говорит о том, что вы не лишены определенной созерцательности ума… И что из этого следует?
Б: Ну, так сказать, в общетеоретическом смысле… В смысле войны, сэр…
Ч: Да понял я, понял.
Б: И это восхваление мужества конфедератов…
Ч: Ладно, я же сказал — понял. Можете дальше не расшифровывать вашу глубокую мысль. Обосрались… Ну и что из того? Война, Тед, — это та же политика, а она всегда грешит избытком естественных отправлений на головы малых мира сего. А что касается мужества противника, кто — то когда — то сказал: «Чем доблестней противник, тем больше чести приносит победа». Положение на фронтах действительно сложное, уж вы — то, майор, это должны знать.
Б: Сэр, я не в этом смысле…
Ч: Ладно, Тед. Я вот что скажу про эту цензоршу — пришить ей государственную измену мы всегда успеем, материалов на это уже хватает. Но пусть пока поработает, может, она еще пригодится нам. Нашей службе, я имею в виду.
Б: Я просто думаю, господин генерал, сэр…
Ч: А вы не думайте, Тед! Думать вообще вредно, а вам — просто противопоказано, учтите это. Ваш психоаналитик вам не говорил этого?
Б: Никак нет!
Ч (задумчиво): Значит, скрывает, затаил… Надо бы к нему присмотреться… Как, вы сказали, его зовут?
Б: Сэр?!.. А, понял, это вы опять шутите, господин генерал… Извините, что сразу не догадался…
Ч (со вздохом): Шучу, конечно же, шучу… Впрочем, я всегда знал, что вы не из догадливых.
Б (осторожно): Смею заметить, господин генерал, сэр, наши коллеги из Службы президентской охраны…
Ч (перебивает): Черти в аду им коллеги! Служба президентской охраны, по — моему, занимается всем, кроме охраны самого президента. Нахапали себе полномочий — прожевать не могут. У них уже сейчас штат больше, чем в нашем разведуправлении, а опять добиваются от конгресса новых ассигнований… Даже не напоминайте мне о них, Бронски, не хочу слушать! Я только что пообедал, в конце концов…
Б: Слушаюсь, сэр!
Ч: Объясняю вам, Тед, в первый и последний раз: сейчас, когда надвигаются мирные времена, нашим доблестным штрафподразделениям уже не требуется такое количество пушечного мяса. Поэтому кончайте заниматься фигней и займитесь, наконец, делом! Где отчет по использованью вашим отделением писчебумажных и канцелярских принадлежностей за второе полугодие истекшего года? Займитесь им, наконец!
Б: Слушаюсь, сэр, господин генерал! Но, может…
Ч: Не может, майор!
Б: Слушаюсь, сэр!
Ч: Уверяю вас, Тед, строгая, сбалансированная отчетность важна для общественного согласия ничуть не меньше, чем пристальное наблюдение за умонастроениями.
Б: Не совсем понял, сэр…
Ч (несколько раздраженно): Разумеется!
Все, жду отчет! Вторник, утро, ко мне на стол. Здравия желаю!
(Абонент Ч отсоединился.)
Резолюция:
Ввиду того, что майор Тед Бронски является законспирированным агентом нашей службы, отдельные провокационные высказывания с его стороны нахожу допустимыми и правомерными. Наблюдение за зам. начальника ССР бригадным генералом Черноффым продолжать в рамках запланированных мероприятий. Непременно довести до сведения оперативного состава, задействованного в разработке, что генерал Чернофф пользуется особым доверием Президента, обладает особыми полномочиями конгресса и правом прямого доклада объекту № 1. Поэтому его разработка должна проводиться с особой тщательностью и с соблюдением строжайшей секретности.
Директор СПО, флот — адмирал Сара Тонги.
* * *
Планета Казачок. 8 ноября 2189 г.
Временный полевой лагерь войск СДШ.
07 часов 34 минуты.
Я открываю глаза, вижу над собой серый потолок походного купола и понимаю, что был без сознания.
Как долго? Вот этого пока не мог понять.
Где — то в отдалении слышна обычная фронтовая канонада, но — в безопасном отдалении.
— …Ну вот, подходит, значит, этот доктор ко мне и башкой значительно так кивает — взад — вперед. Ну думаю, плохи мои дела, раз башкой кивает… — неторопливо рассказывает женский голос.
Постепенно я соображаю, что это голос Иглы. Первое, что я услышал.
Вполне мелодичный голосок. Если отдельно от лица.
— Ну вот. Смотрит на меня этот лепила и значительно так говорит: вам, говорит, милочка, никакая косметическая хирургия не поможет, — продолжает Игла. — Увы, говорит, увы, и даже ручонками всплескивает, как будто сожалеет. А сам смотрит на меня, будто уосовец на идейного противника демократии. Вижу, что как женщина я его совершенно не привлекаю. Я бы даже сказала — до полного физиологического отвращения. Ну, не нравлюсь я ему, этому доктору…
— А тебя это удивляет? — ехидно спрашивает голос Кривого.
