Не гони давай. Что, «Двое друзей» в семьдесят седьмом году не существовал? Открылся только в семьдесят девятом? Тогда в каком клубе я нарвался на Дубленую Кожу – в «Вертушке», что ль?.. Нет, солнце, представить не могу, чтобы это была «Вертушка», – туда ведь даже премьер-министр захаживал. Смычка людей из высших сфер со средними слоями – связь культур, хождение в народ, всякое такое… Ты уверен? С чего ты так уверен? Для человека, который говорит, что на Ямайке не был с семьдесят восьмого года, ты о семьдесят девятом знаешь до хрена. Ты вот мне говоришь, что пишешь книгу о Певце, но какое отношение она имеет к самому Певцу? Он же в мир иной ушел в восемьдесят первом, так? Ну, а ты до этого дня где скрывался – в заднице, что ли? Или я, по-твоему, родился из-под коровы? Или ты пишешь историю о привидениях? Типа, как даппи Певца разгуливает по Роуз-холл? Ты сам-то подумай: если ты в самом деле пишешь про Певца, то за каким хреном ты ведешь разговор со мной? Ты меня, блин, что, за идиота держишь? А, Пирс?

Да не извиняйся ты, что транжиришь мое время, – садись, какого хера. Вот гляжу на тебя и читаю по глазам: еще один мелкий вопрос, и ты на всех своих жопных парах вылетишь из этой комнаты. Единственно значимое дело, которое ты сделаешь за весь день. Глянь-ка, как у тебя физиономия покраснела – прямо как подсвинок, что подавился… Да садись ты, садись, Александр Пирс. Ладно, давай так: ты не говоришь, зачем тебе нужно знать о замирении, о Джоси Уэйлсе, Папе Ло и Шотта Шерифе, а я не скажу, как я это все в тебе раскусил. Годится? По рукам?

У Совета за мир был даже офис. Его обустроил Певец на первом этаже своего дома, вход сзади. Мы с ним ладили так, что люди думали, будто мы с ним братья. В каком-то смысле мы ими и были. Реально. Оба из гетто в Джемдауне. Мало кто знает, но я и в музыке когда-то тоже продвинулся. Раз с ребятами играли в доме самого премьер-министра – точнее, бывшего; правда, не у премьера, а у его отца. Я и рос вместе с лучшим другом Певца. Дураком я себя сроду не считал, но, как видно, Певец оказался-таки поумней. Не знаю. То ли кто-то так устроен внутри, или же в гетто заведено, что если тебя не уничтожает другой человек, то ты непременно уничтожаешь сам себя. В гетто каждый рождается с этим, только Певец каким-то образом этого избег, излечился. Есть у меня одна фотография, где мы с ним двое: оба для гетто чересчур умные, но только один реально оттуда выбрался. А вот другие даже при уме роковым образом обречены на то, чтобы в нем сгинуть.

И вот Певец выделяет мне комнату под офис Совета за мир. Я все еще прикидывал, чем заниматься, но первым делом надо было собрать до конца деньги за концерт мира. Как-то днем Папа Ло подослал к нам в дом Джоси Уэйлса, чтобы тот скинул деньги за проданные на западные сектора билеты. Певец стоял возле входа, как раз после игры в футбол. Джоси Уэйлс припарковал свой белый «Датсун», вылез из него и прошел мимо, а Певец при этом на него посмотрел, а затем глянул через окно офиса прямиком на меня. Скажу тебе, брат, если б глаза у него были реально как те лучи у парня из «Людей Икс», от меня не осталось бы и следа, равно как и от всего дома.

А когда Уэйлс ушел, Певец резким шагом зашел в офис. «Кто это был?» – спросил он еще до того, как я спросил, в чем дело. Я сказал, что это Джоси Уэйлс, общественный активист из Копенгагена, типа зам Папы Ло. Надо сказать, что за то недолгое время я уже узнал Певца очень хорошо и видел, как он раз или два выходил из себя. Но я никогда еще не видел его в такой ярости – его буквально трясло, и пару минут он даже ничего не мог выговорить. А я сижу и смотрю, как Певец от ярости задыхается, а затем не сразу выговаривает:

– Тристан, этого человека я знаю. Он был здесь, был именно той ночью, когда в меня стреляли. Знаешь, почему я сразу понял, что это замирение не будет долговечным? Как раз из-за той ночи.

