Книга: На неведомых тропинках. Шаг в пустоту

2
Бездомные

Мы вынырнули ранним вечером. Я прекрасно помнила слова целителя, переданные через старшего сына, но кое-что мешало принять «добрый совет». В Юкове остался человек, за которого я несла ответственность. Константину стоило выражаться более определенно. Неясная и отдаленная угроза настораживала, но не пугала. Своим спутникам я не сказала о предупреждении ни слова. Я была из тех людей, которым надо один раз увидеть, чем сто раз услышать.

В нашей тили-мили-тряндии начало темнеть, тогда как у людей стояла глубокая ночь. К Юкову подошли примерно часов через шесть по внешнему времени и меньше чем через час по внутреннему. Мы повторили мой путь того дня, когда я чуть не загнулась в переходе, пересекли около двадцати километров по бездорожью человеческого мира, в темноте, изредка подсвечиваемой луной, когда ветер разгонял осенние тучи. Контраст по сравнению с вечным летом filii de terra был разительным.

Мы вынырнули дважды: первый — с самой глубины мира, с острова детей на крестовую стежку Бесова, второй — оттуда, из нашей тили-мили-тряндии в мир людей. Кувырки из мира в мир оставили неприятные ощущения головной боли и ломоты в костях. Радовало то, что, если я все же сломаюсь на третьем, будет кому вытащить. Да и потом, последний переход ведет в Юково, одно это придает сил.

Темнота позволила явиди не менять обличья и, слившись с миром черной чешуей, скользить среди деревьев и кустов, иногда меж них мелькали горящие медью глаза. Говорили мало, произошедшее на острове оставило у всех разные и неоднозначные впечатления. Мы с Веником оставили там что-то очень дорогое, а Пашка была рада, что ее ценность восседает в рюкзаке за спиной. Ночью Невер предпочитал бодрствовать, из тьмы на нас смотрела насыщенная зелень двойных вертикальных зрачков.

До Юкова мы не дошли. Пашка насторожила уши, Веник замер, предупреждающе подняв руку, даже змееныш сжался, не издавая ни звука. В отличие от спутников я ничего не видела и весь путь держалась за падальщиком след в след, который даже одним глазом видел больше, чем я двумя. Когда выдерживать темп становилось не по силам, он тут же замедлялся, давая мне время отдохнуть. Я каждый раз благодарила святых за то, что нечисть не нуждалась в словах.

Замерев, я вглядывалась в ночную тьму, глаза различали очертания веток и стволов, луна как раз скрылась за тучами.

Ни звука, ни движения. Мы были здесь одни. Или так казалось.

— Пахнет кровью, — прошептал гробокопатель, — не свежак. Выпустили не менее пяти часов назад.

В это время мы как раз вынырнули из Бесова к людям и взяли юго-западное направление.

Веник присел, ссутулился, тряхнул головой и по-звериному скользнул вперед, лишь белая повязка выдавала его движения в темноте. Змея прошуршала следом. Я не торопилась, не собираясь соперничать с нечистью.

Первое тело мы нашли на дороге, когда до границы перехода оставалось не более километра. Я почувствовала, как в груди поворачивается что-то острое, что-то, заставляющее меня дрожать.

Я предвкушала кружку горячего чая, бутерброд, теплый душ и мягкую кровать. Свою постель в спальне, обклеенной вырезками пейзажей из туристических каталогов, проклятой иконой в углу под потолком с темными балками. Вместо этого осторожные шаги, жесты и мертвое тело на старой грунтовке.

Я становлюсь черствее, но то, что убитый не человек, задранный забавы ради кем-то из наших, скорее напугало, чем утешило. Лучше бы случайная жертва, да простят меня святые. Луна вынырнула из-за рваного края тучи, тускло освещая часть дороги. Мужчина в спортивном костюме лежал на боку. Пять страшных длинных ран шли от лба и заканчивались на середине грудной клетки. Над остывшей и свернувшейся кровью вились мошкара и мухи.

— Чумной Петр, — кивнула Пашка.

Я знакома отнюдь не со всеми в Юкове лично и здороваюсь не с каждым встречным, и каждый встречный тоже не спешит протягивать руку, но лица и морды успели примелькаться.

Чумного Петра, разносчика из рода моров, я видела не раз. Людей он не ел, этим и запомнился. Он предпочитал наблюдать, как они умирают от болезни и смаковать симптомы. На этой почве он одно время сотрудничал с черным целителем. Петра очень расстраивало, что сейчас из заразившихся от чумы умирает каждый десятый, а не выживает каждый сотый, как в Общую эпоху, еще называемую подаренным временем.

Следующий труп лежал метров через двадцать. Молодая обнаженная девушка. Очень красивая, по крайней мере, тело, так как головы на причитающемся месте не было.

— Ариша, — верхняя губа Веника задралась, обнажая желтоватые клыки, — ее я узнаю с закрытыми глазами.

О единственном на ближайшие десять стежек суккубе я слышала: слава святым, в силу ее природы интересовалась она исключительно мужчинами.

Еще два тела через десять шагов. Горячий комок шевельнулся в груди, когда я видела знакомые и незнакомые лица. Соседи, враги, друзья. Гробокопатель скалился и принюхивался, теребил повязку. Пашка была более эмоциональна, хвост метался из стороны в сторону, чешуйки стояли дыбом, ноздри раздувались, движения стали размытыми. Змееныш, чувствуя состояние матери, сидел тише воды, ниже травы. Я не видела в темноте, но непонятно откуда знала, что он свился в комочек, прижимая ушки к голове, прикрывая светящиеся в темноте глаза.

Тишина, горячий комок в груди и мертвецы.

Но даже тогда я не пожалела, что ослушалась целителя. Я забыла о его словах и не вспоминала еще долго.

Первое тело одного из напавших на стежку мы нашли чуть в стороне, голые ноги скрывались в кустах на обочине. Очень характерное, надо сказать, тело. Не так давно другой, но точно такой же обнаженный мужчина с лапой вместо руки и ядом на когтях уже нападал. Пашка приподняла гротескно увеличенную кисть, принюхалась и кивнула.

Лишенный схватился с кем-то, вскрывшим ему грудную клетку, и превратил органы в кашу. Будь он сотни раз хищником, человеку с такими повреждениями не выжить. Рядом, раскинув руки в стороны, лежал мужчина. Нижняя его часть отсутствовала. Но мне и верхней хватило за глаза. Седая шевелюра, застывшие глаза, мозолистые руки старого книгочея, строившего в моем доме лестницу. Борис. Комок в груди стал почти осязаемым.

Я сглотнула горечь и подняла голову, всматриваясь во мрак. Там, впереди, с минуты на минуту должна ожить стежка, всколыхнется туман non sit tempus, а в животе совьет тугой узел тревога. Хотя куда уж туже.

С земли метрах в пятидесяти дальше по дороге поднялись белые огоньки. Нет, не огоньки. Глаза. Одна пара, вторая, третья. Там, где до входа на стежку оставалось не более трехсот метров, кто-то был. Кто-то почти невидимый в темноте, кто-то, сотканный из теней.

— Гархи! — рыкнул падальщик, содрал надоевшие бинты и отбросил их в сторону. Рана выглядела страшненько, но тут некого пугать или очаровывать.

Я прикусила губу. Мне не доводилось встречаться с этими тварями, созданными с помощью магии и для убийства магов, но уж страшных рассказов наслушалась по самую макушку. Да что в нашем глухом Юкове произошло? Лишенные разума и тени, орудия убийства, а не случайные хищники.

Трио белых потусторонних глаз выстроились в линию на дороге. Я прижала руки к огненному шару на груди, пальцы наткнулись на кругляшок монеты. Огонь был настоящим, а не эфемерным ощущением. Металл раскалился настолько, что я удивилась, как кожа еще не пошла волдырями. Пальцы сжали амулет. За спинами у гарх что-то колыхнулось, сухой запах горячего песка ударил в ноздри. Мелкие частицы пылевого смерча висели в воздухе, находясь в постоянном движении, мчались, сталкиваясь и рассыпаясь в прах, чтобы тут же собраться и взлететь. Защитный периметр! Они активировали заклинание.

Нападение наверняка было внезапным, наши понесли потери, но смогли отступить за периметр. Значит, все опоры до сих пор живы, а нам достался сюрприз.

— Назад — скомандовала Пашка, щелкнув хвостом. — Недобитки или ловчие ямы?

Веник зарычал. Ответа мы не знали. Одно дело схватиться с выжившими после атаки на стежку, другое — напороться на ловушку, оставленную для припозднившихся путников. В хрониках эпохи Истребления, во времена, которые проклинают, таких секретов вокруг стежек могли поставить не один и не два, да и вылезти из них могло что-то похуже.

Гархи не торопились. Поджарые звериные силуэты, неторопливые шаги, одна из теней совсем по-собачьи поджала лапу и наклонила голову. Звуков они не издавали, не могли.

— Справимся? — спрашивает гробокопатель с сомнением, вставая рядом. — Положим, от двоих отобьемся. А она? — кивок в мою сторону.

«А она нет», — чуть не ответила я, даже учитывая нож и стилет.

Был вариант. Я чувствовала его кончиками пальцев, сжимающих амулет. Он был готов в любой момент провести меня сквозь хаос песчаного смерча, окружившего Юково. Меня и тех, кто со мной: Веника, Пашку, Невера и… трех теней-убийц. Сомневаюсь, что гархи вежливо подождут, пока мы минуем переход, делая вид, что наша встреча была ошибкой. Тут уже есть такие, кто заплатил за безопасность остальных очень дорого, там, чуть раньше на дороге валяются, никуда больше не торопятся и звездное небо рассматривают.

— Варианты? — Веник напрягся, тени сделали еще несколько шагов вперед.

— Уходим. — Явидь собралась, как пружина.

У нечисти время, прошедшее с момента принятия решения до его осуществления, измеряется не секундами, не ударами сердца, а чем-то мимолетным и стремительным. У них так много и так мало времени на самом деле. Я не успела выпустить из пальцев амулет, как ноги потеряли опору. Луна ушла за тучи, и нас накрыла темнота. Спустя мгновение я осознала, что мужчина держит меня на руках и бежит. Бежит назад, прочь от перехода, прочь от такого близкого и далекого дома.

Я вцепилась гробокопателю в шею, молясь про себя, чтобы ему не пришла в голову идея бросить балласт и, пока гархи радуются столь щедрому подарку, получить фору. И чтобы тени оказались хоть немного медленней падальщика.

Не оказались.

Зашипела явидь. Веник вскрикнул. В следующую секунду я ударилась боком об землю, выставленная вперед рука хрустнула, как сухая ветка, боль желтой вспышкой ослепила мгновением позже.

Взвыв, я перекатилась на спину, села, прижала запястье к груди и стала раскачиваться из стороны в сторону, монотонность движений помогала унять боль. Небо расщедрилось, осветив лунным светом грунтовку. Увиденное заставило меня застонать, но уже не из-за руки: если ничего не предпринять, болеть вскоре станет нечему.

Падальщик упал не просто так, одна из гарх, оказавшись быстрее товарок, в прыжке дотянулась до мужчины. Острые когти оставили на его спине три глубокие борозды, тут же наполнившиеся кровью. Прежде чем упасть, гробокопатель отшвырнул меня в сторону. На ногах, точнее хвосте, осталась лишь Пашка. Змея с ходу смела тварь, намеревавшуюся повеселиться на спине падальщика, и тень гротескно уродливой собаки без единого звука улетела в темноту. Зато подоспела та пара, что бежала следом. Гархи налетели на явидь, свиваясь в единый шипящий клубок, брызнула кровь.

С тихим рычанием, несмотря на раны, стал подниматься гробокопатель, следующую тень Пашка швырнула прямо к нему. Тварь приземлилась в полуметре от Веника, встав на широкие, как чайные блюдца, лапы. Пронзительно заверещал Невер. Поверх моей собственной боли наложилась чужая, не менее настоящая.

Падальщик прыгнул на спину тени. Подвижно и гибко, не обращая внимания на раны и капающую кровь, по-звериному беспощадно.

Это была неправильная драка. Драка между зверями. В полном молчании. Я увидела, как быстро слетает с нечисти налет цивилизации и просыпаются инстинкты, как эпохи общей истории отмотались назад. На моих глазах Веник впился клыками твари в холку и стал драть ее. Лицо превратилось в морду, перекошенную из-за отсутствующего глаза и ярости, пылавшей в уцелевшем. Другой твари Пашка сломала уже не одну кость, сжимая мускулистым хвостом. Невер пищал отрывистыми хныкающими звуками. Гархи молчали, даже когда падальщик вырвал зубами кусок плоти из загривка.

Я всхлипнула, баюкая руку, выдохнула, сцепила зубы и замерла, поджав под себя ноги. Из тьмы на меня смотрела пара светящихся белым зрачков, с каждой секундой становившаяся все ближе и ближе. Первая тень, оставившая отметины на спине Веника и отброшенная змеей в темноту, решила не пропускать веселье. Тварь возвращалась, обещая сделать ближайшие минуты незабываемыми.

