Кухня, отстоящая по коридору на три двери, встречает меня шкворчанием и потрескиваньем. Почти по всему периметру здесь тянутся стенные шкафы из темного дерева; у одного из них дверцы открыты, являя взору разносортицу сухих завтраков – «Уитиз», «Корнфлекс», «Лайф». Во главе стола начальственно восседает мужчина, схожий по комплекции с Коричневым Костюмом; он углубленно читает газету, делая в ней красным маркером пометки. По бокам сидят двое мальчиков – один, по виду старшенький, уже с ниточкой усиков; смазливый, но с карикатурно большими ушами. Второй заставляет меня запоздало пожалеть, что отец обзывал меня «опездрухом», когда я в двенадцать пробовал отрастить волосы.

– Юкка! Дай еще юкки!

– Артуро! Сколько раз тебе говорила, не кричи за столом, – одергивает его мать.

Каждое из этих слов она словно выдыхает спиной. Ребристый свитер придает ей сходство с символом «Мишлен», но белые слаксы его нивелируют, вызывая ассоциацию с покупателями яхт, которые никак не могут от них избавиться. Волосы утянуты в тугой понитейл, отчего брови, когда она ко мне поворачивается, кажутся задранными вверх. Гризельда Бланко. Глаза темные, уже с утра с макияжем, а губы намалеваны едва ли не больше, чем у девчонки, припавшей на материну косметику.

– Ты, пипка.

– Извиняюсь, чё?

– Что значит «чё»? Я не ясно выражаюсь? Или ты тормоз?

– Ма, ну ты проооосто отпад, – стонет старший.

– Что, guapo, нравится? – спрашивает она с покровительственной улыбкой.

– А то. Козе понятно, ма.

– Вот и перестань вести себя, как козел. «Ма» да «ма»… Скажи еще «ме».

Старший опять нарочито стонет, в то время как второй протягивает тарелку за добавкой.

– Ну и ты давай к завтраку, – указывает Гризельда сковородой на меня.

Я стою неподвижно, не вполне понимая, что она имеет в виду. Но тут Коричневый Костюм подталкивает меня вперед – вернее, припечатывает кулаком в спину. Старшенький смотрит на меня и отворачивается, младший задумчиво вымакивает соус, а мужик за все это время ни разу не отводит глаз от газеты.

– Достань ему тарелку, – командует Гризельда непонятно кому.

Мужик встает, без единого звука вынимает из шкафа тарелку, ставит на стол и возвращается к своей газете. Гризельда кладет на тарелку юкку, добавляет к ней чоризо из красной сковороды. Тарелка, похоже, предназначена мне.

– Мазафакер, ты ж мне бизнес похерил, – говорит Гризельда.

– Извиняюсь?

– Опять ты со своим «извиняюсь»… Ты, наверное, с ним и на горшок ходишь?

Младшенький смеется.

– Ну так какано?

– Не «какано», а «как оно», ма! Ты чё?

– Мои muchachos считают, что английский у меня недостаточно хорош. Я им говорю, что я американская бизнесвумен, а значит, мне и звучать надо по-американски, верно?

– А то, ма.

– Ну вот. А вы… то есть ты, я ж с тобой разговариваю. Ты – херило, который мне все обгадил. Сорвал мероприятие.

– Я не хотел. Твой парень…

– Тот парень уже исторический.

– Не «исторический», а «история», ма!

– Ах да, история. Тот парень уже история. Влип в нее безвозвратно. Так всегда бывает, когда даешь работу черноте. Ни дисциплины, ничего; палят весь твой бизнес на раз. Что он тебе сказал?

– Да ничего такого. Сказал, что сейчас здесь уроют столик с козлами-иммигрантами…

– А ну полегче насчет «козлов», putito.

– Извини. Сказал, что они с ребятами думают сейчас мочкануть каких-то там кубинцев. Короче, намекнул, чтобы я уходил. А я сказал об этом своему корешу Пако. А тот, когда услышал, сказал, что хочет предупредить своего товарища. Я думал, кого-то из вышибал или типа того, а не…

– Хватит трепаться. Твоя история, она… неинтересная. А знаешь, что интересное? Тех maricones не удавалось собрать вместе полгода. Полгода, хонко.

– Хонки, ма. Пиндосы, бля…

– А ну веди себя прилично за столом! – хлопает она ладонью по столешнице, и старшенький мгновенно затыкается. – Я тебе дам «бэ»!.. Ну так вот. Ты знаешь, кто я? Я американская бизнесвумен. А ты встал мне в кучу бабла, понял? Просто гору кэша. И теперь я хочу знать, как ты думаешь за это рассчитываться.

– Я?

