Глава 10
Кровавый снег

Срок проверки обоснованности ареста Оливера наступил быстрее, чем ожидал Вехтер. Он совсем недавно получил эту новость по телефону и, пыхтя, направился в комнату следственного судьи. Слава богу, они еще не начали. Оливер уже сидел там и ждал, пребывая в молчаливом ступоре после своего признания. Его окружение состояло из опекуна-представителя в судебном деле из управления по делам молодежи и двух адвокатов: сухого блондина с виллы Баптиста и молодого парня, которого взяли, казалось, для декорации. Он с важным видом листал документы. Один всегда играл роль декорации. Прокурор выглядел как стажер, у него едва успели сойти подростковые прыщи. Хенке еще не показывался. Стены комнаты, казалось, сдвинулись, в ней стало тесно, пока они ожидали. В воздухе висели страх и отчаяние сотен бедолаг, которые не знали, выйдут они из этого здания через подвал или через входную дверь. Их молекулы тонким слоем легли на стены и мебель. И избавиться от этой ядовитой испарины было невозможно, сколько ни убирай здесь.

Вехтер вышел за дверь и вынул телефон.

– Добрый день еще раз, – поздоровался он с госпожой Вестерманн из управления по делам молодежи. По телефону она казалась запыхавшейся, теплоты в ее голосе как не бывало. – Нам стоит вдвоем поразмыслить насчет этого мальчика…

– Нам?

– Если уж нам и предстоит снова выпустить его, то он ни при каких обстоятельствах не должен оказаться в родительском доме. Что должно с ним случиться? Может, его возьмут под опеку?

– Я же вам высказала свое мнение. Нельзя просто так забрать его из знакомого окружения. Это стало бы лишением свободы, вам стоило бы это знать. В среду состоится слушание семейного суда по исключению…

– Это слишком поздно. Возможно, он окажется дома уже сегодня.

– Господин Вехтер, – устало ответила женщина из управления по делам молодежи, – у нас есть клиенты, которые торгуют наркотиками и размахивают холодным оружием…

– Мальчик сам как холодное оружие. Для себя самого. Вы по крайней мере можете кого-нибудь прислать, чтобы проверить, соблюдаются ли его права?

– Мы все работаем на пределе. Я против, – ответила она, и связь оборвалась.

В комнате судьи раздался какой-то шум, и Вехтер вернулся туда.

Следственный судья вошел в комнату, и все послушно встали, загремев стульями. Оливер остался сидеть, у него был совершенно отсутствующий взгляд, и он подскочил, только когда его толкнул один из адвокатов.

– Садитесь.

Судья опустился на стул, раздвинул дужки очков, надел их на нос и зачитал оглашение дела в суде:

– …запрашивается приостановление на выполнение распоряжения о взятии под стражу Оливера Паскаля Баптиста.

– Оливер. В моем паспорте написано «Оливер». – Это, наверное, была первая фраза, которую он произнес со вчерашнего дня.

– Ах вот как? – следственный судья взглянул на Оливера поверх очков, словно впервые заметил его здесь. – Ну, да это не так важно, как бы там ни было…

– Нет. Это важно.

Председатель внимательно посмотрел на мальчика, под его взглядом Оливер съежился еще больше.

– Ордер на арест был выписан в связи с возможностью побега, но, как я вижу, мы должны пересмотреть это, – произнес он, не глядя на Оливера. – Хочет ли представитель обвиняемого высказаться по этому поводу?

– Наш клиент отправится на попечение отца, так что никакой опасности побега нет.

Прокурор вздохнул и заговорил с усердием гимназиста:

– Могу ли я заметить, что обвиняемый как раз и сбежал из родительской квартиры? Полиция разыскивала его полдня.

Следственный судья долго смотрел на него поверх очков:

– Он сбежал прямо к комиссару полиции. Господин прокурор, если так будут поступать все преступники, я останусь без работы.

С лавки защиты раздался лающий хохот, прокурор покраснел. Председатель подождал, пока воцарится молчание.

– В своем ходатайстве сторона защиты высказала сомнение о вынесенном серьезном подозрении по поводу совершения преступления. Поэтому я вызываю эксперта, господина доктора Бека.

Что он вообще здесь забыл? Тощий врач в очках занял свое место и ободряюще взглянул на Оливера, который полностью его проигнорировал. И неудивительно, что он не испытывал особого интереса. В этой ситуации он мог только проиграть: либо оказаться за решеткой, либо отправиться обратно к отцу. Все равно, сколько экспертов выступят перед ним. Вехтер вдруг понял, что здесь уже ничего не сможет исправить, будет лишь наблюдать, как Оливера выводят из игры, а вместе с ним уйдут все тайны, которые он унес с собой в подвал. Работа Вехтера была окончена. Он много часов потратил на Оливера, но все оказалось зря.

– Господин доктор Бек, вы осматривали господина Баптиста ночью, когда его застали на месте преступления?

