– Ну и что ты приперлась? – хмуро спросил Порохов, когда они остались одни.

– Тебя искала.

– Чего меня искать? Водку ты искала, а не меня.

– Пусть водку. А ты спрятал все?

– Спиваешься ведь. Посмотри на нее, Жорик. Скажи ей. Меня она уже не понимает.

– И понимать не хочу, – Ксения поднялась с пола, села за стол. – Налей и мне.

Порохов налил ей треть стакана.

– Налей еще.

– Тебя жалко.

– Раньше надо было жалеть, когда к чуркам с икрой посылал.

– Я тебя к морю провожал. Отдохнуть.

– А я там собой торговала.

– Что?! – Порохов вскочил, кровью налилось лицо, дрожал весь, готовый броситься, задушить.

– А ты не догадался?

– Что ты мелешь!

– Ты что же, действительно такой наивный, поверил, что твои сопляки деньгами там откупились? – Ксения подняла стакан к губам, посмотрела на Одоевцева. – И этот пусть знает. При нем скажу.

Она залпом опрокинула в себя водку, утерлась рукой, сама налила себе еще.

– Я разменной монеткой была, – она поморщилась с опозданием и грустно улыбнулась. – Сладкой монеткой. Понравилась офицерику. Еще звал.

– Замолчи! – рявкнул Порохов и хлопнул рукой по столу так, что посуда загремела. – Не верю!

– Это что же? Не хочешь. Как же? Тебе, самому Пороху, и изменила!

– Прекрати!

– Заставили. А ты как думал, милый? Киска твоя так просто там прохлаждалась? Подолом свободу пацанам твоим зарабатывала. Подолом! Следующий раз меньше на меня надевай, чтоб быстрей снимать.

– Хватит, Ксения, – Порохов обломился весь, сник, упал головой в руки. – Ради Бога, хватит.

– Пусть и он слышит, – Ксения налила себе водки, выпила, потянулась за икрой ложкой, на хлеб намазала, надкусила; все делала медленно, словно размышляла над каждым движением. – Ты же его сюда неспроста пригласил? Тоже, как и меня… Куда-нибудь пошлешь? У него подола нет. Чем ты будешь торговать, Жорик?

Она пьяными уже глазами обласкала Одоевцева.

– Быстро он тебя укротил…

– Чего ты мелешь? – Порохов, сам не свой, так и не подымал головы. – Женщина! Что бы ты понимала?

– Нам чего понимать? Нами платят, – Ксения опять потянулась к бутылке. – Только денег на мне больше не заработаешь, Эдик. Ошибся. Не на ту поставил.

– Если бы знать!..

– Пустое. Все ты знал.

– Как ты можешь!

– Ты умный. Догадывался, раз не знал.

– Я виноват. – Порохов поднял голову. – Виноват. Такое!.. Но я и подумать не мог!.. Сколько мы туда ездили! Никаких осечек! Я разберусь!

– Поздно.

– Прости меня.

– Поздно.

– Прости меня, дурака. Я, как про море ты сказала, думал тебе угодить…

– Спасибо.

– Ты нигде не была…

– Съездила, – она выпила, пожевала бутерброд, который сама себе сготовила, – недорого ты отделался. Всего-то делов.

– Перестань!

– Чего перестань? Это мне надо в истерике биться! А я вот! Перед тобой сижу!

– Как ты можешь?

– За бабьей спиной-то удобнее? Сами только кулаками? А как дело – в кусты?

– Замолчи!

– Нет. Ты уж послушай. Наберись духа. – Ксения посмотрела на Одоевцева, вроде как и не пила. – Выпьешь со мной, Жорик?

Одоевцев пододвинул свой стакан. Она налила ему половину, плеснула и в свой.

– Забыл меня, Жорик?

Одоевцев поднял стакан, выпил, отвернулся.

– Забыл… – покачала она головой. – Быстро ты меня забыл.

И она налила ему еще.

– А я красивая. Смотри! – Ксения поднялась неторопливо, тихо расстегнула кофточку, сбросила ее на стул, повела голыми плечами.

Одоевцев и Порохов не отрывали от нее глаз. Ксения еще медленней завела руку себе за спину, расстегнула лифчик, он упал к ее ногам – и свежие гордые полушария забелели бесстыже.

– Снять юбку? – спросила она тихо Одоевцева.

Жорик молчал, онемев.

– Хватит, Ксения! – вскочил на ноги Порохов.

– Сядь, – даже не глянула на него она. – Хочешь, Жорик?

Одоевцев отвернулся.

– Я там еще лучше, – повела опять плечами Ксения и кивнула на Порохова. – Он знает. А сделал меня дешевкой!

Она зарыдала, упала на табуретку, закрылась руками. Порохов бросился ее успокаивать, налил в стакан воды, совал ко рту. Она никого не видела, не слышала, билась в истерике. Одоевцев поднялся, отошел от стола.

– Ты попей. Попей. Сейчас пройдет, – метался возле нее Порохов. Она успокоилась сама, затихла, отвела от себя руки Порохова, отыскала кофточку, как во сне надела, долго мучилась с пуговками, застегнулась под самый воротник, съежилась, как будто замерзла.

– Дай мне водки, Эдик, – попросила она.

Порохов бросился наливать в стакан. Она выпила. Молчание воцарилось в комнате. Одоевцев смотрел в окно. Порохов, устав сидеть на корточках возле нее, тихо поднялся, пересел назад в кресло.

– Вам я не нужна, – вдруг, тяжело вздохнув, сказала она.

Порохов даже вздрогнул, Одоевцев повернулся к ней.

– Вам деньги нужны! – Ксения вся встрепенулась, не иначе сама догадалась внезапно. – Деньги для вас все!.. А вы спросили бы меня… Что же вы?.. Меня бы спросили…

– Что ты, Ксения? Что с тобой? – Порохов опять бросился к ней, обхватил за плечи, прижал к себе.

– Я знаю, Эдик! – Ксения вцепилась в него руками. – Ты только меня не бросай! Я знаю, где деньги взять! И в Баку не надо! И в Одессу… И в Киев…

– Что ты, Ксения? – Порохов глянул на Одоевцева. – Дай воды! У нее опять истерика начинается.

– Не надо, – отстранилась Ксения. – Не надо воды. Налей лучше водки. Я здорова.

– Выпей, выпей! – протягивал ей стакан с водой Порохов.

– Да пошел ты к черту! – Ксения выбила у него стакан из рук, тот разбился, осколки брызнули по полу.

Все застыли, словно очухались разом, молча следили, как осколки стакана летят, катаются, затихают, заваливаются в углы, по щелям в полу.

– Не бросишь меня, Эдик? Я скажу, – ласково почти пропела Ксения.

– Ну что ты, дорогая? Ну что ты? Успокойся. Конечно, не брошу.

– Ты жениться обещал? Помнишь?

– Помню. Я ничего не забыл, – взяв ее руку в свою, гладил он ее тонкие пальцы.

– В банке деньги, Эдик, – тихо сказала она. – В банке, а вы не знали.

Порохов переглянулся с Одоевцевым – с ума сошла!

– Трезвая я. Вас трезвее, – слабо улыбнулась Ксения. – И не больна. Автобусом деньги возят из банка… Зарплату… На завод… Я на заводе работала. Раньше… бухгалтером… А в автобусе, кроме кассирши, никого…

Вот и осень заканчивается. Повсюду. Только не в нашем районе. У нас, судя по происходящему, лето еще не скоро завершится.

Район особенный. Можно сказать, специфический. С чьей-то легкой руки – так принято говорить, а у нас – с чьего-то тяжелого языка район, опоясывающий город, называют «всесоюзным огородом» – столько овощей и бахчевых здесь выращивают, убирают и отправляют по всей стране ежегодно. И город от района такое же имечко перехватил, у них, у городских, это лихо делается, пока бедный крестьянин охнет да расчухается, городской уже на его кобыле до Саратова доскакал… Но это я так, обида жлоба давит.

Одними помидорами нашими кормится, почитай, вся Россия, а уж арбузы знают в столице, и все лето до поздней осени на ярмарках, устраиваемых властями, москвичи простаивают в самых длиннющих очередях к горам «полосатых» в надежде, что повезет с покупкой, достанется. А москвичи – кто не знает! – разбираются в арбузах и помидорах. Научились.

Анекдоты ходят. Стоит узбек с арбузами. У него покупатели спрашивают: Астрахань? Кивает: Астрахан. А почему без мягкого знака? Самый ранний, не успели дописать, отвечает.

Урожай убирают, можно сказать, круглый год. И белые мухи сдохли, и первая пороша снежком пробежалась по полям, пугая ворон, и студенты – самая дармовая и безотказная сила укатила в заморские края, и школьники наконец-то, отмыв руки от корнеплодов и томатов, сели за парты, а председатели колхозов и директора совхозов все несут акты о сдаче овощей в покосившееся от удивления двухэтажное здание районного управления сельского хозяйства. Откуда берутся такие акты? Никто не поймет. Как и мой помощник, умудренный опытом и битый жизнью Семен Викторович. Он сидит передо мной, докладывает результаты проведенной проверки не спеша с выводами. Тычет заскорузлым пальцем – у него с войны рука повреждена – в бумаги и, вновь надевая на интеллигентный нос очки, поднимает на меня голубые глаза младенца.

– Ну скажите мне, уважаемый Данила Павлович, в колхозе имени Кирова по снегу будут собирать помидоры?

Я молчу – откуда мне знать?

– А вот такие же бумаги из колхоза «Заветы Ильича», «Дзержинец», «Путь Ленина», «Красный коммунар», «Вперед к коммунизму». Здесь тоже такая же ситуация.