— Ну еще бы! — не менее язвительно отвечает Игла. — Да это бог с ним, перетопталась бы, не в первый раз вам, мужикам, подавай долговязых красоток с личиком, словно у актриски Доры Дорини, никак не меньше. Мухи, скажу тебе, всегда на то самое липнут, куда же еще… Ладно! Но эта сволочь мне авторитетно так заявляет: «Вам, милочка, не поможет даже геномодифицирование, потому как неизменная костная основа у вас изменена изначально». Во как!
— А ты что? — сочувствует тенорок Компи.
— А что я? Сижу как оплеванная. Поглядываю на него этак кокетливо — жалобно… Думаю — какого черта?!
— Правильно думаешь, — одобряет Компи.
— Ага… Вот, думаю, сволочь! Ты еще тут будешь брезговать, как интендант в столовой для рядовых! Доктор ты или нет? Не видел, что ли, никогда костную патологию, коновал хренов? И еще сильнее кокетничаю, чтоб уж до конца заколбасило, — губки ему бантиком складываю, глазками стреляю, трали — вали…
— Ну, это ты зря, мать…
— Да я понимаю, сама не дура, в зеркало смотрюсь иногда… Только зло взяло! Ах ты паршивец! — думаю. Ну ничего, ничего, будешь мне тут кривляться — я тебе еще и улыбнусь пару раз…
— Не гуманная ты, Игла, — снова раздается где — то рядом голос Кривого. — Сколько я тебя знаю, гуманизма в тебе — ни на грош.
— А мне понадобится, я у тебя займу, — легко парирует Игла. — Это ты у нас гуманист — канализацию вакуумными гранатами прочищать…
Компи сочувственно похохатывает.
Слушая их, я думаю, что неизвестного доктора с его физиологическим неприятием можно понять. Улыбается Игла особенно жутко. Словно Баба — яга, вспоминающая, как столетия назад флиртовала с молодым, бодрым Кощеем. Надо сказать, ротик у нее действительно редкой саблезубой формы. Как говорит сама Игла — пасть всех оттенков цветов, кроме белого. И так, мягко говоря, не красавица, но когда начинает улыбаться — становится еще страшней. Не просто мороз по коже — холодный пот по спине. Губы почти пропадают, оскал наводит на мысли об анатомичке, нос свешивается крючком, глаза неравномерно разъезжаются и прижмуриваются, и вообще ее голова окончательно начинает напоминать яйцо «чужих» в телеужастиках, из которого вот — вот вылупится кровожадный монстр и начнет питаться всеми подряд.
Не повезло девчонке — родиться уродиной. Самое что ни на есть девчоночье горе — родиться абсолютной уродиной. Наверняка нам, мужикам, даже не понять всей его глубины. Она еще молодец, еще хорохорится, ее маска жизнерадостного клоуна «всегда — на — арене» — самая правильная манера поведения. Чтоб окружающие совсем уж не шарахались. Я же говорил — она умная.
Почему хорошим людям так категорически не везет в жизни? Вопрос вопросов, такой же древний, как песнь песней…
— В общем, ласково так ему — может, все — таки можно что — то сделать, доктор? — рассказывает Игла все так же неторопливо. — Думает. Репу чешет. Кивает. Потом аккуратно так говорит — в принципе можно… Если заказать, милочка, специально для вас искусственный костно — керамический протез черепа, изготовить протезы основных костей и начать долгую многоступенчатую пересадку их на место ваших природных — что — то может получиться. Только стоит это, сами понимаете… И называет. А я сижу и не понимаю в упор, потому что такие цифры я слышала, только когда изучала в средней школе «Введение в общую астрономию», раздел третий, там, где про расстояние до удаленных звездных систем. Одно сразу сообразила: останусь в своей рудничной конторе — любоваться мне на опостылевшее отражение в зеркале до конца дней. Потому что, стань я хоть помощником генерального, таких денег мне на Хатанге не заработать до конца жизни… Вот и подписала армейский контракт. Подумала, хоть по выслуге лет накапает приличная медицинская страховка. Тогда можно и пересадку сделать, когда страховка набежит. А дальше — война. Стало не до искусственного черепа, свою бы башку в целости сохранить… Все это я выслушиваю с интересом и только потом пытаюсь сообразить, что же все — таки происходит. Для начала — кто я, где я и зачем родился на белый свет?
С первым вопросом я справляюсь без проблем — имя, фамилия, бывшее звание, даже номер медицинской страховки, приостановленной на время службы в штрафбате, — все в голове, а значит, голова на месте. Третий вопрос — зачем родился на белый свет? — всегда вызывал определенные затруднения, поэтому я решаю отложить его до лучших времен. Оставался вопрос второй — где я? Откуда, например, такая роскошь, как ППК–18 или ППК–28, походно — переносные купола, штрафникам никак не положенные? И вообще, почему я валяюсь на раскладной койке под одеялом в походном куполе, а не где — нибудь в воронке в разбитой броне?