Удар змеи не прошел для нее даром, движения гархи стали немного ломаными. Судя по всему, подранок шел по мою душу.

Шипение явиди оборвалось, сменившись кровожадным рыком. Я стала отползать назад. Пашка как раз сломала тени позвоночник, Веник продолжал подминать под себя тварь, вгрызаясь уже в затылок. А потом мне стало не до взглядов по сторонам.

Охотничий нож в левую руку, сломанную правую прижимаю к телу. Молюсь и надеюсь, что Николаю Юрьевичу удалось вбить меня хоть что-то полезное. У меня несколько секунд. Бой будет коротким. Встать не успею. Максимум два-три удара без перехватов, все с левой прямым хватом, без стоек и синхронизации с ногами, с низкой позиции. У твари нет ножа, лишь когти и зубы, но по сравнению с ней я муха, залипшая в сиропе. В бою неподвижность — это смерть.

Варианты промелькнули в голове за долю секунды. Подпустить ближе, ударить в живот, возвратным движением вспарывая брюхо. Два минуса: никто не гарантирует, что тварь умрет, ее товарки живучие. И главное, слишком близко от моего горла окажутся ее зубы, одно движение — и меня нет. Или припасть к земле, уходя с линии атаки, режущий удар под пасть, вскрывающий горло.

На этом время и варианты кончились. Гарха вышла на длину прыжка и атаковала, из-за раны, чуть потеряв в силе и стремительности. Я нырнула вниз, лезвие прошло по толстой шкуре, перечеркивая шею твари. Ни крови, ни какой-либо реакции. Кожа разошлась под ударом ножа, плоть рвалась от зубов гробокопателя, трещали кости от силы змеи, но звери отказывались умирать.

Я перекатилась по земле, не удержавшись от стона, когда вес пришелся на правую сторону. Гарха тяжело приземлилась на три лапы и мгновенно развернулась. Все, мне конец.

Закричала Пашка, громко, неистово, первобытно. И победно.

— Глаза! — выкрикнула она. — Гасите белый огонь!

Я начала приподниматься. Гарха атаковала. Тварь ринулась ко мне, припав к земле и раскрыв пасть. Прямой выпад — удар в морду, нож, царапнув по кости, вспорол темную кожу и ушел в сторону чуть ниже уха. Я вложила слишком много силы, прямой динамичный удар, почти бросок, лезвие вырвалось из пальцев и улетело в темноту. Черная морда с громадными клыками слишком близко. «Потеря дистанции», — сказал в голове голос Николя Петровича. Левой рукой я вцепилась в ухо, правой основанием ладони ударила по носу и заорала от боли. Зубы сомкнулись в пяти сантиметрах от лица. Гарха отвела голову и ринулась снова. Я успела закрыться рукой. Зубы вспороли правую ладонь до запястья не встречая сопротивления. Я подавилась криком, упираясь левой рукой в морду и понимая, что тень не остановить, сдернула стилет, оружие одного последнего удара. Металл вошел в плоть. Гарха подмяла меня под себя. Сердце в ожидании конца колотилось с такой силой, что слышно наверняка в Юкове. Секунды промедления тени — подаренные мгновения жизни для меня. Гарха не шевелилась, горящие белым огнем глаза погасли, из левой глазницы торчало трехгранное лезвие.

Я всхлипнула, истерично дергая ногами и рукой, спихивая с себя тяжелое неподвижное тело. Бой занял секунд тридцать, показавшихся мне тремя годами. Святые, вместо дыхания какие-то хрипы. Я рухнула на дорогу, позволив себе несколько секунд ни о чем не думать.

Когда я нашла в себе силы неуклюже встать, змея стаскивала темное тело с неподвижного падальщика. Сердце пропустило удар, Веник был залит кровью.

— Он жив, — уловила мое волнение явидь.

На мужчине живого места не было. Гарха выглядела еще хуже, не мудрствуя, гробокопатель отгрыз ей глаз вместе с частью черепа, белесые края которого бесстыдно выглядывали из раны. Я знала, что он зверь, теперь знала, до какой степени.

Напавшая на Пашку тварь лежала чуть поодаль, в неестественной позе с перебитым хребтом и перекрученными многократно сломанными конечностями. Вывернутая в обратную сторону морда смотрела на нас пустыми кровоточащими глазницами. Змея могла похвастаться глубокими царапинами вдоль и поперек хвоста, судя по всему, не причинявшими ей особого беспокойства.

— Прекрати скулить! — рявкнула явидь, снимая рюкзак.

Я села рядом с Веником, зажала рану на ладони и усилием воли заставила себя успокоиться. Явидь вытащила из переноски Невера, он тихонько пискнул и задрожал. На кончике упитанного хвостика алела широкая, в пол-ладони ссадина, чешуйки беспорядочно встопорщились, меж ними выступила кровь. Пашка издала сосущий звук и плюнула на ранку густой, как желе, слизью. Змееныш тут же затих, пальцы с треугольными когтями с любовью стали втирать «лекарство» в чешую.

Я стиснула зубы и склонилась к неподвижному гробокопателю. Кровь уже остановилась, но раны выглядели устрашающе.

— Он умрет? — спросила я.

— Не знаю, — ответила змея и, подумав, добавила: — Вряд ли. Заложенная душа не позволит.

Костра не разводили, нечем было: ни спичек, ни зажигалки, да и опасались привлечь внимание. Посаженный в рюкзак Невер долго возился и никак не мог заснуть. Змееныш был голоден. Детская смесь, даже будь она у нас, тут не помогла бы. Нелюдей вскармливают кровью. Желательно свежей. Желательно человеческой, но сошла бы и звериная. Жаль, что звери со всей округи попрятались. Пашка подумывала напоить его своей, но отказалась от этой идеи. Пару раз глянула на меня с сомнением и махнула рукой. Невер все-таки заснул. Крайние меры так и остались крайними.

Через час рука опухла, боль стала привычной, но никак не терпимой. Все, на что я была способна, это прижимать к себе ладонь, скрипеть зубами, шмыгать носом, постанывать, когда становилось совсем невмоготу. И старательно отводить глаза, сосредотачиваясь на чем угодно, даже на боли, только не на очнувшемся гробокопателе.

Луна то освещала дорогу, то пряталась, накрывая нас темнотой. Падальщик ел. Безголовый труп, который притащила для него явидь, оставляя за собой след из земли и ошметков плоти.

— Ему нужна пища для регенерации, — пояснила Пашка, кивая на гробокопателя, вырывающего из тонкого плеча девушки-суккуба руку. — Гархи и чумной Петр не самая полезная еда. Кстати, — она воткнула в землю рядом с левой ногой трупа мои ножи. На светлых лезвиях подсыхали бурые пятна, мой взгляд, как намагниченный, вернулся к трупу, — не забудь.

Плоть отходила от костей с треском, рвались сухожилия, лопалась под острыми зубами кожа.

«Не смотри, — уговаривала я себя. — Не надо! Святые!» Я отворачивалась, закрывала глаза, пыталась не думать — бесполезно. Комок желчи стоял в горле. Я не удержалась и кинула быстрый взгляд, чуть повернув голову. Острые зубы вгрызлись в тонкое запястье, рука, вырванная из предплечья, заканчивалась темно-бордовой кляксой, в середине которой белела кость.

Что останется от девушки к концу трапезы? Неуместный вопрос, ответ на который я знать не хочу. Горечь рванулась выше, я отвернулась, склоняясь над землей, стараясь выровнять дыхание. Пашка засмеялась. Голова кружилась, очередной чавкающий звук, в горле все клокотало от спазмов. Я заставила себя выпрямиться и с трудом сглотнула слюну.

— Извини, если оскорбила твое чувство прекрасного, — голос Пашки был полон яда, — но падальщик нам нужен. Юково закрыто. — Она оглядела темную дорогу. — Неизвестно, в какую погань мы вляпались.

Я не убежала, не заплакала и не сказала гробокопателю ни слова. Полагаю, мне есть чем гордиться.

В Бесово мы вернулись к утру по времени внешнего круга, или через два часа по внутреннему. Наш длинный день, который начался посвящением в filii de terra, все никак не хотел заканчиваться.

Семь часов по бездорожью со стремительно распухающей рукой дались нелегко. Я пожалела, что мы не остались, что не попытались пройти сквозь защитный барьер. После боя, после съеденных трупов, поздновато вспомнившегося предостережения целителя и опасений нарваться на еще одну ловчую яму с гархами самым разумным было уйти, затаиться, переждать.

Через несколько часов пути я уже не была в этом столь уверена. Казалось, что мы идем по лесным тропам вечно, что это наше наказание, определенное низшими. Я даже не уверена, что помню весь обратный путь. Часа через полтора опухоль стала малиновой, а еще через час посинела. Я снова стала поскуливать. Переход не запомнился вовсе, оно и к лучшему. Итог один: в село я вошла на заплетающихся ногах и не вполне самостоятельно.

Староста Бесова выглядел очень характерно. Из-под закатанных на лодыжках джинсов выглядывали круглые лошадиные копыта в обрамлении курчавых волос. В Бесове командовал… нет, не бес, а черт. Я даже хихикнула над несостоявшимся каламбуром, впрочем, получился не смех, а всхлип, так что остальные не оценили.

Чертей принято изображать с раздвоенными свиными копытами, а не крупными, как чашки, с твердой роговой пластиной. Таким снарядом прилетит с разбегу — мало не покажется. Серая майка поло в тон подковам, шучу, копытцам, темно-красные, как спелые вишни, глаза, чуть припорошенные сединой виски, темные кудрявые волосы, над которыми на сантиметр выступали скромные серые рожки. Со спины, когда он стоял, можно было принять за человека, когда же двигался — ни в коем разе, копыта вместо ступней, придавали его походке совсем другую динамику. Хвоста не разглядела, искомое место было надежно прикрыто голубым денимом. Для мужчины он был невысок, с меня, но, похоже, нисколько не переживал по этому поводу.

Такко, как назвала его явидь, был собран и деловит. Мы же устали и мало что соображали, Невер часто просыпался и плакал, от того на вопросы отвечали честно и кратко, желая поскорее отделаться от настырного черта.

— Приказ о военном положении пришел в пять часов, — пояснил староста, выслушав объяснения, какого черта, простите лешего, мы забыли на вверенной ему стежке.

Лицо у Такко было вполне человеческое, никаких свиных пятачков или волчьей губы. Смуглый и излишне волосатый мужчина на копытах. Разве что губы устрашающе черные, да еще рога… что-то я даже в мыслях начала заговариваться.

— Конечно, мы обязаны принять всех беженцев Северных пределов и оказать помощь, — протянул он низким, так не соответствующим его комплекции голосом, — но…

— Мы заплатим, — понимающе кивнула Пашка, и все разногласия разом уладились.

Вроде бы я даже поинтересовалась, принимают ли они кредитные карточки.

Нас проводили в дом синего целителя, вернее, целительницы. Стройной высокой женщины с резкими, но странно привлекательными чертами лица, одна из немногих, кому очень шел строгий библиотекарский пучок. Синий ранг целительницы был ниже, чем у Константина, но выше, чем у большинства, которые застревают на зеленом, и это считается нормой.

Был зал с кушетками, оборудованными фиксирующими ремнями. Был Веник, стянувший остатки черной майки. Глядя на заложника, я дрожала в куртке. В основном от страха.

Разглядев то, во что превратилась его спина, я непроизвольно охнула, и отнюдь не от восхищения. Падальщик не был массивным, просто достаточно подтянутым, без вызывающе выступающей мускулатуры, крепким, но не накачанным. Жилистая спина была по живому расчерчена тремя глубокими бороздами, в ранах запеклась кровь, бока почернели от синяков. Регенерация уже началась, зря, что ли, девку жрал, а меня выворачивало. Целительница, едва взглянув на него, занялась моей рукой. Работала быстро, чисто и без лишних слов.

Выпив залпом обезболивающее, по вкусу смешанного с чем-то новым и незнакомым, я позволила зафиксировать себе руку, тело и ноги. Еще одно доказательство, что я была не в себе. Зловеще звякнули инструменты.

Она смазала руку, которую я уже не воспринимала как часть тела (иначе могла бы только икать от ужаса, ибо это не могло быть моим), остро пахнущей жидкостью. Закрыла черной тканью. Ну все, покойся с миром, ты была мне верным другом. Посыпала белым порошком и щелкнула пальцами. Из-под прикрытых век плеснуло янтарным светом магии. Целительница одним резким движением, знакомым тем, кто хоть раз удалял волосы воском, содрала материю.

Боли не было, ожидаемой боли, да и та, что дергала руку раньше, притупилась, начало действовать зелье. Женщина осмотрела тряпку. Белесый порошок оставил на ткани интересный рисунок. Я такой видела пару раз в районной поликлинике на полупрозрачной пластине рентгеновского снимка. Святые! Нечисть сделала мне рентген… С последующим вскрытием, так как, отбросив ткань в сторону, целительница взялась за нож. Я, кажется, хихикнула. Лезвие вспороло кожу опухоли. Плеснуло теплым и пахучим. Зеленоватый гной потек по коже. Сидящий напротив Веник раздул ноздри, уцелевший глаз загорелся жаждой, а лицо приобрело зачарованное выражение. Мужчина встал и шагнул вперед. Целительница молчала. Гробокопатель склонился. Пустая глазница со сгустками черной запекшейся крови на дне оказалась слишком близко, губы коснулись вздутой воспаленной кожи. Он втянул порцию зеленого гноя и сглотнул. Такого испытания мой мозг не выдержал.

