Глава 17

Военнопленный № 81-А

Многие сочли это Непорочным Зачатием. Некоторые военнопленные даже стали называть Джуди Марией.

Несмотря на голод и частые опасности, Джуди пришла в охоту. Потом, каким-то образом, во время одной из своих многочисленных отлучек в джунгли на поиски съестного, Джуди столкнулась с существом, с каким не сталкивалась со времен своего трехдневного свидания с пойнтером Полем еще на «Моските». Вскоре после этого стало ясно, что Джуди снова беременна.

Фрэнк и его друзья были ошеломлены. Заключались пари, кого принесет Джуди – тигрят или козлят. В районе лагеря водилось не много собак. Большинство местные жители убили на мясо или ради развлечения. Единственной, кроме Джуди, собакой, которую люди видели более одного раза, была тощая, шелудивая дворняга, которую пленные вскоре стали называть Тиком, так как шкура пса кишела насекомыми. Однажды Тик забрел в лагерь за Джуди, после того как та исчезла за проволокой, отправившись на поиски пищи, и продолжал приходить в лагерь в течение нескольких недель.

Приходы Тика в лагерь закончились самым печальным образом в один из мучительно жарких и влажных вечеров. Фрэнк услышал, что Тик воет то ли от страха, то ли от боли, и пошел на звук. «Я вышел из барака как раз вовремя, чтобы увидеть, как охранник за оградой бьет беззащитное животное прикладом винтовки», – вспоминал Фрэнк.

Охранник продолжал молотить беспомощную собаку, пока не перебил ей шею. Тика погубило дружелюбие, отличавшее его от осмотрительной Джуди. «Тик думал, что играть можно со всеми, даже с корейцами», – объяснил Фрэнк.

Не успев подумать о последствиях, Фрэнк, исцарапавшись, прорвался за проволоку, оттолкнул охранника и упал на колени, чтобы взять на руки собаку, но опоздал. Тик был уже мертв.

«Глядя на меня и слыша мой крик, охранник, должно быть, решил, что я собираюсь наброситься на него», – вспоминал Фрэнк. Действительно, он в ярости вскочил на ноги, чтобы напасть на охранника, который удивился, увидев пленного за проволокой, но приготовился к схватке. Фрэнк был крупнее охранника, но истощен недоеданием. К тому же у того парня была винтовка. Но, к удивлению Фрэнка, охранник попятился и споткнулся о корень или что-то еще, торчавшее из земли. У падения было два результата: во-первых, оно, вероятно, спасло Фрэнку жизнь, поскольку кореец, не колеблясь, убил бы и его. Но у сбежавшихся на шум охранников сложилось впечатление, будто бы Фрэнк каким-то образом сбил их товарища с ног. А так как Фрэнк находился за оградой лагеря, он, естественно, оказался там, для того чтобы бежать. Безжизненное тело Тика и явное смятение Фрэнка ничего не значили для охранников.

«Стоя на коленях, я держал в руках тело умиравшего животного, а когда поднял глаза, то увидел, что на меня направлены стволы нескольких винтовок», – рассказывал Фрэнк.

А в бараке Джуди навострила уши, услышав вой Тика. Можно поспорить о том, понимала ли она, что ее друг попал в беду, но, судя по ее реакции, она не просто беспокоилась. Джуди стала отчаянно скрестись в дверь, прося, чтобы ее выпустили посмотреть, что произошло. Когда Фрэнк ушел на разведку, Джуди заволновалась еще сильнее. Но другие пленные мудро удержали ее. Что бы ни происходило за стенами барака, в этом участвовали охранники, и Джуди, рванувшись к ним, наверняка спровоцировала бы их. Поэтому пленные забаррикадировали дверь изнутри.

