3
Во мраке
— Что там? — спросила я.
— Ничего, — прошипела Пашка, — говорят.
— Святые, — простонала я, уцепившись за рюкзак с Невером.
Седой вошел на стежку за три часа до полудня. Говорят, был в ярости. Пришлось поверить на слово, лицезреть столь незабываемую картину я не могла.
Я кричала, плакала, вырывалась, не понимая, чего хочу больше: убежать или остаться. Утро у источника запомнилось немногим выжившим неконтролируемой истерикой человека. Взрослого и разумного человека.
Кончилось все так же внезапно, как и началось. Пашке надоело уговаривать, тем более что ни одного слова я не услышала, не хотела. Другое дело пощечина, от которой зазвенело в голове, и резкое шипение:
— Это откат! Прекрати! Это откат от ночного зрения! — Явидь встряхнула меня лапами.
Я всхлипнула, размазывая сопли и слезы по лицу, но биться головой о землю прекратила.
— Источник не поможет, — лениво сказал Веник, хотя мысль о воде едва начала формироваться в голове. — Магия на предмете, не на ней. Зрение работало в усиленном режиме и теперь не работает. Амулет вытянул из нее все резервы.
— Перегрев, как у фена, надо ждать, когда остынет, — добавила Пашка.
Не могу сказать, что мне сильно полегчало, но беспрестанно повторять: «Я не вижу! Я ничего не вижу!» — я перестала. Не знаю, что подействовало — удар или будничное сравнение с бытовым прибором, но через несколько минут я смогла если не говорить, то хотя бы думать.
Через час в Заячий холм вошла свита Кирилла. Я загнала страх никогда не увидеть лукавую улыбку дочери так далеко, как могла, чтобы не было видно даже самой, не то что остальным. Было невыносимо представить, что он увидит меня такой — испуганной, дрожащей и жалкой. Я слепая, но это все еще я.
Все за то, чтобы своими глазами увидеть, как бабка печет блины, оскал явиди, сутулость падальщика. Все, что угодно…
— А сейчас что? — спросила я минут через десять.
— Тихо, — шикнул на меня гробокопатель.
Я подавила раздражение, грозящее перерасти во второй акт истерики, и резкий ответ так и не слетел с языка.
Седой путешествовал с комфортом, со штатом прислуги и под охраной. Такое количество новых людей здесь не видели со дня основания стежки. Градус общего напряжения стал спадать. Село живо, и это главное. Осознание, что все кончилось, пришло как-то вдруг. Чужие потрясенные голоса и, наверное, взгляды.
Гархи исчезли. Тела сгорели вместе с домами. Стежка устояла. Крайние дома всех поперечных к главной улиц срезало non sit tempus. Они ушли в колышущееся марево, наступающее на село шаг за шагом. Погибли две опоры, но две остались. Мы были на волосок. Известны случаи, когда стежка стояла и на двух опорах, но не известно ни одного, когда она удержалась на одной. Вопреки предсказаниям хранителя, Заячий холм стоял, безвременье остановилось, довольствуясь бездушными постройками и сократив территорию Заячьего холма вдвое.
Все радовались. Иногда для счастья нужна такая малость — солнце над головой и хозяин с грозным рыком поблизости.
— Скажите хоть что-нибудь, — попросила я.
В мире без света было плохо. Я цеплялась за якоря звуков, силясь по ним восстановить, представить, что происходит вокруг. Я каждую минуту дергала Пашку или Веника ради того, чтобы услышать их голоса, убедиться, что они здесь, что не ушли, не бросили.
Встречу в холмах из-за такой малости, как разрушенная стежка, никто отменять не стал. Седой и Видящий сошлись на середине. Даю гарантию, в позах скорбь, в глазах твердость. В свое время я на наших секретарей партии насмотрелась по телевизору. Встречу провели меж Поберково и Заячьим холмом. Две палатки на двух холмах, секретари и брежатые — вот что рассказала мне явидь.
Близко никого не подпускали брежатые, поэтому мы устроились на одном из соседних холмов, на каком, не скажу. Веник пошутил, что с таким же успехом можно было остаться на стежке, фигурки встречающихся выглядели миниатюрными, голоса доносились урывками, когда ветер бросал в нашу сторону резкие порывы.
Я вздохнула, ощущая горечь беспомощности. Мне было недоступно ни то, ни другое. Цепляясь за Пашкин рюкзак, я с ужасом осознавала, что мир сузился до грубой материи, пластиковых застежек и твердой кожи — чешуи явиди. Веник как отстранился у источника, так больше ни разу и не подошел. Моя слепота пугала его больше, чем меня. Или отталкивала.
Иногда тело пробирала дрожь, голова гудела. Подранный лишенной бок дергало болью при каждом движении. Ночь на земле близ воды не прошла даром, но на фоне потери зрения беспокоило это куда меньше.
— Секретари передают бумаги, — сказала змея, — будут подписывать соглашение.
— Кровью? — спросила я без всякого сарказма.
— Как же, — буркнул справа падальщик, — бумаги-то подготовлены заранее, заметили?
— Спектакль, — фыркнула явидь, — у Видящего младшенький мелькает, смотри-ка, уже на ногах, и брюхо зажило.
— Эту огненную голову не перепутаешь, — согласился Веник.
«Как и белоснежную», — мысленно добавила я.
— Алисы там нет? — Ответ напрашивался сам собой, но не уточнить столь важную деталь я не могла.
— Нет. — Гробокопатель шевельнулся, я уловила запах мокрой прелой ткани и пота.
— Ставят руны обязательств, — вернулась к происходящему явидь.
Подпись кровью — это для таких, как я, для людей. То, что течет по венам у демона, не выдержит ни одна бумага. Другое дело руна обязательств, это рисунок. Рука, выводящая рисунок заклинания, дает обязательства, от выполнения которых не уйти. Хотя я уверена, соглашения составлены с допуском для маневра как для одного демона, так и для второго.
— У Хозяина новый вестник, — хмыкнул Веник.
— Чему удивляешься? Давно пора. — Змея повела плечами.
— Мне знаком этот человек, — протянул гробокопатель, — один из представительства людей, помнишь?
— Я мало что помню, — в голосе Пашки послышалось веселье, — устала тогда очень, все проспала.
— Я не тебя спрашивал.
— Не представляю, о ком ты, — я подняла голову к небу, солнечные лучи согревали кожу, каждый момент давал надежду: вот сейчас, вот в эту секунду я смогу их увидеть, — вестники чаще выходят из людей. Потомственных торговцев мало.
— Те же заложники, — согласилась змея, — только душу они вручили хозяину.
— Я уже понял, что продешевил, — сухо сказал падальщик.
— Все. Подписали, — явидь качнулась, — машут свитками, как будто можно что-то прочитать.
— Не важно. Сейчас огласят.
Я протянула руку на голос, но либо неверно оценила расстояние, либо Веник отстранился.
— Слушайте, чистые и нечистые… — разнесся над холмами голос нового вестника.
Вестник — это не только скупщик душ. Вестник обладает правом или проклятием, как посмотреть, вещать от имени хозяина, быть его голосом, слова и повеления которого услышит вся нечисть в округе. У людей как? Закон вступает в силу после его публикации в общественном издании. У нечисти после оглашения. Содержать ради этого типографию или сотню-другую писарей здесь никто не будет.
— Воля и закон, плоть и кровь северных пределов, повелитель нечисти и страж переходов Седой демон узрел подлость врага и оценил ее. Узнал его силу и восхитился ею…
— Ну конечно, — процедил падальщик, — больше восхищаться нечем.
— …гниль и зараза хозяйничают в разуме врага. Они заставили его напасть на священное будущее и на чистоту. На детей. На источник, на чистоту, которой и так мало…
— С этим и в самом деле дефицит, — согласилась я.
— …а посему стражи переходов в священном праве мести…
— Священное право, — повторила явидь, — надо бы запомнить.
— …когда один сбивается с пути, долг других направить его через боль и лишения. Посему стежка южных пределов Кощухино с согласия дома Видящих объявляется северной.
— Вот и боль, — припечатал падальщик.
— Внимайте нечистые и чистые… — вступил новый голос.
— Вестник Видящего, — пояснила Пашка.
Кожи коснулось что-то маленькое, прохладное и требовательное. Невер слегка шевельнул пальцами, просовывая ладошку в мою. Неуверенный детский жест. Но какой же правильный и доверчивый. Поймет тот, кто хоть раз держал руку ребенка в своей. Змееныш не так давно проснулся, я чувствовала в нем остатки сна, легкий голод и недоумение тем, что мы стоим на месте. Неверу нравилось, когда Пашка двигалась, нравилось покачивание.
— …в знак нового союза стежка западных пределов Поберково возвращается под сень севера. Таков адат и изъявление, тело и дух западных пределов повелителя нечисти и защитника стежек Видящего демона.
— А вот и лишения, — явидь качнулась, — вот чем заплатили западники за спасение младшего Видящего.