Недоумение. Что еще может выразить мое лицо?

– Но вы же видите эти акты? Бедный питерский студент съедает тонны помидоров! Плачет книга Гиннесса!

– Позвольте посмотреть.

– Пожалуйста. Вам очки дать?

– Спасибо. Не дожил еще.

– Не благодарите. Все там будем. Но чтобы эту липу видеть, никаких очков не надо! У меня, можно сказать, старого человека, уши горят.

– В народе говорят, – вянут, – поправил я его. – Но у вас-то за что, Семен Викторович?

– Стыдно за район.

– Ну… что поделать!.. Может, собирали все-таки, а теперь задними числами оформляют?.. То, что раньше… школьники, студенты….

– Какой там! Совсем совесть потеряли! Я слышал… команда дана сверху. Считать, сколько все гаврики съели…

– Кого съели?

– Овощей и бахчевых.

– А что за гаврики?

– Студенты и школьники. Ну что тут непонятного? Которые работали всю уборку.

– Как до такого додуматься можно?

– А я что говорю! – еще тише шепчет помощник, но от этого глаза его только становятся круглее. – Не нашими головами!..

– Кто придумал?

– Разве в управлении сельского хозяйства узнать? Но мне сказали.

– Кто же?

– Механика проста, Данила Павлович, – не слушает меня помощник, – берут одного среднего студента, по ведомости подсчитывают дни, потом складывают завтрак, обед и ужин и умножают! В воскресенье – вдвойне!

– А в выходные почему?

– Молодежь больше ест. Танцы, знаете ли, футбол, безделье, больше свободного времени. Больше в них лезет. Это подумать только! Потом килограммы перемножаются на дни и включают в план, в обязательства. Социалистические, между прочим!

У меня и у Семена Викторовича вытягиваются физиономии.

– Чему вы удивляетесь, Данила Павлович? Я тоже рот разинул. А Воробейчиков наш, Пал Никитич, меня отбрил. Съели помидоры, огурцы, дыни и арбузы молодые люди, но сначала же они их вырастили!

– Ну, допустим, не они.

– Вот.

– А чтобы есть, надо купить у того же колхоза.

– Да кто же будет продавать? Студентам, школьникам… У Пал Никитича своя теория на все: за пацанвой не уследишь, они с корня цап и в рот. Поди сосчитай. Поэтому усредняют.

– А они, значит, перемножают?

– Представьте себе, – кивает помощник. – На школьника – дифференцированный подход. Ему меньше норму ставят.

– А вы все же спросили товарища Воробейчикова насчет своевременной продажи студентам?..

– Будьте спокойны, спросил.

– И что же?

– Не все вовремя оформлялось.

– Как?

– Не до этого было. Миллион дать – это знаете? Ночей не спали люди. И потом… Кто за ними уследит, сколько с куста каждый слопает?

– А как же считали?

– Теперь у них и повар там консультирует, и диетолог… и этот? Агроном главный. Совет целый создали. Науку применили.

– Да…

– Так, науку, науку…

– А то, что в план государству идет не то, что вырастили и съели, а то, что продали и сдали, они это принимают во внимание?

– Да…

– Они не забывают про это? Это спросили у них?

– А чего их спрашивать, Данила Павлович? – покачал головой помощник. – Вы полагаете, Воробейчиков глупее нас с вами? Они команду дали оформлять через торговлю. Вот директору заготконторы расхлебывать и придется. У него голова болит. Он уже на меня таращился, когда я у него объяснения брал, писать ничего не хотел. В райком звонить начал.

– А вы?

– А я что? Трубку ему подал – звони. С Лукпановым тот консультировался.

– Ну и что?

– Я потом тоже трубку у него взял. Поговорили, объяснил про нашу проверку.

– Что-нибудь спрашивал?

– Очень заинтересовался. Говорит, они ничего не слышали про проверку. Спрашивает, незапланированная?

– Буду я с ними советоваться. Внезапная проверка. Сигнал поступил.

– Я так и объяснил.

– Ну?

– А Лукпанов спрашивает: от кого сигнал?

– Это им знать не положено. Пусть Поспеловым командует. Прокуратура пока райкому партии не подчиняется.

– Так-то оно так…

– А что же все-таки Воробейчиков?

– Как что? Команду он получил? Получил. Вот поэтому до сих пор председатели колхозов и директора совхозов бумаги эти пишут. Правда, они тоже не дураки. Вниз все спустили. Теперь охота настоящая за каждым агрономом ведется, их отлавливают управленцы, чтобы те бумаги сочиняли.

– Но это же!..

– Я предупредил Воробейчикова.

– А он? Мужик вроде серьезный. Ответственный.

– Голова.

– Так что же?

– Доберем, говорит, а там пусть сами решают.

– Чего доберем?

– До миллиона.

– Опять этот миллион?

– Год-то юбилейный, Данила Павлович! – помощник сунул мне районную газету. – Гляньте. Знаю, что читаете, но посмотрите. В каждом номере пожар этот: сводки, сводки, сводки!.. Сводки по сбору овощей и арбузов. Бьет всем по глазам этот миллион! Когда область поставит рекорд? Нет больше в жизни области других болячек! Что же вы хотите, Данила Павлович, от бедного Воробейчикова? Пал Никитич знает: миллион – это золотая звезда на грудь Боронину. Младенца спроси у нас, если говорить умеет, ответит: первому секретарю обкома партии звезду зарабатываем. А миллион овощей дадим – цель достигнута!..

Помощник отвернулся к окну, вздохнул с грустью.

– Мы в войну таких звезд не хватали. За медаль медную голову клали. Да никто о ней и не думал, когда на смерть шел… А Воробейчиков?.. Он и зимой собирать будет, если прикажет райком… И арбузы, и помидоры…

Мы помолчали.

– А вы не мучайтесь, Данила Павлович, я звонил Петренко, коллеге моему в соседний район. Не у нас одних такая картина. По всей области.

– И что же, ручки сложить? Я к Игорушкину поеду!

– А вы думаете, ему неизвестно?

– Не знаю. Известно – неизвестно. Поеду.

– Не спешили бы, Данила Павлович.

– Это почему же?

– А с рыбой-то той, забыли?

– Какой рыбой?

– Ну, с бывшим редактором газеты? Вы еще инструктора тогда поймали?

– Козлин?

– Козлин, Козлин, – закивал головой помощник.

– Ну и чего? Турнул его Хайса и уголовное дело в управлении обещали возбудить. Максинову поручили разобраться.

– Слышал я. Только Козлин тот уже в председателях колхозов бегает, виделся с ним у Воробейчикова. Вихрастов Иван Дмитриевич на пенсию ушел в колхозе своем, где тридцать лет отпахал, а через неделю и умер. Вот инструктора этого туда… там и выбрали. Должность-то выборная. Проголосовали.

– Я в райком пойду. Встречусь с Хайсой Имангалиевичем. Как так можно?

– А зачем?

– Вы такое рассказываете!

– На днях сам узнал. А представитель райкома скоро сам у нас будет. Чего к ним ехать?

– Как?

– По нашу душу Лукпанов явится. Как представитель райкома будет присутствовать на нашем партийном собрании. Я у Пал Никитича сидел, в бумажках копался, а он мне позвонил. Предложил провести отчетное собрание.

– Да год еще не кончился!

– А при чем здесь это? Мне, как секретарю партийной организации! Санакаев-то заболел, а я у него в помощниках, – поручение Лукпанов дал: собрание досрочно провести. Район у нас передовой. Мы и по молоку, и по яйцам в передовиках. Теперь вот скоро – по овощам с арбузами. И собрание, значит, досрочно! С повесткой дня: о недостатках и причинах роста преступности…

– Так я же направлял Сугарлиеву докладную записку. По итогам десяти месяцев еще. Ставил там вопросы о создании дружин народных, усилении их боеспособности. Не ходят колхозники на дежурства, сами воруют продукцию с полей. Потом ею же чуть не в ящиках колхозных на рынках торгуют. Сам Хайса Поспелова заставлял облавы устраивать на базарах. Сам на эти облавы ездил. Его завидев, и разбегались колхознички, ящики бросали, под прилавками прятались… От этого и рост пошел общей преступности в районе! За счет краж! Помните, Семен Викторович, я в показательном процессе участвовал, когда милицию пришлось вызывать? Так тогда судью чуть не избили! Колхозники едва не отмордовали за то, что мотоцикл мы конфисковали, как средство хищения!

– Ну как же. Гудел район.

– С народом надо работать райкому!

– Нет, Данила Павлович. Райкому этого не сдюжить. Им не до народа. Им звезду добыть…

Мы еще долго в тот раз сидели с Семеном Викторовичем.

Я принял решение ехать к Игорушкину.

Луна заплуталась в лохмотьях черных туч на низком, готовом обрушиться небосводе. Свирепый ветер, остервенев в пух и прах, гонял ворохи сухих листьев и мелкого мусора на пустынных дачных улочках. Вот тогда, поспешая к назначенному часу, Тимоня и торкнулся в калитку. Удивился – двор оказался открытым. Кто же его опередил?

Хотя Порохов назначил встречу на позднее время, Тимоня прибежал загодя, все оглядеть, проверить, подготовить, а тут его обскакали.

Он вбежал на крыльцо, сунулся в дверь домика. В сумерках разглядел на фоне окошек темный силуэт человека, неподвижно сидящего за столом.

– Кто тут? – замер на пороге Тимоня.

– Испугался?

– Ты, Эд?

– В штаны наклал?

– Что это ты в темноте?.. Один?..