Джуди была в безопасности, но Фрэнк сидел под арестом «в ожидании суда за попытку побега». Его вполне могли приговорить к смерти за проявление человечности и эмоциональную реакцию на стоны гибнущего животного. Вместо этого Фрэнка наказали в обычном порядке: двое охранников избивали его в течение восьми часов. «Мне скрутили руки за спиной, привязали к столбу и били до тех пор, пока мое лицо не превратилось в кровавую массу, – вспоминал позднее Фрэнк. – К счастью, на рассвете новый командир охраны Такахаси, который не знал, в чем меня обвинили, освободил меня»[1].

Джуди снова удерживали в бараке. Когда Фрэнку объявили приговор, другие узники заперли Джуди в лачуге на дальнем конце лагеря. Собака выла, то ли тревожась за своего лучшего друга, то ли потому что ей было одиноко и страшно. Но это заключение опять же пошло ей на пользу: если бы она увидела, как избивают Фрэнка, она бы тут же набросилась на вооруженных японцев, как это часто бывало в прошлом. Тогда ее бы просто убили на глазах у Фрэнка в качестве дополнительного наказания. Как сказал Фрэнк, «если б Джуди появилась, ее бы точно прикончили».

По счастью, до этого не дошло. Смерть Тика была достаточно трагичной. Тем временем оставалось загадкой, от кого понесла Джуди. То, что она пришла в охоту, было проблемой, с которой не могли справиться люди, даже Фрэнк. Вероятно, Джуди встречалась с отцом своих щенков не раз, прежде чем произошла случка, хотя все это происходило вдали от глаз военнопленных. Кто бы ни был отцом щенков, он, по-видимому, так же голодал и находился в таком же отчаянном положении, как и Джуди, что делает общение между собаками, необходимое для случки, еще более невероятным[2].

Возможно, что в такой сложной ситуации нормальное поведение было подавлено мощным стремлением к воспроизводству, собачьим эквивалентом лозунга «Ешь, пей и будь счастлив, так как завтра можешь и умереть!». Но кто бы ни был отцом и при каких бы обстоятельствах ни произошло зачатие, Джуди понесла, а потом родила девятерых щенков[3].

В дни перед родами Джуди, как и все собаки, была задумчива и раздражительна. Она, как птица, построила «гнездо» из ветвей и вьющихся растений, чтобы у щенков был удобный дом. Фрэнк понял, что роды приближаются, когда Джуди начала вылизывать себя как сумасшедшая. Она практиковалась в постоянном уходе, который окажет своим щенкам, чтобы установить с ними связь, а заодно избавлялась от паразитов, поскольку родильная палата находилась на свежем воздухе.

Рождение щенков стало огромным событием для сообщества заключенных, проявлением любви и чувств в мире, провалившемся в ад. Восемнадцатого ноября Симмондс записал в своем дневнике: «Джуди родила девятерых щенков! Д-р Кирквуд и все медики-голландцы и лекарства были к ее услугам. И Джуди, и щенки поживают хорошо!» Гордой матери, усердно заботившейся о щенках, дарили фрукты и пищу.

Щенки рождаются слепыми и беспомощными. Их выживание находится в страшной зависимости от забот матери. Как и все собаки, Джуди вернулась к волчьим повадкам, и, словно все обязательства были отброшены, забыла всех своих друзей, чтобы всецело отдаться уходу за щенками. В течение пары недель Джуди пренебрегала даже Фрэнком, хотя он регулярно приходил к ее «гнезду».

Из девятерых щенков Джуди выжило пятеро, что, учитывая ее недоедание и кошмарные обстоятельства, было удивительно много. Выжившие щенки проявляли те же самые замечательные упорство и волю к выживанию, что и их мать. Несмотря на нехватку пищи, щенки прибавляли в весе и достигли размеров одномесячных щенков, а это было признаком того, что они в любом случае не умрут с голоду. Симмондс записал: «Щенки Джуди прекрасно растут на говядине и концентрированном молоке» (и то, и другое приносили военнопленные, дополняя эти приношения остатками припасов, сделанных на черный день). «Щенки Джуди быстро растут, достигая интересных, хотя и забавных размеров. Они очень нежные». Персонс, намекая на службу Джуди талисманом военного корабля, записал в своем дневнике, что, «вероятно, Джуди перевели на полный рацион военного моряка». А Симмондс позднее отметил, что люди «играют с милыми щенками Джуди». То же самое отметил и Стэнли Расселл, другой военнопленный, который вел дневник. Расселл даже сделал набросок Джуди, направляющейся к своим отпрыскам[4].