Я в растерянности откусываю юкку. Если это моя последняя трапеза на этом свете, то логичней, чтобы это был завтрак. В эту минуту до кухни докатывается квохтанье телевизора: «А вот вам сорокафутовая горииилллааа!» Мужик так и сидит, уткнувшись в газету. Интересно, что ж такого должно произойти в Майами, чтобы с таким упоением об этом читать? А юкка, кстати, вполне себе ничего. Вообще, я от нее не в восторге, но как-никак это домашняя еда, а значит, по умолчанию должна быть вкуснее фастфуда. В эту секунду мне прилетает жесткая оплеуха. Кажется, Гризельда упрекнула меня в том, что я отвлекаюсь, но от оплеухи меня буквально перемкнуло. Рука сама юркнула в пиджак, да так быстро, что я даже не вспомнил: пистолет-то у меня тю-тю. Не успело мне ожечь лицо, не успела Гризельда отвести для удара руку со сковородой, не успел я даже обложить ее «злоебучей мандой» и «помесью мохнатого эмигранта с сапожной щеткой», как до слуха донеслись металлические щелчки. Пять, десять, все пятнадцать. Не помню, каким образом на кухню стянулись Гавайки, но они тут были в сборе. И Коричневый Костюм, и мужик за столом, и старшенький – все смотрели на меня, сурово сдвинув брови поверх и уставив стволы – «магнумы», «глоки» и даже один наган с ручкой из слоновой кости. Я встал и поднял руки.

– Сядь, – коротко сказал мужик за столом.

– И усохни, – добавила Гризельда. – Всем надо помнить: маму-джаму нужно чтить.

Розовая Гавайка подал ей желтый конверт. Гризельда вскрыла его и вынула фото, взглянув на которое всплеснула руками и смешливо фыркнула. Почему-то фотка повергла ее в охрененное веселье. Она сунула ее мужику за столом, а он посмотрел на нее с такой же каменной миной, с какой читал свою газету. Фотку он перебросил мне. Бумажка пронеслась веером, а приземлилась четко и аккуратно прямо передо мной.

– Говорят, аллигаторы предпочитают ловить добычу самостоятельно? – живо спросила Гризельда. – Ну так в следующий раз буду скармливать им мазафакеров живыми, а не мертвыми.

На фото был Бакстер. Аллигаторы не могли определиться, что делать с его головой. «Я не заблюю, не заблюю», – повторяй это из раза в раз и сумеешь этого добиться.

– Зачем же было убирать Бакстера?

– Как зачем? В назидание. «Имеющий уши да услышит», – говорила сестра из… Как это здесь называется? Ах да, женский монастырь. О-хо-хо. Бакстер обмарался, теперь вот ты… Но у моих ребят ушки на макушке, они все смотрят, проверяют. Ходит слух, что ты провернул в Нью-Йорке работенку, которую даже фараоны сочли чистой. Я буквально рассмеялась. Многие считают, что я неопрятна. Но какими же лажовщиками должны быть парни из Майами, чтобы на их фоне даже я смотрелась аккуратисткой? Так вот, слушай, что ты должен будешь проделать для меня…

Должно быть, я на несколько часов обрубился наглухо: спал беспробудно. И даже понятия не имел, что лежу в постели не один, пока над ухом не послышалось: «Нет, я не знаю, что должен для тебя сделать».

Надо же, сальноволосый жиголо с прошлой ночи. Вот черт, не потащил же я этого пидора к себе для того лишь, чтобы под ним вырубиться. Из того, что он все еще здесь, следует, что ему или понравилось, или же он не смог найти мой бумажник и ждет оплаты. А может, ему просто некуда податься. И что это вообще за фигня? Я на полу в одной майке, та колумбийская сука бороздит мои сны своими гребаными указаниями, и я даже не помню своего перелета из Майами в Нью-Йорк. Ну-ка, попробуем восстановить. Приземлился я, допустим, в семь вечера. Номер в «Челси» занял в девять («Зачем тебе туда?» – спросил меня Розовая Гавайка. Я не стал спрашивать, почему у него при упоминании этого отеля выпал глаз). Затем в заводском районе снял этого блядунишку в тесных шортах и майке «Рэмоунз» – кажется, он напросился на съем примерно в половине двенадцатого.

– Э-э… И что?

– Ты сказал, что хочешь, чтобы я тебе кое-что сделал. Но если за это не доплатишь, то я уйду.

– Уйдешь? И куда же? Торговать очком на пирсе? Конечно, как же себе в этом отказать…

– Пирс? Чувак, да ты устарел. На том квадрате можно запросто провалиться сквозь настил, подхватить столбняк или еще какую хрень. Туда, к твоему сведению, никто особо и не ходит с той самой поры, как рак геев стал именоваться СПИДом. И кабинки там частично позакрывали.

– Да неужто? Тогда давай займемся вот чем. Для начала ты снимешь штаны… Да погоди ты, придержи удила. Сначала вытащи у себя из заднего кармана мой лопатник… Эй, видишь у меня в руке эту штуковину? Учти, ты и воздух испортить не успеешь, как в тебе уже будет дырка. Чего моргаешь? Я его из-под кровати достал.