– С электростанцией опять нелады. А может, с проводкой что. Утром надо будет глянуть.

– Так давай на дворе костерок запалю, – Тимоня обрадовался, мечтательно закатил глаза. – У костра, Эд! Туда-сюда… Я побеспокоился, чтобы не припухли пацаны. На свежем воздухе! На свободе! Во! Гляди!

Он вытащил из-за пазухи бутылку водки.

– Холодновато на улице. Согреемся?

– По какому поводу праздник?

– А вот. Смотри! – и Тимоня оскалился, защелкал новыми вставными зубами, застучал ими. – Все на месте! Полный рот!

– Вставил?

– Заново родился!

– Молодец. А водку все же спрячь. И на двор не следует лезть.

– Что так?

– Разговор серьезный. Здесь перекантуемся. Тащи лампу керосиновую. Там, за печкой.

– Что случилось, Эд?

Тимоня, не дождавшись ответа, зажег фитиль, поставил на стол поближе к Порохову, но тот отодвинул ее от себя, отставил лицо в темноте.

– Опаздывают наши?

– Нет. Есть еще время.

На крыльце, как будто ждали, затопали, ввалились гурьбой длинноволосый Седой, юркий Хабиба, флегматичный толстяк Рубик.

– Маракуете в темноте? – закричали с порога. – Во всем поселке темень. Как поживаешь, Порох?

Порохов повел вокруг себя рукой, приглашая садиться.

– Располагайся, братва. Нам тьма не помеха. Нам потолковать по душам.

Расселись, пошумели, успокаиваясь; Седой поморщился на пустой стол, подмигнул Тимоне, тот скорчил рожу, отмахнулся ладошкой, кивая на Порохова. Хабиба, проследив за ними, тоже загрустил, Рубик невозмутимо лузгал семечки, от него слегка попахивало. Не сивухой, вкусным. Смахивало на коньяк. Порохов ждал, молчаливо следил за тем, как колышется легкое пламя за стеклом лампы, протянул руку, подкрутил, чтобы не коптило.

– Подметили, в каком составе собрались? – так и не отрывая глаз от огня, спросил, наконец, он.

– Боевой состав, – начал ретиво Тимоня и осекся, – только Жорика нет…

– А его и не должно быть, – будто подсказал Порохов, – соображаете?

– Тогда уж, – запинаясь, погадал Седой, – Аргентума бы надо?.. Что-то я его не вижу… И – комплект.

– Серебряного не хватает, – кивнул, соглашаясь, Порохов. – Верно, пацаны. Я собрал тех, кто со мной за цацками ходил. Почти всех. Окромя одного. А Жорика зачем в наши прошлые тайны посвящать? Ему забот нынешних хватает.

– Все-таки банк будем брать? – засветился лицом Седой. – Осилим?

– Мы в банк не полезем, – Порохов, хмыкнув, поморщился. – Как у тебя все легко, Седой! За это верный вышак дадут. Или охрана пристрелит. Хрен редьки не слаще.

Тимоня не сводил с командира влюбленных глаз.

– Сколько раз я вас на дело водил? – Порохов обвел всех настороженным взглядом. – И без осечек. Верно? Без потерь.

– Верно, чего там. Правильно говоришь, Порох, – закивали за столом.

– Так что в банк нам лезть ни к чему. Мы свои гроши тихо возьмем. Как прежде. Без крови. Вы знаете мои правила, я смерти не люблю. Вас я собрал по другому поводу. Догадались уже, наверное? Или плутаете в потемках?

– Говори, Порох! – привстал, напрягся Седой. – Не мотай нервы.

– Неужели никто из вас так и ни о чем не задумался?

Но этот вопрос вожака озабоченности на лицах его товарищей не вызвал.

– Весь бимб, все рыжье, что взяли мы на прихват, цацки разные, которые с баб галстуков надергали и вспороли медведя, Арону старому пропулить не удалось. Говорил я вам об этом прошлый раз.

– Это что же? Гнилую восьмерку подставил Аргентум? Поэтому и сам не заявился? – подпрыгнул, сжав кулаки, шустрый Хабиба.

За ним вскочил с места и Седой.

– Тихо! – рявкнул Порохов и ударил кулаком по столу так, что лампа едва не свалилась; бросился Тимоня, уберег, схватив обеими руками, поднял над столом.

– Не о том речь. – Порохов понизил голос, дождался, пока Седой и Хабиба утихомирятся. – Аргентума я не позвал. А в Ароне не сомневаюсь. Пока жив он был, встречался я с ним.

– А теперь что? Кто его убил, Эд? А племянника? – Тимоня так и застыл с лампой в руках, выкатив глаза на командира.

– Не встревай, Тимоня! Сиди тихо, рыжий! – зашикали на адъютанта со всех сторон.

– Знаете, каких лавов наше рыжье стоит! – Порохов обвел братву впечатлительным взглядом.

– Не тяни, Порох! Что за дела?

– Тысячи косых, и тех не хватит! Вот каких галстуков мы накрыли!

– С них не убудет! Это же хорошо, Эд! – повеселились за столом.

– Хорошо-то хорошо. Да нам никакого навара. Не нашлось купцов взять наше рыжье. Арон и так и сяк бился, а жлобы не пошевелились. Может, и есть на дне, да опасаются. Засветиться не желают.

– Мурмулеток нет! – зашелся в ядовитом смехе Седой, толкнув в бок локтем Хабибу. – Век не поверю!

Хабиба и Рубик тоже вылупили глаза на вожака, толстяк даже семечки грызть перестал.

– Давай в Армению сгоняю, дорогой! – вытянул Рубик руку к Порохову. – Своей мамой клянусь! Дня мне достаточно, привезу акча сколько скажешь. Все наше рыжье возьмут. В Ереване любят его больше жизни…

– Сиди, дундук! – оборвал его Порохов, наградив злым взглядом. – Ездил ты уже один раз! В Баку. Накрыл нас с икрой. Я в том деле еще точку не поставил.

И Рубик обмяк, прижался к столу, про семечки забыл.

– Вот! – Порохов распахнул ворот рубахи, вытащил с груди золотой знакомый всем крест на цепочке. – Я вам уже его показывал. Думаете, я его красоваться таскаю?

Все подавленно молчали, но на крест поглядывали с завистью.

– Деть некуда, – Порохов запахнул рубаху. – И все рыжье наше мертвым грузом лежит. Не сбыть нам его в этом паршивом городе, а может, и в стране этой.

– За бугор бы! – выпалил в запале Тимоня. – Там капиталисты чертовы с руками и ногами оторвут.

Порохов с удивлением уставился на мальчишку, не веря своим ушам, покачал головой, посерьезнел, задумался; глядя на него, примолкли остальные, ожидая, лишь повизгивал еще Седой.

– Вот, – Порохов ткнул в Тимоню пальцем. – Устами младенца глаголет истина. А? Вот о чем я хотел вам сказать. А этот шкет меня опередил. Только там, братва, за бугром! – твердо сказал Порохов, подмигнув Хабибе. – Там мы весь товар сбросим! Риск есть. Но здесь нас быстрее схватят! И уж жалости не жди! К стенке поставить могут.

– За что к стенке? – рванулся из-за стола Седой к Порохову. – Мы никого не тронули, когда штопарили. Сами отдавали. Аргентум с Рубоном зимой мента замочили. Морду набили да пушку слямзили. Но они вдвоем были. Вот пусть и чалятся за свое! А мы при чем?

– Я рукой мента не касался! – задрал голову Рубик. – Это все сумасшедший! Это Аргентум, гад! И пушку он забрал. До сих пор у него.

– Вот за мента, да пушку и влепят вышак! – жестко выпалил Порохов. – А за вас, козлов, нам достанется!

– При чем здесь мы? – подал голос и Тимоня. – Каждый за себя!

– Нет, братва! – перекрикнул всех Порохов. – Отвечать придется всем. В разной мере, конечно. Митрополит решит.

– Кто? – не понял и присел от испуга Тимоня.

– Судья, – сплюнул ему под ноги Седой. – Только я за бурдняка этого, – он повернулся к Рубику и смерил его презрительным взглядом, – тащить весь воз не собираюсь. А за Аргентума, поганца, тем более.

– Вот, – покачал головой Порохов, – поэтому за границу канать не на бздюм, а всем вместе надо. Прихватить заложника понтового и сваливать. И еще, чтобы все знали. Натырили мы, братва, я уже вам прикинул на счетах, лимона на два, как минимум. А за такие деньги вышак катит автоматом, если возьмут нас. Так что выбирайте.

– Ты в угол загнал, – заскрипел зубами Седой. – Тут и выбирать нечего. Только за бугор. Однако объясни-ка мне, командир, вроде ты молчал все, а тут вдруг про ментов да тюрягу заговорил. Вроде не пугал раньше. На хвосте кто у нас? Засветились мы? Все вокруг да около?

– Давно ждал я от вас этого вопроса, – Порохов помолчал, обдумывая. – А вот сейчас спросил ты меня, и не знаю, что отвечать. Но отвечу!.. Товаром нашим поручили мы заниматься серьезным людям.

– Аргентум же их нам отыскал! – нахмурился, сжался весь Седой. – Божился за них, как за себя!

– Младшего Каина повесили, измордовав, – сухо напомнил Порохов, – и деда, Арона старого, на тот свет спровадили. А охотились мокрушники за нашим рыжьем.

– Кто же тот гад? – подскочил, сжав кулаки, Хабиба. – Задушил бы, падлу!