Мир крутанулся, кольцо вокруг талии разжалось. Когда перед глазами тьма, содержимое желудка, даже если это простая вода, остается на месте. Водить за ручки медлительного и слепого человека никто не собирался. Бросить обузу, пока с нее не сняты обязанности надзирающей, Пашка не могла. Веник не спешил носить меня на руках. Змея была сильна и бесцеремонна, жесткий захват поперек туловища, острая боль в ребрах, стиснутые зубы не помогли сдержать стон, перемещение и постановка на землю. Как куклу в человеческий рост. Неверу понравилось.
— Где мы? — Ноги коснулись земли, я покачнулась и раскинула руки, чтобы сохранить равновесие.
— Сторожевой камень на калиновой тропе, — ответил Веник, — брежатого нет.
— Думаю, нам пора домой, — сказала явидь.
— Согласен. Но что, если Юково все еще закрыто? — спросил падальщик.
— Мы пройдем. — Я коснулась рукой монеты на шее.
— В голосе уверенность, оснований для которой я не вижу. — Гробокопатель приблизился.
Я ощутила дуновение воздуха, он остановился в шаге. Обоняния тут же коснулся запах пота, давно не стиранной одежды и крови.
— Ты воняешь, как падаль, — опередила меня Пашка, — нет, еще хуже. Как же вы достали своими откатами.
Не знаю, привлекал ли теперь излишнее внимание змееныш, мы и сами на незаметных не тянули.
— Не нравится — отойди, — лениво процедил Веник, — есть вопросы поважнее. Хозяин знает о нападении на Юково?
— Ага, чтобы не упустить случая и под это дело еще одно село у кого-нибудь отжать, в компенсацию моральных страданий. — Змея фыркнула. — Хозяин знает все, что ему надо.
— Даже не сомневайтесь, — раздался незнакомый голос.
— Низшие! Из-за ваших откатов нас можно голыми руками брать. — Явидь зарычала и дернулась в сторону, мои руки схватили воздух.
Несколько секунд тишины. Я с ужасом представляла, как задаю очередной вопрос, а мне никто не отвечает. Спрашиваю снова и снова, кричу, а тишина остается такой же непоколебимой. Я выдохнула, сжала кулаки и заставила себя успокоиться. Загнала панику в очередной раз в угол.
— Господин новый вестник, — поприветствовал того, кто поднялся на холм, падальщик, — чем обязаны?
— Вас требует к себе хозяин, — человек шел очень легко, — будете на месте выяснять степень его осведомленности.
— Э-э-э. — Я завертела головой.
— Немедленно. — Вестник добавил в голос звука, и приказ прозвенел над холмом.
— Хорошо, идем, — Пашка оказалась рядом, — держись, Ольга.
— Нет, — я почувствовала, как кто-то остановился рядом, — приказ касается двоих. Змея и заложник. Никаких слепых.
«Ну и слава святым», — мысленно сказала я, оперлась о сторожевой камень, улыбнулась во тьму и уже вслух добавила:
— Я никуда отсюда не денусь. Обещаю.
— Мы быстро, — обнадежила Пашка.
Веник по обыкновению предпочитал отмалчиваться.
Мысли отдавали горечью. Кирилл не знал, что я здесь? Или специально исключил возможность встречи? Может, у меня очередной приступ собственной значимости? Или излишнее рвение нового вестника, старающегося исполнять приказ с точностью до запятой, а хозяину все равно, сколько человек и нечеловек к нему приведут?
Я сидела на сторожевом камне. Твердая поверхность впитала то немногое тепло, которым одарило нас утро. Запах падальщика быстро развеялся. Под порывами ветра шуршала трава, калиновые ветки с сухими щелчками стукались друг о друга. Бинт на правой руке высох и покоробился. Целительница — это не врач в районном травмпункте, пальцы двигались легко, запястье сгибалось безо всяких усилий. Я хоть и не видела, но вполне могла себе представить цвет повязки, в которой уже не было необходимости. Я подцепила шершавый край и стала медленно слой за слоем разматывать бинты.
Мир, отнявший у меня зрение, оказался богат на звуки, шорохи, стуки, далекие эфемерные вскрики птиц или людей. Тишина бывает абсолютной лишь в non sit tempus, там я бы ослепла совсем.
Шаги я услышала сразу, идущий не скрывался. Из-под ботинок посыпались камушки. Широкие шаги, уверенные, скорее мужские, чем женские. Неизвестный поднялся на холм, замер. Я отбросила бинты и прислушалась. Два тихих вкрадчивых шага — и тишина.
— Кто вы? — Я не выдержала и заговорила первой.
Отличный вопрос, как раз в стиле фильма ужасов. Продолжение не разочаровало. Неожиданный тычок в плечо, и я упала назад. Я даже не поняла, чем меня так: рукой? Ногой? Копытом? Палкой?
Падение испугало больше, потому как, летя в темноту, не знаешь, чем оно завершится, подушкой из листьев или волчьей ямой. Ударилась о землю и тут же вскочила. Поразительно, но, пока я видела, припасть к земле казалось естественным и безопасным: не потеряешь опору и никто не ударит со спины. Сейчас же в полной темноте, в полной уязвимости я не могла оставаться внизу, как зверек, задравший лапки в ожидании удара.
Быстрые шаги. Я выставила руки и повернулась на звук.
— Так-так, птичка потеряла глазки!
Голос был знаком. Этой ночью я уже его слышала.
Шаги, ветер от резкого движения лизнул щеку. Тычок в плечо.
— Тит? Вы ведь Тит? Зачем…
Очередной толчок положил конец вопросам.
— Ну, вспоминай, птичка! Не разочаровывай меня. В прошлый раз ты казалась умнее. — Шаги по кругу — и тишина.
Да, я знала этот тон, эту насмешку в голосе, каким бы он ни был. Я помнила, кто и когда говорил со мной так.
— Проклятый.
— Привет.
— Чего тебе надо? — спросила я, оглядываясь, инстинкты и привычки трудно изжить, даже если тебя и окружает та же темнота.
— Не мне, — голос, принадлежащий Титу, стал вкрадчивым, — приказ Хозяина, птичка. Я должен тебя вылечить. Оказывается, ему нравятся твои глазки.
— Ты не целитель. — Я повернулась на звук, но он оказался быстрее. Легкий шорох, и костлявые пальцы Тита схватив меня за локти, прижали спиной к худому телу.
— Но я забочусь о костюмах, которые надеваю. — Бес наклонился и, брызгая слюной, зашептал в ухо: — Минута в тебе, и мир расцветет красками. Одно слово, и я все исправлю. Обещаю.
Соблазнительно, другого слова не подберешь. Я была готова на все, чтобы вернуть зрение. Желания имеют обыкновение сбываться. Потерпеть минуту, шестьдесят секунд, и конец беспомощности. Плевать, что предложение отдает пакостью, это как раз в стиле нечисти. Я бы согласилась, если бы не знала, что тот, кто отдал свое тело проклятому хоть раз, должен быть готов, что его могут взять без спросу. Бес не упустит возможности оставить лазейку, они никогда ничего не упускают.
— Нет, — я отвернулась, — возвращайся к Хозяину.
— Упрямая птичка.
Я рванулась, руки Тита держали крепко.
— Я всегда выполняю приказы.
— Нет.
— Не любишь отказы, бестелесый? — Новый голос вклинился в беседу, пальцы беса разжались, и он оттолкнул меня в сторону.
— Джинни, — пропел голос Тита, — ты пришел исполнить мое желание? Похвально.
Ответом ему стал резкий звук, такой не спутать ни с чем, так выскакивает из пазов автоматическое лезвие.
— Евгений, не надо, — попросила я, неизвестно откуда взявшегося джинна, — его нельзя убивать.
— Интересные у тебя знакомства, птичка. — Бес присвистнул. — Костюмчик ценный, но если очень хочется, не стесняйся. — Он засмеялся.
— Блеф, — я повернулась туда, где, по моим расчетам, должен стоять проклятый, — на стежке Хозяин, нельзя чтобы безвременье схлопнулось.
— Отрезать бы тебе язычок, птичка, — посетовал проклятый, — последний раз спрашиваю: даешь разрешение?
— Нет.
— Ну и низшие с тобой. — Он сплюнул и прошел мимо.
Шаги стали удаляться, за одно это уже можно было сказать Евгению спасибо.
— Он ушел. — Голос Евгения прозвучал намного ближе, чем я ожидала.
Осмыслить, насколько джинн опаснее беса — тому хотя бы нужно разрешение, — я не успела. Руки коснулось что-то теплое, родное и очень приятное. Первым чувством было желание продлить прикосновение как можно дольше. Вторым — восторг.
Под ногами появилась трава, пожухлая и ломкая, блекло-коричневый цвет показался ярче ультрафиолета. Тусклое осеннее солнце сияло ослепительней, чем в полдень жаркого августовского дня. Серо-голубое небо, белые облака, черный рисунок облетевших деревьев.
— Так лучше? — спросил стоявший рядом мужчина.
Высокий и мускулистый, светло-русые волосы шевелил ветер, теплые карие глаза светились добротой, нос с горбинкой и полные улыбающиеся губы. На плечах вечерний черный смокинг из моих любимых английских фильмов.
— Вау, — искренне восхитилась я.