Мы могли бы остаться на этой стежке, таков закон Седого. Но ближе к полудню следующего дня мы ушли. Причины были трудно объяснимыми и тем не менее простыми.

За завтраком в доме целительницы я старательно отводила взгляд от Веника, словно мы не товарищи по несчастью, а случайные любовники, утром не понимающие, как их так угораздило и что с этим теперь делать. За этим душераздирающим моментом нас и застали вошедшие без предупреждения Такко и Пашка. Черт в утепленных болоньевых штанах, жилете и толстовке с капюшоном. Змея в непонятно откуда взявшейся длинной куртке и сапогах. Рюкзак, помахивающий хвостом, по-прежнему висел за плечами.

В руках староста держал белый конверт, такой же неуместный, как и болоньевые штаны.

— Пришло вчера, — лаконично сказал черт, протянув мне послание.

«Ольге Лесиной» — было выведено на бумаге. Конверт уже вскрыли, чего Такко совершенно не стеснялся. В полной тишине я вытащила послание. Гладкий листок, дорогая бумага, одна надпись. Два слова.

Заячий холм.

— Отправитель неизвестен, — констатировал Веник.

Пашка обнюхала конверт и нахмурилась.

— Слишком много рук.

Я взяла телефон и в сотый раз за утро набрала номер. «Абонент выключен или находится вне зоны действия сети». Магия, так схожая с защитой filii de terra, надежно отгородила Юково от внешнего мира.

Выбор был прост — оставаться на месте или идти. Мы предпочли последнее. Если нечисть позвать в пасть к волку, она обязательно пойдет. Правда, в итоге с вырванным горлом, как правило, оказывается волк.

Пойти туда, где бьет самая чистая свежая вода, способная смыть с чего угодно и кого угодно колдовство, очистить его от магии, — это сродни паломничеству для нечисти. Туда идут с проклятиями, с магическими болезнями, с неудавшимися заклинаниями и артефактами. У меня имелись два серебряных ножа, помеченных чужой магией, от которой я уже давно мечтала избавиться. Купание в воде серебру не повредит, зато уничтожит метки. Жаль, что клинки остались в Юкове, запертые в ящике нового туалетного столика в спальне, после размещения в доме иконы надобность в тайниках отпала.

Может, выпросить толику родниковой воды навынос? Святую воду из церквей бидонами разбирают, и она остается такой же святой.

Что же до письма, то отношение к нему было двоякое. Я была далека от того, чтобы причислить отправителя к рангу доброжелателей, иначе он бы подписал послание, но и игнорировать не представлялось возможным. Можно было остаться и день и ночь изводить себя мыслями на тему «что было бы…» или пойти и узнать все самим. Ожидание и неизвестность нас не прельщали. И мы пошли. Ибо волк ждал.

Чувствовала я себя не в пример лучше. Подвешенная на повязке через голову рука уже не напоминала бесполезный гниющий обрубок, я могла шевелить пальцами и очень радовалась такой малости. Вместо швов на ладони ровная, чуть розоватая на месте разрывов кожа. Тугой бинт целительница разрешила снять через пять дней. Веник поводил плечами, наслаждаясь свободой движений, потерянную вызывающую белую повязку на глаз сменила не менее вызывающая черная, навевая романтичные мысли о пиратах. Невер довольно похрюкивал, вопросов, где Пашка разжилась свежей кровью, я предпочла не задавать. Запас в большом железном термосе был прикреплен на боку рюкзака.

Заячий холм — еще год назад по внутреннему кругу ничем не примечательная стежка, основанная в общую эпоху, когда люди и нелюди учились жить вместе, вернее, охотиться друг на друга. Если бы не вышедший в старых холмах источник, о нем бы до сих пор мало кто знал.

На свете существует не один Заячий холм, как и не одно Юково. Поселок с одноименным названием был даже под Ярославлем километрах в тридцати на юг по трассе М-8. Надо ли говорить, что этот Заячий холм в Гаврилов-Ямском районе не имел ничего общего с тем, что в старых холмах?

Стежка была нелегальной и, пока в ней бьет ключ, такой и останется.

От Ярославля до старых холмов во Владимирской области — двести пятьдесят километров на рейсовом автобусе и еще тридцать по бездорожью либо на своих двоих, либо на попутке, которой с большей вероятностью окажется телега с запряженным ослом, чем автомобиль.

Билеты на рейс мы приобрели без особых проблем и без паспортов. В таких случаях люди поступают проще: садятся не на автовокзале, а на Московском проспекте, куда выезжает автобус. Водитель документов не спрашивал, да и брал дешевле, чем привокзальная касса.

Заработав дюжину любопытных взглядов и сомнительно сочувствующих шепотков, особенно от молодежи, которая не отличалась стеснительностью, Веник устроился на сиденье через проход от нас, поднял капюшон парки, которой разжился в Бесове, и уснул. Я смотрела в окно, баюкая одной рукой Невера, когда тот выражал недовольство. Явидь скучала. Осенний пейзаж вызывал у нее зевоту, тогда как мне никогда не надоедало смотреть на проносящиеся за стеклом яркие оттенки желтого, красного и зеленого, мне нравились накрапывающий дождик, ветер, качающий ветви деревьев, простор и уходящая вдаль дорога.

Пять часов — долгий путь через границу района и области к маленькому военному городку Коврову, за которым начинались старые холмы. К пределам такая география неприменима. Между землями демонов никогда не было границ в том смысле, который мы вкладываем в это слово. Наш континент не расчерчен линиями, делящими землю на четыре равные или не очень части. Наша тили-мили-тряндия прокладывала границы по своим законам.

Если представить землю в виде чистого листа бумаги, то художник, взявший кисть и окунувший ее в синюю краску, не выводил на нем линии, он стряхнул влагу, украшая бумагу россыпью брызг. Каждое синее пятнышко — это стежка Северных пределов, переход на карте мира. Затем кисть окунули в красную краску, размашистый взмах — и рядом с северными землями появились южные. Потом очередь дошла и до желтой и зеленой краски. Каждое пятнышко означает жизнь там, в глубине мира, у его границы.

Материк похож на ватман, обсыпанный новогодними конфетти. Стежки соседствовали, враждовали, торговали. Южные, Северные, Западные и Восточные — при таком порядке названия давно уже должны были превратиться в дань ускользающей традиции. Но не превратились. Когда смотришь на карту с кучей разноцветных точек, сразу замечаешь, что на севере синих отметок больше, чем на юге, а красных, наоборот, меньше, но тем не менее они есть. На западе среди зеленых россыпей встречались желтые отметины востока, и наоборот.

Земля между стежками никого не интересовала. За исключением той, где стояли цитадели, но их не найдешь ни на одной карте. Поселки отшельников, оторванных от мира людей и запертых в глуши, были столь редки, что не представляли никакой ценности. Ни ресурсов, ни переходов, ни мало-мальски достойной нечисти. Туда уходили те, у кого ничего не было и ничего не будет. Такие создания не нужны даже самим себе, что уж говорить о демонах. Белое пространство ничейных земель существовало, но не играло роли в вечном противостоянии пределов и их хозяев. Естественно, до тех пор, пока там, повинуясь капризу мира, не проходила игла высших, соединяя два мира и образовывая переход. Тогда нечисть задергается, забегает, стараясь прибрать к рукам новую дорогу.

Здесь, наверху, картину мира расчерчивали вспаханные под зиму поля, нескошенные и пожелтевшие квадраты лугов и полосатые проплешины просек в лесах и рощах. Люди жили и работали, ехали на соседних сиденьях, смотрели в окна и не видели, как глубок на самом деле мир.

В большинстве своем те, кто окружает нас, невнимательны, они заняты своими проблемами и не видят, что у малыша, выглядывающего из яркого конверта, сменившего потрепанный рюкзак, слишком темная и неровная кожа, прижатые к голове ушки пытаются шевелиться даже под шапочкой, а варежки уже надорваны изнутри острыми коготками.

Нам везло, пока какой-то матроне не пришло в голову посюсюкать с Невером. Змееныш единственный, в силу возраста, не умел маскироваться.

В автобус женщина вошла на какой-то забытой богом и людьми остановке, купила билет и пошла в салон, таща за руку сонную девчушку лет четырех. Рейтузы на коленках девочки вытянулись еще в прошлую эпоху, великоватые ботинки раньше принадлежали мальчику, а желтый дождевик совсем не защищал от влаги. Чужие дети мамашу интересовали больше, чем собственная. До свободных мест в конце салона они не дошли, женщина притормозила рядом со мной и, вытянув шею, попыталась заглянуть в конверт. Я едва не застонала, так как, лежи змееныш у Пашки, сидевшей ближе к окну, ничего бы не произошло. Но как раз минуту назад она передала Невера мне.

Девочка заныла, дергая мать за руку. Та даже не повернула головы.

— Ути какой! — женщина скривилась в гримасе, которая должна была изображать улыбку и сунула палец в конверт.

Думаю, Пашка могла бы ей помешать. Я не успела, у меня была рабочей только одна рука, и ею я придерживала змееныша. Невер справился сам. Он ее тяпнул.

Тетка заорала, девчушка подхватила, сонные пассажиры поднимали головы и выглядывали в проход, водитель ударил по тормозам. На его месте я бы и разбираться не стала, высадила скандальную компанию, пусть дальше на свежем воздухе разбираются.

Радоваться надо, что палец на месте, а не блажить на весь автобус, увидев кровь. Пашкин взгляд был более чем красноречив, мамаша не проживет и пяти минут, которые понадобятся автобусу, чтобы скрыться из вида. Веник делал вид, что вообще не с нами. Невер ворочался и пыхтел, кровь женщины ему не понравилась.

— Он укусил меня! А-а-а-а! Посмотрите, люди добрые! А-а-а-а! А если этот уродец заразный?! А-а-а-а! Спид! А-а-а! Сифилис! Булимия! А-а-а-а-а-а! Отравили!

— У-у-у-у, — вторила ей малышка.

— О-о-о-о! Сиротинушка ты моя! — вспомнила про ребенка тетка, палец немым укором смотрел вверх.

Автобус съехал на обочину. Водитель встал с кресла с аптечкой в руках и матюгами на языке, когда мягкий голос остановил его, попросив:

— Давайте лучше я.

К воющей матроне подошел не коренастый крепыш в кожаной куртке, а мужчина в сельских резиновых сапогах и куртке с капюшоном. На темени незнакомца уже наметилась лысина, из кармана торчали вязаные перчатки. Обычный мужичок, в меру затюканный жизнью и традиционно поддающий по выходным, но еще не совсем пропащий. Слесарь или сантехник, может, тракторист. Если не смотреть ему в глаза, не вглядываться в необычной формы зрачки. Не круг, как у человека, не ромб, как у большинства нечисти, а пятиконечная звезда, отсвечивающая фиолетовым, когда на лицо падал редкий осенний луч солнца. Исполнитель желаний из рода психарей.

Аптечку он бросил на пустое сиденье, смерть от потери крови женщине не грозила. Одно мимолетное касание, и тетка подавилась криком. Второе касание до шеи девочки, и в салоне воцарилась тишина.

— Дети кусаются, — проговорил он, — ничего страшного.

— Ничего, — эхом повторила женщина.

— Мы можем ехать.

— Можем.

Водитель будто ждал этих слов, со скрипом отжал ручник, и автобус вырулил обратно на дорогу.

— Садитесь, — мужчина указал на пустующие в конце салона места, — вы устали. Надо отдохнуть. Это все нервы.

— Да, конечно, — женщина подняла голову и благодарно улыбнулась, кровоточащий палец и змееныш были забыты, — именно этого я и хочу.

Пассажиры стали возвращаться к своим делам, концерт отменялся.

— Женя, — представился мужчина.

— Джинн, — тихо поправила явидь.

Мужчина согласно склонил голову и положил расслабленные кисти на спинку сиденья. Сила исполнителя желаний в прикосновениях, это не баюн, голосом он тебя не зачарует.

— Куда едете? — буднично поинтересовался Евгений.

Ответом ему было громкое пыхтение Невера.

— Поберково? Заячий холм? Или, может быть, Кощухино?

— Может быть, это не ваше дело? — поднялся за его спиной гробокопатель.

Пассажиры ближайших сидений тревожно перешептывались.

— Может, — согласился джинн, пошевелил кончиками пальцев, развернулся, задумчиво смерил взглядом одноглазого падальщика и прошел мимо. Вернулся на одно из передних сидений, которое занимал до этого. Автобус набирал скорость. До Коврова осталось чуть менее двух часов.

Проблемы, начавшиеся в пути, продолжились по прибытии в городок. Никто: ни водитель единственного такси, ни погонщик коров, ни даже бывалый садовод на мотоцикле с коляской — не желал отправляться в холмы. Причин не объясняли, мямля что-то невразумительное. Не помогали ни деньги, ни уговоры. На нас поглядывали с неприязнью, чужаки в такой глуши всегда на виду, а уж настырные чужаки тем более.