После некоторого внутреннего замешательства в памяти возникает наша разведка боем, как мы напоролись на казачьи танки, как я выкарабкивался из — под земли после ракетных залпов, как получил удар гравиподушкой от своего же «лангуста», взявшегося словно бы ниоткуда. Я отчетливо вспоминаю, с каким жестким хрустом меня вдавило в землю. Будь земля потверже — и броня бы не спасла, а так — просто вмяло…
Жалко, что не успел заметить бортовой номер! Найти бы этих лихих танкистов и поиграть с ними в древнюю народную забаву — башка — об — стену — сопли — вон. Когда — то, еще командиром роты разведки в бригаде «Бешеных», мне доводилось развлекаться подобными играми в офицерских барах. Вот и довыеживался, как хвост на рельсах…
Итак, я — это я, взводный 1–й роты штрафного батальона Сергей Киреев. Не убит, не ранен, прихожу в себя после компрессионной контузии.
Чувствую, как болит спина, ломит где — то внизу позвоночника. Но это привычная боль.
* * *
Несколько месяцев назад, пребывая еще в офицерском звании, я со своей ротой участвовал в секретных экспериментах по телепортации, неудачных экспериментах, как и все, что связано с телепортацией. Не возьмусь объяснить механику экспериментов, подопытные кролики редко претендуют на ученые степени, но суть в том, что нас пытались перебросить в пространстве.
Я — один из немногих, кто уцелел. С тех пор что — то изменилось в организме, это точно. Мускульная сила увеличилась в разы, я с удивлением обнаружил, что обмотать шестидюймовый гвоздь вокруг пальца — не такое уж сложное дело, а полутораметровые штанги поворотных рычагов «утюга» легко выгибаются о колено. Но вот с костями приключилась какая — то беда, время от времени их начинало ломить. Боль накатывала, потом исчезала бесследно, а что это такое — медики не смогли ответить.
Несколько раз мне делали полную сканограмму организма, и врачи каждый раз разводили руками. Мол, все в порядке, никаких патологий не выявлено, вполне здоровый организм, даже на редкость здоровый, на удивление. Конечно, молодой человек, полностью здоровых людей не бывает в принципе, по определению, абсолютное здоровье — это недостижимый эталон, уже нечто божественное, если принять версию, что все мы — по образу и подобию… Но тут, по крайней мере, близко к идеальным нормативам. И сила у вас такая, что словно уже не просто мускульная, как будто в мозгах сняты некие блокировки, и вы сами, собственным желанием, выжимаете из обычных (пусть и тренированных) мускулов рекордные показатели. Задействуете дремлющие резервы организма, другими словами. А вот как это получается — уже никакими словами не объяснить. Видимо, вход в портал подействовал таким странным образом, витийствовали медики.
А то бы я без них не догадался!
Да, интересный случай, глубокомысленно рассуждали они, чрезвычайно нестандартный случай. А мне, на правах интересного случая, оставалось только хмыкать, гыкать и стрелять закурить.
Видя их откровенную растерянность, пусть и маскируемую ученым видом, я даже не стал заикаться про сны. Странные сны, что начали преследовать меня с тех пор.
Это даже не видения, не события, не мысли — какие — то бесконечные цветовые волны, что плескались, как настоящие. Вздымались, переливались и постоянно меняли оттенки. Настоящая музыка, только в цвете и в движении. Не знаю, по — другому объяснить не могу… Только после них оставалось что — то щемящее, словно чувство потери. Как будто в этой цветовой музыке само по себе заключено нечто важное и нужное для меня. А я в очередной раз пялюсь на нее, как баран на раскрашенные ворота, и ничего по сути не понимаю…
Я же говорю — странные сны. Не часто, но случались. Остальные — сны как сны, а эти отличались так остро, что я сам чувствовал их необъяснимую чужеродность.
Почему? Откуда? А может, я — это уже не я? — представлялось мне. Может, все эти ученые фокусы с межпространственными порталами уже изменили меня настолько, что получилось «нечто»? Тогда где тот я, который я, и кто такой я, который не я… И так далее, шажок за шажком в сторону прогрессирующей шизофрении.
Нет, я все — таки не давал сильно разгуляться собственному «я — не я». Подобные мысли нужно пресекать сразу, под корень, уничтожать без намека на жалость, как топ — модель — случайную беременность. Иначе сбрендишь, а это дорога в один конец, без обратных билетов. Та же война это наглядно доказывает, куда уж больше…
«Если весь мир дружно сходит с ума, это не значит, что нужно обязательно следовать его примеру», — говаривал, помнится, Цезарь…
В штрафбате, понятно, стало не до обследований. Боль можно было терпеть, и накатывала она не так уж часто, пройдет, как волна, и схлынет. Привык. Притерпелся. Да и сны — это всего лишь сны…
* * *
— Ну вот, а в армии — это уже другая история, — все еще рассказывала Игла. — Нет, служила нормально до поры до времени… Только откуда я могла знать, что новый зам. командира бригады по УОС полковник Алоиза Терч не просто лесбиянка, а еще и испытывает сексуальное влечение к уродам. Сама, между прочим, такая старая жаба — без слез не взглянешь! А туда же: «Вы понимаете, милочка моя, я вас могу с говном съесть и мне за это ничего не будет…» — шепеляво передразнила Игла.