Поразительно, но один из сбежавших щенков сыграет важную роль на следующем этапе заключения Джуди, когда благодаря невероятной схеме, придуманной Фрэнком, Джуди войдет в военную историю – и историю собак.

* * *

Подполковнику Хиратеру Банно было шестьдесят, когда его сделали начальником лагерей для интернированных лиц на Суматру. Банно руководил лагерями из штаб-квартиры 4-го отдела командования военнопленными в Малайе. Штаб располагался в маленьких зданиях и хижинах, стоявших неподалеку от лагеря Глоегоер. Все военопленные в этом районе находились в подчинении 25-й армии, которая располагалась в Сингапуре и в Форт-де-Кок на Суматре. Оба командующих этой армией, генерал-лейтенант Яхеито Сайто и генерал-лейтенант Моритаке Танабе, после войны были приговорены к смерти. Кадровый офицер, за всю свою службу в императорской армии мало участвовавший в настоящих боевых действиях, Банно был отправлен домой, где жил жизнью благородного сельского хозяина до тех пор, пока его снова не призвали в армию в связи с началом войны с Китаем. Несколько лет Банно служил в Маньчжурии, а потом, когда стал слишком старым для командования в боях, был переведен в службу интернированных лиц.

Банно родился в Канадзаве, приморском городе в префектуре на западе главного острова Японского архипелага Хонсю, находившемся почти напротив Токио. Дождливое, призрачное место, Канадзава известна в Японии, прежде всего, своими извилистыми, запутанными, кое-как проложенными дорогами и древней архитектурой. Канадзава – одно из немногих мест, где остались нетронутыми строения эпохи Эдо, времени самураев, гейш и сёгунов.

Задумчивый, замкнутый человек в очках, Банно был противоположностью стереотипу громогласного японского офицера, постоянно изрыгающего желчь. Пожилое, морщинистое лицо и седые усы придавали ему почти приятное выражение и весьма впечатляющий вид. Банно был намного выше большинства японских солдат, худощав и умел добиваться соблюдения дисциплины, в общем, вовсе не проявляя изобретательной жестокости в подчиненных ему лагерях.

Попросту говоря, Банно был слишком стар для того, чтобы пачкаться в этом дерьме. К тому же он был еще и завзятым пьяницей – все знали, что старик заливает за воротник, даже находясь на службе.

Конечно, Банно тоже мог быть жестоким: он собирал своих офицеров в их столовой и разыгрывал сцены любезности, пил охлажденный чай и курил сигареты из изысканных мундштуков. А потом вставал со своего очень мягкого кресла, выходил в сад и мочился на розовые кусты. Другим его излюбленным времяпрепровождением было пугать военнопленных тяжелым двуручным мечом, движение которого он прерывал в считаных сантиметрах от головы пленных. Тем, кто вздрагивал и пытался увернуться от удара, читали лекцию о робости. А одного недрогнувшего голландца похлопали по спине и в награду за мужество угостили фруктами и сигаретами.

Главным воспоминанием о Банно у многих военнопленных стал сырой подвал для хранения удобрений, который японец превратил в штрафной изолятор, где несчастных, попавших туда, одолевали жуткая вонь, мрак и одиночество. В этой дыре заключенным не позволяли лежать или сидеть в течение дня. Усилия, уходившие на то, чтобы стоять часами, днями, иногда неделями, в конце концов, ломали всех, кто подвергался этому наказанию. По ночам единственным облегчением для несчастных заключенных было рухнуть на каменный пол. Пайки тоже урезали: на дне тарелок оставалось такое жалкое количество какой-то дрожащей массы, что даже охранники-японцы часто проявляли жалость и просовывали за решетку бананы или кусочки шоколада.