— Перебор? — спросил джинн и покачал головой. — Это твоя фантазия, твой прекрасный принц.
— Благодарствую. — Я отвернулась, теперь хоть знаю, насколько все плохо, и потребовала: — Отпусти. Я не буду жить в фантазии.
— Две секунды, — попросил красавец, заглядывая в лицо.
Я знала, что это иллюзия, порожденная магией джинна, но это нисколько не уменьшало желания продлить ее подольше. Я не смотрела на мужчину рядом с собой, он слишком идеален, таким бывают кумиры на плакатах. Меня заворожил окружающий мир. Несколько часов назад он померк, и это время показалось мне вечностью.
Небо, земля, склоны, сторожевой камень, домики внизу. Евгений не стал разрушать иллюзию суровой и грязной правдой, черной сажей кострищ и пеплом. Стежка стояла нетронутой. Таких грубых ошибок джинны обычно не допускали. Он не хотел обманывать, он сделал приятное. Или хотел создать такое впечатление.
— Выслушайте, — попросил мужчина.
Пришла непрошеная мысль, что с таким телом ему место в порнофильме. От представленной картинки щеки залила краска.
— Вы не из Поберкова, — быстро сказала я.
— Нет, — Евгений вздохнул, — вы ведь понимаете, почему я так сказал? Понимаете, к чему все идет?
— Понимаю. — Я задумалась и противоречиво спросила: — К чему?
— Война. Уничтожение несогласных. Присвоение земель на условно законных основаниях. Кровь и боль. Людям тоже достанется. Все наши войны находили отражение в верхнем мире.
— Даже если и так, — я провела рукой по валуну, вглядываясь в пористый рисунок, оставленный временем на его поверхности, — почему вы говорите со мной, а не с Седым?
— Ответ прост. Потому что не можем. Хозяин северных пределов не хочет говорить с нами, не отвечает на зов, не читает писем, не принимает послов. Моя… — он замялся, — Хозяйка не хочет войны. Но желания одной стороны всегда мало.
— Чем я могу помочь? — Я оглядела волнистую линию горизонта. — Что может слепая женщина? Какое безумство она должна совершить?
— Организовать встречу, — красавец взял мое лицо за подбородок и повернул к себе, — с Седым или с Легендой зимы. Все.
— Что взамен? — иронично поинтересовалась я.
— Все, что хотите. Любое желание. Я говорю от имени Прекрасного демона, не от себя, — мужчина улыбнулся смущенной мальчишеской улыбкой, от которой так захотелось протянуть руку и растрепать светлые волосы, — но если ты захочешь, чтобы выполнял я или любой другой слуга юга, только скажи.
— Нет, — я посмотрела в теплые карие глаза, горевшие всеми обещаниями мира, и как можно тверже повторила: — нет. Отпусти меня, джинн.
Мир тут же лишился красок, линии стали темными и жирными, проведенными восковыми мелками, уплотнились, раздаваясь вширь, заполняя собой еще недавно такой цветной мир. Тьма вернулась. Я с сожалением почувствовала, как исполнитель желаний разорвал теплое, родное, как рука матери, прикосновение.
— Нет, — скорее для себя, чем для него повторила я.
— Что ж, — Евгений вздохнул, — тогда пусть льется кровь.
Ушел он беззвучно, как и появился, словно все, что произошло на холме у сторожевого камня, было видением.
Пашка и Веник вернулись спустя час или около того, трудно замерять время, когда вокруг мрак. Я ждала, прислонившись к остывающему камню. В том же месте в той же позе. Запах должен был рассказать им о моих невинных развлечениях в их отсутствие, должен. Но не рассказал, ни одного вопроса так и не было произнесено вслух.
— Планы меняются, — я услышала, с каким звуком чешуя явиди трется о камень, — мы едем в Серую цитадель.
— Зачем? — удивилась я.
— Хозяин не объясняет. Он приказывает, — пояснил падальщик.
— И путь наш пройдет через Поберково, — змея ударила хвостом, — через наше новое приобретение. Или возвращенное старое.
— Не зря же с Хозяином два десятка бойцов и заклинателей, — не скрывал иронии гробокопатель, — надо же убедиться, что стежка действительно осознала, что вернулась под сень севера.
Кирилл путешествовал налегке, одиннадцать машин, три из которых грузопассажирские газели. В одной из них нам и оставили место, к вящему неудовольствию водителя — визирга, как представила его змея.
Сильно трясло, грунтовку размыло дождями. Накатанная колея — вот что здесь называют дорогой — не очень-то отличалась от ее отсутствия. Водитель ворчал на все: на ветер, лужи, грязь под колесами, груз, пассажиров и даже Хозяина. Ревел двигатель, нас бросало из стороны в сторону, что очень веселило Невера и злило его мать. Пашка пообещала вырвать хлипкую душонку из раздутого тела ботара и поместить во что-то более подходящее, например лысую крысу. Для тех, кто не сразу опознает в горе мышц переселенную душу, зрелище должно быть в диковинку. Чтобы ботары управляли чем-то сложнее пращи, уже нонсенс, а тут автомобиль. В закрытом помещении кабины запах, исходящий от падальщика, казался удушающим. Я сцепила зубы, сидя между спутниками, и старалась вдыхать через рот. Но нечисти не нужны слова, чтобы понять, что ты чувствуешь на самом деле.
— Чего б Хозяину до лета не подождать с завоеваниями, — стал жаловаться водитель, — ехали бы по солнышку да по песочку.
До стежки было не больше пары часов по прямой, мы же добирались все три. Более молодые источники пробились на поверхность в стороне от самого старого.
— А если Поберково не подчинится? Не захочет возвращаться в северные пределы? — задала я мучивший меня вопрос.
— Конечно, не подчинится, — фыркнула явидь.
— По-другому было бы неинтересно, — буркнул водитель, — должна литься кровь.
«И пусть льется кровь» — так сказал исполнитель желаний.
— То есть такое действительно возможно? Вот так просто объявить чужие земли своими? И все проглотят? Это абсурд. Почему тогда не один демон правит миром, а четыре? Завтра Видящий присвоит себе Юково, и что?
— Щелчок по носу ему, а не Юково, — ответил гробокопатель.
— Умная какая нашлась, — фыркнул водитель, — дело не в жадности Хозяина. Дело в другом. Во многом другом.
— Прекрасная объявлена врагом, напавшим на мирные стежки и инициатором конфликта, Седой берет контрибуцию, Видящий подтверждает его право, все в рамках закона, — согласился падальщик.
— То есть если Прекрасная сейчас заключает союз с Простым демоном, можно отменить все решения Седого и Видящего? — спросила я.
— Было бы интересно, — визирг крутанул руль, — но нет. Простой давно уже не вмешивается в грызню пределов.
— Почему?
— Потому, — Пашка прижала к себе змееныша, я почувствовала его удовольствие, — он слишком стар для этого. Очень стар. По его словам, возня в песочнице за куличики с детьми ему давно неинтересна.
О четвертом хозяине пределов очень мало упоминаний в той версии истории, что выложена в открытый доступ. Восточники не участвовали ни в одном конфликте последней эпохи. Простой демон не расширял территории, не наносил визиты, не устраивал балов. По слухам, которые во многом противоречили друг другу, хозяин востока родился еще в разделенные эпохи, когда нечисть и люди сидели каждый в своем мире тихо, как мыши под веником, когда еще святые не прошили пространство стежками, открывая своим таким разным детям дорогу друг к другу.
Наступила эпоха единения — время, которое боятся помнить. Простой прошел и ее. Эпоха истребления залила наши миры кровью людей и нелюдей — время, которое проклинают. Хозяин востока удержал шатающийся трон, когда в других пределах демоны исчезали в огне войн. Общая эпоха дала надежду, подаренное ушедшими время, чтобы научиться жить вместе. Мы жили в Тихую эпоху, в живом времени, а повелитель востока все еще занимал свой трон. Будто эпохи были для него днями, а не тысячелетиями.
О его семье не было известно ничего, даже того, есть ли она. Желтая цитадель давно не принимала гостей, очевидцев, побывавших под ее сводами, было удручающе мало. Восточные стежки жили как все: рождались, развивались, умирали, торговали с соседями и с людьми, иногда цапались и пускали друг другу кровь, мстили обидчикам, но до серьезных конфликтов, требующих внимания хозяев, дело ни разу не дошло.
Напрашивался вопрос: как при таком попустительстве восточные пределы до сих пор оставались восточными?
— Дети могут позариться на его «куличики»? — спросила я.
— Не позарятся, — хмыкнул дух-советчик, — были охотники, да сплыли.
— Последний случай вроде был на заре общей эпохи, — задумчиво сказала явидь.
— Вроде, — передразнил водитель, — что за молодежь пошла, дальше Тихой эпохи и не заглядывают, а уж о подаренном времени слышали только то, что так назвали первую мирную эпоху людей и нечисти.
— И что? — перебила я, машина подскочила на очередном ухабе, и я вцепилась в руку Веника. — Что произошло?