— А ты что?
— Да ничего! Говно, говорю, без меня жрите! Я, говорю, не любительница такой гастрономии, тем более в качестве приправы к основному блюду… Нет, был бы мужик — я бы отбрыкалась, конечно, а с этой воинственной мастурбаторшей даже комбриг не решался связываться… А она лезет! Прет, как танк! Ну и пришлось… куснуть!
Эту историю — как старший сержант Игла оказалась в штрафбате — я уже слышал.
Зубки у нее, может, и не самые эстетичные, на рекламу модного зубного геля никак не годятся, зато острые. В этом любвеобильная полковничиха убедилась сразу, когда Игла «куснула». Другими словами, отхватила ей половину носа, как бритвой срезала. Дальше понятно — крик, шум, кровища ручьем, полковничиха ревет, как слизнехвостый трубач с Хатанги, кричит: «Отдай нос, стерва! Отдавай быстрей, пока не поздно пришить!» А как тут отдашь, если Игла его мало что откусила, еще и проглотила сгоряча?
Дальше — караул, арест, трибунал. Полковничиха была баба влиятельная, и уосовцы повернули дело хитрым образом — пришили нашей красавице ни много ни мало — покушение на людоедство. Редкое обвинение! А то, что людоедство планировалось в отношении старшего по званию, по мнению трибунала, существенно усугубило вину. На полном серьезе!
— Сознайся, Игла, все — таки хотела схарчить полковницу? — часто подкалывали наши штрафные орлы. — Небось хотела, надкусила, а потом передумала. Невкусная оказалась, перепрелая…
Маразм, конечно. Я имею в виду приговор трибунала, а не дальнейшие шуточки на эту тему. К солдатскому юмору как раз нет вопросов, он крепкий, простой и незатейливый, как табуретка. А вот тонкий юмор уосовских трибуналов давно уже не смешит, а пугает…
Игла права, будь замкомбрига мужчиной, ничего бы ей не было, наоборот — оправданная оборона при сексуальной агрессии. Но тронуть высокопоставленную лесбиянку — никак нельзя, никаким образом, этим бабам почему — то разрешается все. Странный все — таки перекос: если мужчина больше секунды смотрит на женщину — значит, маньяк и эротоман, а если лесбиянка агрессивна, как бацилла чумы, — это в порядке вещей, она просто борется за свои права. Попранные, видимо, матушкой — природой, придумавшей неполиткорректное, двуполое размножение.
Если это называется демократией, то я, наверное, что — то не понимаю в этой жизни. Или это особый гомосексуальный вариант демократии? Тогда кто мы сами? — неторопливо размышлял я. Интересная мысль! Вообще, интересные мысли приходят в голову после очередной контузии, отметил я.
«Главное — нестандартный подход!» — как сказал менеджер среднего звена перед офисом конкурентов, заворачивая бомбу в пакет для ланча.
Это даже не анекдот. Скорее, наглядный пример из учебника эффективного менеджмента…
* * *
Определившись таким образом в общетеоретическом смысле, я поднял голову и осмотрелся. Обнаружил, что вокруг меня действительно блекло — защитная ткань походного купола, пропускающая свет, но задерживающая всякие вредные излучения — облучения и химические воздействия. Рядом — еще три раскладушки. На одной из них восседает Игла, сложив ноги по — турецки. Напротив нее развалился Компи, покуривает что — то вонючее и пускает дым в потолок. Потолок из «умной» предохранительной ткани живо реагирует на его дым, впитывая его без остатка и темнея от соприкосновения с «составляющими веществами».
Компи это явно нравится, то — то он старается во всю силу легких. Молодежь!
Вадик Кривой возится в углу с коробочкой мини — генератора. Так увлеченно ковыряет его виброножом, что на месте генератора я бы уже сдался на рекламацию.
Вибронож, предназначенный для хвата бронеперчатки, выглядит в обычных человеческих руках почти как меч. Он, между прочим, тяжелый, зараза. В броне с мускульными усилителями этого не чувствуешь, а голыми ручками — поди потаскай. Но Кривой управлялся с ним достаточно ловко. Специалист! По ножам, не по генераторам…
Да, все трое — без брони, без оружия, в обычных серых робах. Трое плюс я, значит, в куполе четверо… Все правильно, ППК–18 рассчитан на четыре койко — места. Предназначен «для полного отдыха в местах поражения оружием длительного воздействия». Другими словами, насрав вокруг себя химией, радиацией, замусорив атмосферу остаточными излучениями и выбросами, покорежив волновую структуру среды и подпустив пригоршню — другую смертельных вирусов, сядь, товарищ, и отдохни в ППК…
Все правильно, почти идиллическая картина «полного отдыха», отметил я. Тишь, гладь, благодать, бойцы вспоминают минувшие дни… Остается выяснить — где мы находимся и как здесь очутились?
