«Полет шмеля» по Хоуп-роуд в компании Марка Лансинга отчего-то вызывает во мне нервозность. Видно, что мазафакеру жить насрать, во всяком случае здесь, на Ямайке. Из Нового Кингстона до Хоуп-роуд мы мчимся прямо по центру улицы, потому что левее Лэнсинга просто не сдвинуть. И при этом ему хватает то ли мозгов, то ли мудей медной обезьяны покрикивать на клаксонящих ямайцев, чтобы те шли в то или иное гендерное место. Я попросту вжимаюсь в сиденье, отчасти потому, что не хочу быть замеченным в обществе Марка Лэнсинга (хотя кто меня здесь узнает), а отчасти в надежде, что если кто-нибудь в нас шмальнет, то первая пуля достанется ему. На часах семь вечера. Рабочий день в Кингстоне подошел к концу, и дорога упакована бампер к бамперу, а клаксоны гудят так, будто весь город перед тем, как сесть в машины, переругался между собой. Где-то сзади неожиданно вырастает прерывистый вой сирены, и все на дороге раздаются в стороны, кроме, само собой, Лэнсинга.

– Марк, посторонись.

– Да пошли они нах, пусть сами сторонятся.

– Марк, не вдаваясь в нюансы истории, скажу: кому-то из ямайцев доставит редкостное удовольствие начистить рыло белому.

– Пусть только попробуют…

– Шевели жопой, Лэнсинг!

– Ч-ш-ш… Ладно, ладно. Не напрягайся, брат.

Впечатление такое, будто я еду в одной машине с Грегом Брэди, штырь ему в забрало. Возможно, что он для Марка ролевая модель. Нашел, блин, кому подражать. Что бы этот парень ни вытворял, шумиха от него, как в чудильнике.

Мимо проносится «Скорая», и тут – в долю секунды, никак не больше, – Марк бросает машину вбок и рвет за ней следом. Мне нравится фиксировать хронометраж, когда я по-настоящему теряю дар речи, и это не для красного словца. Но при этом Лэнсинг еще и лыбится, как кретин, охваченный какой-то обворожительной идеей. Вдохновленные его примером, сзади на скорости пристраиваются еще четыре машины. Тем временем мы приближаемся к огромным воротам Певца. То есть я их пока не вижу, но знаю, что его дом отсюда всего в одном квартале. Лэнсинг делает с трассы такой резкий вираж вправо, что сквозь скрежет шин из проносящейся мимо машины доносится:

– Ипать тебя некому!

– Тебя есть кому, братан.

Мы находимся у ворот Певца. Уже стемнело, но впереди различается дерево, почти блокируя переднюю дверь. Верхний этаж отсюда смотрится так, словно покоится на его кроне. Лэнсинг два раза клаксонит и собирается сделать это в третий раз, но я кладу поверх клаксона руку. Лэнсинг с насупленным видом вылезает из машины и подходит к створке ворот, чтобы привлечь к себе внимание охранника. Тот со двора даже не выходит. Я даже не уверен, что он с Лэнсингом разговаривает, пока не слышу, как тот яростно наезжает, что, дескать, должен запарковаться внутри: «То есть как это, твою мать, снаружи? Ты вообще знаешь, с кем разговариваешь? Да я тут главный по сегодняшним съемкам! Да ты жопой своей заплатишь, если я не запаркуюсь внутри!» Охранник говорит на порядок тише – ощущение такое, что вообще помалкивает.

– Коз-злы, блин, – возвращаясь, презрительно бросает Лэнсинг. – Не пускают, видите ли, машины, если ты не родня или не музыкант группы. Мазафакеры.

Он подъезжает к многоэтажке напротив дома Певца и ставит машину на чье-то явно чужое, пронумерованное место. Вылезая вместе с ним из машины, я на это даже не указываю. Камеру он с собой не берет. Забавно наблюдать, как Лэнсинг топает к дому с раздутыми ноздрями, будто собираясь устроить с кем-то разборку. Ямайцы народ такой невозмутимый, что могут в этом соперничать даже с выходцами из Миннесоты. На всем пути Лэнсинга к воротам они, должно быть, только посмеиваются.

– Ну что, морда, доволен? – кидает он охраннику. Лично я охранника не узнаю, для меня они все на одно лицо. Он оглядывает визитера с головы до ног, после чего открывает створку ворот.

– Тебе нельзя, вход только для одного, – говорит он мне, и я отступаю.

– Подожди здесь, Пирс. Я там наведу порядок у большого парня.