– Я бы тоже дорого дал, чтобы узнать, – осадил его взглядом Порохов, – одно могу сказать точно: убийца шел за нашим товаром. За нашим. И еще скажу. Приметы мне выдал покойник. Я уже вам говорил. Рыжим был тот мерзавец. И фиксу имел. Желтую. Спереди на челюсти.

Порохов обвел всех подозрительным взглядом и ткнул пальцем в Тимоню.

– Как у него.

Тимоня сжался, схватился за рот обеими руками.

– Ты что? – закричал он, бледнея. – Ты что говоришь, Эд? Я ж только вставил. Сам знаешь.

– У тебя и раньше была, – отмахнулся от него рукой Порохов, как от мухи. – Не куксись. На другого нашего дружка та падла похожа…

– Аргентум! – завизжал Хабиба.

– Аргентум! – ахнул Седой.

– Вот и я думаю, – подвел черту Порохов. – Поэтому его и нет среди нас.

– Урыть гада! – застучал по столу кулаками Хабиба. – Казнить при всех!

Со всех сторон посыпались ругательства, проклятия, угрозы.

– Что ты молчишь, Эд? – Тимоня притиснулся к Порохову, затряс его за плечо. – Решать надо.

– Я ваше мнение теперь знаю, – легонько оттолкнул от себя Тимоню Порохов. – За этим и собирал. Теперь я сам с Аргентумом буду говорить. Хочу в глаза ему заглянуть… Услышать, что скажет эта гнида. А потом вам его приведу. На общий суд. Ну а теперь по домам, братва!

– А про бугор, Эд? – не отставал от него Тимоня. – Всерьез?

– Конечно, шкет, – заворошил ему рыжую голову Порохов. – Такими делами не шутят.

– А меня возьмешь?

– Ну куда ж мне без тебя! Вот банк уделаем. Загребем деньжищ. А там и к буржуям. Только захватим с собой кое-кого.

– Кого, Эд?

– Много будешь знать – плохо будешь спать, – улыбнулся Порохов.

– Ну ладно, Эд, скажи.

– Серьезные они люди, шкет. Не нам чета. Могут не захотеть туда с нами.

– А как же тогда?

– Тогда? Ну тогда мы их очень попросим.

Как задумали, так все и получилось, но только, как в сказке, – на третий раз. Первый раз в банке денег не оказалось, и кассирша возвращалась на завод пустой. Второй – хуже, и деньги везли в автобусе, но шофер попался умелый, вывернул из-под «москвича», который Седой раскорячил посредине дороги, и умчался, даже не остановившись то ли с перепугу, то ли сдуру. А в третий раз как по маслу. И Ксения из банка выпорхнула вслед за кассиршей, головой качнула, мол, все в порядке, и мотоциклы не подвели: удалось и догнать «Кубань» с деньгами, и обогнать еще до моста, да так, что время подготовить дымовые шашки осталось.

Лишь только шофер, в поисках помехи матерясь и кляня весь белый свет, вывалился из дверей «Кубани», туда впрыгнул из дыма и грохота легкий Жорик в черной маске, выстрелом из обреза вышиб дыру в потолке и, оглядев четырех обезумевших от страха женщин, сказал:

– Не кричите.

Можно было вообще ничего не говорить или, например, сказать для хохмы «пожалуйста», потому что тем было не до него: три вниз лицом уткнулись в пол, а четвертая тряслась и задыхалась, провалившись на драном сиденье. У ее ног и лежали два мешка. Жорик сразу угадал, что банковские: видна маркировка, цвет защитный и вид фирменный. Да и тяжелые, черти! Особенно тот, что поменьше, металлические монеты гремели. Почувствовал вмиг, как только схватил. Сам в дверь и был таков. Словно призрак исчез, как и явился.

За автобусом дожидался Тимоня на мотоцикле. Маску в карман и смылись.

Все мирно, как по нотам.

Так через несколько часов и поведал Жорик Порохову, лежащему на кровати с гипсовым «воротником» на шее.

– Нет, Эд! – взахлеб перебивал Тимоня, дергаясь и не унимаясь тут же рядом. – Дыма, грохота сколько! Тьма, облако дыма над нами! Все в дыму! Как ты там видел в автобусе-то, Жорик? Я чуть не сдох от страха за тебя, дожидаясь на «ковре»! Думаю, мол, ни черта там не найти! А он выскакивает. Нате вам! Фантомас с мешком! И мы – ходу!

– А бабу, значит, не трогал? – допытывался Порохов, не двигаясь.

– Чего ее трогать-то? – Жорик небрежно бросил к кровати мешки с деньгами. – Нужды не было. Зачем?

– А деньги проверил?

– Да что ты, Порох? В самом деле! – обиделся Одоевцев. – Я открывать не стал. Один мешок с бумажными, второй с монетой. Тяжелый и брякает.

– Не обижайся. Как в сказке все, даже не верится!

– Вон мешки. Считай.

– Одежду у Бовари спрятали?

– Там переоделись, – кивнул Одоевцев.

– А мотоциклы?

– На дне затона.

– Обрезы?

– Пригодятся еще.

– Нет. Я два раза стволы с собой одни и те же не таскаю на дело.

– А ты и не таскал.

– Не понял?

– Чего ты не понял? Я ствол не отдам. С Аргентумом еще разбираться. Сам говорил, что у него пушка милицейская. Что же, прикажешь его голыми руками брать?

– С Аргентумом я сам разберусь.

– Разобрался уже один раз. Второго случая он тебе не представит. Из пушки шлепнет. – Одоевцев махнул рукой. – Да чего говорить-то! Тебе же лежать да лежать. «Воротничок» не скоро теперь снимут.

– Ну-ка, помоги мне подняться! – Порохов сверкнул глазами.

К нему бросились, подхватили с боков, помогли сесть на кровати.

То, что случилось с Пороховым, никто и сам он предвидеть не мог. Готовясь к нападению на банк, прорабатывая и обсуждая все мелочи и детали, распределяя роли, Порохов не забывал о Серебряном. Подозрения, что тот убил племянника и покончил с Ароном Мизонбахом, да еще готовил подлянку – пытался заграбастать их общие ценности, не покидали его. Тимоня, ведя наблюдение, докладывал ежедневную информацию. Ничего особенного не происходило. Серебряный ни с кем не встречался, из дома не вылезал, по-прежнему много и тяжело пил. И тогда Порохов решил встретиться с ним сам и еще раз объясниться. Перед предстоящей операцией опасно оставлять невыясненной такую нешуточную ситуацию. Ночью, не предупреждая никого, он приехал к Серебряному и предложил поговорить на даче, намекая на банк. Тот засомневался – почему один на один, а не при всех? Но сдался, сел на заднее сиденье. Что произошло в пути, Порохов мог теперь только догадываться. Он гнал, торопясь, до утра оставалось немного. За спиной пьяно мычал Серебряный. Вдруг тот дернулся ни с того ни с сего вцепился в водителя, и мотоцикл повело на дерево. Единственное, что еще помнил Порохов, Серебряный вылетел с сиденья раньше, потом был удар и – больница. У него – вывих шеи и этот чертов «воротник». Тимоня прибегал в больницу, передавал, что Серебряный тоже угодил на койку поблизости. К Порохову зачастил участковый, а Серебряный сгинул. Тимоня не нашел его ни в больнице, ни дома.

– Обрез тебе не понадобится больше, Жорик, – убеждал Порохов Одоевцева. – Аргентум мой. А денег хватит надолго. Да и ни к чему нам пушки. Без них легче на душе. Не люблю я смерть.

– А как же Аргентум?

– То – другое дело.

– А откуда у него пистолет взялся?

– Ты не из милиции, брат? – улыбнулся Порохов. – Любопытным стал. Не узнать после сегодняшнего.

– Он у нас орел! – суетился Тимоня.

– Орел – не орел, а обрез не отдам, – хмуро сказал Одоевцев. – А вот выпить хотелось бы. Голова что-то раскалывается. Переволновался я.

– Тимоня, неси! – мигнул Порохов адъютанту. – А Ксения где? Кассир нужен. Сейчас посчитаем.

– Они с Бовари шмотки наши жечь пошли.

– Зачем жечь?

– Надежней.

– А твой обрез где? – уставился Порохов на Тимоню, когда выпили водки.

– И я схороню, Эд. Могила. Не беспокойся.

– Ну вот что, братва. Я смотрю, вы быстро хамить начинаете. Почуяли, что я ни рукой ни ногой. Это ведь все пройдет. У меня правая тяжелая.

– Ну что ты, Эд, – заскулил Тимоня.

– Чтобы обрез похерил! Понял?

– Да ладно.

– Не ладно! Сегодня же выбросишь в выгребную яму! А ты проследи! – Порохов глянул на Одоевцева.

– Считай, уже в дерьме ствол, – тихо доложил тот.

– Ну давай, открывай мешки-то, – улыбнулся ему Порохов.

Тимоня, опережая товарища, с ножом наперевес бросился потрошить мешок, с которого не спускал восторженных глаз. Первый был побольше, но не гремел.

– Тише ты, деньги не повреди! – остерег его Порохов.

– Разве я позволю, – Тимоня обнял мешок, как девок никогда не тискал. – Мотоцикл себе куплю, как у тебя, Жорик, «Панонию».

– Шевелись, – поторопил его Одоевцев, помогая.

Наконец, содержимое мешка открылось их горящим глазам. Свершилось, ради чего не спали ночей, чем грезили, о чем мечтали, ради чего рисковали!