— Господа, кто — нибудь скажет командиру, в чем смысл жизни? — спросил я.
Сам почувствовал, голос прозвучал хрипло, словно ворона каркнула.
— Ага, Кир очнулся! — обрадовалась Игла.
— Точно очнулся. Уже острить начал, — подтвердил, не оборачиваясь, Кривой. — Так сразу подавай ему смысл жизни, а может, и доппаек по нормам полевых операций.
— Нет, на доппаек я не претендую, не до такой степени, — отверг я. — Смысла жизни вполне достаточно… А что это было, граждане штрафники?
Не слишком понятно спросил, но меня поняли.
Игла, гуманно сдерживая саблезубую улыбку, рассказала, что «лангусты», эти гады морские, рванулись в бой с казачьими «батырами» прямо через позиции батальона. Позиции, правда, у батальона были шаткие, скорее наблюдалось глубокомысленное топтание на месте, но это не помешало танкистам разметать нашу пехоту, как сухую листву. Точнее, сначала нас накрыло залпами казачьих «батыров», а уж потом добавили в спину «свои», пройдя по головам бодрым галопом.
Диц потом долго и нудно переругивался с полковником, командиром танкистов, с удовольствием рассказывала Игла. А тот во весь голос обзывал нашего комбата мудаком и даже всякими нехорошими словами. Доказывал, что мы вообще не должны были находиться в этом квадрате, а должны были находиться в другом квадрате, а этот квадрат якобы заранее был запланирован для танковой атаки. И то, что батальон выперся между их танками и противником, — совсем не вина танкистов, которым было приказано «только вперед!». Мол, приказ командира — закон для подчиненного, у них, танкистов, всегда так, не то что в гребаной пехоте, которая вечно путается под тягловыми подушками…
Словом, после блестящей победы над батальоном «лангусты» тут же получили по рогам от «батыров», уткнулись в автоматические линии обороны, потеряли несколько танков и на этом «только вперед!» закончилось. А растрепанный «Мститель» отвели назад для перезаправки брони и перезарядки боекомплекта. «Все, как всегда, как обычно, — подытожила Игла, — бардак был, есть и будет. Наше победоносное наступление на укрепрайон казаков развивается сразу в двух направлениях: сначала — туда, а потом — обратно. Зато — в единственно правильном русле, этого не отнять», — ехидничала она.
— Понятно. И сколько времени прошло, как меня долбануло? — поинтересовался я.
— Больше суток. Мы тебе успокаивающее вкатили, вот ты и дрых, как сурок, — ответил Вадик. Он, наконец, отцепился от генератора и критически осматривал его с разных сторон, поигрывая виброножом, как рыцарь средневековья любимым мечом. — После компрессионного удара глубокий сон — самое милое дело, по себе знаю. Хотели тебя в санпункт, но потом решили — чего тебе там валяться. Датчики брони показывают, что все в порядке, опасных повреждений нет, решили — перележишь. Правда, Компи замучился тебя из брони выковыривать, не открывается, зараза, хоть тресни, хорошие у тебя блокировки… Нет, ну почему эта скотина не работает, никак не могу понять… — это уже не мне, это генератору.
— А ты включить не пробовал? Вдруг поможет? — хмыкнула Игла.
— Да что ты говоришь, ненаглядная моя! — раздраженно отозвался Вадик. — Кривой, по — твоему, полный идиот, Кривой первый год замужем, Кривой не знает, как генераторы активируются…
— Дело говорю. Это старая модель, у нее нет теплового активатора. Там, внизу, кнопочка такая утоплена, всего — то…
— Так что ж ты раньше, зубастая наша…
— Точно, точно, командир! — подтвердил мне Компи. — Пришлось с твоей броней повозиться, я даже не ожидал… Я, значит, захожу сначала через портал шлема, как положено. Ну, как положено, оно же, понятное дело, не работает, оно же всегда так — когда нужно, то не работает. Ну, думаю, через задний проход надежнее… Ну, я тогда сунулся через ножной портал, подключился своей системой, зацепился вроде, хотя чувствую, вот — вот выкинет. Нет, думаю, шалишь, думаю, надо зацепиться по аналогии, если по аналогии удержаться — можно команды сдублировать по второму линейному ряду — Ну вот, а если по второму ряду зацепиться командером за центральный ствол…
По натуре Компи не говорун, как собеседник он скорее косноязычен до запинания, беканья и меканья. Но когда дело доходит до системного программирования — откуда что берется. Начинает безжалостно грузить мелкими, понятными только ему подробностями. Если его не остановить — это надолго, практически навсегда.
Мальчишка, в сущности. Настолько увлеченный мальчишка, что искренне не понимает, как можно думать о чем — то, кроме всех этих порталов, заходов, коммандеров, линейных — нелинейных и прочей компи — символики. Говорят, он один из лучших системщиков, даже не понятно, почему он попал в обычный штрафбат, а не в какую — нибудь спецчасть.