– Его задержали не на месте преступления, – возразил Ким.

Не хватало только, чтобы он кричал, как в американских судебных сериалах: «Протестую, ваша честь!»

Судья сделал вид, что ничего не услышал:

– Вы могли бы нам рассказать что-нибудь о травмах его правой руки?

– Травму руки я не осматривал, но могу зачитать то, что написано во врачебном отчете.

Доктор положил перед собой скоросшиватель, но он мог туда и не заглядывать.

– У пациента обнаружены оскольчатые переломы второй и третьей пястной кости на правой руке. – Бек поднял руку и показал пальцем на ее тыльную сторону. – Обе эти кости можно легко прощупать.

Все в комнате, за исключением Оливера, посмотрели на свою правую руку и тут же смущенно отвели взгляд.

– Вы также осматривали тело Розы Беннингхофф, – произнес Ким. – Вы не могли бы еще раз уточнить, какой рукой был нанесен удар орудием преступления?

– Это было просто установить. Разрез был глубже слева, там он полностью перерезал сонную артерию, а с правой стороны лишь повредил. Справа разрез заканчивался так называемым «ласточкиным хвостом», который возникает, когда холодное оружие поворачивают при вытаскивании. Угол разреза позволяет сделать вывод, что преступник был такого же роста, как жертва, или ниже ее. Орудие преступления – нож – преступник вел слева направо правой рукой, стоя позади жертвы.

– Смог бы обвиняемый, имея такие травмы, держать нож подобным образом?

Вехтер постепенно начал понимать, к чему они клонят. А они сами задавали когда-нибудь этот вопрос доктору? Кто проверял, возможно ли это вообще технически, чтобы Оливер держал в руке нож? Они все исходили из того, что это как-то должно было произойти. Чудовищная ошибка – исходить из чего-либо. Прежде всего, когда на первый план выходило слово «как-то».

Немного подумав, Бек ответил:

– Весьма маловероятно. При переломе пястных костей возникает сильный отек, так что смыкание пальцев в кулак едва ли возможно.

– Это маловероятно или технически невозможно? – спросил Ким, и на его лице появилась металлическая улыбка.

– Технически сжать кулак возможно, сгиб пальцев остается подвижным. Но при этом возникает такая сильная боль, что я не считаю это осуществимым. Нет.

Прокурор вздохнул:

– У меня тоже есть вопрос к господину доктору Беку. Случалось, что боксеры получали переломы пястной кости или перелом Беннетта и продолжали поединок. Стрессовый гормон, который выбрасывался в кровь, позволял это. Возможно ли, чтобы в стрессовой или исключительной ситуации человек не ощущал боли?

Врач обернулся к нему:

– Хороший вопрос, господин прокурор. Совсем не ощущать боли нельзя. Но высокий уровень кортизола и норадреналина может приглушить ее.

– Значит, все же не исключено, что обвиняемый с таким переломом мог держать нож в руке? Под влиянием экстремального стресса или паники?

– Ну да. – Бек в поисках поддержки посмотрел на судью. – Это крайне маловероятно, но не исключено…

– Вы должны определиться, – произнес судья. – Невозможно или возможно? Мы не сможем решить вопрос о предварительном заключении, если будем говорить о вероятности.

– Надеюсь, вам понятно, – начал Ким, – что вы должны ориентироваться на презумпцию невиновности? Вы ведь обвиняете мальчика в тяжком преступлении.

Бек взглянул на Оливера, который все еще сидел с отсутствующим видом, потом опять на судью:

– Я считаю, что обвиняемый мог орудовать ножом.

Судья внимательно посмотрел на Оливера, как благосклонный учитель:

– Господин Баптист, вы все еще придерживаетесь вашего вчерашнего высказывания, учитывая открывшиеся обстоятельства?

Оливер смотрел куда-то мимо, за судейскую дверь, в неопределенные дали.

– Господин Баптист?

Он вздрогнул, взглянул судье в глаза и едва заметно покачал головой, словно отказывался от предложенного леденца от кашля.

– Тогда мы не будем рассматривать дальнейшие экспертные заключения. – Судья захлопнул пурпурную папку. – Я могу попросить о ходатайстве.

Вот и все. Они потеряли Оливера. Если не случится чуда, следственное дело исчезнет в подвале, лет через пятнадцать какой-то коллега откопает его и подивится их тупости.

Но чудес не бывает.

Судья встал, а вместе с ним и все присутствующие.

– Именем народа принимается следующее решение: исполнение ордера на арест остановить.

Загрохотали стулья, загомонили голоса, захлопали папки. Вехтер вскочил в общей сумятице и поспешил к Оливеру, пока его не успели окружить адвокаты в черных робах. Они не могли вывести Оливера из игры так сразу. Пока еще нет. Оставалось еще слишком много «почему», а Оливер носил ответы в себе. Вехтеру требовалось время.