И вот я лечу в Канаду на разговор с кое-какими организациями, все насчет Совета о мире, а еще чтобы встретиться с одним из братьев в Торонто. Он рассказывает мне все насчет того концерта, да так ярко, что я говорю: «Брат, ты как будто там побывал». А он и говорит: «Так я ж все видел. Его от и до по ТВ показывали, на канале культурных событий». Я удивился, откуда в Канаде видели концерт, когда со мной никто даже не заикался о покупке прав. И тут в разговоре всплывает какая-то «Копенгаген-сити промоушнз», продающая материал телестанциям в Торонто, Лондоне и Миссиссоге. Я, понятно, звоню Папе Ло и спрашиваю: «Брат, что за чертовщина?» Он говорит, что насчет материала ничего не знает, так как все время занимался только Миком Джаггером. Но как кто-то мог окрестить свою фирму «Копенгагеном», если он сам не оттуда? Папа рассудил: «Может, она из настоящего Копенгагена, который за границей». Ага, а у меня на лбу выведено, что я идиот… Я уж не стал говорить ему, что никаких белых на съемках концерта не было и, похоже, мы оба знаем, кто за этим стоял. Тогда он говорит: «Наверное, это Шотта Шериф». Я рассмеялся, а перед тем, как повесить трубку, сказал: «Натяни поводок у Джоси Уэйлса, иначе мне придется это сделать за тебя». Дальше мне позвонили из Нью-Йорка с радио и пригласили в качестве гостя к себе на передачу. Тогда я сказал Папе Ло, что меняю свой маршрут из Торонто на Нью-Йорк, в аэропорт Кеннеди. Но как только вешаю трубку, то передумываю и решаю вместо этого лететь в Майами. Там тьма ямайцев, которые о Совете замирения еще ничего не слышали, а интервью на радио можно дать и по телефону.

Через четыре дня я в Майами. На уме у меня встретиться с А-Плюсом, бро еще по Балаклаве. Когда я стучу ему в дверь, он открывает и буквально подпрыгивает, взвизгнув, как девушка. Ты не ослышался. Он шарахается назад, слово видит перед собой даппи. Даппи, кстати, это призрак. Типа, злой дух. Истинно говорю, А-Плюс сейчас как бы даже не знал, обоссаться ему или обосраться. И вот он хватает меня, как своего родного отпрыска, хотя есть правило: лихой человек ни с кем не обнимается. И уж тем более с мужиком. А этот обвивается вокруг меня и говорит навзрыд:

– Господи Иисусе, Тристан, как ты здесь очутился? Ты что, уцелел?

– Уцелел от чего? – не понимаю я.

– Ну как же! Или ты не слышал, бро? Про тебя сейчас только растрезвонили, что тебя нет в живых!

– Чего? Это что еще за разговоры? И кто их ведет?

– Ревун. Четырехглазый зам Джоси Уэйлса. Он буквально позавчера пустил, что только что слетал в Нью-Йорк и поставил на тебе крест.

– Крест, на мне? А перед тобой, получается, кто стоит – даппи, что ли?

– Честно сказать, я сам сейчас над этим раздумываю.

– Брат, этот мудак не только меня не убил, но и сам я не появлялся в Нью-Йорке.

– Что?!

– А то, солнце. Передумал, когда понял, что с радиостанцией в Нью-Йорке могу потрещать и по телефону. А в Майами стольким не мешает услышать о созданном Совете мира…

– Братуха, как хорошо, что ты явился… А то уж я думал брать двоих и идти строить того мандюка.

– Так погоди, он что, еще в Майами?

– Да, здесь. Сейчас к другану поехал почирикать, в дом на углу Тридцатого и Сорок Шестой. Ты знаешь, где здесь парк с памятником Линкольну?

– Ну конечно. Какие у тебя есть причиндалы?