Плюс ко всему, он хороший солдат, так же по — мальчишески лихой и отчаянный. Для него война, похоже, все та же компьютерная игра.
Индивидуальную броню действительно непросто открыть со стороны. Если человек еще жив и находится без сознания, она, как верный пес, защищает своего хозяина до хрипоты. В санпунктах для вскрытия брони предусмотрены специальные депрограмматоры, но в полевых условиях…
— Ну вот, зацепился я, значит, за центральный ствол. Тут вроде бы надо поднажать, взламывать напрямую, но я — то знаю — если взламывать напрямую…
— Понятно! — оборвал его я. — Ясно как день — напрямую не надо, на кривую всегда круглее… И что все — таки происходит вокруг? Может мне кто — нибудь внятно объяснить, почему в этом лучшем из миров все перевернулось с ног на голову?
— А ты встань с головы на ноги, оно, глядишь, и вернется, — посоветовал Вадик. — Все просто, однако…
Мне или генератору? Кнопочка нашлась, агрегат включился, шкала загорелась, и он глубокомысленно чесал затылок длинной рукоятью виброножа. Я бы добавил, что вид у него был слегка смущенный, но Кривой и смущение — как — то не сочетается.
— Остряк! — сказал я. — Звезда эстрады! Так откуда ППК, кровати, одеяла и прочая роскошь быта?
— Да, командир, ты действительно пропустил самое интересное… — протянула Игла.
Я с удивлением (на этот раз — искренним) узнал, что мы теперь больше не штрафники, а полноправная войсковая часть со всеми вытекающими. О чем было специальное постановление конгресса, обнародованное во всех войсках и так далее и тому подобное, сообщила Игла. Так что от таких новостей «оводы» совсем прибалдели, беспомощно разводят руками и обращаются на «вы» даже к Пентюху. «Какого лешего вы, Пентюх, застряли между камнями. А гравидвижители брони, по — вашему, должен активировать хрен собачий?» — передразнила она кого — то. И тут же добавила не без злорадства, что особенно ошизел от случившегося комбат Диц, бродит по лагерю с потерянными глазами разорившегося в одну ночь миллиардера и ругается в небо, словно депутат слета атеистов. Словом, здесь теперь тоже бардак, что приятно…
— Да, еще одна хорошая новость, — вдруг перебила Игла сама себя. — Градника раздавил МП — танк.
— Отлично! Мы за него отомстим! — торжественно пообещал я.
Иногда бородатые анекдоты приходятся удивительно кстати.
— К сожалению, не до конца задавил, — вздохнула Игла. — Остался жив и прохлаждается в полевом госпитале. Я тут встретила одну землячку с Хатанги, она сейчас там служит, так она рассказала, наш ротный уже успел надоесть всему персоналу, как чирей на заднице. Говорит, что рвется в бой, но при этом настаивает на полном обследовании организма, что переносит процесс его выписки на неопределенный срок. Остается надеяться, что медбратья и сестры долечат его хотя бы до хронического поноса. Я тут поговорила с землячкой…
— Ты, Игла, лучше расскажи Киру, как ты его из — под танка вытащила, — перебил ее Вадик. — Нет, правда, командир, если бы не она — была бы тебе амба с крышкой. Это я точно говорю! Я издалека видел — первый танк тебя только слегка зацепил, отбросил, а второй за ним точно бы расплющил всмятку. Ты там ошалел от контузии, скребешься по земле, как крот по асфальту, а «лангуст» стабилизаторы растопырил, прожектора выпучил, шарашит залпами в белый свет, как в копеечку, и прет прямо на тебя. Вообще не думает сворачивать, ни хрена не видит от своих залпов! Ну все, думаю, кердык командиру! Скатаем в рулон и похороним с почестями… А тут — Игла! Непонятно откуда выпрыгнула — как схватит тебя за загривок, как потащит! Прямо как кошка котенка… Так, красавица?
— Да ну тебя! Скажешь тоже… — Игла почему — то смутилась, даже отвернулась, встряхнув жесткими, коротко стриженными волосами цвета и привлекательности колючей проволоки.
Нервное, быстрое, какое — то очень женское движение, отметил я.
— Что есть, то и говорю, — сообщил Кривой.
— А ты говори поменьше, — посоветовала она. — Умные люди скрывают за словами мысли, а все остальные — их отсутствие. Знаешь такую поговорку?
Я подумал, что когда Игла поворачивается спиной, вполне можно представить, что она — женщина… Нет, к ее уродству привыкаешь, конечно. К уродству окружающих вообще привыкаешь на удивление быстро. Но до конца все — таки нельзя привыкнуть, не получается, вот в чем дело…
— Я другую знаю, — проворчал Вадик. — Чья бы корова мычала…
— Старо и не остроумно!
— Ну, извините! Мы люди простые, темные, солдатня. Нам все больше не до остроумных дискуссий, нам бы задницу унести за линию обороны, а там — и дерьмо повидлом… — ерничал Вадик.