И все же Банно, в отличие от многих более молодых офицеров, состоявших под его командованием, не питал рефлекторной ненависти к европейцам, вместе с которыми служил во время Первой мировой войны. В то время Япония была союзницей Великобритании, Франции и Австралии, а Банно служил офицером связи на эсминце, эскортировавшем транспорты, с которых австралийские «золотоискатели» высаживались в Египте (эта высадка была прелюдией к неудачной галлиполийской кампании). Австралийские офицеры старшего возраста, с которыми Банно встретился в лагерях для военнопленных, отмечали, что японец носил те же самые орденские ленточки, что и они.

За годы Второй мировой войны Банно станет сложным, обреченным на неудачу человеком. В апреле 1943 года, когда его только-только прислали на Суматру, он был отозван на север в качестве найденной в последний момент замены другому, заболевшему офицеру. Новые обязанности Банно предполагали, что он станет руководить так называемой оперативной группой F, большой командой заключенных, перед которыми поставили задачу построить железную дорогу через Сиам и Бирму. Эта стройка станет первой и самой известной из «железных дорог смерти», с которыми японские лагеря для военнопленных станут ассоциироваться в массовом сознании (главным образом благодаря кинофильму «Мост через реку Квай», классической экранизации беллетризованных воспоминаний Пьера Буля о времени, которое он провел в джунглях, страдая от своих поработителей)[5].

Группа F покинула Сингапур на тринадцати поездах, направившихся в гористые дебри на границе Сиама и Бирмы в апреле 1943 года. Контингент военнопленных насчитывал почти семь тысяч человек, почти все они были британцами и австралийцами. Им предстояло построить железную дорогу от города Ниеке в Сиаме до перевала Трех пагод на границе Бирмы. По сравнению со строительством железной дороги Канчанабури, которая включала и мост через реку Квай, это была более сложная задача по причине сложного характера местности и ее отдаленности.

После высадки из поездов военнопленных погнали в трехсоткилометровый марш. С этого момента их положение только ухудшалось. Болезни, голод, непосильный труд и жестокость охранников превратили зону строительства в место массового уничтожения. Работы начинались в семь утра и продолжались до темноты, когда работали при свете прожекторов. Никаких перерывов для отдыха или умывания не было. Когда темпы работ отставали от плановых сроков, пленных избивали бичами, сделанными из кусков колючей проволоки. Узники падали замертво так часто, что их не успевали сжигать на погребальных кострах, которые горели даже во время проливных муссонных дождей. К вечеру погибали даже люди, которые собирали дрова для погребальных костров.

К моменту завершения строительства в группе F погибло более трех тысяч военнопленных, т. е. 45 % первоначального состава группы, что намного превышало смертность на других участках железной дороги, где смертность составила 20 %. Выжившие превратились в скелеты и были живы только в чисто техническом смысле слова.

На Банно как на командира охраны группы F возложили ответственность за эти кошмарные потери и осенью 1946 года судили на Сингапурском трибунале по военным преступлениям (одновременно в Токио происходил ряд подобных же судов, которые получили намного более полное освещение в западной прессе). Конкретно Банно обвиняли в том, что он способствовал страшной вспышке холеры. Врачи из числа военнопленных неоднократно умоляли Банно изолировать больных в каком-то месте, где они могли бы отлежаться, а не гнать их вместе с другими военнопленными, подвергая здоровых риску заражения. Банно, уступая давлению сверху (руководство требовало завершить задачу, которая оказалась для Банно как для военного последней), заставлял пленных работать по плану, перетаскивая больных в новый лагерь, дальше по линии. Понятно, в новом лагере холера распространялась со скоростью лесного пожара и уносила намного больше людей.