— Отстраненность Простого демона приняли за слабость. На одну из стежек востока вошел боевой отряд. Наш отряд, — в голосе водителя послышалась усмешка. — Отец нынешнего Хозяина по молодости был горяч, пока снега не охладили его порывистость и жажду свершений в стиле предков во времена, когда эпохам еще не давали названий.
— Так что случилось? — повторил мой вопрос гробокопатель.
— Ничего особенного. Обошлось без крови. Отряд занял стежку, его встретили с хлебом с солью, расположили со всем комфортом. Никто не сопротивлялся, такую нечисть даже уничтожать неудобно было, отложили на потом. А «потом» получилось совсем иное. Восточники всех встречают ласково, враг ли ты или друг, все едино… Пока не проснутся пески.
— Особенность магии Простых, — змея шевельнулась, — теперь об этом знают все.
— Знают они, как же, — пробурчал водитель, недовольный тем, что его перебили, — если земля под ногами превращается в зыбучий песок, надо бежать, это знают и люди. Но наши-то покрепче будут, многих вытащили. И выжившие позавидовали мертвым. Магия Простого демона очень проста. От песка не скрыться, он есть и в жаркой пустыне, и в плодоносном черноземе, и в вечной мерзлоте севера…
— Ты закончишь сегодня или отложим на завтра? — падальщик был раздражен и не скрывал этого.
— Закончу. — Визирг ударил по тормозам, капот машины нырнул в яму, я вскрикнула, цепляясь за Веника и Пашку. — Когда земля снова стала землей, они поняли, какую простую вещь делает магия хозяина востока. Одно простое действие. Те, кого хоть раз коснулся песок, стали людьми. Пищей.
На несколько минут в кабине воцарилась тишина, каждый примерял на себя последствия магии песков. Я большой трагедии не увидела, но нечисть, очевидно, была другого мнения.
— Больше желающих присваивать песчаные стежки, полагаю, не было, — добавил падальщик.
— Желающие были, исполнителей не нашлось, — сказал водитель.
Зафыркал Невер, тряска не давала ему уснуть.
— С тех пор в игрища пределов восток не вмешивают, — закончил дух-советчик.
Машина сбавила ход. Визирг выругался. Явидь напряглась, змееныш притих. Я почувствовала, как внутри завибрировала тревожная струна. Переход. Второй за сегодняшний день. Первый прошел на удивление легко, меня больше беспокоила проходимость дороги из Заячьего холма с ее рытвинами и ухабами, чем голоса в голове. Я даже зажмурилась, хотя это не имело никакого смысла. Вот и в этот раз — тихий уговаривающий шепот, дезориентация, холод в кишках, тревога, и все. Non sit tempus окружающее источники, не агрессивно, я заметила это, когда еще шла по калиновой тропе. Нет угроз, нет желания броситься вон и бежать куда глаза не глядят.
Колеса почувствовали дорогу, машина пошла вверх и вывалилась на стежку. Холод схлынул, тревожные мысли, рождаемые в голове, нашептываемые голосами безвременья, затихли. Мы прибыли в Кощухино.
Машина съехала на обочину и остановилась. Я разжала руки. Захлопали дверцы, послышались резкие и отрывистые команды.
— Ждите здесь, — скомандовал водитель, дверь впереди открылась, впуская порцию свежего воздуха в кабину, и закрылась.
— Ага, сейчас. — Падальщик выбрался следом, взял меня за руку и потянул наружу.
Легкий ветер с другой стороны и очередное хлопанье дверцы — я поняла, явидь тоже не собирается отсиживаться в кабине.
Солнца здесь не было, от влаги раскисли не только дороги, но и все вокруг. Грязь вкусно чавкнула, когда я спрыгнула на землю. Ноги едва не разъехались. Я все еще ощущала порождаемую переходом тревогу.
Громкие, нисколько не скрывающиеся голоса. Не захват добровольно отданной стежки, а пикник на обочине. Уверенность, для которой не было никаких оснований. Я мысленно повторила слова падальщика. Это значило лишь одно — недостаток информации.
— Что происходит? — спросила я.
— Много чего, — ответила змея.
Я слышала их суету, движение, перекличку, иногда все перекрывали зычные команды вестника. Если бы такое происходило в преддверии Юкова, гостей бы уже ждал «теплый прием». Тут нас даже не встречали.
— Низшие, — прошипела Пашка.
Крики стихли, будто бы сами собой. Никто больше не произнес ни слова.
— Что? — требовательно прошептала я. — Во имя всех святых, скажите, что происходит?
Страх неизвестности — самый сильный страх. Теплая мужская рука обхватила мою ладонь, пальцы ободряюще сжались. И плевать, что пахнет он по-прежнему отвратно, я не одна — это главное.
— Они ушли, — прошептал Веник, — стежка мертва.
Так вот почему не отпускала тревога, non sit tempus сжималось. Поберково умерло. Если Кирилл ничего не предпримет, источник уйдет в безвременье, бумажная победа обернется пшиком.
Разговаривали вполголоса, как на поминках, шли медленно. Я крепко держалась за мужскую руку и шла следом за гробокопателем в глубь стежки, ощущая, как колышется безвременье.
— Видящий не стал рисковать, — в голосе падальщика послышалось одобрение, — он увел людей. Седой получил дорогу.
— Каждый судит по себе, — пробормотала Пашка. — Когда Поберково первый раз сменило хозяина, западники вырезали в нем всех: и стариков, и детей, и пленников. Видящий не ждал ничего другого от Седого.
Кто-то позади нас стал отдавать отрывистые команды. Зарычавшие двигатели оставленных машин стали отдаляться.
— Отрядам велено проверить стежку, — пояснил для меня Веник, — остальные вынырнут и встретят нас с другого конца перехода. Идем, — позвал он, — предпочитаю получасовую прогулку часовой тряске.
Мы шли по пустой стежке, бойцы проверяли дома, иногда слышалась бодрая перекличка, иногда ругань, пару раз выстрелы, но никого не убили и не положили тушкой к ногам Седого.
Западники были столь любезны, что вернули требуемое без боя. И хотя все знали, что не обойдется без сюрпризов, разворачиваться никто не собирался.
Я ничего не видела. Не видела брошенные дома, не видела пустые улицы, не видела осторожных, как стая гиен, брежатых. Я не видела. Мы шли. Дорога петляла меж холмов, то поднимаясь, то опускаясь. Ни падальщик, ни явидь не порывались сменить наше местоположение из отстающих в наступающие, предоставляя бойцам выполнять свою работу.
Один раз Пашку что-то насторожило, и они с Веником нырнули в проулок, оставив меня на углу одного из домов. Я стояла, упираясь ладонями в обшитую деревом стену, и вслушивалась в окружающий мир. Иногда мне казалось, что я слышу зов безвременья, а иногда он сменялся гулом в голове. Чужие голоса то приближались, то отдалялись. Я снова услышала выстрелы, но где-то впереди, на этот раз они закончились криками боли. Я замерла, но ничего подобного больше не повторилось.
Не буду врать, что было не страшно, одиночество в темноте не то состояние, которое я бы хотела продлить. Руки стали моими глазами. Стена была шершавой, дерево — старым, в кожу то и дело впивались занозы. Кусок обшивки чуть выше моей головы был смят от удара, вдавлен внутрь, доски треснули, ощетинились иззубренными краями. Чем здесь припечатали? Заклинанием? Или кого-то швырнули с такой силой, что сомневаться в том, что его жизненный путь окончился, не приходилось? И когда? Сегодня в Поберково некому оказывать сопротивление, некого расшвыривать по стенам. Мы с Заячего холма видели, как горело село, много ли выжило после, много ли ушло дальше на запад…
— Порядок? — спросил неслышно подошедший падальщик, беря меня за руку.
— Да. — Наши пальцы переплелись, и он потянул меня в сторону, чувство дезориентации усилилось. — А у вас? Где Пашка?
— Нормально, сейчас подойдет. — Гробокопатель вздохнул. — Ничего нормального на самом деле. Все это неправильно, слышишь? Седой перегнул палку. Так быть не должно.
— Жители ушли, чтобы их не убили?
— Да.
— Неужели это обязательно? Разве нельзя принести какую-нибудь клятву? Присягу новому хозяину, и жить себе дальше?
— Нет. Нельзя, — Веник скрипнул зубами, — можно переселиться из предела в предел, но это запомнят и не простят ни те, ни другие. И при малейшем подозрении… — Он многозначительно замолчал. — Урожденная нечисть предпочитает смерть вечному ожиданию удара в спину, только бывшие люди иногда решаются на смену хозяев. Я их понимаю, не для того они обманули смерть, чтобы принять ее здесь.
Пашка задерживалась, гробокопатель потянул меня за собой. Он часто оглядывался, поворачиваясь то в одну, то в другую сторону всем корпусом.
— Что-то не так? — Тревога, сквозившая в его движениях, передалась мне.
— Все, — ответил падальщик.
Странное дело: запах я почти не ощущала, пока не думала об этом, но стоило вспомнить, как дышать становилось невозможно. Веник прихрамывал — изодранный ботинок остался на земле Заячьего холма. Он шел все быстрее и быстрее, время для вопросов было не лучшее, и я молчала, хотя бежать вслепую за его размашистыми шагами было страшно. Одно успокаивало — моя рука в его. Падальщик свернул, меняя направление, я споткнулась и полетела на землю, сдирая ладони и колени.