— Надо же, какая ароматная точка зрения! — поморщилась Игла.
— Как? Как? — переспросил Компи, прекратив запугивать табаком «умную» ткань.
— Какое повидло?
— Господи, еще один… — вздохнула она.
— А чего я? Я — не к тому, мне просто жрать хочется…
— Тебе всегда жрать хочется!
— А у меня организм молодой, растущий. Мне надо.
— Сказала бы я, что тебе надо… Чтоб не перерос!
Обычный, легкий, ни к чему не обязывающий треп. Все — таки здорово, что я здесь, что мы здесь, что мы выбрались…
Вытащили меня ребята!
Теперь ситуация до конца прояснилась. «А у нас на чердачке — все по полочкам!» — как сказал маньяк — расчленитель, заволакивая наверх очередную жертву.
Великий стратег Диц, как и следовало ожидать, ухитрился загнать батальон под свои же танки. Свершение бравое, но на «Орден Мужества» никак не тянет, скорее на «медаль дурака». Жалко, что такой знак отличия не предусмотрен, сразу, навскидку — куча кандидатур… Игла выдернула меня из — под «лангуста» и теперь смущается. «Значит, она спасла мне жизнь!» — мысленно подытожил я. Вот ее могли бы наградить за спасение взводного командира, только штрафникам наград не положено…
Надо бы сказать ей что — то хорошее, хоть как — то поблагодарить… Только бы не смутить окончательно…
Тут я вспомнил, что мы больше не штрафники. Сначала, когда услышал, просто не понял, не дошло, новость оказалась настолько громадной, что я ее даже не осознал… И только теперь до меня стало доходить.
А ведь это меняет дело! Это в корне меняет дело…
Сигнал тревоги запиликал откуда — то сверху так неожиданно, что я вздрогнул. Забыл уже, что во всех ППК есть внутренние динамики. Специально подобранные частоты — вроде бы не громко кликает, а словно по черепу ржавой пилой. Только что мертвого не поднимет.
Сигнал был непрерывным — «Подъем! Общее построение!» — именно так, насколько я помню…
Эти соображения мелькнули где — то на заднем плане, а тело уже соскочило с койки, уже готово нырнуть в броню. Рефлексы старого солдата — все — таки сильная штука. Сначала я вспрыгнул на ноги и только потом подумал — а смогу ли встать, а как сам, а как голова…
Нормально голова! Главное — на плечах!
Кривой, Игла и Компи тоже вскочили, сбрасывая робы. Тревога!
— Взводный, броня в тамбуре, твоя — вторая от входа, оружие в креплениях, боезаряд полный! — бросила мне Игла.
— Есть, понял!
— Как ты? — успела спросить она.
— Ничего. Хорошо. Нормально.
Сигнал тревоги не умолкал, почти физически подталкивая в броню…
«Доверия друг к другу — вот чего сильно не хватает в человеческих отношениях!» — как приговаривал инквизитор, прилаживая на дыбу очередного подследственного.
Это тоже не анекдот. Иллюстрация к истории цивилизации.
Планета Казачок. 8 ноября 2189 г.
Временный полевой лагерь войск СДШ.
08 часов 14 минут.
Строй батальона был развернут сразу за шеренгами ППК. Нас выстроили поротно и повзводно в колонну по три. Перед строем строго выставился комбат Диц. У него за спиной — замкомбата Олаф Рагерборд и еще пара старших офицеров. В строю — больше четырехсот человек. Не такие уж большие потери по сравнению с предыдущими высадками, меньше 20 %.
Конечно, «небольшие потери» — терминология для тех, кто остался жив. Погибшие наверняка имеют свое, особое мнение по этому поводу. «Самая большая война в истории человечества — это та, на которой тебя убили», — как заметили еще в древности.
Стоим.
Холмистая, открытая всем ветрам равнина, светло — синее небо над головой, строй пехоты в щербатой, побитой броне с пятнами от излучателей и подпалинами термоударов.
Строиться в три шеренги на чужой планете, под синим высоким небом — в этом есть нечто вызывающее, вдруг представилось мне. И небо словно бы принимает вызов, словно хмурится красными угрожающими бликами, похожими на размытые кровавые полосы в вышине.
Нет, на самом деле, словно красные полосы бегут по небу… Что за чертовщина? Мерещится?
Глянешь — бегут, еще раз глянешь — вроде пропали… Обычное небо, где вместо облаков проплывают серые нити дымов…
«Надо же, как меня по башке — то звездануло!» — немедленно решил я. Уже красные полосы в небе мерещатся. А там, глядишь, и кровавые мальчики перед глазами оторвут зажигательного гопака, и, смотреть дальше, воздвигнется над горизонтом исполинская фигура какого — нибудь местного божества из древних, дочеловеческих времен. Грянет голосом грома что — нибудь угрожающее типа: «Ешкин корень разъедрит две коряги туды в качель!» И все сразу поймут и прочувствуют на себе, что до этого были цветочки, а ягодки — только — только начинаются. Всем кердык — и вашим, и нашим…
Вот какая чепуха лезет в голову. Может, пригодится для диагноза?
