33
Франка Шарко удивила вся эта суета в доме, где находилась квартира Северины Карайоль. Соседи выглядывали из-за дверей, входящие и выходящие задавали один и тот же вопрос при виде полицейских и криминалистов в форме: «Что случилось?» Сыщики старались быть как можно незаметнее, но при таком их количестве это было трудно.
В последние два дня Шарко чувствовал, что события выходят из-под контроля. Вот и теперь – явное самоубийство лаборантки Института Пастера на фоне риска пандемии неизвестного гриппа. Словно костяшки домино, которые падают одна за другой, и их не остановить.
Он поднялся к квартире, где разыгралась драма, показал свою карточку полицейскому, и тот открыл ему дверь. Люси, Николя, Бертран Казю, один из лейтенантов другой группы уголовки, и какой-то тип, которого он никогда не видел, разговаривали в углу гостиной. В других комнатах суетились парни в стерильных комбинезонах. Делали снимки, снимали отпечатки, опечатывали лекарства… Молодая женщина с очень короткими рыжими волосами, прилипшими к голове, сидела на диване со стаканом воды в руке. Она подняла на него взгляд, полный грусти.
Николя Белланже увидел своего лейтенанта и представил ему незнакомца.
– Франк, это Александр Жакоб, начальник ГМР, Группы микробиологического реагирования, Пастеровского института. А Бертран поможет нам немного, пока Робийяр и Леваллуа больны.
Шарко крепко пожал руки. Сорокасемилетний Бертран Казю обычно работал в другой команде уголовки. Был он человек рассудочный, но работу на земле любил. Семнадцать лет отпахал в полиции, из них довольно долго в Финансовой бригаде. Как и Шарко, он был в костюме, куртке и узком коричневом галстуке, который очень шел к его светлым волосам и голубым глазам. Эти двое друг другу нравились, и им уже случалось работать вместе.
Николя показал на сидевшую поодаль женщину:
– А это Амандина Герен, она работает под началом Жакоба. Это она обнаружила тело и позвонила нам.
Амандина приветствовала его взглядом, Шарко ответил тем же. Красивая женщина, довольно высокая, с молочно-белой кожей. Она выглядела пришибленной, в шоке. Шарко не понял, почему на ней бумажная маска. Бросив взгляд на Люси, он повернулся к Николя:
– Самоубийство, таблетки, насколько я понял?
– Похоже, да. Северина Карайоль, тридцать три года, работала в ГМР пять лет лаборанткой при Национальном центре изучения гриппа. Это она первой анализировала образец H1N1, который кто-то – теперь микробиологи в этом уверены – занес в ресторан Дворца правосудия.
Он показал ему листок, запечатанный в прозрачный пластик.
– Это было рядом с ней на постели.
– «ПРОСТИТЕ»… Это все, что было написано?
Белланже кивнул. Почерк был дрожащий, слово написано явно с трудом. Карайоль, должно быть, уже уходила, наглотавшись лекарств. Зазвонил мобильный Жакоба. Он извинился и отошел, чтобы ответить на звонок. Выглядел он так, будто ходил по раскаленным углям. Нервный, лицо осунувшееся.
– Да, это все, и это ставит перед нами большой вопрос. Кому адресовано послание? И главное – связано ли ее самоубийство с тем, что сейчас происходит? Такое совпадение событий наводит на мысли. Жакоб говорит, что Карайоль имела постоянный доступ к штаммам вирусов гриппа. Обрабатывать их, анализировать – это были ее рабочие будни.
Амандина встала и подошла к ним:
– Я не могу поверить, что она в чем-то замешана.
Она старалась оставаться в пространстве, огороженном службой криминалистического учета.
– Я хорошо ее знала, мы учились на одном курсе, обедали вместе время от времени. В последние недели у нее было сердечное горе. Может быть, дело в этом?
– Не беспокойтесь, мы во всем разберемся. Вас не затруднит побеседовать с лейтенантом Энебель? Она задаст вам несколько вопросов.
Амандина посмотрела на Люси и кивнула:
– Хорошо.
– Пойдемте на кухню, – предложила Люси. – Там есть стол, два стула…
Вернулся Жакоб:
– Я должен вас оставить, уйма дел. Везде засуетились. Вирус, пресса… Я буду на связи, и Амандина в вашем распоряжении на случай, если до меня не дозвонитесь.
– Нам, разумеется, придется задать вам вопросы о Северине Карайоль. А также тем, кто работал с ней каждый день. И посетить лабораторию, где она работала. Наверно, сегодня.