Одоевцев глянул и даже отстранился. Деньги были разные, в банковской упаковке. Бумажные, мелкой купюрой, все трешки в пачках, пятерки, червонцы. Желтые, красные, пестрые, они мельтешили в глазах, сливались; казалось, от этой кучи денег исходил неприятный телесный запах, как от застоявшихся мужских сапог или солдатских портянок. Его стошнило, он прикрыл рот рукой и шагнул к окну. На него не обратили внимания. Тимоня вгрызся в кучу обеими руками, приподнял груду пачек, она посыпалась у него вниз, между пальцев, рассыпалась на пол.

– Вот они, денежки! – орал, бесновался Тимоня.

Порохову хватило и одного взгляда. Он кисло поморщился и отвел глаза.

– Жорик, лоханули тебя, – тихо сказал Порохов.

Никто его не слушал.

– Жорик! – позвал он.

– Ну чего?

– Лопухнулись вы.

– Что еще?

– Денег-то там тыщ двадцать. Не более. А где ж обещанные?

– Ксения же говорила, тысяч восемьдесят-сто завод получает за раз?

– Вот у нее и спрашивай.

– Пересчитаем, Эд? – крикнул Тимоня. – Тут их вон сколько! Тысячи! Почему двадцать?

– Ну считай, считай, – для Порохова, похоже, все было ясно.

Вот и случилось то, чего опасался генерал, но с содроганием ждал изо дня в день. В области снова громыхнуло, да так, как никогда не бывало.

Среди белого дня неизвестные в черных масках совершили вооруженное нападение на заводской автобус, перевозивший зарплату из банка.

Ближе к обеду позвонили из уличной будки. Не представились. Дежурный по управлению капитан Каргин подскочил от первых слов, перекладывал трубку, как будто она была горячей, из одной руки в другую, тревожно поглядывал на помощника и пытался сам говорить. В телефоне трещало, звенело и что-то дребезжало, пропадая и периодически появляясь вновь. Слышно было, как трубка несколько раз падала из рук. Женщина кричала вне себя, ругалась и плакала.

– Вы потерпевшая? – пробовал сам кричать в трубку Каргин. – Свидетель? Кто вы?

В трубке послышались другие голоса, мужчина кому-то советовал, повизгивала собака, снова женщина кричала о дыме, гранатах, бандитах в масках, ясно охнула и запричитала горестно, как по покойнику у гроба, потом Каргин различил: «там ничего не слышат», «будь проклята эта милиция!» и «вечно не дозвониться», – после чего пронзительно запиликал отбой.

Каргин подождал минуты две, больше не звонили, набрал по внутреннему приемную, секретарь велела ждать: Максинов занят, говорит с облисполкомом.

– Происшествие! – взвился Каргин. – Что-то серьезное. Вроде разбоя!

– Вот и разберитесь, а потом соединю, – отбрила она его и отключила телефон.

– А-а… мать вашу! – Каргин кивнул помощнику. – Андрюша, посылай опергруппу на выезд: Гилязская улица!

И кинулся сам по коридору на второй этаж.

Как ни сверкала глазами брюнетка в приемной, Каргин влетел в кабинет генерала и гаркнул с порога:

– Разрешите доложить, товарищ начальник управления! Происшествие в городе!

– Что? – оторвался тот от телефонной трубки.

– Разбойное нападение на автобус. Везли зарплату на завод. Неизвестные вооружены. Забросали автобус гранатами или дымовыми шашками. Есть жертвы.

– Ты что мелешь, капитан?

– Не понял, товарищ генерал.

– Какие гранаты? Откуда?

– Она кричала.

– Чтоб больше не слышал. Кто звонил?

– Похоже, пострадавшая. Из будки.

– Что еще?

– Я выслал опергруппу.

– Поднять по тревоге весь оперативный состав! Заслон на дорогах! Объявить перехват!

Через минуту милиция области была поднята по тревоге «Сирена». Руководителей подразделений срочно собрали в кабинете Максинова. Генерал, багровый и грозный, все двадцать минут простоял на ногах, размахивая руками, не сдерживаясь, орал:

– Дождались!.. Ни наши следователи, ни сыщики!.. Как я в глаза народу смотреть буду…

Курасов, поеживаясь, тронул за локоть Сараскина, они сидели рядом.

– Я прослушал, или он не говорил? Какое оружие у бандитов? Тот пистолет новогодний? И здесь нарисовался?

– Неизвестно.

– А насчет гранат?

Ответа он не услышал. Максинов вперил в него гневный взгляд.

– Майор Курасов!

Майора подбросило с кресла на ноги.

– Я вас слушаю, товарищ генерал.

– А вы чего рассиживаетесь здесь? Полковник Зуравлев уже занят делом. А вы здесь прохлаждаетесь?

Курасов знал, что в таких случаях лучше помолчать.

– Возбудить уголовное дело и приступить к расследованию. Немедленно выезжайте. Я сам приму участие в осмотре места происшествия.

– Разрешите идти?

Но он уже не интересовал генерала. Максинов искал глазами начальника райотдела милиции. Перед ним навытяжку стоял бледный лысый подполковник.

– «Санитары», Николай Егорович, ей-богу, они! – то и дело твердил старший следователь Пыркин, которого вместе с дополнительной группой экспертов взял с собой в машину Курасов. – Носом чую.

– Откуда? И почерк не их. И манеры. Эти – настоящие отморозки. Среди белого дня! И гранаты! Что вы, Никон Петрович?

– Они!

– Мне бы вашу интуицию! А я, как вернулся из Питера, все от сфинксов и белых ночей не приду в себя.

– Вот сфинкса нам только и не хватает, Николай Егорович, – качнул понурой головой эксперт Понаровский в очках с благородной желтой оправой на длинном носу и меланхолией в глазах. – Сейчас бы загадали ему загадку: кто да зачем?

– Сфинкс-то сам мастер их загадывать! – хмыкнул Пыркин. – Вот я бы…

– Ничего, – Понаровский поправил очки, прыгавшие от тряски мчавшейся машины, – ради родной милиции постарался бы и он.

– У «санитаров» не тот почерк… – вслух рассуждал и опер Миловидов. – Меня впечатлили их вкусы. Романтики!.. Нет. Изощренные ценители драгоценных реликвий. Что ни разбой и грабеж, то великолепие ценностей! Ожерелья, каких не видел свет! Камни!..

– Вам бы экскурсоводом в музей, батенька, – опять поправил очки на носу Понаровский и едва успел ухватиться за поручни, чтобы не слететь с сиденья от резкого виража. – А вы в уголовке прозябаете. Сколько теряет народ!

– Приехали, Николай Егорович! – крикнул водитель спереди. – Вот она, Гилязская! Теперь глядите! Кажется, вон впереди и «Кубань» разворочена. Толпа-то какая!

– Следы! Следы бы не затоптали? – Понаровский схватился за голову. – Табун лошадей! Куда наши смотрят? Участковый-то думает чего-нибудь!

– Товарищи! – пока водитель выбирал место, где удобнее припарковать машину, оглядел своих Курасов. – Каждый работает по программе. Все вопросы ко мне. Не торопитесь, но чтобы дня хватило. Да, Пыркин! Никон Петрович!

– Здесь! – уже вываливался из машины старший следователь.

– Сразу побеспокойтесь насчет «Кубани»! Автобус возьмем с собой в управление. Там на стоянку поставим. С ним работать придется экспертам.

– Я найду ему место, – успокоил Курасова Понаровский. – Мои ребятки все сделают. Это наша добыча.

Солнце слепило глаза. Словно и не поздняя осень на дворе, или жарко было от другого? Толпа любопытных шумела, галдела и не расходилась. К Курасову, не успел он выбраться из машины, подбежал взмокший толстоватый капитан, откозырял.

– Товарищ майор! Следователи отделения проводят осмотр места нападения. Позвать Сечкина?

– Не надо. Пусть занимается. – Курасов снял фуражку, вытер пот со лба. – Собак пускали?

– Мотоциклы, товарищ майор!

– Да, да. Очевидцы?

– Работаем!

– Словесный портрет?

– В масках, товарищ майор!

– И это верно. Но все-таки?..

– Делаем!

– Пострадавшие?

– Кассирша в больнице. Но там все нормально. Больше перепугана. Странная история, товарищ майор.

– Что?

– Чудо!

– А яснее?

– Да я насчет денег.

– Сколько похищено?

– Я ж говорю, – чудо! Взяли гроши! Почти все деньги оставили!

– Вот как?

– Около ста тысяч везла Демичева. Кассирша завода. А пачки с крупной купюрой в свою хозяйственную кошелку бросила. И в руках держала. К груди прижала от испуга. А бандит мешки с пола схватил. Побольше и тяжелей. На полу лежали.

– Сколько же похитили?

– Да гроши, я говорю. Там металлические больше… монеты и в бумажках…

– Сколько?

– Тысяч двадцать. Не больше. Сверяются сейчас у нас в райотделе.

– Гроши, говорите?

– Я, так сказать, для сравнения… – капитан улыбнулся. – По нашей зарплате-то конечно… Но ведь сто тысяч везли!

Курасов остановился перед «Кубанью». Автобус перегораживал почти всю дорогу. Внутри копалось несколько экспертов, следователей.

– Не мешают друг другу? – спросил он капитана.

– Басканов приказал всех поднять. Вреда не будет.

– Не скажите, – Курасов поморщился. – Вот что, капитан. Я вас попрошу. Поговорите со своими и с народом. Если очевидцев установили и в них надобности нет, предложите зевакам расходиться. Рабочий день, знаете ли… Мешают. Организуйте нормальное движение транспорта на дороге, только «Кубань» не беспокоить. Ну и…

Он огляделся.

– Поспешайте, Сергей Иванович, – Курасов кивнул капитану. – Генерал обещал подъехать.