Банно на суде отстаивал свою позицию, сказав, что эвакуированный лагерь, в котором разразилась холера, начал становиться «очень опасным». Он заявил:

«Лагерь находился в теснине, окруженной болотами. Там не было хорошей проточной воды. В единственном ручье текла известковая вода, и то место совсем не подходило для проживания кого бы то ни было… К тому же начался сезон муссонов, и если бы началось половодье, то транспорт остановился бы и продовольствие пришлось бы переносить на людских плечах. Это означало, что если мы оставим их в старом лагере, многим придется страдать от очень неподходящих условий и резкой нехватки продовольствия. Вот почему я посчитал, что оставить их на старом месте – означает создать еще бо́льшие неудобства для военнопленных».

Хотя пленных косила болезнь и они гибли, а другие просто голодали, у Банно и других японских офицеров продовольствия всегда было в достатке. И все же полковник Банно был более человечным и открытым доводам разума, чем многие другие японцы. В какой-то момент десять британских пленных предприняли невероятную попытку побега через джунгли. После трех недель блуждания через бурные реки, прорубания дороги через густые заросли, подъемов на крутые склоны и страданий под непрекращающимся дождем пятеро беглецов умерли, а оставшиеся в живых наткнулись на дверь, в которую негромко постучали. На собственной шкуре убедившись в том, о чем Банно предупредил их (а предупредил он о том, что джунгли делают побег подлинным самоубийством), пятеро выживших сдались наконец жителям местной деревушки и были возвращены в лагерь, где их наказали японцы.

Номинально за попытки побега полагалась смерть, но выдающийся военнопленный по имени Сирил Уайлд вмешался в дело и договорился с Банно. Уайлд, капитан британской армии, нес белый флаг, идя рядом с генералом Персивалем во время сдачи Сингапура, а теперь был пленным в составе группы F, Уайлд говорил по-японски и разбирался в японской культуре (позднее, во время безоговорочной капитуляции Японии, он станет официальным британским переводчиком при лорде Маунтбеттене). В джунглях Уайлд встревал в потенциально смертельные разногласия с другими пленными и охранниками. Он был так неутомим, защищая пленных, что японцы стали называть его немуранай се такай отоко, что в переводе означает «высокий человек, который никогда не спит».

Уайлду удалось убедить Банно отменить смертный приговор, впечатлив полковника угрозой жуткого бесчестия, которое он навлечет на императора и его армию, если он допустит смерть таких смелых людей. Красноречие Уайлда тронуло полковника до слез. Довольно удивительно, но апелляция к человечности и гордости Банно увенчалась успехом: вместо расстрела беглецов отправили в Сингапур, где их жутко избили и посадили в тюрьму, но они дожили до конца войны.

В отличие от Суматры, где полномочия и порядок подчиненности Банно были ясны, в Сиаме руки Банно связывала бюрократия. Хотя Банно командовал охранниками и руководил их повседневной деятельностью, инженеры группы F не подчинялись его приказам по неподдающимся пониманию причинам. Технически инженеры подчинялись командованию администрации по делам военнопленных, которая находилась в Сингапуре, а не старшему офицеру на месте, как это было в других лагерях на маршруте железной дороги. Поэтому Банно, находившийся в глубине джунглей, отрезанный от линий снабжения и сообщения, не мог быстро распутывать узлы (вроде того, каким стали эпидемия холеры среди пленных), направляя быстрый запрос о приказаниях вышестоящему начальнику.