– Спасибо, Марк. Мероприятие – просто блеск.

– Да ладно тебе. Подожди с минуту.

Он направляется к передней двери, после чего поворачивает налево и исчезает. Куда делся, непонятно. Охранник смотрит на меня, я на него. Я прикуриваю «ротмансину» и протягиваю пачку ему. Он вынимает одну и возвращает пачку мне. За умащивание ни один из нас это не воспринимает. Но, по крайней мере, он не возражает, когда я прислоняюсь к воротам. Слышно, как после перерыва вступает группа, в особенности гитара. Черт бы меня побрал за стереотипы, но я бы вначале ввел ритм-секцию. Я слышал, что новые музыканты группы подталкивают Певца ближе к року. Вообще-то для него это отход от корней, но кто я такой, чтобы судить? Белый, имеющий основание указывать черным на их истоки? Я вас умоляю…

От ворот ничего толком не видать. Под навесом видавший виды пикап Певца. Деревья, взлохмаченная трава, западная оконечность дома и охранники (во всяком случае, так думаю я), примерно десяток, с ленцой ходят по подворью. Впервые я обращаю внимание на соседние с домом строения. Там, где припарковался Лэнсинг, располагается квартирный комплекс, а по обе стороны от ворот тянутся таунхаусы. Вверх-вниз по Хоуп-роуд курсируют автомобили. Я даже не подумал, с какого вопроса начать разговор с Певцом. «Что ты думаешь о предсказании насчет столкновения двух семерок в цифре 1977?» «Как тебе новый альбом Банни Уэйлера?»

Означает ли этот концерт, что он поддерживает ННП? Если на ЦРУ работает не сам раста, то тогда кто? Из рюкзака я вынимаю блокнот и смотрю на пустую страницу. Казалось бы, надо было написать миллион вопросов, когда Лэнсинг пробросил о возможности предстоящего интервью. И вот я у ворот, а в голове шаром покати. Я знаю, что есть история, знаю и хочу это знать, но теперь вот стою и раздумываю, нужна ли она мне в таком виде. Я не могу определиться, начинать ли мне с этих банальных пустяковин, или же я осознаю, что хотя Певец и в эпицентре истории, но, в сущности, она не о том. Как будто б существует иная версия, которая не про него, но о людях вокруг, тех, что приходят и уходят, но фактически могут подать более охватную картину, чем я своими расспросами, зачем он курит ганжу. Тоже мне, еще один Гэй Тализ выискался.

Машины на дороге ускоряются. Я смотрю на них так долго, что уже и не помню, когда охранник отлучился со своего поста. Но зато знаю по стрелкам часов, что Лэнсинг отсутствует уже четверть часа. Подхожу к воротам и приникаю лицом к чугунным прутьям:

– Алё. Есть там кто-нибудь?

Куда ушел охранник, я не знаю. На гребаных воротах всего-навсего щеколда. Надо ее только отодвинуть, и я во дворе. Если спросят, можно сказать: случайно забрел. Пшел нах, Хантер Томпсон, перед тобой Китти Келли.

Я уже почти отодвигаю щеколду, когда появляется еще один охранник – другой, не тот, что отошел; более светлокожий, со шрамом на правой щеке (должно быть, получил по зубам, когда трепался по телефону). Что же это за люди? Хотя можно и не гадать. Сразу видно, что они не из полиции и даже не из приличного агентства секьюрити, хотя и вооружены автоматами. Наверное, Певец просто нанял парней из гетто. Эх, надо было подумать, прежде чем доверяться Лэнсингу… Сейчас он небось поглядывает изнутри одного из окон, как там снаружи топчется на жаре дружочек Александр Пирс. Может, даже и Певец стоит рядом с ним и посмеивается. Впрочем, вряд ли: не станет человек такого калибра тратить время на поца вроде Лэнсинга, неважно, чем тот занимается. И тем не менее…

Ворота открываются ровно настолько, чтобы между створок проехал «БМВ» Певца. Сердце у меня лупит в ребра, прямо как у взволнованной девочки-подростка. Но это не Певец. На водительском кресле кто-то другой – тощий раста с женщиной, должно быть, из подпевки, и еще кто-то сидит сзади. Вид у водителя чем-то недовольный. Он оглядывается сначала назад, затем на свою спутницу, затем смотрит на меня и наконец дает по газам. Только когда он отъезжает, я спохватываюсь, что вокруг-то, оказывается, довольно глухие потемки.

