– Ты ж знаешь, какие они, все эти девки, неисправимые: прутся аж в Америку, а все равно ведут себя, как грязные потаскухи с Канала. Ох, устала я от них по самое не могу. Сказала тут одной лярве, что работала у мисс Колтхерст: «Лярва ты сучачья, – говорю, – коль уж втерлась на работу и живешь под приличной крышей, то запри свой давальник на замок, поняла? Давалище свое, на такущий вот замок». И что ты думаешь? Та сучка хоть бы одним ухом меня послушала. Бац, и уже залетела-забрюхатела. Ну, и мисс Колтхерст ее, понятное дело, выставила – с моей рекомендации, само собой. Нет, ты представляешь? Не хватало еще, чтоб по дому там колупался какой-нибудь черножопик-соплезвон. Это на Пятой-то авеню? Здрасте-жопожалуйте. Белые люди, они и есть белые: на гэ изойдут. Такую истерику закатят, не приведи господь.

– Так она ходила к мисс Колтхерст или к миссис Колхерст?

– Мисс, миссис… Ишь ты, какая щепетильная. Они у них там меняются, как спички: чирк, и уже нет. Попробуй уследи. Я сама иногда путаюсь во всех этих «мисс», «миссис»… Зову их просто «мэм».

– Мэм? Как при рабстве?

В кои-то веки она не находит что ответить. Вот уже три года я хожу в это треклятое «Боже благослови» на предмет трудоустройства, и всякий раз у этой мадам находится новоиспеченная история про какую-нибудь девицу из трущоб, которая залетела в свою смену. Чего я не понимаю, так это почему она всегда считает нужным рассказывать это именно мне. Я не пытаюсь выражать ей ни понимания, ни участия – мне просто нужна работа, чтобы хозяин моей конурки не выпнул меня из моего супер-пупер-пентхауса на пятом этаже без лифта, где унитаз, когда спускаешь воду, ревет и стонет так, что все ужастики просто макаются, а крысы чувствуют себя настолько вольготно, что скоро уже начнут сидеть в обнимку на диванчике и смотреть со мною телик.

– Старайся слова «рабство» при Колтхерстах не употреблять. Ньюйоркцев с Парк-авеню от него коробит.

– Оу.

– У тебя хоть имя благозвучное, какое они любят у ямайцев. Я тут одного со звучным именем даже на работу пристроила с неделю назад. Наверное, потому, что Иезекией звали. А что? Может, подумали, что с таким именем он у них подворовывать не будет… Ну а ты, часом, не подворовываешь?

Этот вопрос она задает мне каждую неделю, когда я прихожу сюда за оплатой (а хожу я сюда уже три года). Но теперь она смотрит на меня так, будто реально ждет ответа. Понятное дело: Колтхерсты – клиенты необычные. Эх, где сейчас моя учительница из выпускного класса? Я бы ей сказала, сколько дверей в этой жизни я открыла лишь тем, что умела правильно говорить. Мисс Бетси все смотрит на меня. Безусловно, с ревнивинкой, ну да это есть в каждой женщине. Понятно, что и с толикой зависти, потому что есть во мне то, что конкурсантки, претендующие на звание красавиц, именуют «манерностью»: я ведь все же девушка с образованием, окончила школу Сент-Эндрю в Хэйвендейле. А еще гордость, потому что у нее есть кто-то, кем она может наконец впечатлить Колтхерстов, причем настолько, что готова будет наплести насчет последней трудоустроенной, чтобы ее оттуда выставили. Хотя, безусловно, есть в ее взгляде и жалость, куда без этого. Как, мол, ты, раскрасавица, докатилась до жизни такой?

– Подворовываю? Да что вы, мисс Бетси.

– Ну вот и хорошо. Славненько.