– Понимаю, я все для вас подготовлю. Надо принять особые меры предосторожности и выправить разрешения на вход в Центр изучения гриппа.
– А насчет вируса? Его распространения? Можете сообщить нам что-нибудь новое?
– Все службы здравоохранения мобилизованы, пытаются идентифицировать всех тех, кто был заражен в ресторане, и максимально избежать распространения.
– Возможно ли остановить вирус?
– Среди птиц – нет. Со случаями во Дворце правосудия все усложняется с каждой минутой. Вот сейчас анализируют поведение вируса, его силу и способность заражения. Делается масса подсчетов, анализ статистики… Обнаруженные случаи берут в кольцо, то есть ставят им барьер, пытаются остановить распространение. Предупреждают, раздают лекарства…
Николя кивал, хоть и не очень понимал, как можно остановить такой микроб. Но он ничего в этом не смыслил, а эти люди, должно быть, знали, что делали.
– …Есть и хорошие новости, вирус не содержит генетического кода, подобного испанскому гриппу восемнадцатого года и гриппу, повлекшему пандемии в пятьдесят седьмом и шестьдесят восьмом. Иначе говоря, это, к счастью, не грипп-убийца. К тому же он, кажется, восприимчив к антивирусным препаратам, большой запас которых хранится в ВОЗ и которые в случае необходимости раздадут по аптекам.
– Уже что-то.
– Больных просят оставаться дома, носить маски, все врачи и медперсонал на ногах. Как бы то ни было, и в частности из-за птиц, специалисты начинают работать над вакциной. Мы не поскупимся на миллионы доз и колоссальные расходы. Но эта работа потребует несколько месяцев до стадии испытаний и производства. Вакцина появится не завтра.
Перед тем как уйти, он добавил:
– Я от всего сердца желаю, чтобы… смерть Северины не была связана с тем, что происходит. Она была девушка скромная и честная. Никогда не лукавила. Это была бы катастрофа из катастроф, со всех точек зрения. Для нас, для Института Пастера, для всего мира биобезопасности.
Когда он ушел, Николя достал свою электронную сигарету.
– Я все думаю, что бы было, будь этот вирус смертельным. Аж мороз по коже… Кстати, я тут разузнал новости о Робийяре и Леваллуа.
– Как они?
– Леваллуа выкарабкивается, ему получше. Робийяр в больнице под наблюдением, с температурой сорок, совсем плох. Он все-таки сумел произнести несколько слов: «Поймай этого сукина сына». Или что-то в этом роде, тут не до тонкостей.
Офицер службы криминалистического учета сообщил, что тело можно унести. Николя, уже получивший зеленую улицу от заместителя прокурора, дал разрешение.
– Две секунды, – попросил Шарко.
Лейтенант полиции направился в спальню. Запах смерти стал сильнее. Труп лежал посреди кровати. Карайоль, похоже, вырвало кровью. Ее губы и ногти были розово-лиловые. Полицейский обвел комнату взглядом, проникся атмосферой, чтобы занести сцену на страницу 242 своего мысленного блокнота ужасов. По крайней мере, Северина Карайоль будет запечатлена в его голове. За его спиной ждали двое мужчин из похоронной службы.
– Можно.
Через несколько минут тело исчезло в черном мешке и отправилось в Институт судебно-медицинской экспертизы. Еще один труп в хозяйстве Шене, который займется им с присущими ему рвением и скрупулезностью. Он сможет сказать, самоубийство ли это, или тут кроется что-то другое. Шарко вернулся в гостиную:
– Тридцать три года. Печально.
– Печально, да. Ты останешься на обыск с Бертраном? Мне надо вернуться на Орфевр.
– Хорошо.
Николя указал на ноутбук, стоявший на письменном столе.
– Компьютер не трогайте, я пришлю за ним техника из компьютерного отдела. Есть еще мобильный телефон, вон там, но он на коде. Надо покопаться в ее личных данных. Понять, кто она была…
– Ладно. Но мне все-таки надо поговорить с тобой о другом деле.
– Что за другое дело?
Пронзительный взгляд Шарко.
– А, твои скелеты…
– Ага, мои скелеты.
– Что-то новенькое?
– И немало.
– Позвони мне, потолкуем…
И его как ветром сдуло. Шарко и Казю дождались, пока квартира опустеет, и после ухода службы криминалистического учета принялись за работу.
Лишившись жизни при неясных обстоятельствах, Северина Карайоль тем самым лишилась и права на личное. Даже при загрипповавших сотрудниках машина уголовки набережной Орфевр, 36, работала на полных оборотах.
И, как паровой каток, готова была смести все на своем пути.