Маленький городок, не умирающий потому, что двумя километрами восточнее все еще располагалась военная часть. Пашка злилась, Веник распугивал детвору повязкой, я пыталась уговорить очередного местного автовладельца отвезти нас в холмы или продать колымагу, которые, видать, были тут на вес золота. Тот открещивался от обоих предложений. Перспектива пешей прогулки становилась все реальнее.

Мы уже созрели до банального угона. Падальщик прогуливался по центральной улице, присматривая подходящий транспорт, когда к тротуару, на котором мы с Пашкой изо всех сил изображали праздных зевак, подъехала видавшая виды пассажирская газель. Дверь шумно отъехала в сторону. С сиденья рядом с водителем на нас посмотрели знакомые звездчатые глаза.

— Подвезти? — спросил джинн.

Грунтовая дорога петляла меж высоких холмов, как река меж высоких берегов. Солнце уже тронуло край ближайшего, чтобы в скором времени скрыться за ним.

Водитель смотрел вперед. Он не понимал, где находится, не обращал внимания на того, кто сидел рядом, на того, кто дотрагивался до пальцев сжимающих руль. Мужчина был далеко от этих холмов, там он был абсолютно счастлив.

— Так куда? — Евгений обернулся к нам.

— Заячий холм, — ответила змея.

Гробокопатель демонстративно не отрывал взгляда от пейзажа за окном, от редкого кустарника, сменившегося сухостоями, усыпавшими склон ломкими травами, поднимающимися вверх к закатному солнцу.

— Почему никто не ездит в холмы? — Пашка придерживала змееныша, машина подпрыгивала на каждом ухабе.

— Потому что, — весомо ответил исполнитель желаний в очередной раз тронув руку водителя, — три источника трех разных пределов на площади в пятнадцать квадратных километров.

— Три? — удивилась я.

Веник повернул голову.

— Кощухинский у южан, самый старый, десять лет по внутреннему кругу, и до сих пор не иссяк, — Женя взмахнул рукой, — Поберково, после конфликта отошедший западникам, вы должны были слышать. Ну и самый юный в Заячьем холме.

— Щедро, — буркнул гробокопатель.

— Более чем. — Джинн бросил взгляд на дорогу. — Столь же щедрые меры предосторожности. Тройные, я бы сказал. Заворотки, полосы неудач, заломы, психоверты… да мало ли. Люди быстро учатся. Несчастье тут, поломка там, расстройство желудка, головная боль, потерянный сон — и желание бродить по холмам исчезает. Тем более все уверены, что здесь, кроме самих холмов и травы, ничего нет.

— Что будет с ним? — Я указала на улыбающегося в тридцать два зуба водителя.

— Ничего, — исполнитель желаний развел руками, — отоспится, отвезет кого-нибудь из наших обратно в город. Проснется дома, машина под окнами, бак полон, башка трещит. Что? — почувствовав удивление, рассмеялся он. — Имейте в виду, на убийство наложено табу. Нельзя привлекать внимание к источникам.

— Жаль, — протянул падальщик, не оставляя сомнений, чью именно кандидатуру в покойники он жалеет. Джинн активно не нравился гробокопателю.

— А мне-то как, — хохотнул Евгений, — все нарушившие волю хозяев сразу присоединяются к жертвам. Никто из людей не должен пострадать или пропасть без вести. Последнее особенно важно. Здесь не нужны поисковые отряды с собаками.

Водитель заложил очередной вираж и ударил по тормозам.

— Ваша остановка, — распахнул дверь исполнитель желаний.

Я осмотрелась. Полчаса тряски, а картина так и не поменялась. Холмы и сухая трава, изредка деревья с облетевшими листьями. Но знакомое ощущение в животе не дало ошибиться: мы на стежке.

— Ты не сказал, откуда сам? — спросил вылезавший следом за мной падальщик.

— Верно, — мужчина помедлил и махнул рукой в обратном направлении, — из Поберкова.

Дверь закрылась, машина развернулась. В глаза бросилась белозубая улыбка водителя, вообразившего себя не меньше, чем гонщиком Формулы-один, и исполнитель желаний, дотронувшийся до его руки.

Переход начался между двух давно одичавших калиновых кустов. Стежка выглядела как узкая тропка, пройти можно лишь по одному. Холмы скрывали горизонт и ухабистую дорогу, по которой мы приехали, в воздухе висела мокрая изморозь. Невер громко чихнул. Туман, скапливающийся в низинах, при такой погоде никого не удивлял.

Было странно, но этот пеший переход по узкой дорожке, где не пройдет машина, когда ты буквально дышишь в затылок впереди идущему, понравился мне больше всего, если такое вообще можно было сказать о нырке из мира в мир. Non sit tempus по-прежнему стремилось заполучить тебя в свои затерянные земли, но как-то спокойно, без огонька и фанатизма. Оно не цеплялось за каждую мысль, сомнение или неуверенность. Оно предлагало и искушало. Оно вело диалог.

А не прогуляться ли нам в темноте? Будет весело. Так забавно наблюдать отсюда за остальными, как они мечутся, бегают, сражаются, рождаются и умирают. Жизнь — самое бесполезное занятие на земле, вы не знали? Оно всегда приводит к смерти. Не хотите? Нет? Уверены? Что ж, вы пожалеете, но это ваше сожаление, вам с ним жить, вам с ним умирать. Печально…

Если бы тогда, на моем рекордном четвертом переходе, мне попалось такое безвременье. Я бы уже давно обживала темноту вдоль стежки и вглядывалась в лица идущих по ней людей и нелюдей. Угроза была именно в мягкости, в показном равнодушии, в иллюзии, что тебе предоставили выбор.

Я встряхнула головой. Такое non sit tempus мне нравилось, в этом и таилась опасность.

Тропка пошла в гору, и мысли, вложенные в голову безвременьем, стали затихать и отдаляться. Мы взобрались на пригорок и увидели Заячий холм. Одна из самых охраняемых стежек Северных пределов даже не была огорожена. У нечисти с заборами отношения сложные, но это пытались исправить. Несколько одинаковых холмов окружали центральный, выделявшийся своей непохожестью. Его вершину словно нарочно срезали гигантским резаком, и именно вдоль него тянулось небольшое, метров триста, ограждение. Железные листы, прибитые к врытым в землю столбам. Как и все благие начинания, это было брошено недоделанным.

— Хм, — раздался голос справа, — не знал, что кто-то еще помнит о калиновой тропе.

С большого валуна нам навстречу поднялся высокий мужчина. Он не скрывался, и тем не менее я заметила его последней.

— Игнат, — представился он, поднимая на уровень глаз миниатюрный стеклянный колокольчик, похожий мы вешали на елку, уж больно Алисе нравился его высокий тоненький перезвон. — Брежатый Заячьего холма. Представьтесь.

— Веньямин Яковлев, заложник, Юково, Северные пределы, — падальщик прошел мимо мужчины, тут же потерявшего к нему всякий интерес.

— Павла, явидь рода нелюдей, Юково, Северные пределы, — она намеревалась догнать Веника, когда брежатый преградил ей путь и, спохватившись, добавила: — Невер, мой сын.

Игнат посмотрел на колокольчик в своих руках и молча посторонился.

— Ольга Лесина, чистая, Юково, Северные пределы.

— Добро пожаловать в Заячий холм. — Игнат опустил руку. — Пусть бегущая вода смоет все ваши ошибки. Тот голубой дом, — он указал чуть левее подножия срезанного холма, — общежитие, или гостевой дом, возможно, там еще остались комнаты. — Он скривился и добавил: — В последнее время наша дыра стала очень популярна.

— Что думаешь? — тихо спросила явидь, когда мы спустились с пригорка, оставив Игната вне зоны слышимости.

— Что тут думать, — падальщик шел первым, — это уже не военное положение. Это война.

— Уверен? — нахмурилась змея. — Давно говорят, что южане точат зубы на север, слухи ходят давно, но дальше разговоров дело не заходит. Собаки лают — ветер носит.

— Слухи полезны, спроси у любого, кто наш враг, и ответят не задумываясь. Не надо думать, не надо сомневаться. Подумай, кому выгодна рознь между пределами? — Гробокопатель обернулся. — У брежатого в руках сигнальный артефакт времен, которые боятся помнить, не меньше. Повод прибегнуть к его помощи должен быть весомым. В эпоху Единения такие колокола останавливали армии.

— Правда? — Мне этот колокольчик не показался опаснее того, что висел у нас на елке. — Что он делает?

— Убивает чужеземцев, и количество не имеет значения. Пока на стежке есть Хрустальный колокол, не советую туда даже послов засылать, даже дружественных. Артефакту нет дела до политики. Он служит пределу, в котором находится, и уничтожает все, что к нему не относится. — Гробокопатель свернул с тропы направо.

— Эй, разве нам не в голубой дом? — спросила Пашка. — Игнат же сказал…

— Вот поэтому мы и остановимся в другом месте, — перебил Веник.

— Если бы с нами пришел Евгений, то… Что бы случилось? — продолжала допытываться я.

— Молись высшим, чтобы никогда не услышать бой Хрустального колокола. Дольше проживешь, — процедил падальщик и углубился в улицы Заячьего холма.

Стежка была линейной, очень напоминавшей планировкой Юково, разве что поменьше размером. Улочки тенями ложились на выпуклости холмов, теряя изначальную прямоту. Не могу сказать, что толпы туристов бродили туда-сюда. Северо-восточное направление выглядело более оживленным, дорога вела к приметному холму. На его плоской вершине, попирая все законы природы, и бил чистый, смывающий все наносное источник. Теперь хоть понятно, для чего пытались поставить забор.

Навстречу вылетел голубой москвич энных годов, надсадно взревел и, оставив темный вонючий выхлоп, скрылся за поворотом. Я задумалась. По калиновой тропе машину сюда можно было пронести разве что по частям. Еще два автомобиля были припаркованы на центральной улице чуть дальше, и еще один, судя по звуку, двигался где-то на соседней улице. Вывод напрашивался простой — здесь есть дорога. Нормальная автомобильная дорога, по которой прибывает большинство желающих увидеть источник. Стежка линейная, один ее конец мы видели, второй нет. Логично предположить, что более удобный путь располагается с другой стороны. Интерес вызывала осведомленность Евгения из Поберкова, что-то мне подсказывало, местные не показывают первым встречным тайные тропы.

Другой гостиницы мы не нашли. Глупо ожидать излишеств от затерянного села. У нас в Юкове комнаты сдает одна Танька, потому что зелья варить разучилась (по словам старика, вообще не умела), а жить на что-то надо. Моих спутников, устроившихся под мокрым, засыпанным листьями навесом, за столом некоего подобия уличного кафе отсутствие ночлега не волновало. Гибрид столовки и шашлычной под открытым небом, где на мангале жарят мясо неизвестного происхождения. В свете запрета на убийство людей запах вызывал аппетит. Кафе было сооружено на скорую руку, разномастные фанерные столики и табуреты, куда до них современному цветному пластику пивных палаток. Никаких тарелок и бокалов, железные миски и кубки, вытащенные из бабушкиного и прабабушкиного сундуков.

— Свинина, — поставил передо мной плошку падальщик.

Прохаживающийся вдоль улицы и подволакивающий ногу дедок интересовал его больше раннего ужина. Нечисть любопытна, а старая нечисть любопытна вдвойне.

Через пятнадцать минут и одну порцию мяса мы стали обладателями трех кроватей в коричневом доме деда Сергия с прекрасным видом на Парк-на-Костях.

— Беженцы? Али погорельцы? — поинтересовался старик, осмотрев мою подвешенную руку и пиратскую повязку гробокопателя, — с Кротикова? Или с Черной лужи?

— Нет, — покачал головой Веник, — мы с Юкова, но вернуться домой не можем. Пока.

— А что с Черной лужей и Кротиково? — спросила я.

— Уже ничего. — Дедок дожевал последний кусок. — Кротиково сгорело. Черную лужу вырезали.

— Низшие, — зашипела явидь, — кто осмелился?

— Не представились, — усмехнулся старик, прищурился и добавил: — Видящий потерял три стежки, Седой — две. Ни одного жителя, окромя тех, кто по делам отъехал, ни одного свидетеля, хранитель уходит раньше, чем приходит помощь. Говорят, остались трупы да всколыхнувшееся non sit tempus. Куда катится мир? Раньше этим гордились, головы врагов на кол, стяг на ратушу. А теперь? Прячутся по углам, будто норники. Тьфу!

— Допросить трупы нельзя? — Змея, так и не притронувшись к мясу, пододвинула свою порцию деду. Змееныш спал у нее на коленях.

— Мне не докладывают, — Сергий фыркнул, — ведут переговоры вместо того, чтобы резать глотки. Завтра опять раскланиваться будут. Не демоны, а торгаши, — он сплюнул.

— Это ты о хозяине? — поднял голову Веник.