— Что происходит? — задыхаясь, спросила я.
Рывок вверх, он снова поставил меня на ноги.
— Все потом. Быстрее.
Падальщик на мгновение прижал меня к себе и опять потащил за собой. Я уже давно потеряла чувство направления, не было слышно переклички бойцов, никто не стрелял, не отдавал команды. Дорога пошла под уклон, и бежать стало легче.
— Святые! Веник! — выкрикнула я, когда почувствовала, что больше не могу.
Он услышал, сначала замедлился, а потом и вовсе остановился, взял уже за обе руки и повел на себя.
— Здесь мостик, осторожно.
— Какой мостик? — Я сделала шаг вперед.
Запах стоячей плесневелой влаги, дорога сменилась настилом, под ботинками было что-то твердое, а не грязная каша.
— Через сточную канаву. Доски крепкие, но все равно держись. — Он потянул меня дальше, единственный ботинок гробокопателя гулко стучал о мостик, пять шагов и опять влажная мягкость земли.
— От кого мы бежим?
Падальщик не ответил, остановился, огляделся, как и раньше поворачиваясь всем корпусом. Шумно выдохнул и, склонившись к уху так, что горячее дыхание коснулось кожи, прошептал:
— Ничего не бойся. Я вернусь за тобой. Поняла? Жди.
Я уперлась руками ему в грудь и толкнула.
— Кто ты? — Голос от страха сел.
Мужчина отстранился сам, в тягучем жесте было полно сожаления. Кто бы ни прошел со мной этот путь, он ни в малейшей степени не был Веником. Практичным соседом, который давно уже снял с более или менее подходящего трупа ботинки и обулся. Падальщиком, который ни разу не подошел ко мне после того, как я ослепла, не говоря уже о чем-то большем.
Я выставила руку и повернулась вокруг своей оси. Никого. От снедающей тревоги дрожали пальцы.
— Кто ты? Отвечай! — потребовала я.
Тишина давила на уши. Он ушел бесшумно. Когда было надо, он не хромал и не оглядывался всем корпусом, как человек, у которого ограничен обзор. Только Веник никогда так не делал, у него достаточно других чувств, чтобы не изображать ущербного. Больше похоже на представление того, кто никогда не терял зрение, но попытался представить, как это могло бы быть.
Я сжала пальцы в кулаки и заставила себя опустить руки. Не знаю, что пугало больше, незнакомец или его отсутствие. Тишина или звук знакомого чужого голоса. Тьма вокруг или холод в животе.
— Веник! Пашка! — закричала я, — кто-нибудь!
Сбывался мой кошмар, я кричала — никто не отзывался.
— Святые, — я всхлипнула, — почему?
Зачем все это? Убить меня можно гораздо проще, к чему такие сложности? Но этого не сделали. Значит, кому-то нужно, чтобы я находилась именно здесь и сейчас.
Думай, Ольга, думай! Что не так? «Все», как лаконично сказал незнакомец. Незнакомец, ни разу не назвавший Кирилла Хозяином. Незнакомец, рассуждавший о мотивах бывших людей, но не причислявший себя к ним. Гробокопатель — когда-то бывший человеком. Парадокс: притворявшийся был более человечным, чем настоящий падальщик. Как он поддерживал меня! Как брал за руки! Как прижимал к себе! И я растаяла, стала послушной овечкой на поводке, послушно шла, куда вели, не задавая вопросов.
Чтобы увести меня, он должен был нейтрализовать настоящих Веника и Пашку, а это нелегко, особенно когда речь идет о явиди. Очень сомнительная возможность, особенно если змея этого не хочет. Или она в деле. Если это так, то вариант один — приказ отдал Седой, иначе за мою голову с надзирающей возьмут тройную цену. Нет, неправильно. Кирилл знает, что с моей смертью Юково лишится периметра. Причем это не снимает вопроса о сложности, свернуть мне шею мог бы и бес.
В какой момент все пошло не так? Проклятый сказал, что послан вылечить мою слепоту. Я отказалась. Он ушел. Пришел джинн. Еще один отказ. Мы сели в машину. Разговор с визиргом. Грязь под ногами. Веник впервые переплетает свои пальцы с моими. И это уже не Веник, а значит, явидь — не явидь. Мне хотелось, чтобы он был таким. Это мое представление о гробокопателе, и только мое. Я его придумала, желание, а не реальность окружало меня.
Святые! Желание — вот ключевое слово! Мой идеальный мужчина. Исполнитель желаний получил отказ, но никуда не ушел.
— Джинн. — Я задрала голову к небу и закричала: — Отпусти!
У меня ослепли не глаза, он ослепил мой разум. Я слышала выстрелы, но не задумалась, в кого стрелять нечисти, не очень-то жалующей огнестрельное оружие? А было ли это? Джинн держал меня за руку, пропитывая магией, каждое воспоминание может быть подделкой. Что было замаскировано под выстрелы, которые у меня, у человека, ассоциируются с боевыми действиями? У человека, не у нечисти. Я же трогала пробитую стену: если жители ушли, кто же тогда тут резвился? Если ушли… Или бой за стежку был, а меня исключили из него?
Тут же пришла мысль, от которой стало физически плохо. Я все еще цеплялась за собственные видения. С чего я вообще взяла, что меня привезли в Поберково? Сгоревшее этой ночью так же, как и Заячий холм? Я шла его улицами и не чувствовала запаха гари? Вкуса пепла на губах? Жирной сажи на коже? Так где я?
Зачарованный джинном водитель, что подвозил нас из Коврова, видел что-то иное, нежели унылую серость осенних холмов, но тем не менее вел машину. В его видениях поездка была. У меня тоже. Заячий холм остался позади.
Сразу вспомнились ухабы, к несчастью, в нашей тили-мили-тряндии все дороги такие, и водитель, жалующийся на все на свете, кроме очевидного. Не было сказано ни слова о запахе, от которого едва не щипало глаза. Мое представление, моя реальность. Я ждала, что гробокопатель будет вонять, они нет. Запах существовал для меня в те моменты, когда я думала об этом.
Колени подогнулись, и я упала в грязь. Чувство беспомощности захлестнуло целиком. Сегодня с утра я потеряла зрение. Святые, неужели прошло несколько часов? Разум подсказывал, что именно так, но полагаться на него сейчас не стоило.
Ненавижу психарей.
— Отпусти! — кричала я в темноту, ударяя кулаками по земле.
Она была холодной. Еще несколько минут назад я не ощущала ничего подобного. Когда в последний раз меня пробирал озноб? На калиновой тропе, когда я прислонялась к едва теплому сторожевому камню. Потом нет. В чудесное исцеление я не верила. Исполнитель желаний убрал все ненужное. Обманул голову, но не тело.
И ушел. Иначе я бы не обхватывала себя руками, силясь унять дрожь. Не закусывала губу от боли, дернувшей правое подреберье. Холод, грязь, боль, гул и тяжесть в голове — это реальность. Я должна верить, я должна верить хоть во что-то, иначе мне конец. Я зацепилась за эти ощущения, пусть неприятные, зато целиком мои.
Мир сдвинулся. Я почувствовала это движение. Не снаружи. Изнутри. Евгений не менял окружающее пространство, он менял мое восприятие. Каждым прикосновением, которые меня так радовали.
Я сосредоточилась, продолжая вспоминать, отделяя настоящее от выдуманного.
Сколько раз после встречи с джинном на калиновом холме явидь брала меня хвостом? Ни разу. Потому что мне не нравился такой способ передвижения. Меня захлестнуло безумной надеждой, что зрение тоже вернется. Но, увы, мир менялся, но оставался таким же темным.
Фантазия осыпалась шелухой, обнажая настоящее. Заставляя почувствовать то, что было скрыто. Шепот, вихрь чужих убийственных мыслей, натянутая струна ожидания в животе. Переход близко.
Мысли закрутились в безумном хороводе, первую паническую «бежать», удалось приглушить. «Я вернусь за тобой», — всплыл кусочек воспоминания, кусок чужого ложного обещания. Я отмахнулась от него. Настоящее — вот что имело значение.
Я тяжело поднялась, вытянула руки и сделала пробный шаг, потом еще один и еще. Живот скрутило узлом. Я отпрянула в противоположную сторону и едва не закричала от страха. Non sit tempus было и там. Я медленно повернулась, обводя пространство вокруг дрожащей рукой. Безвременье было везде. И впереди, и сзади, и справа, и слева. Мало того, ледяные сосульки внутри будто бы нарастали, и с каждой секундой магия перехода становилась все сильнее и сильнее.
Я стояла на месте. Это значило одно — non sit tempus совершало невозможное, оно само шло ко мне. Святые, где же я? Любой переход — это дорога, ее-то под ногами и не было. Пространство без времени окружило меня со всех сторон. Я ушла в non sit tempus. Я все-таки потерялась.