– Евгений Александрович? – вздрогнул тот.

– Он, сами знаете, не любит это… – Курасов поднял глаза на зевак. – Галдеж. Пользы никакой. Только работать мешают.

– Да, да. Я мигом!

– А Демичева в больнице?

– Нет. На заводе. У директора в кабинете ее видел. Там заводской врач с ней…

– Мне бы протокол ее допроса или объяснения?..

– Я сейчас! Сечкин! – бросился капитан к автобусу.

– Не надо, – остановил его Курасов. – Я сам, а вы займитесь тем, что я просил.

– Да, да, – и капитан умчался.

– Николай Егорович! Николай Егорович! – загалдел кто-то сзади. – Там вас. Там вас спрашивают.

Это махал рукой Понаровский, указывая куда-то за автобус.

– Не до этого. Я хотел сам «Кубань» осмотреть. Стрельба. Гранаты. Где следы?

– Никаких гранат, – успокоил его Понаровский. – Я уже зафиксировал. Крышу у автобуса продырявили. Это точно. Но из пистолета такого не совершить. Так что отпадает наша пушка, слава Богу. Тут обрез был с картечью. Пробоина такая, что я извиняюсь!

– Точно обрез, Эмиль Евгеньевич? Мне докладывать.

– Точно, точно, – улыбнулся эксперт, – ссылайтесь на меня. Успокойте Евгения Александровича.

– Хоть здесь повезло, – покачал головой Курасов. – Доконают меня эти «санитары».

– Николай Егорович?

Перед Курасовым стоял Пыркин.

– Отстань, Пыркин! Опять ты со своими версиями!

– Участковый вас ищет, товарищ майор.

– Чего меня искать? Следы надо фиксировать. Главное сейчас в нашем деле, Пыркин, – следы. Сейчас важнее задачи нет.

Курасов все-таки добрался до автобуса, взобрался внутрь, походил осторожненько, согнув голову, приглядывая, присматривая. Как больного на операционном столе оценивая, долго стоял у пробоины в крыше, у драного сиденья, где деньги везли, распорядился, чтобы еще раз сфотографировали, теперь уже как ему захотелось, вышел, закурил.

– Товарищ майор! Я кино вспомнил. Там генерал какому-то недотепе из молодых твердил. Под Сталинградом. Или под Москвой. Ожесточенные бои, – Пыркин все еще держался возле него. – Опытных бойцов поубивали, а этих, птенцов сопливых из училища, только прислали и сразу в бой.

– Что это тебя, Пыркин, понесло не в ту сторону?

– В ту, в ту. Там генерал тоже им твердил. Лейтенантам сопливым. Артиллеристам. Главное, говорит, это выбивать немецкие танки! Главное – танки! Вот и вы сейчас.

– Ты прав, Никон Петрович, – Курасов хмурился, – но у нас главное – следы! А здесь перевернули все. Кто был? Кто лазил?

– Никого чужих, товарищ майор. Только наши: Зуравлев и его ребята.

– Лошади, а не сыщики!

– Николай Егорович!

– Ты про участкового? Не завидую я ему. Сейчас генерал приедет. Обещался. Так что давай сюда участкового, пока он еще живой.

Участковый Хабибуллин уже дежурил поблизости, рука у козырька фуражки.

– Разрешите доложить, товарищ майор?

– Слушаю вас, капитан.

– Я тут с одной деталькой, товарищ майор…

– С деталькой? Может, подождешь, пока осмотр не закончим?

– Да как вам сказать, – мялся участковый. – Я вот примчался. Сказали, Зуравлев здесь.

– Сдуло Зуравлева. Он уже за семью морями. Угро ноги кормят. Слышал, капитан?

– Сказали – здесь.

– Какая у вас деталька, капитан?

– Мотоцикл нашли. Там, в речке. Один.

– А их два было? – Курасов и курить бросил.

– Похоже, два. Второй на подстраховке или для маскировки гоняли. Оба одного цвета. Черные. Оба одной марки.

– Какой?

– «Ковровцы» или «восходы».

– Вытащили мотоцикл? Владельца установили?

– Вытаскивают. А я сюда.

– Я вам дам экспертов. Понаровский! – замахал рукой Курасов. – Эмиль Евгеньевич! Давай своего! Вот, участковому!

– У меня еще одна деталька, товарищ майор, – канючил Хабибуллин.

– Еще одна? Давай еще одну.

– Бабка Трепетова. Мария Ильинична. Я сюда, она наперерез.

– Бабка?

– Удивляется. Молодые бабы. Красивые. И на помойке копались.

– Чему же удивлялась?

– Не то чтобы совсем молодые. В соку. Наши, наримановские.

– А у бабки подозрения?

– Ага. Они одежду в выгребную яму бросали. Бабка стыдить стала. Хорошая одежда, а они ее в дерьмо, простите. А те ее погнали.

– Откачивайте, Хабибуллин. И на экспертизу. Пыркин, выпишите постановление. Одежду добудешь, капитан, акт не забудь составить.

– Это мы знаем, – понурился участковый. – А одежду тогда кому?

– В пакет. Аккуратненько. И посмотрите там внимательней. Может, еще что есть.

– Да что ж там, золото искать?

– На том дне все можно искать, – Курасова от предчувствия успеха, который так и веял от этого чудного участкового, повело на философию. – Алексей Максимович, великий писатель был, однако не брезговал туда опускать своих героев. Характеры творил. На дне.

– Товарищ майор, – Хабибуллин не уходил.

– Еще деталька? – Курасова пробрало.

– Тут еще наклевывается кое-что…

– Ну! Рожайте, рожайте!

– Мне бы к Зуравлеву. Это больше по его части.

– Сочтемся славою, Хабибуллин.

– Житель у меня один есть. Не мешало бы его пошукать…

– Пыркин! – позвал Курасов и огляделся в поисках старшего следователя.

Тот подбежал от «Кубани», потный, возбужденный, озабоченный.

– Заканчиваем осмотр, Николай Егорович.

– Хорошо. Вот что, Никон Петрович, – Курасов задумался на мгновение, – Зуравлева искать не станем, он уже копает где-нибудь глубже, бери двух оперов и, вот, с товарищем Хабибуллиным проведайте одного его знакомого. Только скоренько. Капитану еще яму чистить. Найдешь меня, если я к тому времени отсюда съеду.

– Будет исполнено, товарищ майор, – подхватил под локти участкового Пыркин. – Обожаю новые знакомства.

К вечеру, когда, оказавшись, наконец, в своем кабинете, Курасов торопился, подбирая бумаги для доклада Максинову, постучали в дверь.

– Открыто! – буркнул он, не поднимая головы.

– Разрешите, Николай Егорович! – на пороге сиял Пыркин. – Не подвел меня нюх-то, товарищ майор.

– Показывай, – недоверчиво заглянул за его спину Курасов.

Пыркин посторонился, и Хабибуллин втолкнул в кабинет взлохмаченного рыжего здоровяка в распахнутой на груди рубахе.

– Кто такой? – спросил Курасов.

– Серебряный Игорь Юрьевич, – ответил за здоровяка Хабибуллин. – Я вам говорил.

– За тобой еще что есть? – Курасов поднял глаза на подозреваемого. – А то откатаем пальчики, а там посыпется…

– Что посыпется?

– Сам понимаешь.

– Я несудимый, товарищ майор. Я этим штучкам не обучен.

– Отпечатки пальцев не оставил нигде? Ты же с явкой пришел? С повинной. А раз так, то уж рассказывать должен все. Чистосердечной она называется, понимаешь?

– Я чистый. Клянусь! А этих жлобов, которые банк грабанули, сдам.

– Все про банк-то рассказал?

– Не пришел бы. Жлобы! И бабу отняли, и бабки одни заграбастать надеялись! Не выгорит!

– А ты откуда знаешь?

– Да уж знаю. И не только это. Раз пришел, все расскажу. Только участковый мне тоже обещал…

– Раз обещал…

…Курасов закончил писать далеко за полночь. Набрал дежурного по внутреннему телефону.

– Зуравлев всех привез?

– Только этого… больного, с шеей. И женщин.

– Порохова?

– Его.

– Пусть забежит ко мне.

– Сейчас. Поищу. Он где-то здесь. Вроде у экспертов.

– Найди его. Нужен очень.

Зуравлев вбежал живой, свеженький, в гражданке и при галстуке, как с приема английской королевы.

– Не побеспокою, Николай Егорович, – улыбнулся от двери.

– Ты все шутишь, Алексей Александрович. Гляжу я на тебя и вспоминаю одного товарища.

– Старого или молодого?

– Скорее, мудрого.

– Тогда домового, – еще нежнее расцвел начальник «уголовки».

– Почти угадал. Домовой и леший у него в подчиненных бегали. Помогали.

– Тогда знаю. Хорошее настроение, Николай Егорович? Все с нашим гостем беседуешь? Кладезь, похоже?

– Не без этого. Вот. Наш гость тебе еще работки нашел.

– Мы всегда готовы, – Зуравлев внимательно оглядел Серебряного. – Вы его прямо бережете, Николай Егорович. Мечта генерала!

– Вполне может быть.

– А сам?

– Я бы вздремнул, вас дожидаясь. А вы бы и возвратились как раз. Сколько? Третий час уже?

– Угу.

– Ну вот. К пяти поспеете. А мне двух часиков вполне хватит. Этих, кого брать придется, с утречка лучше. Они помоложе. Нагулялись. Надружились с девчонками.

– Да откуда у них бабы! – Серебряный не понимал шуток следователя. – Гроши, небось, считают.