— О нем родимом, — старик отодвинул тарелку, — и о конопатом западнике. У них толковище здесь в холмах завтра в полдень, вместо резни в полночь. Мельчает род, мельчает. Разве ж стал бы Трифон Седой заключать союз с людьми? Чего уж тогда не с коровами и курами? — Сергий тяжело поднялся и указал на миску. — Вот вам пример: эта «свинья» слишком много курила. Наконец-то война! Либо с южанами, либо с западниками, по мне, так все едино. Слава ушедшим, весь сброд на корм пойдет. — Дедок похромал прочь, оглянулся и строго напомнил: — Жду вас к темноте.

Но я уже не слушала, судорожно хватая ртом воздух.

— Урод, — высказалась я, зажимая рот рукой.

— Тебе не все ли равно? — Падальщик подцепил когтем кусок из тарелки явиди и отправил в рот. — Мясо и мясо, не знаешь — не бредишь, хотя это действительно не очень.

— Ты почему молчала? — повернулась я к Пашке, съеденное тяжелым булыжником колыхалось в животе.

— Потому что ты ела свинину, — спокойно ответила змея. — Вы слышали? Завтра в холмах встречаются Седой и Видящий!

— Свинину? — Я посмотрела на Веника и от души пожелала: — Что б тебя гархи съели!

— Скорее уж тебя! В следующий раз не рассчитывай, не потащу. И теням хлеб, и мне фора.

— Чего ж сразу не бросил?

— Ты мне еще не заплатила!

— Тихо! — явидь стукнула лапой по столу. — Старик умелый сваар, а вы и ведетесь.

— Она предпочитает верить первому встречному, а не мне, — гробокопатель отвернулся.

К источнику в тот день мы не пошли. Тот, кто позвал нас сюда, никак себя не проявил, если только не запланировал для нас мучительную смерть от скуки. Делать в Заячьем холме было решительно нечего.

Пашка разбудила меня ночью. Одной рукой коснулась плеча, второй прижала чешуйчатый палец к черным губам, призывая к тишине. Змея была напряжена и собранна, змееныш сменил конверт на более практичный рюкзак. Веник стоял у окна и вглядывался в ночную тьму. Явидь указала на низкий столик, где была сложена моя одежда. Одеваться одной рукой было неловко, пришлось снять перевязь и помогать правой, благо она больше не болела, а пальцы обрели подвижность. Клинки, которые я вытащила из-под подушки — увидев их Пашка закатила глаза с двойными зрачками, — все равно пришлось крепить на левую.

В позах моих спутников сквозило напряжение. Когда тебя будят в начале четвертого утра, хорошего можно не ждать. Я зевнула. Для нас, уместивших в обычные двадцать четыре часа по внутреннему кругу несколько лишних внешнего, вопрос о сне был более чем актуален.

— Гархи, — одними губами выдохнул падальщик.

Я повернулась к окну. Освещения в Заячьем холме не было, впрочем, как и в Юкове, и в Поберкове, и в Бесове и на всех остальных стежках, нечисть в этом не нуждалась. Я разобрала очертания широкой дороги и прямые линии дома напротив. Я вглядывалась в сумрак за стеклом до рези в глазах, но ничего сверх этого не углядела. Гробокопатель легким движением повернул мою голову правее, чтобы в поле зрения попал угол хозяйственной постройки, рядом на земле валялась перевернутая тачка. А между ними шевелилась тьма.

— Что они тут делают? — шепотом спросила я.

— Выйди и спроси, — предложил Веник.

— Почему молчит колокол? Тени вошли на стежку, — прошипела змея, — а артефакт молчит!

— Нетрудно догадаться, — в темноте глаза падальщика казались черными, — чтобы не получить гору трупов на завтрашней встрече, артефакт убрали в саркофаг, где он хранился столетиями. Или…

— Колокол молчит, потому что эти гархи созданы в Северных пределах, — закончила я.

Мы посмотрели в окно, клубящаяся на углу тьма обрела очертания и вышла на дорогу. Тень большой не живой и не мертвой собаки нюхала воздух.

Дверь в комнату приоткрылась, и в проеме показалась большая, видавшая виды картонная коробка. Ее обхватывали крупные морщинистые руки, слава святым, человеческие. В темноте желтоватое лицо Сергия казалось пепельно-серым.

— Не паникеры, — констатировал старик, — хорошо.

Коробка с тихим шорохом приземлилась на низкий столик, где еще минуту назад лежала моя одежда.

Снаружи раздался крик. Долгий, далекий, обреченный. Гарха навострила уши, подобралась и сорвалась с места, в два прыжка покинув просматриваемый участок дороги.

Дед подтянул непослушную ногу, склонился и вытащил из темного картонного нутра связку амулетов. Деревянные дощечки на крепких суровых нитках мягко постукивали друг о друга. Деревяшки выглядели до странности одинаковыми.

— Вот, — Сергий вгляделся во что-то, одному ему видимое, отделил одну подвеску, — лови.

Амулет приземлился на кровать рядом со мной, так как я вовремя убрала руки за спину. Не люблю щедрую нечисть. Может статься, что подарок вызывает понос или облысение.

— Ночное зрение, — покачал головой дедок, — прикупил по случаю у заезжего ведьмака. Дешевка, надолго не хватит, но лучше, чем на стены натыкаться.

Пашка принюхалась и кивнула. Я осторожно дотронулась до деревяшки. Ничего не произошло. Сергий отделил еще одну дощечку, крякнул и надел на себя.

— Поглотитель звука, — пояснил дед, — с этим, — он похлопал по несгибающемуся колену, — я обычно громкий, как медведь в валежнике.

Гробокопатель дернулся обратно к окну. Мы замерли. Старик прав, амулет — дешевка, даже торопливо надев веревку на шею, лучше видеть я не стала. Те же серые очертания. Одна из теней прямо перед домом шевельнулась и повернула голову с горящими белым огнем глазами к окну. Гарха смотрела прямо на нас. Ни шороха, ни звука. Я задержала дыхание. Несколько томительных минут, полных осязаемого напряжения. Тварь встряхнула большой головой, отвернулась и подняла уши. Морда собралась, как гармошка, обнажая крупные клыки, будь она способна издавать звуки, сейчас из горла вырывалось бы рычание. Два прыжка практически с места, и стекло в доме напротив разлетелось прозрачными брызгами. Выломанные из рамы рейки бессильно повисли. Нам повезло, тварь решила наведаться к соседям. Спустя несколько секунд, боковая дверь распахнулась, и во тьму кто-то выскочил, кто-то, передвигающийся на двух ногах, а не на четырех. Гарха либо была мертва, любо осталась скучать в доме без хозяина.

— Держи, — старик сунул явиди очередной амулет, — незаметность, не путать с невидимостью.

Пашка подцепила когтем веревочку, в горящих медью глазах читалось сомнение.

— На малого надень, — пробурчал Сергий, — тебе все равно, а для него шанс остаться незамеченным.

Змея фыркнула, но стащила рюкзак и намотала веревку на маленькую лапку, змееныш не возражал, спокойно посматривая на нас зелеными глазами.

— Что ж, — у деда осталась последняя деревяшка, — поглотитель запаха. Судя по всему, это тебе, парень.

— Обойдусь. Отдай девчонке, — Веник даже не повернул головы.

Сергий рассмеялся сухим смехом старого и много повидавшего человека.

— Когда-то я тоже изображал рыцаря без страха и упрека. Молодой был, глупый, — он протянул амулет падальщику, — да если б я мог, все на себя напялил бы. Нашел щедрого дедушку. Говорю же, дешевка. Два рядом сбоить начинают и толком ни один не работает. Держи.

На этот раз гробокопатель обернулся и забрал амулет, тут же надев его на шею. Напряженные взгляды в окно. Ни одна из теней не шевелилась. Ни намека на движение, ни дуновения ветерка, гоняющего опавшие листья, ни шороха, ни звука. Это тревожило еще больше.

Я смотрела. И видела. Видела разбитое окно так четко, что могла сосчитать количество осколков на земле. Видела рисунок занавесок, видела часть чужого двора, видела, что одна рукоять брошенной тачки обмотана синей изолентой. Дорогу и стволы-великаны за домом, раньше казавшиеся сплошной черной массой. Не соврал старик, вид на Парк-на-Костях у нас был.

Сергий, как заправский фокусник, снова склонился над коробкой и, выпрямившись, взвесил в руках два одинаковых каменных ножа. Атамы — такими пользуются на алтарях. У этих ножей есть любопытная способность передавать силу того, в кого воткнули, тому, который воткнул, от жертвы к убийце. Дед смерил взглядом меня с рукой на перевязи, Пашку и ее удлинившие кости, хмыкнул и протянул их гробокопателю.

— Не опьяней, — предостерег Сергий, — и следи за правым флангом, у тебя там обзор ограничен. — Он подумал и строго добавил: — Вернуть не забудь, а то знаю я вас, молодых.

— А сам? — спросил Веник, забирая ножи.

— За меня не волнуйся, парень. — Дедок достал из коробки рогатку. Обычную такую, мальчишескую, которой мой сосед Ванька Клейменов бил стекла. И мешочек, судя по звуку, с камешками. — Тыкалки мне уже не по возрасту, а с этим, — он погладил темное дерево, — я прошел эпоху Истребления, дадут ушедшие, и Тихую пройду.

В доме что-то со звоном разбилось. В той половине, где спал хозяин. Готова спорить — окно. Гархи решили, что игнорировать коричневый дом и дальше будет невежливо. Падальщик ссутулился, крутанул атамы, фиксируя разными хватами, и скользнул в глубь дома, во тьму.

Пашка собралась, как пружина, у окна. Я отступила в угол, толку в бою от меня мало, а так хоть никто со спины не подберется. Сергий повернулся вслед за гробокопателем. Неуклюжая одеревеневшая нога толкнула столик, коробка упала на пол. Всякая мелочовка, на деле являющаяся либо амулетами, либо дорогими сердцу хозяина вещами, раскатилась по полу. Поглотитель звука не сработал. Или не успел, мой-то включился с опозданием, или его магия не распространялась на посторонние предметы, и они могли шуметь сколько угодно. Камешки, какие-то значки, крупная ракушка, резиновый мячик, столовый ножик, ключи — все, что не успел или не собирался преподнести Сергий. Не скажу, что получилось громко, но больше можно не скрываться, а с песнями и плясками встречать гарху. Не успел резиновый ярко-красный мячик закатиться под кровать, окно в нашей спальне брызнуло осколками.

Подвижная тварь, мотая огромной башкой, приземлилась посреди комнаты.

— По глазам! — выкрикнула Пашка, скручивая хвост кольцами.

— Поучи, — прищурился старик, подаваясь назад.

Святые! Как все быстро! Как они двигались, даже старик с больной ногой.

Хвост явиди обвился вокруг гархи, сжался, давя внутренности, приподнял ее и с размаху впечатал в пол. Доски и кости затрещали.

— Держи ее, змейка. — В руке старика мелькнул шарик из светлого металла. Судя по легкому шипению, сопровождающему каждое касание, и по гримасе деда, это была отнюдь не сталь. Резинка натянулась. Явидь прижала гарху к полу. Тень заскребла когтями, единственный звук, шедший от этого не живого и не умершего создания. Дед прищурил глаз, и серебристый шар отправился в полет. Один из белых огней с чавкающим звуком погас. Тварь дернулась и замерла. Все вышло по-будничному просто. Воистину, знание — сила.

В дверном проеме возникла сутулая фигура падальщика. Веник оценил картину боя, встряхнулся. На атамах не было ни капли крови. У теней она не течет. Заглянувшие на огонек в коричневый дом с видом на Парк-на-Костях были мертвы.

— Вопрос не ко времени, — фыркнул гробокопатель, — но не задать не могу. Почему не сразу сказала о глазах? — Он посмотрел на Пашку. — Там, у Юкова. Гархи едва не порвали нас.

— Забыла.

— Забыла? — передразнил он. — Забыла, как тени полсела к низшим отправили? Меня не было в Юково в прошлый конфликт. Ты, — он указал на змею ножом, вышло угрожающе, — была.

— Была, — выкрикнула Пашка, и Невер за ее спиной зашипел, — только не дралась я с ними. Доволен? Не успела, осторожничала, приползла к разбору трупов, понял? Поэтому не сразу и вспомнила. Низшие!

— Перестаньте, — попросила я. — Сергий, ради всех святых, сейчас не время.

Явидь и падальщик повернулись к деду. Тот захихикал.

— Я машинально, — старик вздохнул, — не смог удержаться. Такие колючие, такие сладкие.

Веник сжал атамы, дед, все еще хихикая, отступил. В эту секунду тихо хлопнуло, непонятный ввинчивающийся в голову звук, заставляющий закрыть уши руками. А следом за ним взметнулось пламя, мгновенно охватывая дом напротив. От неожиданности я присела. Улица была видна как на ладони, проблема освещенности была решена самым радикальным образом.

Никто не бегал с ведрами, никто не кричал: «Пожар!» За окном по-прежнему было пустынно. Одно я знала точно: дома сами по себе не воспламеняются. Огонь ревел. Мы не могли оторвать от него глаз. Медленно пришла неприятная мысль, что отсидеться внутри не получится. Соседский дом вспыхнул за секунду, не оставив тем, кто внутри, будь то гарха, человек или нечисть, ни единого шанса.