— Здесь все не то, чем кажется. — Я коснулась пальцами разгоряченного лба, пытаясь изгнать из головы все поддельное, что вложил туда джинн, искаженную реальность, отвечающую моим желаниям.
— Трудно отличить правду от лжи? — раздался позади грустный голос.
Я мгновенно развернулась.
— Евгений? — В голосе страх смешивался с безумной надеждой.
Он ведь обещал вернуться? Он не может оставить меня здесь один на один с безвременьем. Сейчас я была бы рада даже маховику из Дивного городища.
Голос был незнакомый. Молодой и печальный, но, имея дело с исполнителем желаний, нельзя полагаться на слух, обоняние или осязание, нельзя полагаться ни на что.
— Увы, — незнакомец шевельнулся и, видимо, протянул мне руку.
Едва почувствовав прикосновение, я отпрянула.
— Я не джинн, — сказал мужчина.
— Чем докажете?
— Ничем. — Спокойный голос без особого апломба, такому все равно, поверят в его слова или нет.
— Где мы?
Послышался горький смешок.
— То есть уверениям, что я не исполнитель желаний, вы не верите, а назови я любую стежку вроде Жаркого местечка, это станет правдой?
Я задрожала, если мы в Жарком местечке, мне конец. Вернее, я уже мертва, но пока еще могу ходить, говорить, думать. Святые, как несправедливо! Не хочу умирать.
— Успокойтесь, — голос стал ближе, — мы всего лишь в Кощухине. В том, что от него осталось.
— В Кощухине? И зачем мы здесь?
— Чтобы умереть, зачем же еще. Я все никак не могу решиться.
— Я не хочу, — озвучила я недавние мысли, меня трясло мелкой дрожью от страха и холода. От близости безвременья.
Фантазии джинна можно позавидовать. Зачем придумывать что-то новое, когда можно заменить одну стежку на другую? Отданное Поберково на отобранное Кощухино. Выстрелы, следы борьбы и отсутствие следов пожара — все то, чему я не находила объяснения, занимало предназначенное ему место.
— Не хочу, — я замотала головой, — не могу быть здесь!
— Мне жаль, — сказал незнакомец.
Впервые я не усомнилась в его словах.
В голове закрутились воспоминания и ложные картинки, которые я, безжалостно комкая, отбрасывала как ненужные. Не хватало информации, не хватало реальности, на которую я могла бы опереться.
— Кто вы? — повторила я вопрос.
— Макс.
— Я спросила не об этом.
— Знаю, — вздох, — я хранитель Кощухина. Хотя теперь вряд ли могу так называться, — говоривший отдалился.
Сколько шагов до границы non sit tempus? Три? Пять? Десять? Не больше. Я представила, как ноги обвивают щупальца тумана, с которым приходят мысли. Нехорошие мысли, чужие, но их так легко принять за свои. Надо уходить.
Тело бил озноб, я знала, что простыла, знала, что долго не выдержу. Холодно и сыро. Я не нечисть, чтобы отмахнуться от переохлаждения, оно запросто отправит меня в забытье. Как знать, может, видения джинна сменились бредом от высокой температуры, поэтому, даже если я войду в колышущееся безвременье, ничего не изменится.
Стоп. Так нельзя. Нельзя сдаваться даже во сне, иначе не проснешься.
Я вдохнула прохладный влажный воздух и подавила дрожь, боль острым крюком вцепилась в бок. Холод давно был у меня внутри.
— Мы в безвременье? — спросила я.
— Почти, — хранитель был грустным, — честно говоря, карман давно уже должен был схлопнуться.
— Карман?
— Карман, — подтвердил Макс. — Изобретение, — горький смешок, — для казни. Создают пузырь в безвременье, помещают приговоренного, и все. Либо сам свихнется и шагнет в non sit tempus, либо карман лопнет. Отсроченный приговор. Только сейчас он что-то уж очень отсрочился.
Исполнитель желаний не учел, что я опора стежки, пусть и другой. Этого хватило, чтобы продержаться вплотную к non sit tempus чуть дольше положенного.
— Максим, — позвала я.
— Вообще-то Максуд, — поправил он, — даже странно, какие глупые вещи начинают волновать на пороге вечности, — хранитель хмыкнул, — раньше как только ни называли.
— Значит, выхода нет? — спросила я, не обращая внимания на рассуждения, мне было не до этого. — Совсем? Ни там? Ни там? Ни там? — Я поворачивалась, указывая рукой в разные стороны, дерганые движения отдавали подступающей истерикой. — Нигде?
— Стоп, — руку мягко перехватили, не касаясь, удерживая сквозь ткань куртки. Хранителя было не в чем упрекнуть.
— Как мы здесь оказались? — всхлипнула я. — За что? Кто хочет, чтобы мы умерли так?
— Тебе станет легче, если ты узнаешь? — Голос хранителя стал тих. — Седой отказался выполнять требования Прекрасной, отказался покинуть Кощухино. Ты оказалась не настолько ценным товаром, как мы надеялись. — Руку отпустили. — Ты стала не нужна. Я тоже. Поэтому мы здесь.
Я покачала головой, как же все это по-человечески. Тамария придала большое значение инциденту, произошедшему между мной и Седым весной прошлого года по внешнему кругу в Серой цитадели. Дочь Прекрасной сделала неверные выводы. Возможно, я и занимаю определенное место в системе ценностей хозяина северных пределов, очень хотелось бы в это верить, как-никак я мать его ребенка. Всего лишь. Он уже одну такую на алтарь положил. Я не тот рычаг, с помощью которого можно давить на демона. Они думали иначе. Зря. Значит, пока джинн развлекал меня пешими прогулками, кто-то вел переговоры. Когда они не увенчались успехом, надобность в заложнице отпала. Поместить меня во временной карман — это даже символично. По чьей вине смыкается non sit tempus? Седой сам виноват, убьет стежку — убьет меня. То, что он весьма далек от угрызений совести, в расчет не брали.
— Почему не нужен ты? — спросила я с тоской.
— Стежку покинули жители. Сила ушла. Я больше не хранитель земли.
Святые! Как же мне хотелось убежать отсюда, от тишины мира, от обреченного голоса во тьме, от смерти.
— Что ты делаешь здесь? — Я села на землю, стало еще холоднее, но в моем случае это уже не имело значения. — В кармане?
— Никто не хочет умирать в одиночку. Даже я, — судя по звуку, Макс тоже не стал стоять, — надеялся, если кто-то будет рядом, если кто-то будет смотреть, — в голосе слышалась мрачная усмешка, — я смогу уйти достойно. Что я смогу уйти вообще.
— В спину толкать не буду.
— Обойдусь.
Мы замолчали. У каждого было о чем подумать. В голову, как назло, ничего достойного упоминания не лезло. Я положила пылающий лоб на холодные руки. В одном хранитель прав: будь я здесь в одиночестве, не сидела бы в осенней грязи в ожидании конца. Сперва наревелась бы всласть, что никогда не поздно, и, скорее всего, поддалась панике, что пойманной птицей бьется внутри, требуя выхода. Все было бы уже кончено. Я почувствовала легкое сожаление и зависть к этой выдуманной Ольге, для которой все позади, она уже решила, жить ей или умереть.
Безвременье все ближе, мысли о прогулке все настойчивее вертелась в голове. Скоро им станет тесно, они заполнят меня без остатка, вытесняя разум, логику, достоинство и тому подобную шелуху. Скоро я встану и реализую их.
Вибрирующая в животе струна с жалобным визгом лопнула. Внутри неожиданно поселились пустота и тишина, чтобы спустя мгновения заполниться тревожным переливом неведомого однострунного инструмента. В прошлый раз ощущения были несколько слабее. Еще до того, как он заговорил, я поняла, кто тот единственный, кто смог миновать non sit tempus и добраться до кармана.
— Тут закрытая вечеринка, птичка? — Голос проклятого был весел. — Или мне можно присоединиться?
— Валяй, бестелесый, — все так же без эмоций разрешил Максуд.
— Благодарствую, охраняющий.
Я представила, как плащ, наполненный черным дымом, склонился в издевательском поклоне.
— Собирайся, птичка, я за тобой.
Я подняла пылающий лоб, в висках стучало, боль усиливалась с каждым вздохом. Так и подмывало взять его под руку и предложить прогуляться. Но я смогла загнать очередную бредовую идею подальше. Удивления не было, по краю сознания скользнула мысль, что иллюзия исполнителя желаний продолжается. Я же хотела выбраться отсюда? И фантазия в очередной раз изменилась. К несчастью, мне было все равно.
— Можешь разрушить карман? — подавшись вперед, спросила я.
— Могу. — Голос прозвучал ближе, по руке скользнула висящая в воздухе ткань. — Тогда начинайте привыкать к нежизни в безвременье.
— А вывести нас отсюда?
— Могу. Но не вас. Тебя.
— Момент истины, — чавкнула грязь, бывший хранитель встал, — пора заканчивать балаган. Тебе и в самом деле не обязательно умирать. — Голос чуть отдалился, и я поняла, что Макс стоит на границе кармана.
— Нет, — я с трудом поднялась на ноги, боль взорвалась в боку, тело бросало то в жар, то в холод, — тебе тоже необязательно. — Часть слов я глотала, они терялись в судорожном дыхании.
