11

Бо Кэтлетт предпочитал менять наряды по два-три раза в день: он просто не мог ходить в одной и той же одежде. Меньше чем через два часа ему предстояло поужинать с друзьями в «Матеосе», что в Вествуде, поэтому в аэропорт он поехал «при параде».

И вот сейчас, в двубортном, сизого цвета с мягкими лацканами костюме от Армани, он сидел в зале ожидания авиакомпании «Дельта» прямо напротив ворот, через которые должен был выйти наркокурьер, вылетевший сюда из Майами через Атланту. На Кэтлетте была светло-голубая сорочка с жемчужно-серым галстуком и жемчужными запонками, светло-голубые носки и начищенные до зеркального блеска темно-коричневые мокасины «Коул-Хаан». Мокасины соответствовали по цвету стоящему рядом на сиденье «дипломату». На «дипломат» был небрежно брошен билет «Дельты» с посадочным талоном, чтобы никто не мог заподозрить, что Кэтлетт находится здесь совсем по другой причине. Чтобы не заподозрил никто, а в частности, люди, знававшие его раньше. Или вот этот развязный молодой человек в клетчатой шерстяной рубашке поверх белой футболки, джинсах и черных кроссовках «Найк»…

Кэтлетт любил наблюдать за проходившими мимо людьми и размышлять, потратили ли они хоть две секунды на то, чтобы обдумать, что наденут, или наугад схватили одежду со стула или из шкафа. Он практически безошибочно определял тех, кто задумывается над своим внешним видом, хотя эти люди не всегда были хорошо одеты.

Молодой парень в джинсах и выпущенной клетчатой рубахе явно продумал свой наряд. Он дружелюбно поздоровался с девушками за стойкой, и те ответили так, будто хорошо его знали.

Интересно, Медведь это заметил?

Медведь мелькнул всего один раз, как бы доложил о прибытии. Сегодня он был в красно-зеленой гавайской рубашке и с маленькой дочуркой.

Девяносто девять процентов людей, живущих в Лос-Анджелесе, не умеют одеваться – или им наплевать на собственную внешность. Никто не повязывает галстук. Надевают сорочку с расстегнутым воротом и костюм. Или, еще лучше, застегивают верхнюю пуговицу на сорочке, как будто их только что выпустили из резервации. Ронни Уингейт, который тоже не умел красиво одеваться, как-то сказал: «Зачем повязывать галстук, если можно этого не делать?» Как будто отказ от галстука – это какое-то достижение. Кэтлетт однажды ответил Ронни:

«Я одевался так же, как ты, когда был пацаном и ни в чем не разбирался». Он жил тогда в лагерях для наемных рабочих, постоянно кочевал из Флориды в Техас, потом переехал в Колорадо и Мичиган, а уже после – в Калифорнию. Вся семья занималась рабским трудом и носила обноски.

«А знаешь, что изменило мою жизнь в корне? – спросил он у Ронни Уингейта. – В четырнадцать лет я узнал, что я частично черный». – «Негр?» – переспросил Ронни. «Черный. А если ты хотя бы чуточку черный, значит, ты черный целиком».

Фотографию он увидел, когда поехал с матерью и тремя сестрами из Бейкерсфилда в Бенсон, штат Аризона, навестить умирающую бабушку. Она достала альбом со старыми снимками. На двух первых коричневатых отпечатках были запечатлены ее собственные бабушка и дедушка. Индианка в накидке. (Ему говорили, что в его жилах течет кровь апачей из Уорм-Спрингс, так что фотография этой толстой бабы в одеяле удивления не вызвала.) Зато следующая фотография перевернула его жизнь. На ней был запечатлен негр, да не просто негр. Этот негр был со шпагой и сержантскими нашивками на форме. Кавалерист, прослужил в армии двадцать четыре года, участвовал в Гражданской войне, когда ему было пятнадцать лет, и был ранен под местечком Хани-Спрингс в Миссури. И подпись под фотографией: «Сержант 10-го кавалерийского полка Бо Кэтлетт, Форт Хуачука, территория Аризоны, 16 июня 1887 г.».

И чуть ниже: «От К. С. Флая».

Он попросил взять фотографию себе, и бабушка разрешила.