Обязательно надо показаться медикам, мысленно подытожил я. Теперь, когда мед — страховка вернулась вместе с изобилием гражданских прав, просто глупо рассматривать кровь на небе и ждать божественного откровения без вмешательства мозговой терапии.
Небу плевать, конечно. С его высоты любой наш вызов выглядит бессмысленным копошением. Но это уже обратная сторона медали. Или, допустим, «Ордена Мужества»…
— Солдаты! Граждане Соединенных Штатов! — ораторствовал Диц. — Да, теперь я уже могу назвать вас солдатами, могу назвать вас полноправными гражданами Соединенных Демократических Штатов, могу…
Тут комбат запнулся и значительно замолчал. Я понял это так, что мочь — то он может, но ведь как не хочется! Такую сволочь — и сразу в граждане! И куда мы катимся, господа?
Только за спиной у него капитан Олаф Рагерборд, око всесильного Управления Общественного Согласия. Внимательно слушает и не любит майора прямо в спину. Это над личным составом можно издеваться, как над мухой, влипшей в варенье, а над новым политическим курсом правительства — поди попробуй. Лучше поддержать добровольно. Во избежание.
— Солдаты! — пересилил себя Диц. — От имени и по поручению командования я должен поздравить вас с восстановлением в гражданских правах. Хочу сразу сказать, что гражданские права дают гражданину не только права, но и налагают на него целый ряд обязанностей…
Диц говорил еще долго, тщательно муссируя тему прав и обязанностей, потому что всякая сволочь… отставить! — всякие граждане не всегда понимают, что прав без обязанностей не бывает, а уж что касается говноедов… отставить! — солдат демократии, то они тем более должны сознавать свой долг! В тот час, когда наше государство не щадя сил сражается с коварным противником…
И все в том же духе. Еще на четверть часа. В речи комбата прослеживался откровенный скепсис в отношении новоиспеченных солдат демократии (говноедов). Даже голос звучал не слишком уверенно, словно он, Диц, мучительно и безнадежно пытался понять — за что же этой свинской сволочи такое неожиданное счастье, как гражданские права? Впрочем, скоро его раскатистый баритон обрел былую силу и мощь. Зыбкая тема гражданских прав — обязанностей была пережевана, и речь пошла о том, что перед батальоном поставлена новая боевая задача — развивать наступление на 4–й укрепрайон казаков с направления северо — восток. Приказ командования — ни шагу назад, а если какая — нибудь свинья собачья (хоть и с гражданскими правами!) этот шаг сделает, то на это у него, майора, имеются специальные полномочия от командования. Приказ батальону — пробиться к дальнобойным лазерным батареям любой ценой! Любой!
«Словом, диспозиция не изменилась: кто — то идет вперед, а кто — то подталкивает в спину особыми полномочиями», — рассудил я. С точки зрения Дица, все как в доброе старое время. Оно, доброе и старое, для него еще только закончилось, а ностальгия уже тут как тут, понимал я.
После комбата слово на импровизированном митинге взял капитан Рагерборд. Его поздравление было короче, но гораздо душевнее. Правда, от патетики замкомбата все — таки не удержался:
— Солдаты, граждане, товарищи по оружию! Я надеюсь на вас! Надеюсь, что гордое имя нашего батальона, наш символ чести, славы и доблести перед лицом любого противника останется все таким же незапятнанным, все таким же гордым, все таким же символом чести и славы несгибаемых борцов за демократию и общественное согласие! Не уроним же нашу воинскую честь, не посрамим оказанного нам доверия президента и конгресса, пронесем наше славное имя, не запятнав его, как и прежде! — громогласно заключил он.
По строю пробежал чуть заметный ропот одобрения, но, думаю, относился он скорее к форме изложения, чем к его содержанию.
— Эко завернул, однако… — чуть слышно восхитился у меня за спиной Кривой. — Бульдозером не разгребешь. Я, к примеру, ничего не понял. Зато — красиво!
— Витийство бесовское — суть искушения и соблазн еси, — мстительно прошипел Пастырь.
«Завернул!» — мысленно согласился я. Нечто подобное мне уже приходилось слышать. Правда, обычно говорилось «знамя», а не «имя», но знамя — то как раз штрафникам не положено. Бывшим штрафникам. Но пока без знамени.
— Баталь — он! Равняйсь! Смир — но! — скомандовал капитан Рагерборд. — Господин майор, сэр, батальон «Мститель» готов к выполнению боевой задачи! — по — уставному доложил он.
— Вольно! Ведите личный состав, капитан! — разрешил Диц почти спокойным голосом.
«Мой рецепт оздоровления общества — категорическое сокращение поголовья!» — как сказал палач, заканчивая точить топор.
Что — то меня последнее время потянуло на исторические анекдоты. Ох, чувствую, не к добру это.
Тогда — к чему?