— Птичка права.
— Не вам говорить об обязательствах. Кто хотел, ушел. Остальных вы убили, — голос стал злым, — стежка мертва. У меня больше нет магии. Не уйду в non sit tempus, смерть придет за мной. Я стал хранителем вместо того, чтобы умереть от тифа. Он скоро вернется. Не хочу снова выблевывать внутренности.
— Я бы на это посмотрел. — Радостное ожидание беса было неуместным, но он плевать на это хотел. — Не торопишься, птичка?
— Максуд, — я подняла руки и пошла на голос, — ты еще жив. Не догадываешься почему?
— Потому что трус.
— Потому что твоя сила не ушла, — я наткнулась на хранителя, ростом он был чуть выше меня, плечи под мягкой тканью поникли, — стежка не пуста. Так?
— Так, — ответил бес.
— Северники, — Макс дернулся.
— Не все ли равно, — теперь начала злиться я, голова была тяжелой, хотелось положить ее на горизонтальную поверхность, — южане ушли. Тебя оставили умирать. Кто-нибудь возразил, когда ты вошел в этот карман? Хватит жертв. Седой не даст источнику исчезнуть, земле нужен охраняющий, не ты, так другой.
— Птичка, ты меня поражаешь. — Проклятый хихикнул и добавил уже для хранителя: — Хватай силу и пошли отсюда.
— Они не жители, — неуверенно возразил Максуд, по тому, как напряглись мышцы, я поняла: он был готов поверить.
— Жители, — сказала я, — могут прожить час, год, столетие, а могут умереть через минуту. Сейчас они твои. Их сила тоже. — Меня повело в сторону, но я поняла это, когда руки невысокого хранителя подхватили меня, не давая упасть.
— Соглашайся, — добавил проклятый, — она не отстанет.
Я чувствовала, как уходят силы, знала, что скоро не смогу ни идти, ни стоять, ни думать. Магия исполнителя желаний развеялась, тело брало свое.
— Уйдем вместе. — Я повернулась в ту сторону, где, по моим расчетам, находился бес. — Веди, — и тот разразился неприятным визгливым смехом.
— Я не собака-поводырь, птичка, — отсмеявшись, ответил бестелесный, опять задевая меня краем плаща, — сюда пришел бес и уйдет бес, и неважно, в каком костюме.
— Ты же не хочешь сказать…
— Именно, птичка. Это карман для казни, отсюда живым нет выхода.
— Нет. — Я попыталась оттолкнуть руки Макса и выпрямиться, глупая человеческая гордость требовала отказывать с поднятой головой.
— Слушай, я не знаю, как тебя зовут, как-то не ко времени было интересоваться, — хранитель продолжал поддерживать меня, — но повторю твои же слова: а не все ли тебе равно?
— Ты не понимаешь, — я застонала от собственной беспомощности, — я не могу впустить «это» в себя.
— Ты не понимаешь, — передразнил хранитель, — я не могу взять силу севера, пропустить через себя, — он вздохнул, — надо перешагнуть через невозможное.
— Давайте быстрее. «Это» ждет, — поторопил проклятый.
— Встретимся на той стороне, сравним впечатления, — встряхнул меня Макс, пришла его очередь подталкивать, чувствуя, как колеблется моя решимость, как она рушится подобно карточному домику. — Я видел тех, в кого входил бес, поверь, это не конец света.
— Я тоже их видела. Поверь, это именно он.
Я вздохнула. Выбора на самом деле нет, иллюзия это, больной бред или происходит на самом деле, все известно наперед. Я же хотела пройти тропой проклятых с тех пор, как увидела Михара, выплывающего из тумана перехода. Надо радоваться, очередная мечта сбудется, пусть у нее и горький привкус.
Я сжала кулаки и кивнула.
— Скажи вслух, — потребовал бес, — ты даешь разрешение?
— Да, — ответила я, — даю.
Глаза обожгло огнем. Я стиснула ладони с такой силой, что ногти впились в кожу. Боль перестала существовать в одно мгновение. Мрак разлетелся сотней острых осколков, будто кто-то ударил по стеклу, закрашенному черной краской. Озноб исчез, боль отступила, стало тепло, слабость осталась, но по силе она казалась тенью того, что я чувствовала несколько секунд назад.
— Я всегда выполняю приказы, птичка. Запомни, — сказала я.
От собственного голоса с чужой ленивой издевкой у меня волосы на затылке встали дыбом, если бы этот затылок еще мне принадлежал. Открывался мой рот, смотрели мои глаза, но это не я. Пустой черный плащ проклятого опустился на грязное месиво под ногами. Тошнота подкатила к несуществующему горлу. Разум никак не мог понять, что у него больше ничего нет. Он не хотел это понимать. Ощущение чудовищной неправильности заполнило то, что еще осталось от меня. Проклятому было все равно. Страх и беспомощность — любимые приправы. Внутри я дрожала, как перепуганный зверек, снаружи губы раздвигались в безумной улыбке.
— Готов? — спросил бестелесый у хранителя.
Худой, угловатый, смуглый парень южных кровей кивнул. Крупные круглые, как маслины, глаза рассматривали меня с не меньшим любопытством, чем я его. Он походил на студента-первокурсника, ребенок, который начал взрослеть, но так и не успел вырасти.
Вокруг клубился плотный туман. Мы стояли в облаке безвременья. Я хотела поднять руку и зачерпнуть пригоршню, но ничего не вышло. Тело не послушалось. Проклятый отстранил меня и одновременно с этим закрыл от безумия non sit tempus. Ни мыслей о бегстве, ни тревоги, ни паники.
— Вперед, — скомандовал бес.
Парень зажмурился, его запястья осветились красными узорами инописи, браслеты вспыхнули, и хранитель растаял в воздухе, чтобы вновь появиться где-то там, за пределами кармана. Охраняющий на своей земле не нуждался в провожатых.
— Наша очередь, птичка, — слова, вылетевшие из моего рта, произнесенные моим голосом, прозвучали чуждо.
Проклятый выпрямился, качнулся, привыкая к пропорциям тела, издал короткий смешок, поднял руку с обломанными ногтями и щелкнул пальцами. Карман исчез, разлетелся по безвременью сотней брызг. Колышущаяся пелена обрушилась на меня.
Это не было похоже ни на что. Туман исчез. Воздух загустел, втекая в легкие ледяными каплями. В ушах ощущалась тяжесть, мир вокруг казался состоящим из жидкого металла. Все текло, все изменялось.
То, что окружало нить перехода, то, что способно свести с ум любого, пространство, где нет времени, где, как я думала, нет ничего, оказалось живым. Там росли деревья. Их широкие стволы казались пластиковыми, листья искусственными, трава под ногами бумажной. Желтые, зеленые, багряные — цвета всех времен года перемешивались на одном дереве, одном кусте. Солнце светило очень высоко и далеко, словно сквозь выпуклую каплю воды. Я не чувствовала ни тепла, ни холода, ни ветра; ни одна бумажная травинка не шевельнулась.
Non sit tempus успело собрать дань с Кощухино. В безвременье ушли целые улицы с домами, ошкуренные и поросшие мхом стены, соломенные, шиферные или из листового железа крыши, с узкими, закрытыми ставнями окнами или, наоборот, широкими, отделанными по последней моде коваными решетками, причем изнутри.
Ни одного тела, живого или мертвого. Ни черного кота, ни бородавчатой жабы, ни каркающего ворона, ни завалящей мокрицы или воробья. Ничего.
Вопреки ожиданиям, вода, которая здесь была вместо воздуха, нисколько не сдерживала проклятого, двигался он легко и свободно. Все мои чувства теперь принадлежали бесу, ему нравился мой внутренний скулеж, жалкие попытки стряхнуть с себя чужую волю и отчаяние, рождаемое мыслями об обреченности существования на задворках собственного тела. Но была и обратная сторона медали. Бес вошел в мое тело и разум, я смогла заглянуть в его. Громко сказано, конечно, но я знала, куда он пойдет и что сделает. Не чтение мыслей, упаси святые, лишь факты, уже принятые решения, то, что не подлежало сомнению. Простые действия, простые чувства.
Он был в своей стихии. Ему нравился каждый пластиковый куст, каждый размытый луч солнца, каждый влажный вздох. Его мир. Его дом. Это, а не наша тили-мили-тряндия. Он чувствовал себя в безопасности, так я просыпалась в своей постели, в своей комнате, где бабка, улыбаясь зубными протезами, кормит меня вкусным завтраком.
Безвременье отвоевало у стежки большую часть села, три-четыре ряда домов, несколько улиц сократились чуть ли не наполовину. Много, по сравнению с размерами всего Кощухино, и совсем ничего, если сравнивать с Юково. Проклятый миновал полосу non sit tempus минут за… Чувство времени осталось таким же иррациональным, как и раньше. Здесь его не существовало, ни внутреннего, ни внешнего. Сколько он шел? Минуту? Две? Час? Сутки? Вечность? Тут год мог пролететь за мгновение.