– Бог ты мой, папик…

– Давай-ка без «папиков»… Вот теперь хороший мальчик. В следующий раз, тормоз, как будешь подрезать кошелек, не жди завтрака. Ну а теперь о том, что тебе предстоит сделать…

Дрыгнув в воздухе ногами, я сел и обхватил себе колени, расшеперив их цветком. Ствол оставался у меня в руке.

Папки с досье я от нее, понятно, не ожидал, но сведения о ямайце были такими отрывочными, что его фигуру уже в первую минуту окутал флер таинственности. Вначале я спросил, отчего бы мне просто не доделать работу Бакстера, но эта лярва сказала, что нет, до этого, во-первых, надо дослужиться («во-первых» – это как пить дать намек, что дальше будет и «во-вторых», и «в-третьих», и бог весть сколько еще). Стало быть, существует некий ямаец, которого нужно устранить в Нью-Йорке, и сегодня как раз выпадает шанс, который бывает раз в жизни (драматический эффект ее, а не мой; о господи, ну я, блин, и вляпался). Его внешность она даже не описала, сказав лишь, что он «чернющий» и что при нем, по всей видимости, имеется пушка. Коричневый Костюм дал мне его адрес и скупо обрисовал методы. Однажды в восьмидесятом этот тип просто всплыл как ниоткуда с одним гребаным кубинцем по кличке Доктор Лав, с этого все и началось. Ни с какими кубинцами Гризельда дел не имела, если не считать попыток их поубивать, так что приказы взаимодействовать с ними и с ямайцами поступали ей, по всей видимости, из Медельинского картеля. И тут этот, как хрен из-за куста, начинает вести себя так, будто уже подмял под себя весь рынок, встроив Ямайку перевалочным пунктом между Колумбией и Майами, – и это сейчас, когда проходу нет от долбаков-багамцев, путающих все карты своими потугами растыркивать свою собственную дребедень. Гризельда выяснила, что ямайцы работают еще и с картелем Кали, а это уже, извините, ни в какие ворота не лезет. Но Медельин ямайцы, видите ли, устраивали, между их цепочками было даже что-то вроде командной солидарности. Так что хочешь не хочешь, а приходилось с ними взаимодействовать – не нравится, а что скажешь. Хотя ужас как не по нутру было, как эти мерзавцы вклинились посередке, контролируя поставки из Колумбии в Штаты и тесня Гризельдиных ребят, торгующих пакетиками с крэком на улицах. Говорят, тот ямаец получил выучку в ЦРУ (врут, наверное, но все равно ухо нужно держать востро).

В общем, он в Нью-Йорке и кому-то нужно, чтобы его не стало. Кто этого хочет, Гризельда не сказала, но дала понять, что не она. «Я так, просто несу весть», – пожала она плечами. На самом деле мне по барабану – кто, кого, зачем, лишь бы деньги платили. Но странно как-то: дав инструктаж, она захотела, чтобы я остался и мы поговорили наедине. Остальных Гризельда выставила – и снова зарядила про него. Как она слышала, что он не понимает шуток, и не знает, когда его обсирают всерьез, а когда просто для прикола; один раз он даже застрелил парня за одни лишь слова, что, мол, его толстые губы созданы для того, чтобы сосать ему хер. «Не знаю, хонко: ты как думаешь, ямайцы смеются, когда смотрят “Джефферсонов” или “Трое – это компания”? Точно тебе говорю, этот тип никогда ни над чем не смеется».

В общем, кто-то захотел, чтобы он умер, причем не из-за бизнеса, потому что бизнес он как раз делал исправно. Просто это был заказ откуда-то сверху. А чем выше верхи, тем бессмысленней причина. Гризельда умолкла; нижняя губа у нее тряслась. Судя по всему, она хотела сказать еще что-то, но осеклась. Что-то точило ее изнутри; нечто, о чем ей хотелось сказать, но не моглось. Это было не в ее власти. Что за этим парнем в Нью-Йорк возвращаются какие-то призраки или духи с Ямайки. Тем, кто желает его смерти, это неважно, но у меня всего один день и одна ночь, – ну а если конкретно, то нынешний вечер. Стрелять лучше дома, когда цель можно застичь врасплох. Она сказала, что сегодня он, вероятно, будет дома допоздна. Не исключено, что там не протолкнуться от инфорсеров, а потому все это дело лучше осуществить на снайперский манер.

Что до меня, то я думал просто прийти, хлопнуть его и сделать ноги.

Мой жиголо заметно нервничал, поглядывая то на мой лопатник, то на подушку, под которую я сунул пистолет. Неизвестно, что у этого блядунишки на уме.

– Ну что, трахаться будем или как?