Между тем показания, данные впоследствии пленными, которые находились в ведении Банно, позволяет предположить, что он боялся этих исполненных крайнего рвения инженеров, а также многих охранников. Хотя высокочтимый Сирил Уайлд незадолго до своей гибели в авиакатастрофе рейса из Сингапура в Токио выступил после войны в защиту Банно[6]. Уайлд назвал Банно «вполне дружественно настроенным человеком» и признал, что тот предпринял «определенные, оказавшиеся тщетными и совершенно неэффективными попытки» улучшить условия в лагерях, но другие свидетели не были столь великодушны. Банно оказался «неспособным контролировать действия своих подчиненных», насмешливо заявил один из свидетелей. В других показаниях Банно называли человеком, «небрежно относившимся к своим обязанностям» и «некомпетентным, глупым стариком». Один из выживших назвал Банно «трясущимся старым ослом».

Жизнь Банно спасла, в значительной степени, эта слабость. Когда Банно предстал перед Трибуналом по военным преступлениям, он заявил, что делал «все, что мог сделать в тех трудных обстоятельствах», для того чтобы предотвратить гибель людей, и что «неспособность навязать свои взгляды более высокому начальству не может быть основанием для уголовной ответственности». Другими словами, Банно утверждал, что он не виноват.

Довольно удивительно, но трибунал увидел ситуацию глазами Банно, растаяв настолько, что вынес ему сравнительно легкий, учитывая число смертей в группе F, приговор – три года заключения. У Банно имелись смягчающие обстоятельства: пленные уже были истощены даже до того, как они покинули Сингапур, и, как гласит официальный обзор дела, неблагоприятные «климат и местность стали важными факторами, мешавшими адекватному снабжению строителей».

Большую часть своего срока Банно провел в Сингапуре, а потом был переведен в печально известную тюрьму Сугамо в Токио. До капитуляции Японии в этой тюрьме держали (и пытали) политических заключенных. При благосклонном режиме генерала Дугласа Макартура Сугамо стала тюрьмой для военных преступников. В этой тюрьме Банно сидел недолго. Его привезли в конце января 1950 года. У него сняли отпечатки пальцев, но не сфотографировали и отпустили на свободу менее чем через месяц, 17 февраля 1950 года. Официально его включили в группу преступников, которым были сокращены сроки заключения, главным образом для того, чтобы снизить расходы на их содержание.

Потом Банно вернулся в свое хозяйство у моря. Он, несомненно, сожалел о повороте истории, который заставил его покинуть родину.

* * *

Но до всех этих событий полковник Банно находился в Глоегоере, лениво пытаясь погрузиться в свои административные обязанности и тратя бо́льшую часть времени на любовную интрижку. Несмотря на адские окружающие условия, Банно влюбился (или, по меньшей мере, испытал приступ похоти). Предметом его страсти оказалась молодая местная жительница. Было ли это подлинной страстью или же старик просто пользовался властью, которые победители получают над военными трофеями, но Банно вел себя как подросток. Он часто навещал свою возлюбленную в деревне и развлекал ее в офицерской столовой всякий раз, когда мог привезти ее в штаб-квартиру.

Фрэнк знал, что Джуди нравится этой женщине. Встречая собаку, она всегда подзывала ее словами: «Джуди, иди сюда» на своем скудном английским и всегда старалась ее приласкать, поиграть с нею и потрепать за уши. Джуди была только рада откликнуться на ласку этой женщины, если только рядом с нею не было Банно. Джуди ненавидела Банно так же сильно, как ненавидела других японцев. Сталкиваясь с Банно, Джуди всегда демонстративно уходила прочь.

Фрэнк также знал, что, несмотря на явную нелюбовь Банно к Джуди, эта нелюбовь показная. Банно нравилось злить собаку и заставлять ее рычать. Тогда он вынимал свой меч и пытался ткнуть им собаку при встрече. Джуди такие шутки не нравились, и она сердито ворчала на коменданта. Но Банно, по-видимому, редко бывал особенно огорчен этим или всерьез пытался зарубить собаку.