Оба адвоката отвернулись и не обращали на них внимания. Вехтер действовал на автопилоте. Когда Оливер подошел к выходу, комиссар подтолкнул его и сказал:

– Пойдем. Я отвезу тебя домой.

Элли сидела на корточках на ламинатном полу места преступления, ее места преступления. Сюда приходил один посетитель, это уже было понятно. Служба по уходу направила вчера сюда госпожу Ли, о втором сотруднике они ничего не знали. Черт побери, как же легко прикончить человека! Черт побери, как быстро из комнаты выветрился запах масляных красок! В этой комнате много дней провел жилец, и об основательной уборке, конечно, нельзя было и думать. Может, ей написать книгу, основать партию, нарисовать картину, чтобы следующие поколения вспоминали Элли? Но Паульссену и картины не помогли. Они очутились в мусорном контейнере. Ничто не помогло, человек – это скоропортящийся товар. Вздохнув, Элли встала, выпрямляя затекшие ноги.

Эта комната больше не хотела говорить с Элли, это роднило помещение с его бывшим постояльцем. Элли должна была найти незнакомого посетителя – убийцу. Убийцу двоих человек? Сначала убил одного, потом второго, а у Элли был лишь один мозг, чтобы думать. Но ведь наверняка есть свидетель, который что-то видел или слышал. Он и выведет Элли на след. Единственный человек, который говорил, что видел незнакомца, – это госпожа Майер. Ее описание преступника оказалось таким же расхожим, как и ее фамилия. Соседи Паульссена по этажу ничего не слышали, ничего не видели или ничего не хотели. Незнакомец не мог просто так разгуливать здесь. Должен же найтись хоть кто-то с острым взглядом и здравым рассудком.

Конечно! Элли стукнула себя по лбу.

Цепкие глаза за толстыми линзами очков. Две старушки в вестибюле, которые охраняли вход. Почему она сразу их не опросила? Или это уже случилось и Элли ничего путного не узнала? Она бросилась в вестибюль и сразу заметила там две седые головы. Старушки сидели рядышком здесь, на скамейке. На Элли уставились две пары бдительных глаз, непомерно увеличенных стеклами дешевых очков. Ей даже не пришлось представляться.

– Вы, наверное, та дама из полиции? – сказала та, что постарше.

Элли присела перед ними на корточки:

– Вы здесь часто бываете?

– Это самое лучшее место. Здесь все время что-то происходит, правда, Бурги? – Она ткнула подружку в бок, та кивнула.

– И вы видите всех, кто заходит или выходит, да?

– По-другому и быть не может, верно? – ответила Бурги. – Иногда нам приходится кое-чего не замечать. – Они хрипло хихикнули. Вальдорф и Штатлер пансиона для престарелых.

– Речь пойдет о позавчерашнем дне. – Элли достала копию фоторобота из сумочки. – Позавчера приходил новый сотрудник и представился на проходной. У нас есть его предполагаемый портрет. Вы его видели?

Дамы взяли в руки листок, повертели его в руках, рассмотрели без очков, потом в очках, потом снова без, их губы шевелились от усердия.

Наконец они вернули фото Элли.

– Да, он был здесь. Он плохо ориентировался, – произнесла первая.

– Вам не запомнилось в нем ничего необычного?

– Ничегошеньки. На нем была шапочка, и мы не слышали, как он представился. Верно, Бурги? Мы не прислушиваемся.

– Мы не очень-то любопытствуем. – Бурги покачала головой. – Не толстый, не худой, нормальный такой…

Элли уже встала и едва не пропустила последнее слово:

– …колченогий.

Она снова присела на корточки и пристально посмотрела на старушку.

– Вы хотите сказать, что он хромал?

– Да, а разве я этого не говорила? Колченогий он.

Только в туннеле Вехтер снова начал думать. Его окутала темнота и туман нарушенных предписаний. Возле него сидел Оливер, прижимал рюкзак к коленям и молчал. Если у Вехтера ничего не выйдет, мальчик так и будет молчать, пока они не доберутся до виллы в Герцогпарке. Его холодное спокойствие испарилось, словно его и вовсе не было. Остался лишь несчастный маленький мальчик из подвала. Вехтер больше не верил ни одной из его личин.

«Кто же ты такой?» – мысленно спросил он.

В тоннеле Рихарда Штрауса образовалась пробка. Здесь всегда была пробка. Перед ними тянулась бесконечная вереница стоп-сигналов, и никакого света в конце тоннеля – лишь яркое сияние фонарей, зеленое мерцание аварийных выходов. Красные огоньки колонн экстренного вызова, голубые – путевых указателей. Словно запоздалые рождественские огни. Вехтер барабанил по рулю пальцами. Ему бы разозлиться, по-настоящему разозлиться. Пока они стояли в пробке, у него все росла уверенность в том, что он занимается ерундой. Но обратной дороги нет. Здесь, в пробке, это никого не интересовало, кроме того, он ведь был из полиции. После нескольких попыток он сумел дозвониться до районного представителя управления по делам молодежи.