Я все еще пялилась на огонь, когда Пашка с Веником развернулись, собираясь и принимая защитные стойки, дед чуть замешкался. Секунду спустя до меня донесся звук. Низкое угрожающее рычание. Не гарха, что-то иное, что почти застало нас врасплох и смогло подойти очень близко.

Явидь зашипела, ей вторил Невер, падальщик пригнулся. Старик, стоящий ближе всех к двери, успел выхватить из мешочка еще один обжигающий шарик. Из заднего кармана плотных хозяйственных штанов торчали перчатки, которые он так и не успел надеть. Он ничего не успел, даже поднять свою хулиганскую рогатку. Из тьмы коридора на него прыгнула размытая обнаженная фигура.

Я закричала. Сергия опрокинуло навзничь. Серебряный шарик отскочил и покатился в сторону. Я успела заметить гротескную лапу с когтями, занесенную для удара, когда змея смела хвостом нападающего. Голого мужчину стукнуло о стену рядом с кроватью. Моей кроватью. И черт бы с ним, если бы в двух шагах от нее не стояла я. Лишенный разума зарычал и неловко, словно еще до конца не определился, зверь он или человек, поднялся. Ни взгляда, ни телодвижения в мою сторону. Не имело значения, кто и как близко стоял. Ему обозначили цель, за ней он и пришел. За стариком Сергием с больной ногой. Голое тело подрагивало от предвкушения.

— Слав! — закричал дед, от его недавней веселости не осталось и следа, лишь надежда и кажущийся безумным призыв: — Слав!

Никто не пришел. Зверь прыгнул. Веник принял его в полете на один из атамов. Рычание сменилось криком. Лишенного повело вбок, движение смазалось, он вздрогнул и упал в шаге от Сергия. Шанса подняться гробокопатель ему не дал. Второй атам вошел в основание черепа, почти отделяя голову от туловища.

Бывшего человека убить куда проще, чем создание, которое уже не живет, но еще и не умерло. Лишенный сосредоточен на жертве, оставляя ей мало возможностей для маневра. Хорошо, когда рядом есть тот, кто готов воткнуть нож в спину.

Что-то загорелось там, где атам вошел в тело. Теплая янтарная искра перетекла в лезвие, осветив его каменные внутренности, втянулась в рукоять, сверкнула в навершии и разбежалась по венам от ладони до предплечья. Веник прикрыл глаза и выдохнул. Нож с тихим чавканьем вышел из тела.

Из воздуха соткался человек. Хранитель откликнулся на зов. Сергий оказался способен призвать охраняющего, опоры есть и у Заячьего холма. Что подумали остальные, я не спрашивала, но взгляд Веника мне не понравился. Падальщик наблюдателен, иногда даже чересчур.

Слав был мужчиной средних лет, бритым налысо, отчего его уши казались оттопыренными. Замшевая жилетка, парусиновые брюки, светлая рубашка с широкими рукавами и узкими манжетами, в таких обычно изображают капитанов кораблей под алыми парусами, только без художественной росписи кровью, как у хранителя. Искаженное от боли лицо в отблесках пламени казалось гротескной маской.

— Слав, — на этот раз в голосе старика слышалось облегчение, хранитель протянул руку, помогая ему подняться, — что происходит?

— Если б я знал. — Мужчина обвел глазами комнату, разбросанные вещи, перевернутую коробку, два тела на полу и кивнул нам. — Всюду тени, а эти, — он поддел ногой лишенного, — нападают не наобум, им указали цели. Правильно указали, — хранитель выделил первое слово, — Тарас мертв. Остались Варька с Титом и ты. Если еще кто-то… — он отвернулся, — мы не удержим non sit tempus.

— Простите, что прерываю встречу старых друзей, — вмешалась явидь, — но чем быстрее мы уберемся из дома, тем лучше.

— Куда идти? — повернулся к ней хранитель. — Полсела горит, дома вспыхивают сами по себе, как пропитанные керосином, но ни одного колдуна, ни следа заклинания. Надо бежать со стежки, но… — Он замолчал.

— Гархи откуда-то пришли, — продолжил за него падальщик, — крайний вариант. Два из трех, что у перехода нас ждут.

— Есть место. — Я подошла к окну.

— Источник, — кивнул Веник, он тоже думал об этом, — у теней и лишенных разума одна основа — магия. Источник им не перейти.

— К тому же, — добавила я, — воду очень трудно поджечь.

— Сможешь привести туда Варьку и Тита? — спросил Сергий.

Каким слышался этот разговор гробокопателю и змее? Кто эти Варька и Тит, которые дороги не только хозяину коричневого дома, но и охраняющему стежку? Члены семьи? Друзья? Об остальных жителях Заячьего холма речь не шла. Каждый сам за себя.

— Постараюсь, — кивнул Слав и тут же уверенно добавил: — приведу. А ты?

Дедок закатал рукав клетчатой рубашки и сказал:

— Руну поставь, и дойду хоть до Серой цитадели.

Хранитель заколебался.

— На тебе амулет, вместе с руной ты словишь двойной откат и откинешь копыта к утру.

— Я застал эпоху Единения, время, которое было лучшим в моей жизни, пусть другие и боятся его помнить. Без руны, Слав, я вообще не дойду. Это, — он хлопнул по колену, — не позволит. Давай, время уходит. — Он посмотрел на свой поглотитель шума. — Ну стану я на пару дней шумным, как петух в чужом курятнике, несмертельно. Да и болью меня не удивишь. — Дед тряхнул головой и потребовал: — Рисуй!

Хранитель поднял руку, сквозь светлую ткань рубашки пробился алый сполох. Браслет вспыхнул, Слав призвал силу, накрыв ладонью руку старика выше запястья. Кожа осветилась, будто в руках мужчины был уголек. Сергий дернулся, выпустив со свистом воздух. Хранитель печально улыбнулся.

— Держись, старый! — пожелал Слав. — Дадут низшие, увидимся у источника, — и растаял в воздухе.

На коже старика остался ожог изогнутой, небрежной, как росчерк, формы. В руку был впечатан знак. Руна.

— Отрицание боли, — «прочла» Пашка, — смело.

— Идем, — Веник первым вышел в коридор.

Старик разгладил рукав, подхватил рогатку и последовал за ним.

До источника, как пояснил Сергий, было недалеко. Надо пересечь улицу, миновать горящий дом, пройти насквозь Парк-на-Костях, начинающийся сразу за ним, спуститься с холма и, соответственно, подняться на следующий. В обычный день прогулка неторопливым шагом минут на десять — двадцать в зависимости от степени неторопливости.

Падальщик медлил, опасаясь выходить на открытое пространство. Тени давно разогнало пламя, но спокойствия это не добавило.

Еще один тихий долгий, с присвистом, хлопок заставил меня похолодеть, помянуть святых и мысленно попрощаться с этим светом. Зарево, взметнувшее до небес, осветило всю левую сторону улицы. Нашу сторону. То, что коричневый дом еще стоит, я поняла с секундным опозданием. Ударило по его ближайшему темно-розовому соседу.

— Аська Кривая, — с сожалением проговорил Сергий, натягивая кожаные перчатки, — надеюсь, ей хватило ума убраться оттуда, она всегда умела вовремя делать ноги.

Пустая дорога, метров сорок свободно просматриваемого пространства. Давно уже не слышно криков, да немного их и было, здесь жили не люди, имевшие привычку визжать по любому поводу.

— По одному, — скомандовал Веник.

Гробокопатель не суетился, не вертел головой, выискивая опасность, он бежал. Три удара сердца, и он скрылся за стеной постройки, половина которой была объята пламенем. Еще один взгляд, отмашка Сергию. Старик бежал неловко, неуклюже и медленно. С рогаткой в руке, выставляя одну ногу и подволакивая вторую, напоминая деревянного солдатика моего детства, у того тоже ничего не гнулось. И тем не менее дед бежал, не потирая каждую секунду больное колено, не останавливаясь, чтобы выровнять дыхание. Амулет и руна работали, давая ему отсрочку, оттягивая последствия на более поздний срок. Шумная неуклюжесть, свойственная тем, кого плохо слушаются конечности, и боль догонят его, возьмут свое втрое, но до этого надо еще дожить.

Старик уложился секунд в двадцать — тридцать. Я в десять. Можно радоваться — обогнала пожилого человека, почти инвалида. Пашка была нереально быстра, я моргнула, а она уже стояла рядом, из рюкзака весело скалился маленькими клычками зеленоглазый змееныш.

Еще один болезненно оттянутый хлопок ударил по ушам. Вскрикнул Сергий. Везение его дома закончилось. Коричневые стены стали топливом для гигантского костра. Старик обернулся, физическую боль, которую, помнится, обещал мне Семеныч, если будет разрушен знак, блокировала руна, но не другие чувства. Для нечисти дом — это важно. Это воспоминания, это убежище, логово. Его стены видели кровь и слышали проклятия. Твоя территория, ты там хозяин и властелин, ты демон, пусть поклоняются тебе лишь тараканы. Потерять все это. Наши с трудом решаются на переезд, нечисть меняет дом, когда ей не оставляют выбора. Старик стиснул зубы, нашел в себе силы отвернуться.

Я посмотрела на огонь. Вдали взмывал в темное небо столб белого дыма, почти растворенного в черной копоти горящего Заячьего холма. Кто-то успел позвать на помощь.

Узкий проулок между постройками, дома обходились без задних дворов. Деревья подступали к стенам почти вплотную. Стены гудели, пламя нависало над головой. Огонь, взметнувшийся метров на десять вверх, лизал черные ветви, все никак не решаясь перескочить на что-то постороннее. Дом горел, несмотря на осенние дожди и влагу, пропитавшую доски, несмотря на воду, стоявшую в сливных желобах. Искры сыпались нам на головы, но гасли, не долетая до земли. Пламя отступало от живых деревьев, парк был темен.

Мы вгляделись в сумрак. Чуть правее начиналось некое подобие пешеходной дорожки, посыпанной гравием. По такой сделаешь шаг, и хруст пойдет по всей округе. Пашка, не раздумывая, скользнула на газон или что тут могло за него сойти, знаком показав падальщику, что пойдет первая.

Стволы-великаны, запах влажной земли, очертания кованых скамеек и тени. Много теней. Какие из них останутся лежать недвижимыми, а какие поднимутся и начнут охоту на двуногую дичь, неизвестно.

Оглядываясь назад, можно сказать, нам повезло, безлюдный парк не привлекал гарх. За некоторым исключением.

Пашка скользила впереди, не особенно торопясь, но и не давая нам со стариком расслабиться. Веник дышал в затылок. Мягкая земля пружинила, пока нам удавалось избегать шумных камешков, дорожка была скорее исключением, чем правилом, ну или гравия на задумку не хватило.

До лавки оставалось несколько шагов, когда тьма рядом с ней шевельнулась. Явидь даже не остановилась. Змея смела тень с лавки и резко ушла в сторону. Серебристый росчерк покрыл расстояние до твари за считаные секунды. Шарик старика вошел в тень. Гарха повернулась, поводя белесыми яркими глазами, и пригнулась для атаки, которой не последовало. Отправленный в полет атам вошел в глазницу, не успела она сделать и шага. Вот и все. Никто не притормозил, никто не сказал ни слова. Они убили тень походя, с обманчивой и заставляющей завидовать легкостью.

Тварь повалилась на бок. Пробегая мимо, падальщик небрежным движением выдернул каменный клинок. Света не было. Тень не жила, искра жизни давно покинула ее.

В центре парка я поняла, чему он обязан своим названием. Костям. Могильные камни, начавшиеся как-то невзначай, к вершине холма уплотнились настолько, что никто бы не назвал это парком, только кладбищем. Одно надгробие, второе, вычурное, с изгибами, и строгий прямоугольник камня, тяжелая плита и буквы старой инописи, изобилующие завитушками. Гравийная тропинка, вдоль которой мы шли, кончилась, сменилась влажной, усыпанной листьями землей. И могилами. Кучей могил. Старые захоронения, местами просевшие и покрытые мхом. Ни одной ограды.

— Парк-на-Костях, — пробормотал Сергий.

Старик дышал с присвистом, по лицу тек пот. Сколько ему лет, жившему в трех эпохах? Тысячи две? Больше? Он был стар даже по меркам нечисти. Ему было тяжело и, наверное, больно, если бы не руна отрицания на руке, он бы не дошел, без вариантов.

— Вы хороните здесь своих? — тихо спросила я.

— Ушедшие нет, — удивился дед, — это, — он взмахнул рукой, — было здесь до нас, а может, и еще раньше. Мы не стали трогать чужую смерть, даже облагородили, лавочки, значит, дорожки, то да се, чтобы вечером было приятно прийти посидеть. Мы не выбираем, где откроется стежка, а берем то, что отпускает non sit tempus.

Рассуждения Сергия прервал свист. Нарастающий, ввинчивающийся в уши, заставляющий втягивать голову в плечи, ждать хлопка и оглядываться в поисках пожара. Тихое бум. Мы обернулись, готовые ко всему. В этот раз пламя было скромным. Горела убитая несколькими минутами назад гарха. Тень пылала ярко, словно кто-то не пожалел на нее бензина.