По улице клиньями пролегает белесый свет фар. Я и забыл, что времени половина девятого. На втором этаже дома включили свет. Ворота закрываются. Оказывается, я торчу возле них уже сорок пять минут – часы не врут, – хотя счет времени у меня улетучился. «Кто-нибудь подскажет, где мой друг?» – спрашиваю я у темени. Новый охранник тоже покинул свой пост, и у меня снова закрадывается мысль пробраться внутрь. Это же так просто – казалось бы. Стоит мне войти, как на меня без вопросов набросится десяток охранников.

Визг тормозов: с трассы на подъездную аллею к дому сворачивает красный грузовик; я вынужден отпрыгнуть в сторону. В кабине двое – оба темнокожие и в темных очках, несмотря на темноту. Водитель смотрит на меня, и я изо всех сил пытаюсь не отвести под его взглядом глаз. Второй парень, выпростав наружу руку, постукивает по дверце машины. Мотор работает на холостом ходу. В этот момент створки ворот приоткрываются буквально на три фута и к машине трусцой выбегают семеро – кто в джинсах, кто в хаки, кто в клешах от бедра, и все, как один, с разномастными стволами, подбегают и грузятся. Замыкающий – коротыш в дредах и красно-зелено-золотой майке – секунду-другую смотрит на меня, но не останавливается. Грузовик вслепую, на ходу разгоняясь, сдает задом на проезжую часть и поворачивает налево. Ворота открываются шире, и я буквально отскакиваю перед прянувшим по аллее синим «Форд Эскортом», в котором теснятся не то четверо, не то пятеро, высунув из окон стволы. Ого… Их точное число я в сумятице прыжка даже не сосчитал. «Форд» выскакивает на Хоуп-роуд, распугивая транспортный поток, и тоже берет курс налево. Придя в себя, я смотрю туда, где дежурит охрана. Но там никого нет – видимо, все снялись с якоря. Хотя ворота открыты.

На подворье Певца я впервые. Это в самом деле его дом? Я и не знаю. Внутри дорога идет вкруговую, а посередине видно купу деревьев, откуда открывается вход с четырьмя колоннами и двойной полуоткрытой дверью. Все окна в обоих этажах открыты. Группа играет как ни в чем не бывало, а снаружи никого нет. Я иду налево, к его пошарпанному пикапу. У моего отца когда-то был такой же – не по модели, а по ветхости и обшарпанности, и его он любил больше, чем своих детей. Причина такой любви была, наверное, в том, что пикап, в его понимании, был единственной вещью, которая пусть и старится, но не умирает. Пока это в самом деле не произошло. Странно до ужаса, но музыка явственно исходит изнутри, а снаружи тем не менее все спокойно. Не то чтобы бесшумно – тут тебе периодически и клавишные, и ударные, и шум транспорта, – но в целом ощущение покоя и безвременья, что лично меня начинает постепенно доставать. Чем именно это объяснить, я не знаю. Поверить не могу, что этот сукин сын Лэнсинг взял и оставил меня здесь. Значит, он в самом деле меня кинул? Или это у меня от сгущающейся вокруг темени? Кто-нибудь внутри догадывается, что охранники все, как один, уехали, оставив ворота распахнутыми настежь? Это что, смена караула? Новые парни меняют ямайский распорядок?

Впрочем, знаете что? Ну вас всех на хер. И в первую очередь его. Надо было сразу обо всем догадаться. Может, так он отомстил мне за разговоры у него за спиной? Я и впрямь чувствую себя лохом. Только дело в том, что о Марке Лэнсинге я никогда не заговаривал ни в глаза, ни за глаза, – ни ругательно, ни вообще никак. И с кем мне насчет него, собственно, разговаривать? Ну его нах, этого сучьего потроха, и знаете что? Нах вообще все это место. Может, я сам себя вожу за нос. В очередной раз. Может, мне лучше сфокусироваться на визите Мика Джаггера, чтобы сохранить свою долбаную работу, или по крайней мере на рандеву с тем самым фотографом, которого я пока так и не видел? Хотя, честно признаться, я даже не уверен, что он еще на Ямайке.

Я поворачиваюсь и иду к воротам. Движение на Хоуп-роуд довольно плотное. Моих вещей в машине Лэнсинга нет, так что иду налегке. Мимо снуют машины, и вот я вижу белый «Эскорт», похожий на такси. Водитель едет с высунутой из окна рукой, что, как правило, означает: все деньги идут в карман ему. Я ему машу, и он останавливается. Открывая дверцу, я оглядываюсь и вижу, как выше по дороге на подъездную аллею сворачивает синее авто.