Не спрашивайте, почему я гуляла по Бродвею мимо 55-й улицы. Наверное, потому, что ничего не происходило. То есть вообще ничего – ни на той улице, ни в моей жизни. Но иногда, не знаю, все эти мотания по нью-йоркским улицам… проблемы от этого не уменьшаются, сладу с ними как не было, так и нет, но ощущение такое, что гуляй себе да гуляй. Пофигизм какой-то. Да и проблем у меня особых нет. Нет вообще ничего. Хотя могу поспорить: мое «ничего» всяко круче их «ничего», какой день ни копни. Иногда само то, что беспокоиться не о чем, вызывает во мне беспокойство, но это все так, психологическая бодяга, чтобы чем-то занять голову. Может, мне просто скучно. Народ здесь имеет по три работы и ищет четвертую, ну а я вообще не работаю. А раз не работаешь, то иди гуляй. Даже я понимаю, что это лишено смысла, хотя объясняет, почему здесь люди не переставая мотаются туда-сюда пёхом, даже туда, куда, в принципе, можно доехать на метро. Иногда прямо-таки реально недоумеваешь, работает ли вообще кто-нибудь в этом городе? Почему на улицах так многолюдно? И вот я все гуляла по Бродвею, вниз от 120-й. Не знаю, иногда, когда гуляешь, наступает момент, что ты зашла чересчур далеко – настолько, что не остается уже ничего иного, кроме как продолжать. До каких пор, не знаю. Всегда забываю, пока не спохватываюсь, что вот я снова иду непонятно куда и зачем. К тому же всего в нескольких кварталах от Таймс-сквер. Бог знает почему, но мне десяти минут на Таймс-сквер хватает, чтобы затосковать по причудливому, очаровательному захолустью Западного Кингстона. Пусть даже мне там светило расстаться с жизнью. Вот и тогда я бесцельно вышагивала по Бродвею мимо 55-й улицы, остерегаясь вполглаза всяких там извращенцев, эксгибиционистов и всего того, что не переставая кажут по телику, но здесь я этого чего-то не замечаю (кроме торчков и бомжей, из который ни один не тянет на замаскированного Гари Сэнди). И тут мой взгляд падает на вывеску, которая пыжится быть заметной меж двумя китайскими ресторанами на 51-й. Бюро занятости «Боже благослови» – уже одного этого хватает понять, что здесь заправляют ямайцы; а даже если сразу этого не сообразишь, то взятая с потолка пословица внизу вывески – «Кроткий Ответ Отвращает Гнев» – заставляет это понять окончательно. Единственно, чего еще можно подбавить, – это надпись «INTERNATIONAL» в названии.

Настрой у меня, понятно, тоже был – застолбиться в конторе, где помогают страждущим вроде меня, тем более что не вечно же мне теребить по телефону моего бывшего янки в Арканзасе: помоги, мол, деньгами. В прошлый раз он мне ясно сказал: «Хорошо. Немного я тебе вышлю, но если ты еще хоть раз позвонишь сюда с угрозами поговорить с моей женой, то я быстренько наберу номерок в СИН, и ты перднуть своей хитрожопой черной задницей не успеешь, как уже вылетишь на свою Ямайку с прозрачным пакетом, которые выдают в аэропорту, – чтобы все видели на досмотре, какого у тебя там цвета трусы и комбинашки». Я уж не стала ему говорить, что ямайских девок никакой там «жопой», тем более «черной», не проймешь. Потому что мы на Ямайке не черные, а шоколадные. И все же я была не в том положении, чтобы пройти мимо места с вывеской «Бюро занятости». Последний дар моего америкоса на тот момент уже иссякал.

– Ты знаешь, почему я даю работу именно тебе? Потому что ты первая из девиц, которая показывает хоть какие-то намеки на воспитанность.

– В самом деле, мисс Бетси?