Листья на земле обугливались и скручивались, кованая скамейка стояла в огне, создавая сюрреалистическую огненную картину.

— Так вот как… — Пришло понимание, и я прикрыла глаза.

Мы сами их убивали, а они по прихоти незнакомого, но умелого мага мстили. Тела сгорали, обращая все окружающее в пепел. Не знаю, что было задумано изначально, уничтожение следов или еще что, но результат был страшен, за несколько часов от Заячьего холма не осталось трети.

— Бегом, — рявкнул Веник. — Все потом.

Мы петляли среди надгробных плит и памятников, целых и расколовшихся, выступающих и сравнявшихся с землей. Их было много. На некоторые падальщик вскакивал без малейшего почтения, оставляя на влажном мху отпечатки рифленых подошв, некоторые перепрыгивал. Старик хромал. Стоило миновать центр, как черная жирная земля снова вытянулась в газоны, шедшие вдоль очередной гравийной дорожки, идущей под уклон.

Мы спустились вниз. Холм со срезанной верхушкой был очень близко, одно усилие — и мы на месте. Парк-на-Костях, оказавшийся, несмотря на жутковатое название, кладбищем, где мертвые лежат себе спокойно, не то что в Дивном городище, остался за спиной. Исчезли могильные камни и скамейки, сошла на нет дорожка, облагороженная камнями, поредели деревья. Но светлее не стало. В ложбине между холмов нас встретил ставший уже привычным влажный мрак.

Сергий остановился, оперся рукой о бедро, дыхание выходило из груди с шумом и свистом. Деду нужна была передышка, если, конечно, падальщик не собирался нести его на себе. Он не собирался.

Отсюда брали начало сразу несколько холмов, стоило задрать голову, и мы видели плоскую вершину одного, поросший калиной склон другого, самого первого, где встретил нас Игнат, зарево пожара на третьем, что стоял чуть южнее. На месте голубого дома, на который указал брежатый, пылал огонь. В свете пламени мы без труда разглядели тех, кто сидел, стоял или прыгал вокруг костра. Тени. Много теней, шамана с бубном или дрессировщика с хлыстом не хватало. Не знаю, как остальные, а я порадовалась, что сейчас нахожусь здесь, а не там.

Сергий выпрямился и кивнул гробокопателю. Пашка взмахнула лапой, они с Веником в очередной раз поменялись местами, ведущий и замыкающая.

Я успела поверить, что все получится. Несколько сотен метров вверх по склону, и мы у источника. Подъем не по центральной аллее, а по очередной тропе, вытоптанной среди редкого перелеска.

Они упали на нас, когда мы прошли половину пути. Несколько фигур прыгнуло сверху. В первый момент мне показалось, что их не меньше десятка. Когда на тебя летит что-то большое и рычащее, это страшно.

Меня сбили с ног. Я покатилась вниз, цепляясь за ломкую траву. Крик оборвался, удар о землю выбил из груди весь воздух. Мир перестал вращаться только у подножия. Кто-то упал рядом. Голое тело, тихое рычание и лапа вместо руки.

Я давно уже не замечала их лиц. Морды, когти и даже нагота смотрелись естественно, ведь зверь, в отличие от человека, не носит одежды. Я давно перестала видеть в лишенных людей.

За что и поплатилась. Потому как этот отличался. Вернее, эта. Женщина, немолодая, но и не старуха, лет сорока, растрепанная, кожа, вымазанная землей, отвисшая грудь, ударявшаяся о живот. В глазах — мрачная радость хищника, догнавшего выслеживаемую добычу. Лишенные не нападают без цели.

Вверху с треском сломались кусты, зашипела явидь, выругался Сергий, молчал Веник и рычали звери. Пока я могла рассчитывать только на себя.

Больше можно не гадать, зачем нас позвали в Заячий холм.

Лишенная прыгнула, я перекатилась в сторону, выдергивая правую руку из перевязи. Когти вспороли землю в ладони от бедра. Я тут же воспользовалась моментом, поджала ноги и выпрямила, ударяя ее в плечо. Она припала на локоть превращенной в лапу руки, вскинула голову и совершила невозможное, несовместимое со звериной натурой. Она схватила меня другой, обычной рукой совершенно человеческим жестом. Грязные пальцы сомкнулись на лодыжке. С удовлетворенным рычанием она дернула меня к себе. Я клацнула зубами, проглотив испуганный вскрик, а она уже восстановила равновесие и занесла лапу для удара.

Я отмахнулась клинком в инстинктивном защитном жесте. Когти столкнулись с металлом, сила удара отдалась в костях. Второй рукой лишенная перехватила мое запястье, блокируя лезвие. Она со всей силы впечатала мою руку в землю. Еще раз и еще. Нож вылетел. Торжествующий высокий рык вырвался из ее измененного горла. Широкий замах лапой, чтобы уж наверняка. Стилет прижат вместе с левой рукой к земле. Все.

Лишенная зарычала и вздрогнула. Рык перешел в крик, на плече у нее расцвел кровавый цветок. Секундное замешательство, но его хватило для удара в морду. Я ударила наотмашь перебинтованной рукой, понимая, что это единственный шанс. Ударила, вкладывая всю силу. Хватка на запястье тут же ослабла. Я рванулась, освобождая руку, и закричала. От усилия, от страха, от собственной решимости. Нельзя давать зверю ни секунды, ни удара сердца, иначе все отвоеванное обернется бессилием. И смертью. Я подалась вперед всем телом, принимая вертикальное положение, не обращая внимания ни на когти, ни на клыки. Я врезалась в нее всем корпусом.

Лишенная подавилась рыком, чуть отстраняясь в сторону. Я увидела своего неожиданного спасителя. Старик стоял на склоне на одном колене, вторая, негнущаяся, нога отставлена в сторону, в руках очередной серебристый шарик, и резинка уже отпущена. Второе попадание. Лишенная завалилась вперед, опрокидывая меня обратно на землю. Из пробитого затылка брызнула горячая кровь. Она уже умерла, хоть еще и не знает об этом. Последним усилием в последнюю секунду отпущенного ей времени она пыталась сделать то, для чего ее создали. Для убийства.

Острые клыки вошли мне в бок прямо сквозь одежду и сжались.

Меня кусали и до этого. Мальчик, имени которого я не помню, в детском садике. Соседская собака, мелкая и злобная, как ее хозяйка. Котенок, подобранный мамой на улице и принесенный в дом взамен умершего хомячка. Попугай в гостях за неосмотрительно просунутый между прутьев клетки палец. Алиса, когда резались зубки. Но никогда так сильно, с такой жаждой причинить боль. Ветровка не спасла. Мне показалось, что я слышу скрежет зубов о ребра.

Я завизжала, изогнулась, отталкивая тело лишенной ногами и руками.

— Тихо, девонька. Она уже с ушедшими. Тихо.

Я всхлипнула, отпихнула зверя и зажала рукой бок. Посмотреть, что там, не хватило смелости.

Сергий поднял рогатку и отправил очередной шарик в полет. Но вместо лишенного закричала явидь, скорее от злости, чем от боли. Дед выругался. Спустя секунду, между мной и Сергием приземлилось изломанное тело.

— Мазила, — зашипела Пашка, приближаясь, глаза горели медью, когти вырывали из-под ключицы шарик, от которого шел дымок.

Дед развел руками.

Выше по тропе все еще шел бой. Странный, почти сюрреалистичный, где жертва и охотник неожиданно для них самих поменялись местами.

Для Веника тоже был приготовлен лишенный. В данный момент зверь ожесточенно скреб лапой в спортивном ботинке, неизвестно как слетевшем с ноги падальщика, оставшегося в неопределенного цвета носке с дыркой на большом пальце. Лишенный сосредоточился на вещи, совершенно не обращая внимания на гробокопателя. Тот, по-моему, был обижен таким невниманием, стоял, наклонив голову, рассматривая бывшего человека одним глазом. Веник медлил, атамы были по-прежнему в его руках, а не в теле зверя.

Дешевый амулет старика все же работал, несмотря на кустарность и ожидаемый откат. Лишенный ориентировался по запаху, а его не было. Стоило подняться после первого сбивающего с ног броска, уйти с линии атаки, оставив на откуп ботинок, и зверь перестал его чуять. Вещь, на которую не распространялось действие амулета, пахла целью, но не сама цель, стоящая в десяти шагах выше по склону.

Пашка хихикнула. Это действительно было бы весело, если бы не было так страшно. Гробокопатель очнулся. Зверь тоже. Ботинок выпал из лапы с тихим стуком и покатился вниз. Картина маслом — голый человек, ботинок и другие. Эти «другие» и привлекли внимание зверя. Может, его создатель подстраховался, а может, все лишенные получили несколько целей. Есть основная, есть резервные… наверное. Не знаю, как еще объяснить произошедшее далее.

Лишенный повернул моду, скошенные азиатские глаза бывшего человека остановились на мне, по телу прошла дрожь. Ботинок все еще катился по склону, а зверь уже взял новый след.

— Нет, — вскрикнула я, неловко вставая.

Рана на боку была забыта. Я была категорически не согласна с тем, что происходило, с тем, что могло произойти.

Все пришло в движение. Веник прыгнул на зверя. Они разминулись на краткое упущенное мгновение. Бывший человек заскользил вниз по склону, взрывая большими ступнями сухую траву. Старик выстрелил, но промазал, снаряд зарылся в листву. Явидь щелкнула хвостом, она стояла чуть правее, остановить лишенного не могла, только ускорить, тот совершенно не возражал.

Все произошло очень быстро. Бывший человек съезжал на меня, не обращая внимания на содранную об землю кожу.

Веник с силой швырнул нож, задев бывшего человека по касательной, слишком уж хаотично подергивалась голова зверя. Каменное лезвие распороло скулу и отскочило в сторону, спускаясь по тропе уже самостоятельно, собирая палую листву и траву, пока не замерло чуть выше меня. Зверь рыкнул, дернулся, останавливаясь, вертя башкой, выискивая опасность. Я знала цену таким секундам бездействия. Я сдернула стилет. В моих руках плоское лезвие летает лучше, чем трехгранное. Но бить по глазам необязательно, можно и в корпус, надо лишь сократить дистанцию. Мы начали двигаться одновременно, зверь, оскалившись, прыгнул вниз, стилет сорвался с пальцев и через секунду вошел в тело. Всего на треть длины. В живот чуть ниже и правее пупка. Брызнула кровь. Бывший человек закричал, кишки — это всегда больно. Но не смертельно. Лишенный дернулся, но не остановился. Не мог и не хотел. Я слышала шипение явиди, видела, как скользил за бывшим человеком Веник и наверняка оттягивает резинку рогатки дед. Все быстро, все на грани. Лишенный уже мертв, остается выяснить, захватит ли он меня с собой или нет. Кто успеет первым? Лотерея. Пан или пропал. Ты или тебя.

Атам тускло блеснул в пучке травы, до него шаг. Одно усилие, полсекунды. Я успела нагнуться и схватить, но не подняться. Ударила снизу. Каменное лезвие вошло в живую плоть.

Я действовала и надеялась, что этого будет достаточно, каждую секунду готовая ощутить, как острые когти вспарывают плоть, а потом мне станут глубоко безразличны все гархи и лишенные, Заячьи холмы и Юково вместе взятые.

Метать стилет — это одно, бить самой — другое. Оправдываться тем, что не было выбора, бесполезно. Я бы сама себе не поверила, хотя очень хотелось.

Атам вошел в человека. Я почувствовала сопротивление живой плоти, тканей и мышц, пальцы ощутили равномерную пульсацию. Так бьется сердце. Так оно угасает. Лишенный давил на каменное лезвие всем весом, вгоняя его еще глубже. Зверь вздрогнул, пульсация прервалась, возобновилась, сбиваясь на хаотичный ритм. Дрожь и оглушающая тишина, которую ты слышишь не ушами, а руками. Тело разом отяжелело.

Прежде чем я выпустила рукоять атама, через него прошла искра. Та жизнь, которую я погасила. Чужой огонь растекся по венам.

Святые! Это было незабываемо! Сравнимо с оргазмом. Но это другое. Это радость ребенка, съезжающего с горки такой высокой, что захватывает дух. Это чудо первой улыбки твоей дочери. Это ощущение абсолютного счастья, когда просыпаешься среди ночи и протягиваешь руку, чтобы дотронуться до того, кто лежит рядом. Это твой мысленный крик от счастья, когда он дотрагивается до тебя в ответ. Все самое лучшее, что довелось и еще доведется испытать. Это малая часть того, что чувствуешь, когда атам пьет чужую жизнь. Восхитительно и преступно. Невозможно не желать продолжения. Невозможно не закричать, поднимая глаза к темному небу, чтобы услышали в каждом уголке Вселенной.

— Все, — донесся до ушей шепот, и теплая ладонь легла поверх моей, — все. Отпусти.