– Нет их дома-то? – Курасов чуть не подмигнул Серебряному.

– Я же сказал, где их сейчас найти! – крикнул тот. – На даче у Пороха! Где им быть? И Жорик там этот. И Тимоня! Оба субчика, как миленькие, там!

– Покажешь? – Курасов не спускал глаз с подозреваемого.

– Нет! – вскочил на ноги Серебряный. – Я не могу! Не договаривались так!

– А чего испугался? Ты же мне правду-матку выложил?

– Хотите, чтобы они меня пристрелили?

– У них пистолет?

– Нет. У них обрезы.

– А где пистолет?

– Был да сплыл, – Серебряный выпалил и осел на стул, только за рот руками не схватился.

– Ты начал всю правду, так договаривай, – улыбнулся ему Курасов. – Я же тебе поверил. Почти. А от меня многое будет зависеть.

Он для убедительности поднял глаза на Зуравлева.

– Так, товарищ полковник?

– Он понимает, – не сводил глаз с подозреваемого тот и добавил: – А у меня тоже сюрприз есть к Игорю Юрьевичу. От наших экспертов. Я тут к ним заглянул перед тем, как сюда идти.

Серебряный поежился от слов, сказанных полковником, и поднимал глаза на Курасова, и опускал, словно искал защиты и помощи.

– Был пистолет… Но я покажу… Сам отдам.

Он опустил голову и сник.

– Ну вот, Алексей Александрович, значит, маршрут ваш немножко изменится. Сначала с Игорем Юрьевичем к нему зарулите. Возьмете пистолет. Тот пистолет-то? Который с Нового года? – Курасов вытянул голову к подозреваемому. – Игорь Юрьевич! Тот?

Серебряный, потупясь, кивнул головой.

– Он.

– А чего ж ты молчал, дорогой? Я распинаюсь перед ним!

– Да вы и не спрашивали про оружие.

– Значит, сам не сообразил?

– Вот ей-богу!

– Значит, и верующий к тому же? Тогда с тобой спокойней. Тебе врать нельзя вдвойне.

– Богом клянусь! Ничего не врал!

– А может, еще что вспомнишь? У нас этот пистолетик-то засветился.

– Мне нечего больше рассказывать.

– Ну как же?

– На мне нет ничего больше.

– Решай сам.

– А-а! Все равно подыхать! – закричал, запричитал Серебряный. – Есть на мне вина! Есть! Но он сам меня убить хотел! Сам вез убивать!

– Игорь Юрьевич! Ну что вы! Успокойтесь!

– Столкнул я его с мотоцикла! Под дерево! Пишите! Думал, кончу, и все! Бандюгу порешу! Освобожу свет!

– Тише, тише. Вот, водички, – Курасов сунул подозреваемому стакан с водой.

– Столкнул я его с мотоцикла под дерево, – даже всхлипнул тот. – А он выжил, гад! Выжил! Только шею вывихнул!

– Это кто же?

– Ну кто? Порох! О нем я, чтоб он сдох! Из-за шеи он и автобус не грабил. А то там бы был.

– А вы?

– А меня они не взяли бы. Я для них хуже балласта.

– Это почему же?

– Особый разговор.

– Ну что же. Тогда поговорим еще. – Курасов глянул на полковника. – Пожалуй, Алексей Александрович, поезжай за архаровцами один. Или пошли своих.

– Нет. Я уж сам. Генерал просил тоже, чтобы лично, – Зуравлев развернулся. – Я вам, Николай Егорович, перезвоню.

Он вышел, тихо и аккуратно затворив дверь. Курасов подпер голову рукой, удобнее устроился за столом.

– Продолжим наши откровения, Игорь Юрьевич.

– Я, собственно…

– Про балласт, – напомнил Курасов. – Почему выпали из их компании?

– А… это долгий разговор, – махнул рукой тот.

– Ничего, у нас с вами времени много…

Зазвонил, перебивая, телефон, голос Зуравлева в трубке был сух и лаконичен.

– Николай Егорович. Я что заходил-то к вам. Отпечатки пальчиков по делу «санитаров», которые нашли в квартире потерпевших, и отпечатки пальцев со стакана из квартиры убитого Гольдбермана принадлежат ему.

– Кому ему, Алексей Александрович? Вы что это загадками?

– Устал я, Николай Егорович, – Зуравлев сладко зевнул в трубку. – Сейчас бы поспать. Не вру, забыл, сколько уже на ногах-то.

– Чьи пальчики?

– Паскуды этой, которая перед вами слезы льет.

В обкоме словно вымерло. В коридорах темновато, никого, понурая, настороженная тишина. И за окнами погода под стать: пронизывающий холодный ветер и зарядивший с ночи проливной дождь вперемежку с мокрым снегом хлещет почем зря. Обычно с утра оживление, шумно на первом этаже, не без шуток среди сослуживцев в дверях, а тут – вбежал, чертыхаясь про себя, очередной скукожившийся, попрыгал, отряхнулся и мышкой незаметно к себе на этаж. Ни слова ни полслова.

Павел Александрович в приемной позволяет заботливой Дине Яковлевне принять с него темное плащ-пальто и, приглаживая влажной ладошкой волосы, спрашивает:

– Сам?

– У себя Леонид Александрович.

– Кто?

– Один пока.

– Как?

– Не спрашивал вас.

– Тогда давайте-ка, любезная Дина Яковлевна, погреемся чайком горяченьким.

– Павел Александрович, – в приоткрытую дверь заглянула секретарша. – Вас Леонид Александрович к себе просит.

– Что такое? – поднялся он.

– Из приемной его звонили.

– Почему не сам?

– С Москвой говорит.

– Однако… – засобирался он.

В приемной спросил:

– Один?

– Максинов, – покачала головой секретарша.

– Давно?

– С полчаса уже.

– Вот те на! – Ольшенский открыл дверь без стука; он никогда не стучался, входя, и где усвоил эту привычку, сам не помнил.

С некоторых пор визиты генерала к первому секретарю обкома стали ему претить. Они инстинктивно вызывали у него злую досаду и жгучую ревность. Все усилилось после последней стычки с Максиновым по поводу кадровых новшеств; Боронин, оставаясь в нейтральной зоне, молча занял все-таки не его позицию. Генерал сразу почуял это превосходство и повел себя наглее. Собственно, внешне ничего не случилось, те же любезные кивки при случайных встречах, обязательные улыбки, но Максинов словно отрезал – перестал сам звонить и тем более бывать у него.

По правде сказать, все, что происходило в милицейском ведомстве, напрямую Ольшенского не касалось, там был секретарь партийной организации, приходило время, – тот забегал, все рассказывал второму секретарю. А как не поделиться? – вождь идеологии обязан знать, кто чем дышит, и даже в таких режимных службах. Ольшенский был в курсе, что Максинов угодил в цейтнот со своими кадровыми экспериментами. Простившись с мудрыми, но древними профессионалами, он не нашел достойной замены и, лишившись опоры в самом уязвимом для милиции месте – уголовном розыске, медленно, но верно погружался в рутину. Его обещания и заверения на совещаниях и заседаниях в обкоме, что он намерен покончить, наконец, с преступностью, не оправдались. Особенно затерзала Максинова банда, окрещенная самими милиционерами «санитарами». Эти пресловутые отщепенцы безнаказанно творили что хотели, и генерал ничего с ними не мог поделать. Хитрецы оправдывали свое прозвище, они, как санитары, зачищали квартиры особой категории населения, нападали и грабили избирательно, только тех, у которых было очень много. Ольшенский знал каждого, кто пострадал от рук бандитов: город маленький – все на виду. Он сам даже втайне злорадствовал и не жалел пострадавших – заслужили своим непомерным и откровенным роскошеством. Он – второе лицо в области – не позволял себе такого. Да что там говорить, все знали, что он во всем брал пример со своего кумира в ЦК – Михаила Суслова; как и тот, всю жизнь в одном пальто проходил. А эти? Пострадавшие? Они не заслуживали его снисхождения.

Но наглые бандитские вылазки увеличивались. Загудел город, а потом и область: милиция бессильна! Нашлись Робин Гуды, народные мстители, которых и самому генералу не по силам одолеть! Такого допускать нельзя!..

Боронин назначил срок генералу. Месяц. Чтобы банда была за решеткой. Ольшенский знал и это, свой человек постоянно докладывал, что осталось немного, а бандиты на свободе…

Собственно, ситуация особенно не волновала Павла Александровича – сколько веревочке не виться, а конец придет. Он не сомневается, что банду ликвидируют, осудят. Будут другие, третьи, их тоже поймают и тоже осудят. Процесс этот непрерывный, как сама жизнь. Идеалист Маркс, хотя и называл себя материалистом, в этой области оказался совершеннейшим профаном, безапелляционно заявив, что преступный мир изживет себя сам.

Игорушкин – старый волк, знает, что говорит. Он от слов давно перешел к делу. Сажать за решетки начал особо отличившихся знатоков кулачного боя, несмотря на то что Максинов не успевал снимать с них погоны. Прошлый раз Максинов прибегал в обком к первому секретарю именно по этому поводу – Игорушкин арестовал сразу несколько человек за превышение служебных полномочий. А сейчас?.. Что заставило генерала примчаться сегодня, в ненастное холодное утро?..

Ольшенский кивнул Боронину с порога, подошел, поздоровался.

– Садись, садись, Павел Александрович, – тихо, без выражения на лице, как обычно, проговорил Боронин. – Вот, генерал нам добрую весть принес. Не все же ему с чепе заявляться.

Максинов, нахмурившись, сверкал глазами.