Он шел. Искусственные листья были близко. Я попыталась протянуть к ним руку, разум не собирался смиряться с тем, что тело больше не реагирует на команды. Проклятый это чувствовал. И, поднимая мою руку, он делал одолжение и наслаждался этим. Тонкие пальцы дотронулись до плотных листьев. Больше всего это походило на искусственный живой уголок при садике, куда я водила Алису, или декорации, имитирующие растительность для съемок фильма. Широкие, с ладонь, листья покачнулись от прикосновения и ударились друг о друга, как пластиковые стаканчики на шашлыках.
Искусственный мир. Он не стоил бы упоминания, если бы в тот момент, когда качнулась лакированная ветка дерева, в его широком стволе не вспыхнули два красных уголька. Неожиданность не только для меня, но и для бестелесного. Красные огни глаз смотрели прямо на меня. Уверена, окажись здесь зеркало, мои в нем отразились бы не менее ярко. Глаза — зеркало души. В моих сейчас отражалась чужая. Красные огни мигнули, мои веки, подчиняясь воле проклятого, ответили тем же.
Я затаилась, чем развеселила беса. Встреча с соплеменником не произвела на него никакого впечатления. Он просто отвернул мою голову и пошел дальше.
Все думают, что бесы — малочисленная раса. Что, если это не так? Что, если они предпочитают вязкое пространство безвременья миру, который все считают для них родным? Теперь я понимала, чьи глаза смотрели на меня тогда в переходе. Чуждый взгляд, испугавший меня до колик в животе и этим спасший от прогулки по non sit tempus. Спасение и бес — несовместимые слова в одном предложении, очередная насмешка ушедших.
Шаг — и густой воздух безвременья остается позади. Мир стежек поразил ослепительной легкостью, чистотой простых и понятных звуков, живыми растениями, животными, людьми. Ветром и светом, даже несмотря на то что небо хмурится серыми тучами, а воздух наполнен изморосью. Бес сдержал слово, он вывел меня из non sit tempus.
Холм был очень похож на своего собрата в Заячьем холме. Та же срезанная вершина, тот же журчащий звук, чаша источника добротно выложена гладкими речными камнями, серые швы скрепляющего раствора напоминали паутину, колыхающуюся под прозрачной водной гладью.
Седому пора начать беспокоиться, безвременье подошло очень близко к источнику. Хозяин северных пределов стоял напротив меня, отстраненный и равнодушный. Чуть дальше за его спиной, обжигая меня эмоциональными взглядами замерли Пашка с Веником, Невер на руках у матери жизнерадостно ухнул и взмахнул хвостом. Он рад меня видеть. Справа улыбался во весь белозубый рот смуглолицый парень — хранитель, черные глаза лучились весельем. Как не похож этот молодой человек на того мужчину, с которым я разговаривала во мраке.
— Птичка вытащила нам хранителя, — сказал бес моим голосом.
— Вижу. — Судя по всему, это не произвело ни малейшего впечатления на Кирилла. — Ну, — поторопил он проклятого.
— Хозяин, а не хотите узнать, что она…
— Нет, — одно хлесткое слово-приказ того, кто не привык повторять дважды, того, кого не заставляют ждать, — Орихор!
Глазам стало невыносимо горячо, кровь бросилась в лицо. Я застонала, прижимая руки к пульсирующим векам.
— Я был нежен. — Голос шел из плаща серого цвета, который держал в руках русоволосый секретарь, ткань наполнялась дымом, формируясь в подобие человеческой фигуры. — Птичка доставлена, и даже в лучшем виде, чем была.
Я опустила руки. Тело снова слушалось, снова принадлежало мне. Вернулись слабость, головокружение и боль.
— У меня не было и не будет слабостей, — сказал Кирилл, — едва сдерживаю побуждение утопить тебя в пруду и закончить на этом.
Знакомый голос был тих. Он на самом деле злился. Хуже будет, если он замолчит. Когда демон не говорит, он действует, а когда действует, то не слышит ни криков, ни жалоб, ни просьб о пощаде.
Лицо Хозяина было холодно. Красные уголья глаз беса смотрели на меня из-за его правого плеча. Проклятый хозяйничал в моем теле с моего разрешения. Повторно он его спрашивать не будет.
— Не стоит утруждаться, — пробормотала я и быстро, боясь передумать, шагнула в сторону, — я сама.
Гладкая поверхность воды была так маняще близко. Они не успели меня остановить, наверное, потому что не поняли, что я хочу сделать, а когда поняли, не поверили, или им было все равно, что куда вероятнее.
Я повалилась в чашу источника, подняв тучу брызг.
Вода была ледяной. Я и не подозревала, что она может быть такой холодной, не замерзая. Кожу обожгло. Сердце замерло. На краткий миг мне показалось, что оно замолчало навсегда, что от ледяного шока оно больше не сможет ударить ни разу. А потом оглушительный стук возобновился с утроенной силой, еще немного, и оно прорвет ткани, мышцы, кожу, вывернет наизнанку ребра и выскочит наружу. Вместе с его силой вернулась жизнь.
Я оттолкнулась ногами от каменного дна и вынырнула на поверхность. Осенний воздух был наполнен обжигающим теплом. Первый вдох — как последний.
Слышались ругань и проклятия с ноткой неуместного восхищения. Меня подхватили за руки и вытащили из воды. Секретарь Седого, молодой человек лет двадцати пяти, опустил меня на землю. Все, кто стоял близко к источнику, были мокрыми с головы до ног.
Я подняла голову и откашлялась, в поле зрения попали черные спортивные ботинки, на вид очень дорогие. Раздраженный помощник швырнул меня к ногам Хозяина и удалился. Сил подняться я не нашла. В первые моменты теплый, по сравнению с водой, воздух, обернулся пробирающим до костей ветром. Я обхватила себя руками, воздух из легких выходил неровными рваными выдохами, будто внутри не хватало для него места. На брюки потекла темная кровь, толком не закрывшаяся рана открылась. Кровь была горячей.
Все, что было во мне магического, все изменения извне стерла чистая родниковая вода. В том числе и метки проклятого. В том числе…
— Идиотка, — Кирилл сказал это почти ласково, склонился и протянул руку к лицу.
Я сглотнула. Даже сейчас, замерзшая и дрожащая в одежде, которую можно выжимать, сидящая в грязи, зажимающая укус, чувствующая на себе не один десяток глаз, я хотела этого прикосновения, предвкушала тепло пальцев. Одно касание согреет меня лучше одеяла.
Седой усмехнулся, втянул воздух, смакуя мои ощущения, мои желания. Рука качнулась, подцепляя сережки — двойные колечки, подаренные им же когда-то давно.
— Это поправимо, Алиса уже взрослая, и амулет матери вам давно не нужен, — пальцы спустились ниже к горлу, ключице, груди.
«Давай же!» — мысленно прокричала я, подаваясь вперед.
Кирилл подцепил тонкую цепочку, прикоснувшись к коже на одно неуловимое мгновение, я не смогла подавить прерывистый вздох, и вытащил наружу пятирублевую монетку.
— Это нет. Твое место в Юкове неизменно, но амулет, — он позволил кругляшку упасть поверх мокрой куртки, — уничтожен. Периметр рухнул. Стежка осталась без защиты. Они решат, что ты мертва.
— Пусть порадуются, — прохрипела я.
— Пусть.
Кирилл выпрямился, его место тут же занял Максуд. Собственные представления скорее мешали, но стоило закрыть глаза, и все становилось на свои места — мужчина в теле молодого парня.
— Если будешь подыскивать новую стежку, милости просим в Кощухино. Здесь очень нуждаются в чистом человеке, — черные глаза лукаво блеснули.
— Нет, — оборвал его Седой, — она отправляется в Серую цитадель. Дальнейшую судьбу я определю позже. Здесь останутся две пятерки бойцов. Считай их жителями пока.
— Благодарю.
— Чистого для Кощухино мы найдем. Даю слово, охраняющий.
— Принимаю, Хозяин.
— Я знаю одного. Вернее, одну. Ей очень хочется переехать к нам. — Я откинулась на спину, картина перед глазами поплыла, я подняла руку, пальцы были залиты кровью.
Наверное, беззащитный вид молодого парня заставил ожить воспоминания. В любом случае внуку будет лучше без такой бабки, как Маринка. И главное, если ее переселить в Кощухино, она останется человеком, так как именно в чистой здесь и нуждаются. Бывшая подружка не станет ни монстром, ни добычей до тех пор, пока не убедятся, что стежка не собирается на нее «опираться». Дело это не быстрое, у меня заняло три года по внутреннему кругу и тридцать по внешнему.
— Ну, если ты рекомендуешь, — улыбнулся Макс.
— Не обольщайся. Ты проклянешь тот день, когда последуешь этой рекомендации. — Я закрыла глаза, холод почти не чувствовался, если сейчас все дружно возьмут и оставят меня в покое, будет вообще красота.
— Уже в предвкушении, — донесся до меня голос охраняющего.
Прежде чем вернулся мрак, я успела подумать о том, что теперь все три источника в руках у Седого. Три туза в рукаве. Но даже это перестало иметь значение в темноте.