Голос мягкий и вкрадчивый, как невыполнимое обещание. Я повернула голову, его худое скульптурно-узкое лицо с грубой повязкой через один глаз было очень близко. Мягкое касание, обманчиво-мягкое, и искру жизни забрали из моих рук. С губ сорвался вздох разочарования. «Не опьяней», — так напутствовал Сергий, вручая гробокопателю атамы. Не опьяней! Святые! Я как раз была пьяна своим первым убийством.

— Ольга! — Резкий, как удар, крик. — Веник! Гархи!

Я с трудом отвела взгляд от лица падальщика. Восхитительное ощущение разбилось вдребезги. Лишенный мертв, его тело лежало у моих ног, а по рукам текла кровь, его и моя. Но Пашка почему-то указывала в другую сторону. Туда, где десятью минутами ранее мы видели гарх, собравшихся у костра. Огонь горел, а вот теней там заметно убавилось. Большая их часть уже находилась метрах в двухстах от нас. Больше десятка не живых и не мертвых созданий преодолели полпути от подножия соседнего холма. Минута — и они будут здесь И мы проиграем на финише.

Твари не дали нам ни одной лишней секунды. Если раньше мне казалось, что время бежит, то теперь оно полетело быстрее, чем мысль.

Атамы уже в руках у Веника, который рывком поставил меня на ноги.

— К источнику! Живо! — крикнул он, и первый сорвался с места, устремляясь к срезанной вершине.

Стремительный бросок Пашки смазался, не силуэт, размытая тень. Я побежала следом. Сергий, изначально стоявший выше, на глухоту не жаловался.

Никогда я еще не бежала так, на износ, изо всех сил, а за спиной была тишина, которая пугала больше грозного рыка и топота лап. В какой-то момент я обогнала старика, тот напоминал жалкое и неповоротливое насекомое с несгибающимися суставами, но он бежал как мог.

Гархи были быстры и бесшумны. У меня был шанс, у Сергия — ни малейшего.

Дыхание рвало грудь, ноги становились тяжелее с каждым движением. Я задрала голову, Пашки давно уже не было на склоне, падальщик как раз достиг вершины и оглянулся на нас с дедом, мотнул головой, подгоняя, и отвернулся. Более чем красноречивый жест. Помочь старику — это одно, отдать за него жизнь — совсем другое, воевать с десятком теней ради почти незнакомого деда гробокопатель не собирался.

Я обернулась, когда до вершины оставалось несколько шагов и уже слышались перекликающиеся голоса. Спасение было так близко.

Дед стоял, склонив голову и упираясь руками в бедра. Рот открывался и закрывался, пытаясь успокоить бесшумное, поглощенное амулетом дыхание. Мы встретились глазами. Он все понимал.

Старый, старый сваар. Ему в любом случае не так много и оставалось. У него за плечами прожитая жизнь, а моя еще впереди, и мне очень хотелось ее прожить. Дед прошел свой путь, я свой — нет.

Каждое движение сковывало острое сожаление и признание собственной глупости. Не имело значения, насколько близко был источник, отвернуться от старика я не могла.

Десяток шагов вниз по склону. Шуршала сухая трава. Сергий поднял голову. Первые, самые прыткие гархи уже метрах в пятнадцати, два-три прыжка, дед даже не успеет обернуться. Он и не стал, стиснул зубы и сделал шаг вперед. Один. Второй. На третьем его желтоватое лицо посерело, рука взметнулась к груди. Я подскочила вовремя, чтобы не дать ему упасть, подхватила под руку. Колени подогнулись, даже больное. Старик вздрогнул. Я бросила взгляд через плечо. Десять метров.

— Слав, — захрипел на выдохе еле слышно Сергий, — ради ушедших… — и стал заваливаться на бок.

Я его не удержала, лишь чуть смягчила падение. Старик делает вдох. Не звук, а колебание воздуха, отчаянное движение губ.

Пять метров. Что-то свистнуло в воздухе. Глаза той тени, что бежала первой, погасли. Там, где горели белые огни, торчала приметная каменная рукоять.

Нет, Веник не прибежал на помощь, не спас принцессу от черных чудовищ. Он вернул нож старику, как и обещал. И сделал это, не покидая вершины. Второй бросок, и еще одна гарха падает, запутавшись в собственных лапах. Падальщик выиграл для меня и Сергия несколько секунд.

Я склонилась к деду, слов не было, надежды тоже. Старик захрипел. Краем глаза я успела заметить размытую тень, прежде чем что-то жесткое и сильное вздернуло меня в воздух. Мир перевернулся, дыхание перехватило. Сваар остался где-то внизу. Картинка перед глазами смазалась, к горлу подкатила тошнота.

— Нет, — хотела выкрикнуть я, но ветер холодным порывом загнал слова обратно.

Ноги коснулись земли неожиданно, стальной обруч, сжимавшийся поперек тела, исчез. Я упала, прижалась щекой к сухой траве. Мир стал прежним. Рядом свился в кольцо мускулистый темный хвост. Теперь я примерно представляю, что чувствуют те, кого хватает явидь. Я не поднимала глаз ни на Пашку, ни на гробокопателя в дырявом носке. Они и так знали, чувствовали мое облегчение. Умирать я не хотела. Они спасли мою жизнь, не задавая вопросов и не мучаясь моральными дилеммами. Решили за меня. Благодаря им я могу смотреться в зеркало и не стыдиться того, что вижу. Это не я оставила старика умирать в одиночестве. И тишине.

Тени достигли вершины спустя череду томительных мгновений. Их было с избытком для Сергия и более чем достаточно для нас.

Веник зарычал и пригнулся. Я застонала. Пашка подняла хвост. И со всего маха опустила куда-то за наши спины. Хлесткий, звонкий удар. Нас окатило ледяной водой с головы до ног. Веер прозрачных брызг разлетелся по округе.

Вода из источника вскипала, встречаясь с не живой и не мертвой плотью. Капли шипели, кислотой прожигая темные тела насквозь. Гархи, бежавшие первыми, рухнули под ноги тем, кто шел следом. Глаза гасли, даже если на морду не попало ни одной капли. Источник смывал магию, с помощью которой их создали.

Хвост змеи снова поднялся. Тени задрали головы в едином порыве, будто собирались завыть, но не исторгли ни звука. Уцелевшие твари отпрянули. Пашка ударила. Опять ледяной душ. Тени отступали, мотая большими головами, оставляя менее везучих сородичей на земле.

Они не вернулись ни через минуту, ни через десять. Холодно.

— Он мертв? — спросила я непослушными губами, вытерла лицо рукой, стряхивая лишнюю влагу и с трудом поднялась.

Одежда была в земле и крови. Бинты, перетягивающие правую руку размокли. Я осторожно коснулась дыры в боку, и тут же зашипела от боли. Одно радовало: раз кишки не вывалились от этой чехарды по холмам, значит, жить буду. Наверное.

— Дед мертв?

— Да, — ответил высокий голос.

Я развернулась. Рядом с глубокой природной чашей источника стояли трое, еще десятка четыре топтались неподалеку. Выжившие сейчас больше всего напоминали людей. Грязные, окровавленные и напуганные. Кто-то упивался своей и чужой болью, кто-то впал в апатию, кто-то был ненормально оживлен.

Ответила мне смутно знакомая полная женщина. Рядом с ней топтался, наоборот, худой, как скелет, мужчина с дергаными движениями и взглядом религиозного фанатика.

— А non sit tempus?

Женщина перевела взгляд на стоящего чуть поодаль лопоухого лысого мужчину. Хранитель не отрывал глаз от темного неба, уже подсвеченного на востоке первыми робкими лучами солнца. Там, где свет встречался с тенью, пришло в движение что-то большое, что-то живое, что-то страшное. Оно качалось то в одну, то в другую сторону. Безвременье пришло в движение.

— Ты нас не получишь, — выкрикнул в небо тощий мужчина, — я не побегу! Слышишь, ты! — Он потряс кулаками.

— Тит, успокойся, — попросила женщина, — никто не побежит. — Она покосилась на молчаливого хранителя и тихо добавила: — Если нам оставят выбор.

Меньше пяти десятков не совсем людей — все, что осталось от Заячьего холма. Стежка, дома в огне да всколыхнувшееся безвременье. И источник. Ради него мы все здесь. Даже гархи и их создатели. Причина и следствие. Нападение на источник — пощечина Седому. Грядет не война, грядет уничтожение.

В самом источнике не было ничего необычного, такие родники встречаются повсеместно. Прозрачная, кристально чистая вода нашла выход на поверхность. Посреди круглого пруда, похожего на плошку с водой размером с ванну, поднимался колпачок — бугорок. Уверена: если сунуть руку в ключ, можно ощутить, какой упругой и подвижной бывает вода.

Веник устало наклонился, зачерпнул ладонью из родника, поднес к губам и с жадностью выпил.

Пашка сняла рюкзак и стала кормить Невера из металлического рожка, змееныш довольно похрюкивал. Война войной, а обед по расписанию.

С юго-западной стороны источника раздались встревоженные крики. Я чуть не застонала: «Что еще на наши головы?» Но ни паники, ни порыва к бегству в голосах не ощущалось. Никто не рычал и не выпускал клыки. Скорее, растерянность и непонимание, потом любопытство, предвкушение и даже злорадство. А ведь Пашка права, я научилась читать эмоции. По звукам голосов, тембру, тону и ритму слов. Становлюсь нечистью, самое время порадоваться и оплакать гордое звание человека.

Все, кто был на холме, смотрели в одну сторону. Там, на юго-западе, на границе видимости среди уходящих за горизонт холмов, разгорались яркие оранжевые точки — костры. Что бы там ни находилось, оно тоже пылало, как и Заячий холм.

— Поберково! Поберково горит! — закричал кто-то.

— Низшие!

— Где стражи пределов!

— Уничтожают источники, как можно…

Полная женщина закрыла глаза. Слав шагнул к ней и положил руку на плечо. Хороший жест, утешающий и где-то даже собственнический.

— Варька… — слов у хранителя не было.

Она мотнула головой, выдохнула и, взяв себя в руки, выпрямилась, устремляя взгляд к далеким огням. Я сразу вспомнила, где сталкивалась с ней раньше, видела, как эта женщина так же собирается с духом и вскидывает голову. Сегодня на ней не было длинного платья, так не понравившегося некоторым гостям Кирилла. Староста стежки Заячий холм и его опора — ведьма Варвара.

— Интересно получается, — протянул падальщик.

— Что? — спросила я.

— Джинн сказал, что он из Поберкова? — Веник прищурился.

— Да. — Я потерла уставшие глаза.

— А указывал, если вы заметили, совсем в другую сторону. — Гробокопатель с минуту смотрел на холмы с точками огней, будто они могли объяснить необъяснимое.

Нечисть не может потерять ориентацию или заблудиться. Никогда, в силу обоняния, памяти и врожденного чувства направления.

Холмы продолжали гореть в темноте, и им не было дела до букашек, ползающих по склонам.

Падальщик отвернулся и сел на траву, скрестив ноги.

— Что теперь? — растерялась я. — Что делать?

— Ждать, — ответила явидь, свивая хвост в кольцо и опускаясь рядом.

— Чего?

— Кого, — поправил гробокопатель, — Хозяина. У них сегодня здесь «толковище», не забыла? Уверяю, столько призывов о помощи, — он описал рукой полукруг, — он не пропустит.

Нас окружали не только холмы, не только огни и дым, несколько столбов белого дыма висели на фоне ночного неба, жирные меловые штрихи на ученической доске.

Я села на траву, поплотнее закутываясь в куртку. Холодно и мокро. Усталость навалилась разом. Не хотелось ничего, лишь остаться во тьме и неподвижности. Болело все: бок, руки, ноги, мышцы, кости, лицо, глаза и даже волосы.

Гудели голоса, изредка слышались всплески воды, дул ветер. В голове пустота, но лучше уж она, чем картинка-воспоминание с упавшим и силящимся что-то сказать Сергием. Змееныш перестал возиться и уснул. Мы сидели тихо. В какой-то момент я заметила, что небо посветлело, звезды померкли. Голова казалась непомерно тяжелой, тело то и дело сотрясала дрожь. Плечо и руки Веника пришлись как нельзя кстати. Глаза закрылись сами собой.

Разбудило меня тепло. Не знаю, сколько прошло времени, солнце уже встало, радуя нас редкими и, скорее всего, последними этой осенью теплыми лучами. Тело затекло. Весь мир затек, не желая шевелиться. Весь этот темный мир.

Сердце забилось как сумасшедшее, скакнув к горлу, паника, как гигантская волна, накрыла с головой.

— Ольга? — Я почувствовала, как напрягся гробокопатель, но ответить не смогла.

Слова имеют вес. Я не могла сказать это вслух. Я думала, что пережила худшее пробуждение. У тех, кто создал этот мир, у ушедших святых отличное чувство юмора, они очень любят доказывать тебе, как ты ошибался.

— Что?! — Он дернулся, и руки сжали меня сильнее. — Говори!

— Веник, — я подавилась звуком, но смогла продолжить: — Я не вижу! Я ничего не вижу!

Назад: 1 Лишенные разума

Дальше: 3 Во мраке

2 Бездомные

2
Бездомные