– Смеешься, что ли, – ответил коллега. – Я же не социальный работник, который заходит, чтобы подержать ребенка за ручку. Ты вообще представляешь, что здесь творится прямо сейчас?

– Нет, но…

– Звони в управление по делам молодежи, социально-психиатрическую службу, хоть куда-нибудь.

– А как ты думаешь, чем я все это время только и занимаюсь?

Сотрудник вздохнул в трубку:

– Я могу послать патрульную машину, попробую. Но теперь мне снова нужно…

Связь оборвалась. Вехтер поставил телефон на крепление. Оливер смотрел в окно, словно речь шла о ком-то другом.

– Ты действительно хочешь домой?

Тот слегка вздрогнул – единственная реакция, больше ничего. Оливер смотрел в окно, хотя снаружи ничего не было видно, кроме запасного выхода, а за ним виднелся еще один тоннель.

– Ты сегодня тоже не с каждым разговариваешь, правда?

Оливер отреагировал на эту фразу точно так же, то есть никак. Вехтер сдался и включил радио. Сначала объявили о пробке, в которой он стоял, потом из динамиков полилось:

– Лучший прогноз погоды по Баварии… Пожалуйста, надевайте на колеса снеговые цепи. На границе Альп и в Баварском лесу есть опасность обрушения деревьев под тяжестью снега.

Собственно, Вехтеру нравился этот тоннель. Здесь можно было и в пробке постоять, и услышать по радио, какая снаружи погода у тех, кто не стоит в этой пробке. Какое спокойствие! Мотор урчит, из печки доносится запах оплавившегося кабеля, а из колонок льются хиты восьмидесятых, которые в его юности еще не были старьем. Оливер с отвращением поморщился.

– Мне включить другую волну?

Никакой реакции. Вехтер оставил канал «Бавария 3», снова забарабанил пальцами и пробормотал:

– All right now…

И тут же осекся. Для мальчика рядом с ним уже ничто никогда не будет хорошо.

Непринужденная беседа? Он не умел ее вести, так и не научился. Если тебе нечего сказать, то лучше сидеть молча. Он-то думал, что между ним и Оливером есть какая-то особая связь. Но если такая и была, то она уже оборвалась.

Оливер был истощен, он растянул резерв сил точно до сегодняшнего дня, и больше он не станет добровольно открывать свою ракушку молчания.

– Один пфенниг за одну твою мысль, Оливер.

– Пфеннигов больше нет, – ответил мальчик, не сводя глаз с бетонной стены.

– Я знаю. А у меня до сих пор четырехзначный почтовый индекс.

Комиссар выпал из времени. Застрял во временной петле. Так же, как и этот мальчик, выпал из мира и очутился в нескончаемом кошмаре. Разве все они не жили в параллельной вселенной?

– Ты действительно не хочешь отправиться в пункт помощи несовершеннолетним или…

– Я хочу домой.

– Ты там будешь один. Твой папа…

– Мне все равно. Я все время был один.

Он не мог оставить мальчика одного перед виллой. Снаружи все еще находился убийца, а может, и двое убийц. Но Вехтер не мог и принудить Оливера. Это доходчиво объяснила женщина из управления по делам молодежи. В четырнадцать лет у каждого есть право на собственное несчастье.

– У тебя есть друг, которому ты можешь позвонить?

– Нет, черт побери. Я просто хочу выспаться.

«Конечно выспишься, только сначала расскажешь мне всю историю», – подумал Вехтер.

Он произнес это вслух. Или мысль вылетела, а Оливер сумел ее поймать и прочесть.

– Вы ведь уже все знаете.

– Ни черта я не знаю, – ответил Вехтер. – Вчера умер один старик.

– Ну и что? Старые люди иногда умирают.

– Его убили.

Оливер впервые взглянул на комиссара, было слишком темно, чтобы прочесть эмоции на его лице. Это был Оливер или тот ребенок-уродец, который его защищал?

На секунду Вехтер потерял бдительность: перед ним образовался просвет, и какой-то джип вклинился вперед, мигая аварийными огнями. Когда-нибудь они поставят синие мигалки на крышу и будут разъезжать, как русские олигархи.

Оливер прижал рюкзак к себе.

– Я не хотел тебя пугать, – произнес Вехтер.

– Я и не боюсь.

И это вранье. Вехтер носом чуял его страх.

– Я подожду с тобой, пока приедут коллеги.

– Мне не нужно, чтобы меня кто-то защищал.

– Иногда это неплохо – оказаться под чьей-то защитой.

Оливер молчал. Кто до сих пор защищал его? Отец? Роза Беннингхофф? Вехтер перегнулся на заднее сиденье и нащупал холодный пластик пакета для улик. Собственно, он хотел придержать эту вещицу для сегодняшнего допроса. Но до этого дело не дошло. Последний джокер.

– Мы его нашли в твоей комнате. Ты узнаешь это? – Он протянул мальчику пакет. – Можешь вынуть его оттуда. Его уже исследовали. Да и ни к чему это было, я сразу узнал запах духов.