«Наверное, все дело было в шпаге, – сказал Кэтлетт Ронни. – Я думал о ней целый год, пока мне самому не исполнилось пятнадцать. Понимаешь важность того, что я тебе рассказываю? Я сменил имя с Антонио на Бо, навсегда покинул лагеря и отправился в Детройт, чтобы узнать, каково это – быть черным».

А придурок Ронни так ничегошеньки и не понял…

Кэтлетт заметил Медведя в его гавайской рубашке, он нес свою прелестную трехлетнюю дочурку на руках, она лизала мороженое и пачкала им рубашку папы. Медведь посмотрел в сторону Бо, потом на парня в шерстяной рубашке, потом снова на Кэтлетта и принялся вытирать дочке рот бумажной салфеткой, играя роль туповатого и неповоротливого, но крайне заботливого отца.

По трансляции передали, что самолет из Атланты приземлился и через несколько минут пассажиры выйдут в зал.

Кэтлетт уже обдумал план действий. Ему сообщили, что курьером на этот раз будет колумбийский пижон, которого он однажды уже видел и которого звали Йайо. Он ничем не отличался от других колумбийских пижонов, которых встречал Бо, кроме как своими размерами. Веса в нем было не более ста тридцати фунтов. Все колумбийцы когда-то посмотрели фильм «Лицо со шрамом» и все сразу же превратились в Аль Пачино, исполняющего роль Тони Монтаны. Только они не знали, как действовать, и поэтому в качестве модели поведения выбрали надоедливую показную крутость. Мысли Кэтлетта вдруг перескочили на парня, которого он видел за столом Гарри Зимма. Этот Чили Палмер, который ходит в застегнутой до горла кожаной куртке, который совсем не похож на продюсера, да и говорит не как продюсер… В общем, этот парень полон дерьма. Чили Палмер вполне мог быть наркокурьером, только он гораздо крупнее любого колумбийца, да и смотрит на тебя по-другому. Не слишком старается выглядеть крутым, разговаривает тихо, но по делу и не терпит возражений. Кэтлетт подумал, а как бы повел себя этот мистер Чили Палмер, если бы перед ним сидел Медведь, как бы Чили посмотрел на него…

Медведь с дочкой уже стояли в толпе встречающих. Пассажиры показались на трапе. Договоренность была такой, что Йайо будет держать в руке билет с прикрепленным багажным талоном. Он положит его на крышку урны для мусора и, не задерживаясь, уйдет. К урне подойдет Медведь с дочкой, возьмет билет и направится к выдаче багажа. Но сейчас все нужно было изменить…

А Йайо уже пробирался сквозь толпу. Кэтлетт видел, как расступались люди, чтобы пропустить этого невоспитанного сборщика бобов, который ведет себя так, будто впервые в жизни оказался в аэропорту. Вот кого он напомнил Кэтлетту – наемного сельскохозяйственного работника, вырядившегося по случаю субботы в чистую накрахмаленную рубашку и штаны цвета хаки на несколько размеров больше нужного. Что еще можно ожидать от невоспитанного мужлана? А взгляд очень неприветливый…

– Ничего не говори, отвернись и сделай вид, что ждешь человека, который должен тебя встретить, – велел Кэтлетт, когда Йайо подошел к нему.

– Ты че говоришь, твою мать? – Йайо жестко выговаривал каждое слово, совсем как Тони Монтана. – Меня здесь никто не знает, так че с того? Давай чемодан сюда.

– В чемодане ничего нет. Теперь повернись и смотри внимательно. За тобой следят. Мужчина в синей шерстяной рубашке справа… Да не там, придурок.

Кэтлетт наклонился вперед и положил руки на колени, теперь он видел только свободные штаны цвета хаки, потому что курьер заслонил от него парня в шерстяной рубашке.

– Вон тот тип – федеральный агент, скорее всего из агентства по борьбе с наркотиками. Видишь бугор на его ноге? Сообразил, что это такое? Что-то привязано к его лодыжке. Очевидно, запасной пистолет. Эй, да не пяль ты на него глаза.

Перед такими поездками всегда следует принять лекарство от давления.