А-Плюс показывает мне автомат «томпсон» и «девятку». Я беру «девятку», он снаряжает автомат, и мы выезжаем к мемориалу Линкольна. Машину ставим в двух кварталах и направляемся ко двору того другана. Ты вообще знаком с той частью Майами? Одноэтажный дом с верандой сбоку, иногда застекленной. Лужайка у них – это высохшая трава и сухая грязь. Тот дом со сплющенной машиной на лужайке как будто перенесли из Восточного Кингстона. Короче, подваливаем к дому. А-Плюс заходит спереди, я сзади. Дверь у тех мудаков, само собой, не заперта. Конечно же, громко и четко слышен голос Ревуна. В дом попадаю с левой стороны прихожей. Делаю два шага, и вот он, голубчик, стоит ко мне спиной и ссыт в унитаз. Хоть бы дверь прикрыл. Бросаюсь на него и пихаю мимо унитаза так, что мы влетаем в занавеску для душа и я впечатываю его в стену. Прямо мордой, так что удар его оглушает. Очки слетают. Пока он не опомнился, подставляю ему ствол к виску и взвожу, чтобы он слышал щелчок. Ревуна начинает бить дрожь, да так, что от тряски у меня чуть не выпадает пистолет. При этом ссать он не перестает. Я говорю:

– Представь себе, мандюк: я спускаюсь с трапа в Майами и узнаю́, что меня уже нет в живых, и это слышали все на свете, кроме меня. Как ты такое представляешь?

– Ай, ай! Не знаю, Тристан, не знаю, каково оно быть мертвым… Но ты-то, я вижу, вот он здесь, ай!

– Ах не знаешь? Но при этом, бро, расхаживаешь и рассказываешь, как ты меня убил? И когда же – на той неделе? Вчера?

В это время из-за угла появляется его дружок, которого сзади дулом автомата подталкивает А-Плюс.

– Ну так, Ревун, братец мой, расскажи, как ты меня убил? А то я мертвым себя что-то совершенно не чувствую.

– Да кто сказал, что я тебя убил, босс? Кто мог такое наплести?

– Хочу просто узнать, откуда у тебя такая резвость. Ты б хоть сначала убил, а потом уж бахвалился… А?

Мандюк помалкивает. А затем начинает плакать, а вместе с ним и его друг. Хотя сказать «плакать» будет мало – больше похоже на рыдания, в голос. Безусловно, кто сегодня не убил меня, того завтра убью я, и вот я прижимаю Ревуну ствол плотнее к виску, чтобы прикончить. А тот второй начинает выть, чтобы его пощадили. Прямо реально молит о пощаде, вот уж и на колени опустился, даже неудобно. Прямо как маленькие оба. В тот момент, как я отводил ствол, Ревун метнул взгляд на своего дружка. Было видно, что он разъярен донельзя. Ну, я дал им обоим раза рукояткой пистолета, и мы с А-Плюсом ушли.

Что-то, я гляжу, Алекс Пирс, ты все это принимаешь очень уж непринужденно. Не обмочился там втихомолку под столом? А впрочем, что-то мне подсказывает, что ты не из пугливых…

Боюсь ли я чего-то? Скажем, возмездия? Поверь, из тех, кто отважится меня преследовать, Ревун самый последний. А вот полиция между делом шлепнула Медяка, а затем добралась и до Папы Ло. Тут надо кое-что пояснить. То замирение было между гетто ЛПЯ и ННП. Полиция не подписывала договора ни с теми, ни с другими. Правда, фараоны Ямайки известны своим тупоумием. Ты, пожалуй, слишком молод и не помнишь старых черно-белых фильмов. Никогда не видал коротких немых комедий про «Кейстонских копов»? Видал все же? Так вот, полицейские силы Ямайки – это та шайка копов и есть, только без Чарли Чаплина. И Медяку, и Папе Ло хватало ума понять, что фараоны слишком увлечены своей уличной вендеттой, чтобы придавать значение тому мирному договору. Вместе с тем, чтобы выследить такого человека, как Медяк, у этих тупиц ушло не меньше десяти лет. У тебя, Алекс Пирс, ума тоже должно быть достаточно, чтобы понять, к чему я клоню. К тому, какая непруха поперла с гибелью Джейкоба Миллера. О происходящем вскоре смекнул Шотта Шериф и зачастил летать в Майами; пять раз летал. А затем умыкнул партию кокаина у брата человека из «Уэнг-Гэнг» и перепрыгнул в Бруклин. Где его выследил и замочил один из нью-йоркских братьев «Уэнг-Гэнг»; шмальнул прямо на танцполе клуба «Старлайт». Так не успели люди опомниться, как все, кто входил в Совет мира, оказались мертвы, кроме меня и той женщины. Случайно иль нарочно, выяснять у меня времени не было. Потом я еще разок вернулся на Ямайку, на похороны Медяка, и снова умотал. И теперь обратно ни ногой.