Такую беседу мы тоже уже проходили. Эта мадам руководит бюро занятости, поставляющим женщин – в основном темнокожих и в основном иммигранток – по большей части в зажиточные дома, водиться с мелкими отпрысками или престарелыми родителями, у которых (я раньше и не представляла) основные потребности примерно одни и те же. В обмен на то, что мы возимся с их дерьмом (нередко в самом буквальном смысле), они не задают нам вопросов, откуда мы родом и легально ли работаем. В выигрыше обе стороны. Точнее, в выигрыше двое, а я просто забираю плату. Не знаю. Одно дело, когда клянчишь у своего начальника кэш, а другое – когда работодатель сам рад тебе его выдать. Первыми клиентами, к которым мисс Бетси меня послала, была белая, умеренно пожилая чета из Грамерси, в силу своей чрезмерной занятости не чующая, что их немощная мать воняет, как кошачье дерьмо, а говорит все о каких-то бедных парнях с линкора «Аризона». Старушка безвылазно торчала у себя в комнате, где обогреватель был все время поставлен на минимум. Когда я встретилась с той парой впервые, жена не удостоила меня ни единым взглядом, зато ее муженек, наоборот, не сводил с меня глаз. Оба были в черном, да еще в темных очках кружочками, как у Джона Леннона. Жена сказала, обращаясь к стене возле меня: «Она там, заходите и делайте что положено». У меня мелькнула мысль: а может, они ждут, что я ее прикончу? Ну, а что же та женщина? В комнате я не увидела ничего, кроме простыней и подушек, нагроможденных на кровати. Лишь подойдя ближе, я разглядела, что там посередине лежит мелкая дряблая старушонка. Моча и кал смердели так, что я была в шаге от того, чтобы уйти, но тут вспомнила, что подачки из Арканзаса приходить перестали.

В целом меня тогда хватило на три месяца, а это вам не дерьма кусок. Когда находишься под одной крышей с мужиком, всегда наступает момент, когда ему приходит в голову, что он может щеголять перед тобой без одежды. Так и этот. Когда он сделал это в первый раз, то по нему было видно, что он надеется меня этим возбудить – но я лишь увидела, что еще одному старому хрену вот-вот понадобится нянька. На пятый раз он сообщил, что жена у него ушла на собрание матерей-ветеранов, и вернется не скоро. «То есть это мне теперь искать, куда вы дели подштанники?» – спросила я его. На седьмой он уже в открытую позвякивал передо мной седыми бубенчиками, отчего я расхохоталась до коликов. Даже старушка из своей конуры заверещала: «Что там за шутка?», и я ей рассказала. Она тоже рассмеялась – «хю-хю-хю» – и сказала, что он весь в отца, который тоже откалывал такие номера, что хоть билеты продавай. С этого дня старушка перестала при мне маразмировать и даже стала травить сальные байки. Я бросила ходить к ним прежде, чем тот мудозвон меня уволил. А мисс Бетси я сказала, что кала могу выскребать сколько угодно, но вот со сморщенными седыми пенисами дело иметь отказываюсь. Ее впечатлило то, что я за все это время ни разу не сбилась на нецензурщину, хотя и задала вопрос, не бордель ли это с уходом за бабулькой в виде бонуса.

– Я вижу, ты в образцовую школу ходила, – подметила мисс Бетси.

– «Святое детство» называется, – ответила я.

– Хоть принцессой назовут, все равно потом ебут, – усмехнулась она.

В день, когда убили Джона Леннона, я выгуливала по парку вторую мою работу – еще одну старушенцию, забывчивость которой еще не дошла до той стадии, когда она забывает про свою потерю памяти. По парку я ее уже выгуляла и собиралась вести укладывать «бай-бай», как вдруг она заявила, что хочет идти к «Дакоте», и упорно отказывалась слезать с этой темы. То есть или мы туда идем, или она будет вопить до хрипоты, что все эти незнакомцы (включая дочь) и эта вот негритоска ее похитили. Так вот заканчивалось наше гуляние.

– Хочу идти и пойду, черт вас подери. Вы меня не остановите, – притомившись орать, упрямо сказала она.

Дочь посмотрела на меня так, будто я выкрала у ее мамаши диазепам. А затем махнула рукой – дескать, катитесь вы ко всем чертям – и ушла.