С другими охранниками дело обстояло не так. То ли из-за истощения запасов продовольствия, то ли потому, что война оборачивалась против держав оси после столь значительных первоначальных успехов, то ли просто из раздражительности, но посягательства на благополучие Джуди стали происходить чаще, что тревожило Фрэнка. «Охранники были настроены против Джуди и часто угрожали убить ее», – так сформулировал свои ощущения Фрэнк.

Итак, в первые месяцы 1943 года Фрэнк, движимый стремлением защитить своего нового друга, насколько то было возможно, замыслил дерзкий план. Узнав из распространявшихся по лагерю слухов о том, что Банно тайно встретится со своей возлюбленной, Фрэнк увильнул от работы и затаился в зарослях рядом с жильем Банно. Он терпеливо следил, подавляя страх перед тем, что его отсутствие заметят. Когда стемнело, Фрэнку удалось увидеть в окно, что Банно один и, по-видимому, отдыхает после свидания за бутылкой саке. Для Фрэнка наступил момент выложить козырь – шевелящегося, слюнявого туза, самого быстрого и милого из щенков Джуди по кличке Киш.

Киш выделялся во втором помете Джуди, но в лагере пользовались любовью и некоторые другие ее щенки. Остальные выжившие четыре щенка носили клички Рокок, Шейкджи, Блэки и Панч.

По мнению Сирла, Шейкджи была самым привлекательным (после Киша) щенком. Она заходила в женский лагерь, о существовании которого пленные долго не знали, хотя он находился всего в паре километров от мужского. Однажды местная торговка фруктами принесла весть, которую передала шепотом: женщины хотели узнать, нельзя ли им взять одного из щенков. Когда Фрэнк и его приятели оправились от потрясения, они дали согласие, и им удалось переправить Шейкджи в женский лагерь. Торговка фруктами положила щенка в корзину, накрыла его гроздьями бананов и ушла, неся корзину на голове. Так она доставила очень сладко пахнущую Шейкджи благодарным женщинам. Через много лет Лен Уильямс услышал рассказ женщины, ребенком оказавшейся в том лагере и потерявшей там мать. Эта женщина навсегда запомнила щенка и ту, что принесла его в корзине на голове.

В стене лагеря было маленькое отверстие, через которое лагерь покинул Рокок. У Швейцарии как нейтральной страны было маленькое консульство в Медане, и хотя швейцарцы ничем не могли помочь военнопленным, до лагеря дошел слух о том, что они хотят сделать унылое правительственное учреждение более радостным, взяв туда щенка. Рокока усыпили с помощью хлороформа и протолкнули через дыру в стене ожидавшему снаружи посреднику, который доставил находившегося без сознания щенка швейцарцам. Панч и Блэки слонялись по лагерю, но оба умерли молодыми. Блэки забил до смерти охранник, а Панч исчез бесследно, и его участь неизвестна.

Киш должен был произвести намного более сильное впечатление.

Фрэнк приблизился к жилью Банно, что само по себе обычно являлось наказуемым преступлением. С помощью языка жестов изобразив полное подчинение, Фрэнк смог пройти мимо часового и войти в комнату Банно. Банно был выведен из душевного равновесия или потрясен вторжением, но его внимание отвлекли алкоголь и щенок, которого Фрэнк положил на стол. Киш вперевалку прогулялся туда-сюда и чуть не свалился с края стола, но потом восстановил контроль над своими лапами и двинулся к Банно. Удивительно, но полковник разразился хохотом, протянул щенку руку и дал ее лизнуть.

«Он был очень пьян и, казалось, забыл о том, что говорит с одним из пленных, – вспоминал позднее Фрэнк. – Я слышал о том, что алкоголь приводит этого обычно агрессивного человека в хорошее настроение. Учитывая то, что выпил он достаточно, он, скорее всего, согласился бы на что угодно».

Настало время проверить эту теорию. Фрэнк сказал, что принес Киша не для забавы, а в подарок. Этот подарок не для Банно, хотя, если он Киша возьмет, это будет, конечно, замечательно. Нет, щенок предназначен для женщины Банно из соседнего селения.