Оливер взял пакет в руку и вытащил мягкий кашемировый шарф. Аромат распространился в машине, его Вехтер мог узнать где угодно, потому что тот запечатлелся в его памяти, смешавшись с запахом свежей крови. «Шанель № 5», так сказал криминалист и кивнул со знанием дела. Сладкий, тяжелый цветочный аромат, но это только поверхностный налет, а из-под него пробивается острый звериный запах, пропитанный феромонами. Духи для женщин, которые не хотят приятно пахнуть, а желают пометить территорию.

– Это мой. – Оливер скомкал и прижал его к груди.

– Нет, Оливер. Мы знаем, что он принадлежал Розе Беннингхофф.

– Она мне его одолжила. Когда я забыл свой.

– И поэтому он лежал у тебя под подушками?

Пальцы Оливера мяли мягкую ткань. Запах убитой женщины заполнил машину, которая за несколько секунд превратилась в тюрьму.

– Придет время рассказать всю историю.

Вереница машин продвинулась еще на несколько метров, Вехтер включил передачу. Выезда все еще не видно. Никакого продвижения вперед. Никакого продвижения назад.

Ханнес не понимал, почему Хенке хотел оставить его в этом деле. Ханнес думал, что Хенке использует любую возможность, чтобы держать его подальше от расследования. Но, к удивлению Ханнеса, его обязали присутствовать на прокурорском допросе. Хенке наверняка не считался с его мнением. Где же собака зарыта? Ханнес спешил вверх по лестнице. Подняться по лестнице можно так же быстро, как прочитать «Отче наш». Но он двигался медленно, как разбитая телега. Перемещаясь в этом темпе, Ханнес чувствовал, как течет его жизнь. Шея уже закостенела. Он опоздал. Йонна отправила его на работу. Он вдруг очутился снаружи, в куртке, с чашкой эспрессо в руке. Он был ей так благодарен за это. Ханнес не хотел позволить Хенке одному насладиться успехом при аресте Баптиста.

Он так и не ответил Йонне. Она даже не переспросила его, и Ханнес радовался этому. Может, она забудет об этом вопросе.

Почему Аня так ненавидит его?

Йонна была слишком умной, чтобы позабыть о том, что спрашивала.

На лестнице его вдруг охватило сомнение, промелькнуло рядом, словно тень. А как же Паульссен? Что с его убийцей? Почему старик не мог просто умереть от инфаркта? Или это убийство вообще никак не связано с их делом? Были же у Паульссена свои враги. Господи, только не это. Пожалуйста, только не второй убийца. Но если существовал лишь один преступник, то Ханнес сейчас шел по ложному следу.

Все уже собрались. У Баптиста сегодня был новый адвокат, мускулы которого проступали даже под плечевыми подкладками пиджака. Скорее телохранитель, чем правозащитник. Хенке вел с ним оживленный разговор:

– …прихватите ее с собой в Бад-Висзе. И передавайте ей привет. Сколько вам уже лет… Ох, полиция явилась.

Хенке отвернулся. Он стал снова самим собой, мерил всех взглядом с головы до пят. Таким Ханнес знал его еще с учебы.

– Ну, теперь мы можем чувствовать себя вполне уверенно. Присаживайтесь, господин комиссар.

– Главный комиссар…

– Я так и сказал. Мы уже начали без вас, тут есть люди, которые сегодня не в отпуске.

Ханнес от возмущения открыл было рот, но сразу закрыл его. Откуда Хенке узнал, что он подал заявление на отпуск? Ну конечно. Целлер. Они неплохо наладили обмен информацией.

Баптист все еще не замечал его. Адвокат, Хенке и Баптист были треугольником внимания, Ханнесу отвели банальную роль наблюдателя. На стуле адвоката лежал мобильник. Конечно, адвокатам было известно, что состоялось судебное заседание по Оливеру. Наверняка они это обсудили. Но они еще не знали результата. Если Оливера отпустили, то Баптисту незачем было придерживаться ложного признания.

– Вы не могли бы выключить ваш телефон?

– Но, коллега, не будьте таким старомодным, – произнес Хенке. – Мы здесь наверняка не задержимся, в этом нет необходимости. Господин Баптист, мы вернемся к вам еще раз. – Он зашуршал документами. – Да, и примите мои искренние соболезнования.

– Спасибо.

– Мы остановились на вашей ссоре с госпожой Беннингхофф, не так ли? С чего все началось, повторите, пожалуйста.

Баптист откинулся назад и положил ногу на ногу. Он вел себя, как на деловой встрече, когда обсуждаются последние показатели квартала. Понимал ли он, что следующие несколько лет он проведет в тюрьме, если будет настаивать на своем? Конечно понимал. Но это был лишь фасад. Такой же блестящий и крепкий, как небоскреб, в котором размещался его офис. И как здорово он научился держать этот фасад! Может, тот стал уже независимым, жил собственной жизнью, без хозяина?