Всю ту ночь я с этой женщиной провела у «Дакоты», среди примерно еще двух тысяч человек. Кажется, там пели «Дайте миру шанс», пели всю ночь напролет. В какой-то момент к пению присоединилась и я, и даже всплакнула. Через две недели та женщина умерла.

На следующей неделе я отправилась в ямайский клуб «Стар трек» в Бруклине. Не спрашивайте зачем: я не люблю регги и не танцую. К тому же видит бог, никакого проку мне от такого похода нет. Но я просто почувствовала, что мне это нужно: никак не могла вытряхнуть из головы те две смерти. Клуб располагался в старом трехэтажном здании, почти что городской особняк. Когда я входила, внутри играла «Ночная сиделка» Грегори Айзекса. Кое-кто из мужчин и женщин поднял на меня глаза, как будто их работой было оценивать входящих, как в салунах времен Дикого Запада. Временами то тут, то там всплывало облачко от косячка с ганджей или от сигары. Задержись я здесь достаточно долго, ко мне неминуемо подсел бы кто-нибудь с Ямайки со словами, что он меня узнал (еще этого мне не хватало). Ну а если б подсела баба, то уже вскоре принялась бы расспрашивать, чем я занимаюсь, и, не дослушав, начала бы рассказывать, чем здесь занимается она сама, и где живет, и кто здесь успел разжиреть, как боров, а кто трахается, как гребаный кролик, и с кем.

В какой-то момент ко мне подсел раста, не сводивший с меня взгляда с самого моего прихода, и сказал, что мне нужен массаж спины. Это та часть, где мужики дают понять: если они вам не интересны, они уйдут. Собственно, мне-то какая разница. «Ну да ладно, хотя бы посмотрим на него», – произнес в моей голове кто-то, весьма похожий на меня. Ага, дреды есть, но явно обихоженные парикмахером. Кожа светлая, почти как у азиата, губы полные, но слишком розовые даже после годов курева в попытке их подтемнить. «Что здесь делает Янник Ноа?» – спросила бы я, если б была уверена, что он знает, о ком идет речь. Он спросил, как я думаю, поправится ли Певец, который нынче смотрится как-то не очень хорошо. Что это за, на фиг, ямаец, который употребляет выражения «как-то не очень хорошо»? «О Певце я говорить реально не хочу», – отвечаю я. В самом деле, реально не хочу. А он все продолжал ворковать с небольшим ямайским акцентом, которому подучился у родителей или, может, у соседей. Мне нет нужды слышать, как он сокращает Монтего-Бэй до «Монтего» (вместо «Мобэй»), чтобы понять: ямаец он не настоящий, а тот, кого кличут «ямайриканцами». Это подтвердилось в ту минуту, когда он участливо спросил, кончила ли я. На Ямайке мужики таких вопросов не задают. Перед уходом он оставил на прикроватном столике листок со своим номером; я в это время уже дремала. Часть меня была готова обидеться, если под листком обнаружатся деньги, хотя другая тайком надеялась, что там будет по меньшей мере баксов пятьдесят.

На дворе тысяча девятьсот восемьдесят пятый год, и я не хочу думать, что меня безо всяких трахают ямайриканцы, а я уже четыре года как подтираю старческие жопы – хотя работа есть работа, а жизнь есть жизнь. И вот теперь моя мадам поставила меня к Колтхерстам, у которых мне для разнообразия придется смотреть не за старухой, а за стариком. Не знаю… Одно дело, подмывать женские причиндалы, и совсем другое – мужские. Понятно, тело есть тело, но у женщин нет такой части, которая отвердевает и утыкается тебе в платье. Хотя что я такое говорю? Мужик небось ничем никуда не утыкался с той еще поры, как Никсон попался на мухлеже. Однако все равно мужик.

Первый день, четырнадцатое августа. 86-я улица, между Мэдисоном и Парком. Пятнадцатый этаж. Я стучу в дверь, и мне открывает мужчина, чем-то похожий на Лайла Ваггонера. Я стою, как идиотка, у двери.

– Вы, должно быть, та новенькая, которую наняли вытирать мне задницу? – говорит он с порога.