Фрэнк боялся, что одно лишь упоминание о любовнице Банно равносильно самоубийству. Действительно, большинство других людей на месте коменданта сразу же отрубили бы Фрэнку голову. Но Фрэнк чувствовал, что Банно – другой, и поставил свою голову на кон в игре в попытке угадать мысли человека из дальнего далека (имейте в виду, что двадцатитрехлетний малый из Англии вовсе не был таким дипломатом, как, скажем, светский человек Сирил Уайлд). Он предложил щенка Банно как бы мимоходом, как подарок, который Банно мог потом отдать другому.

И действительно, Банно был не оскорблен, а растроган. Он поблагодарил Фрэнка за его глубокомыслие. Да, щенок станет отличным подарком и продемонстрирует доброту Банно.

Когда в комнате воцарилась редкостная благожелательность, Фрэнк деликатно упомянул о матери щенка, Джуди. Он рассказал об опасности, которую создают ее жизни охранники, местные жители и крокодилы, о том, какая Джуди смелая и преданная, и о том, насколько Джуди важна для поддержания морального духа пленных.

Спустя какое-то время Фрэнк выложил свою просьбу. Он хотел, чтобы Банно официально признал Джуди военнопленной, что поставило бы ее под защиту Женевских конвенций и, по крайней мере, заставило бы охранников дважды подумать, прежде чем убивать ее, случайно или намеренно.

Пока Банно обдумывал ситуацию, Фрэнк наполнил его стакан саке. Банно сказал: глубокомыслие британца и его забота о друге высоко оценены, но он не может сделать того, о чем просит Фрэнк. Японцы, объяснил Банно, подобно их немецким союзникам, исключительно педантичны, особенно когда речь заходит о таких вопросах, как численность пленных в трудовых лагерях. Как бы сильно Банно ни сожалел, он не сможет объяснить вышестоящему начальству, каким образом в лагере Глоегоер появился новый пленный. Ему зададут много вопросов, и – хотя Банно не сказал этого прямо и определенно – было ясно: он боится того, что его начальство узнает о его интрижке с местной. А это просто невозможно.

По счастью, Фрэнк заранее все продумал и предвидел такой поворот беседы. «Этой проблемы легко избежать, – сказал Фрэнк полковнику. – Просто добавьте к моему номеру букву А». У Фрэнка был лагерный номер 81 или хати-дзю ичи. Если сделать Джуди просто военнопленной 81-А, она получит официальный статус, не вызывая подозрения высокого императорского начальства.

Киш почувствовал, что наступил решающий момент разговора так, как это умела чувствовать его мать, и покатился прямо в руки Банно. Щенок был таким невероятно милым благодаря карим глазам, унаследованным от матери, что Банно просто не мог сопротивляться. Счастливо катая Киша по столу, Банно дал согласие. Джуди станет первой – и единственной – собакой-военнопленной на всех театрах Второй мировой войны – и любой известной войны, происходившей ранее или впоследствии.

Пока Банно писал официальный приказ, Фрэнк смотрел на щенка – и сдерживал дыхание. Киш напрудил лужу всего лишь в нескольких сантиметрах от локтя коменданта. Фрэнк представил, как рушится весь план, который был уже в шаге от успеха.

Но фантастическое везение продолжалось. Банно остался сухим. Как и приказ, объявляющий Джуди военнопленной. Фрэнк поклонился и подобострастно поблагодарил офицера, а потом со всех ног бросился из квартиры Банно с приказом (и щенком) в руках.

К следующему утру Джуди с гордостью носила на ошейнике специально сделанный значок, который гласил: «81-А, Глоегоер, Медан». Если кто-либо нуждался в дополнительном напоминании о том, что этот пойнтер уникален, то теперь Джуди носила такое напоминание на ошейнике.