Баптист выдержал паузу, потом вздохнул.

– Работая в адвокатской конторе, она подала иск против нашей фирмы. Я счел этот поступок несоответствующим ситуации и сказал ей об этом.

– И из-за этого один человек может убить другого? – спросил Ханнес скорее удивленно, чем с упреком.

Хенке сердито взглянул на него и проигнорировал вопрос.

– И из-за этого, значит, у вас разгорелась ссора?

– У нас были не лучшие отношения. Подробности я вспомнить не могу.

– Опишите, как вы ее убили.

Ну теперь-то он должен притворяться? Волноваться хоть немного, рассказывая о том, как убивает человека? Баптист даже не пытался.

– Мы начали спорить, она стала кричать. Я взял нож с кухонного стола.

– Что за нож?

– Обычный такой кухонный нож.

Конечно, адвокат сообщил ему о ноже. Эта информация прошла через прессу. Им не стоило распространять сведения об убийце, но они с Вехтером хватались за любую соломинку.

– И что случилось потом?

– Я воткнул ей нож прямо в сердце.

– Вы не могли бы показать это нам? – спросил Ханнес.

Баптист обернулся к нему, в его глазах читалась бесконечная печаль.

– Я воткнул ей нож прямо в сердце…

– На этом мы могли бы сегодня закончить, – произнес Хенке и закрыл папку.

Ханнес покачал головой. Еще вчера у них имелось двое убийц, а сейчас они в любой момент могли остаться с пустыми руками.

Хенке сунул Баптисту формуляр протокола:

– Прочитайте, пожалуйста, это и подпишите…

Баптист взял ручку и расписался гигантскими буквами через весь документ.

Ханнес прищурился:

– Вы левша, что ли?

– Да, pourquoi?

На столе зажужжал мобильник адвоката.

Ханнес покачал головой:

– Почему мы вас сразу не отправили домой?

Хенке захлопал в ладоши радостно, как ребенок:

– Да-да, и почему же не отправили?

– У вас ведь была тайна, так?

– Да, – сухо ответил Оливер. – У нас была тайна.

– Какая?

– Тайна есть тайна, правда? Об этом говорит само слово.

Оливер положил пальцы на ручку двери и подергал – напрасно.

– Очень жаль. Блокировка от детей.

– Ха-ха, очень смешно.

– Отдай-ка шарф обратно.

Вехтер протянул руку. Оливер не отпускал шарф, и комиссару пришлось вырвать ткань у него из рук. Он запихнул шарф обратно в пакет и бросил на заднее сиденье. Тяжелый запах духов улетучивался и витал над их головами, как воспоминание.

– Хорошо, тогда ты просто останешься здесь, посидишь, музыку послушаешь, пока до дома не доедем. Я вкалывал сорок сверхурочных часов, в последние дни я только и делал, что слушал твои бредни и позволял тебе на себя плевать. А теперь вот еще играю роль твоего личного шофера. Я старый дурак. Пошел ты в задницу со своими историями.

Оливер раздраженно покачал головой. Прошло пять минут, шесть, семь, восемь, а запах духов все больше угнетал их и давил. И тут Оливер начал говорить, словно умирающий от жажды человек, который мелкими глотками пьет яд. Он рассказывал о том, что произошло несколько месяцев назад.

– Тогда тебе было еще тринадцать, да? – спросил он.

– Да.

– И как долго это у вас продолжалось?

– За три недели до… – Голос Оливера осип.

– До убийства?

Он кивнул.

– Ты ведь был еще один раз в квартире, правда? Ты был возле трупа.

Оливер дернул себя за прядь с треском, от которого волосы у Вехтера на шее встали дыбом.

– Я ждал в подвале, пока не убедился в том, что он ушел. Потом поднялся снова. Я надеялся, что она хотя бы уложит меня на диван, всего на одну ночь. Куда мне было идти?

Вереница машин продвинулась еще немного.

– Я отпер своим ключом. Она мне дала ключ, уже давно. Я звонил, думал, там никого нет. Я заглянул в жилую комнату, и потом…

Он прикрыл рот ладонью.

– И что потом?

– Там повсюду была кровь. А потом снаружи раздались крики. И я хотел убежать прочь. Прочь оттуда.

– Ш-ш-ш, – произнес Вехтер. – Теперь я отвезу тебя домой.

Однако он не был уверен в том, что Оливера стоит оставлять одного в пустом доме с его воспоминаниями. Мог ли он так поступить? Имел ли право заставить мальчика пережить все это еще один раз, а потом оставить одного? Но Вехтер не был психологом. Он был полицейским. Он не мог никого спасти, он умел лишь распутывать дела. Спасать должны были другие люди.

Оливер молчал, пока они не доехали до виллы. Поднялся ветер, создавая перед ними пелену снега, сухие ветки деревьев бились о бетонные коробки. Вехтер вышел из машины и прищурился, мелкий ледяной дождь хлестал по лицу. Он обошел вокруг машины, открыл пассажирскую дверь и взял у Оливера рюкзак.