– Поймал он тех-то, – Боронин взглянул на генерала. – Как их, шут возьми?

– Бандиты, они и есть бандиты, – опустил голову Максинов. – Мразь!

– В общем, погасил костер, – Боронин заерзал в кресле. – Успокоил народ.

– Надолго? – не сдержался Ольшенский.

– Что надолго? – не принял шутки Боронин. – Арестовал всех. Навсегда.

– Это хорошо, – усмехнулся Ольшенский, – но это должно быть нормой, а не чепе, как вы правильно подметили. Чтобы народ мог быть уверен и спать, так сказать, спок…

– Ладно тебе про народ-то, Павел Александрович. Ладно. Тут другая закавыка. Я вот как раз и хотел с тобой по этому поводу, так сказать… – Боронин как будто подбирался к тому, что его беспокоило, наконец, нашел. – Бандиты-то не простыми оказались!

– Еще бы! – подхватил Павел Александрович и округлил глаза. – Сколько награбили? Изъяли хотя бы что-нибудь?.. Или ушло с концами? Мне рассказывали – там такие драгоценности! Такие реликты!

– Да хватит тебе, Павел Александрович, – остановил его Боронин. – Что вы, право, все, как обыватели! Реликты… Антиквариат… Слова-то какие! И откуда все берут?.. Я про другое тебя хотел спросить.

Ольшенский потупил глаза, едва сдерживаясь, но не успокоился, ладошкой постукивал по столу слегка, подрагивал.

– Тут вот какие дела… – Боронин опять смолк, взглянул за помощью на генерала. – Евгений Александрович?..

– Бандиты не довольствовались одним разбоем! – рявкнул тот. – Они собирались совершить террористический акт!

– Что? – не понял Ольшенский и перестал стучать ладошкой.

– Банда намеревалась на награбленные деньги приобрести оружие, совершить нападение на обком партии и захватить в заложники первого секретаря! – Максинов громогласно выпалил все, не моргнув глазом.

– Зачем им это? – не сразу нашелся, пролепетал Ольшенский, пытаясь улыбнуться. Он повернулся за поддержкой к Боронину, но тот молчал, строго подобрав губы.

– У них было две причины для этого, – как для школьников на уроках, строгий учитель Максинов начал говорить громко и назидательно. – Награбленные эти самые реликты из-за их большой стоимости они не могли сбыть, продать здесь. Хотя пытались. Продать такие драгоценности можно только за рубежом.

– Что вы говорите? – Ольшенский все-таки слабо усмехнулся.

– И второе, – не удосужил вниманием его иронию генерал. – Они чуяли, что находятся под моим колпаком, и считали часы, когда я их арестую.

Максинов оглядел обоих секретарей жестким взглядом и особенно задержался на Боронине.

– Захват обкома и первого секретаря были для них единственным выходом. Но не последним звеном в их преступном замысле.

– И что? Что бы они с ним делали? – Павел Александрович выкрикнул и осекся, до него дошло, что он говорит о Боронине, как о постороннем нереальном предмете, забыв, что тот жив и сидит рядом. От этого он даже испугался.

– Имея заложника, бандиты собирались приказать начальникам колоний и тюрем освободить спецконтингент, учинить беспорядки в городе, а самим выбраться в аэропорт, захватить самолет и улететь за рубеж.

– Вот те на! – только и смог ахнуть Павел Александрович.

– В принципе все вполне осуществимо, – сверкнул глазами Максинов. – По большому счету, обком партии не охраняется. В дверях просто дежурного порой не увидишь, за газетками бегает.

– Нет. Скажите…

– Первый секретарь обкома, Леонид Александрович, вы меня простите, сам гуляет без охраны, после работы не раз… естественно… А я об этом уже докладывал…

– Ну хватит тебе, – поднял глаза на генерала Боронин и рукой махнул. – Тоже мне, – докладывал он. Требовать должен!

– Нет, Леонид Александрович, раз так пошло… Меры надо принимать решительные! – Максинов напрягся. – Не арестуй я бандитов!.. Не раскрой эту шайку!.. Неизвестно бы, чем все обернулось!

– Ты наговоришь, – Боронин хмыкнул.

– Я про Сайкина еще хотел доложить…

– А что про Сайкина? – насторожился первый секретарь. – Иван-то с какого бока здесь?

– Да вот как раз и с бока, Леонид Александрович! – Максинов аж привстал со стула. – Машину-то, «Волгу», на которой главный их бандюган разъезжал, знаете, где он купил?

– Ну? Будешь ты мне еще загадки загадывать.

– Сайкина «Волга»! – Максинов выпалил, как дух выпустил из себя. – Год на ней Иван Александрович поездил, признали бывшей в употреблении и продали. Кому? Бандиту! А у меня племяш «москвича» в очереди не дождется.

– Ты о чем?

– Да я так, к примеру.

– Вот стервецы! Ну что ты с ними поделаешь! – Боронин глянул на Ольшенского. – Отвернуться нельзя.

– Так у них же все права, – хитро сощурился Павел Александрович; как и генерал, он терпеть не мог этого выскочку Сайкина, командующего в области торговлей.

– Машину изъяли? – спросил Боронин.

– Под арестом. Курасов мой ее в гараж управления доставил. Там сохраннее.

– Правильно, – похвалил Боронин. – А ты теперь обо всем этом Торину сообщи. Чтобы меры на будущее принял.

– Может, прокурору области передать материал? – загрустил генерал.

– А зачем? Какой материал? – тихо спросил Боронин, снова холодея глазами.

– Ну… Сайкин вроде как первый заместитель у Торина? Как ему рассматривать? Игорушкину сподручнее. Проверку проведут…

– А ты что же? – вспыхнул Боронин. – Ты не все проверил? Сам же только что докладывал?

Максинов молчал.

– До свидания, генерал… Ступай. А мы с Павлом Александровичем подумаем еще о твоих заботах. И о задачах, что нам поставил.

Максинов помялся на стуле, покивал головой и вышел.

– Ну? Что думаешь обо всем этом, Павел Александрович? – насмотревшись в окно, после того, как дверь за генералом закрылась, спросил Боронин.

– Сразу и не сообразишь, – Ольшенский поджал губы. – Когда-то это должно было случиться. При нашей…

– Я не об этом, – перебил его Боронин. – Ты конкретнее. Понял, куда Максинов клонит?

– Ну… В общих чертах.

– Заложником меня решил выставить!

Боронин внезапно вспыхнул весь, зашелся в гневе, лоб его покраснел, глаза засверкали; куда девались холодная созерцательность, презрительное равнодушие!

– Меня!.. Заложником бандитов паршивых! Первого секретаря обкома!.. В руках уголовников!..

– Леонид Александрович…

– И ведь понимает, паршивец, что творит! Ему мало, что меня с миллионом овощей этих чертовых подставили, как мальчишку! Что приписками хотят свою задницу прикрыть! Игорушкин бумажку ужу накатал! Так этому служаке мало!.. Он меня посмешищем хочет сделать!.. Меня! На всю страну!..

Это была истерика. На Боронина больно и жалко было смотреть. Он вскочил, застучал кулаками по столу. Застонал от бессильной злобы. Глухой яростный его голос, рвущийся из самой глубины груди, казалось, бомбил перепонки в ушах Ольшенского, тот схватился за голову. «Позвать врача? – лихорадочно мелькнуло у него в мозгу. – Какой переполох поднимется! Воды надо дать. У него же истерика! А ведь сидел спокойно, слушал, молчал…»

– Успокойтесь, Леонид Александрович! – бросился он за водой. – Вот водички я вам. Попейте…

– Да пошел ты со своей водой! – оттолкнул его руку со стаканом так, что вода струей обрушилась на стол, упал графин из прозрачного стекла, полетели осколки в разные стороны.

– Что с вами, Леонид Александрович? – влетела в дверь бледная и перепуганная секретарша.

– Валидол! Валидол есть? – закричал ей Павел Александрович.

Боронин упал в кресло, белый, с тускнеющими глазами.

Сколько лет прошло с тех пор?.. Сразу не сосчитать. Пожалуй, за тридцать… Точно. Тридцать два года.

Серебряного не расстреляли.

Порохов, правда, умер. Сразу после освобождения из лагерей. Ксения жива до сих пор. Куда подевался Одоевцев, никому неизвестно – он в город не воротился. Ходят слухи, что еще в колонии не дал себя в обиду, не прогнулся под паханом-уголовником и сгинул, а другие уверяют, будто выжил он в той передряге, не зря имя Победоносца получил от отца и матери, но был осужден еще раз и уже по новому приговору отбыл на Крайний север. Тимоня тоже так и не попал «за бугор». Как малолетка, он освободился раньше всех. Спился и замерз.

О партийцах не пишу, сами знаете, что с ними стало.

В прошлом году эту историю с Пороховым мне помог вспомнить Николай Егорович.

Жив бравый майор Курасов! Дай Бог ему здоровья! Он и поведал автору большинство загадочных тайн. Тайн в год «великого юбилея» и несостоявшегося союзного рекорда в миллион овощей, которого добивались любой ценой. Не всем эти загадки и тайны известны. А кто их знал – или умер, или сейчас хранит пуще важных секретов. Только все это тщетно. Нет ничего тайного, что когда-нибудь не становилось известным. Так что Курасову автор обязан и этой книгой. Не верите? Можете сами у него спросить. Я и адрес дам. В адвокатах трудится бывший майор. Может, это лучше и правильнее, что такие люди, как он, сейчас там. Правда, Ковшов его величает теперь «апологетом преступного мира», но думается, больше в шутку. В шутку, конечно. А вы как думаете?..