– Итак, ты знаешь, что он здесь, а теперь забудь о нем. Сделай вид, что понять не можешь, куда подевались родственники, которые должны были тебя встречать. Я поднимаюсь и ухожу в коктейльный зал. Как только я уйду, садись на мое место. Задницей почувствуешь ключ от камеры хранения, где лежат твои деньги. Но не несись туда сразу же, осмотрись, понимаешь? Ты ведь не хочешь, чтобы за тобой следили парни с буграми на лодыжках. Не торопись, перекуси. Ты хоть понимаешь, что я говорю?

Йайо едва заметно повернул голову:

– Ты должен был передать мне деньги из рук в руки.

Кэтлетт поднялся, одернул сизый пиджак, пригладил мягкий лацкан.

– Постарайся не волноваться, Йеху. – Он взял билет и дипломат. – Если бы я сейчас отдал тебе чемодан, полный денег, мы бы уже были в наручниках и даже понять не успели бы, что произошло. Сделай все в точности так, как я тебе сказал, и счастливого полета домой. Или как вы там говорите, vaya con Dios, твою мать.

В пункте выдачи багажа Кэтлетт встал немножко в стороне от Медведя, который сверял номер на талоне с номерами крутящихся на карусели сумок, чтобы понять, в которой из них находятся десять килограммов кокаина. Цена в этом месяце остановилась на семнадцати тысячах за килограмм, и в камере хранения лежали сто семьдесят тысяч плюс килограмм продукта, который они возвращали, так как он был разбавлен настолько, что превратился в детское питание. Никаких проблем не возникнет, если Йайо будет вести себя осторожно и осмотрит окрестности, прежде чем открывать ячейку. Основная беда такого бизнеса заключается в необходимости полагаться на других, здесь нельзя сделать все самому. Насколько Кэтлетт понимал киноиндустрию, там дела обстоят примерно так же. Правда, в кино можно было не опасаться, что кто-нибудь, спасая собственную задницу, продастся с потрохами и начнет давать показания против тебя в суде. Тебя могут трахнуть всеми способами, но никто не пошлет тебя в тюрьму, если ты облажаешься. Вместо того чтобы ходить по краю пропасти, поставляя наркотики тупым кинозвездам, можно занять такой пост, что сам будешь нанимать нужных тебе людей и приказывать им или выгонять, если они тебя не устроят. Какой смысл жить в Лос-Анджелесе и не заниматься кино? Главное – занять местечко повыше.

Медведь вернулся от карусели. На одной руке – дочка, в другой – клетчатый чемодан «Блэк Уотч». Кэтлетт двинулся следом за ним – пройдя по туннелю, они оказались в одном из посадочных залов ожидания.

– Привет, Бо, – поздоровалась девочка с подошедшим к ним Кэтлеттом.

– Здравствуй, Фарра, здравствуй, лапушка, – с улыбкой ответил Кэтлетт. – Пришла посмотреть на большие самолеты?

– Я уже летала на самолете, – гордо заявила Фарра. – Папа брал меня в Акапулько.

– Знаю, лапушка. Папочка тебя очень любит, да?

Маленькая Фарра кивнула, а Медведь прижался бородой к ее личику.

– Ах ты моя любимая, хорошенькая моя. Любишь папочку, да?

– Ты ее раздавишь, – сказал Бо и кончиками пальцев поднял подбородок девочки.

Такое впечатление, она вся могла потеряться в этой лохматой бороде. Одна крохотная ручка была опущена, другой девчушка обнимала папу за шею, сидя на его руке. Медведь одно время начал толстеть, но затем вернулся в прежнюю форму – стал преподавать бодибилдинг, работать каскадером в кино, ставить сцены рукопашных боев. Для Кэтлетта он был мастером на все руки.

– Помнишь, где снимали «77 Сансет-Стрип»? – спросил Бо.

– Конечно.

– Офис Гарри Зимма – на другой стороне улицы. Белое здание, жалюзи на окнах. Мне нужно попасть туда, взять сценарий. Встретимся вечером, ты откроешь дверь…

– Если хочешь, Бо, я сам возьму его для тебя.

– Нет, на тебе стадия А – взлом, на мне стадия в – проникновение.

– А я знаю, – радостно пропищала Фарра. – А, Б, Г, Д, В.

Кэтлетт снова улыбнулся:

– Какая ты умная, лапушка…

– Она такая, – подтвердил Медведь.