– Выходи. Ты дома. У тебя есть ключи?

– Да.

Оливер вышел и заморгал от дневного света. На нем были лишь шерстяная кофта и футболка с капюшоном, его пуховик оставили как улику в технико-криминалистическом следственном отделе. На ногах – все те же рваные матерчатые тапочки. Бедные богатые люди.

– Ну, тогда пока.

Оливер не ответил, он взял рюкзак и зашагал прочь от Вехтера к входной двери. Контрольная лампочка сигнализации не горела. Дверь гаража была приоткрыта. Наверное, его отец покидал дом в спешке.

Не хватало лишь одного куска головоломки. Куска, о котором он еще никогда не спрашивал, потому что поначалу слишком многих фрагментов недоставало.

– Оливер?

Мальчик остановился, спина его напряглась.

– Почему тебя бил отец?

Оливер обернулся, он трясся от холода в тонкой кофте, подбородок дрожал.

– Это мой последний вопрос. После этого ты меня никогда больше не увидишь.

Мальчик покачал головой, словно Вехтер был неизлечимо туп.

– А вы сами не можете сообразить?

Его ключ провернулся в замке двери в квартиру Розы. Не важно, насколько она задержится на работе, он собирался подождать ее здесь. Сегодня он узнает, что случилось, почему у нее больше нет на него времени. Почему она вела себя с ним в последние недели как с надоедливым школьником. Он посидит на диване, пока она…

– Роза!

Она стояла в коридоре. Взглянула на него, удивленно подняв бровь:

– Да, что такое?

– Почему ты не на работе?

Он все еще ждал у открытой двери, она не пригласила его войти. Раньше она, положив ему руку на плечо, сразу вела его в квартиру, варила какао на кухне, прибавляла отопление, потому что он постоянно мерз. С лестничной клетки дуло. Он проскользнул внутрь и прикрыл за собой дверь.

– Я уволилась. У тебя что-то важное? У меня много дел.

Важное? Вдруг он сам себе показался смешным. Никого не интересует его нытье. Он снова опозорился.

– Уво… лилась?

– Я переезжаю. Хотя и не сразу же…

– Почему… куда… Почему ты хочешь уехать?

Его голос сорвался на фальцет. Он звучал как ломающийся голос маленького мальчика. Он ненавидел себя за это.

Она все еще стояла там, такая же прекрасная, как всегда, каждая прядь словно отлита из металла, а на лице – ироническая усмешка. Будто она стала чужим человеком. Он хотел видеть прежнюю Розу. Но незнакомая женщина лишь спросила:

– Разве я должна перед тобой отчитываться?

Она развернулась и ушла в жилую комнату. Ему снова пришлось бежать за ней, как всегда. Он бегал за ней.

– Но… но… – Он хотел себя остановить, но с губ слетела фраза, словно позаимствованная из плохой мыльной оперы: – Но что будет с нами?

Теперь сказанного не вернешь, и он в ту же секунду захотел умереть.

Она пожала плечами, рассмеялась, хотя уголки ее губ были опущены вниз.

– С кем это – «с нами»? – Она потрепала его по волосам. – Ах, Оливер, ты на самом деле милый. Ты воспринимал это всерьез? Ступай домой, найди себе хорошенькую подружку.

Но… Он вовремя удержал внутри эти слова. «Ты была моей мамой. Ты была моим домом. Мы были вместе». Его лицо горело огнем, словно она дала ему пощечину. Он обхватил себя руками и сказал первое, что пришло в голову, только чтобы защититься, только чтобы показать: он может за себя постоять.

– Мой папа тебя прикончит.

Она рассмеялась. Она хохотала ему в лицо, запрокидывая голову, он мог видеть ее белые зубы.

– Да, я очень боюсь твоего большого и сильного папу! Давай его спросим? Давай же спросим его, как он хочет меня прикончить!

Прежде чем он успел отреагировать, она схватила трубку и нажала на кнопку быстрого набора номера.

– Алло? Лорен, мой любимый? Твой сын как раз у меня.

Оливер хотел выхватить у нее телефон, но она увернулась. Он бежал вслед за ней, тянулся, но она держала его на расстоянии вытянутой руки.

– Прости за беспокойство, но твой сын считает, что ты хочешь меня прикончить. Да, я тоже не знаю, почему у него родилась такая мысль. Но не утруждайся. Я даже этому рада.

Он снова попытался выхватить трубку, но она опять не дала ему шанса. Она была выше его.

«Отдай ее, черт подери, отдай же ее мне!» – мысленно кричал он.

Она хихикала, пряталась за диваном, словно в какой-то игре, и прижимала трубку к уху.

– Мне очень жаль, дорогой Лорен. Твой сын оказался лучшим любовником, чем ты, но проигрывать он еще не научился. Au revoir!

Она нажала на красную кнопку. Он замер, все желания, все силы покинули его тело. Сердце билось о ребра, оно соображало быстрее, чем его совершенно пустая голова, пока не наступил шок.

Роза подошла ближе, наклонилась к нему. Ее лицо оказалось прямо перед ним. Тонкая линия рта, в уголках виднеются белые пятна. Она произнесла лишь одно слово:

– Беги.

За одну минуту обстоятельства снова кардинально изменились. У Оливера был отличный повод взять в руки нож. Вехтер проклинал себя за то, что решился на такое в одиночку, и теперь он стоял наедине с Оливером на заснеженном въезде. А признания Оливера растворялись, исчезали вместе с облачками пара, вырывавшимися у него изо рта.

Что там сказал врач о возможной причастности Оливера? Уверенность, граничащая с вероятностью, или что-то в таком роде? А если все же он не был до конца уверен?

– Ты ведь понимаешь, что это могло послужить для тебя мотивом?

Лицо Оливера исказилось и превратилось в гримасу:

– Убирайтесь! Вон с нашего двора!

Он толкнул Вехтера рюкзаком в грудь, отпихивая назад. На его лице отражалась чистая ненависть.

– Вон с нашего двора!

Вехтер отступил на несколько шагов и, защищаясь, поднял руки:

– Теперь я тебя точно не оставлю дома одного. Об этом можешь забыть.

– Мне не нужны защитники. Убирайтесь!

– Успокойся, Оливер…

Вехтер сделал несколько шагов к мальчику, схватил его за плечи. Послышался нарастающий шум мотора, а затем стих. Громко хлопнула дверь внедорожника.

Мальчик начал выворачиваться из рук комиссара. Вехтер машинально схватил его покрепче.

– Помогите! – закричал Оливер.

Из джипа, припарковавшегося на другой стороне улицы, вышел сосед, он обернулся и подошел к ним ближе.

– Оливер, с тобой все в порядке?

– Уберите от меня свои руки! – Оливер вдруг крикнул соседу: – Помогите! Я не знаю этого человека!

– Сейчас же отпустите мальчика!

Сосед подошел еще ближе, угрожающе сжав кулаки.

Вехтер поднял руки:

– Уголовная полиция.

Одной рукой он вынул свое удостоверение и показал соседу.

За его спиной дверь захлопнулась. Трижды щелкнул замок, замигал красный глаз сигнализации. Оливер окопался в крепости Баптиста.

Один. Четырнадцатилетний мальчик обвел его вокруг пальца. Вехтер неистово давил на звонок и колотил в дверь кулаками. В коридоре загорался и снова гас свет. Оливер больше ему не откроет.

Он все еще зачем-то держал в руке удостоверение, потом медленно убрал его в карман и, положив руку на плечо соседу, сказал:

– Вы поступили правильно!

Тот, ошеломленный, остался стоять на въезде, а Вехтер сел в машину и уткнулся лбом в руль.

Он ошибся. Все время ему казалось: дело раскроется, как только он узнает от Оливера, что тот видел в день убийства. Но от Оливера нельзя было ничего добиться, кроме спутанных обрывков воспоминаний. Вехтер продумал все недостаточно глубоко. Недостаточно часто задавал вопрос «почему». Почему Баптист избил сына? Почему Оливер часто ходил к мачехе, если их ничто не связывало? Вехтер не знал предысторию.

И он уделял слишком мало внимания тому, кто все это время стоял в стороне и наблюдал за тем, как разворачивается сценарий. Если бы он только дописал свой отчет о версиях!

Он вытащил телефон и вызвал патруль. Может, Оливер впустит его коллег. А может и нет. На экране он увидел, что Элли пыталась ему дозвониться. И еще прислала текстовое сообщение. Элли умела даже в них выражать свое возмущение.

Где ты шляешься? Свидетельница в доме престарелых сказала, что незнакомец хромал. Ты докумекал? Беги на всех четырех. С приветом, Элли.

Конечно он докумекал. Теперь он знал, кого напомнил ему фоторобот таинственного незнакомца. Они слишком сосредоточились на том, чтобы видеть в нем мужчину.

Он набрал номер, но не Элли, а кинолога:

– Привет, Томас. Ты не окажешь мне услугу? Я могу еще раз заказать собаку? Да, я знаю, что у него тоже есть имя. Рокко.

Наконец звонки и стук стихли. Толстяк ушел, и он снова решился вздохнуть. В доме было ужасно холодно. Оливер швырнул рюкзак в прихожей и пнул его так, что тот заскользил по плитке. Кто-то должен постирать его. Кто-то. Он не знал, он просто не представлял, как это делается.

Один – это по-настоящему один.

Его руки все еще дрожали, лицо горело. Он стоял рядом, он сам это видел. Он до сих пор чувствовал ее кожу под своими пальцами. Оливер потер глаза, чтобы избавиться от эха воспоминаний. Слишком многие хватали его, толкали, тащили. Он больше не хотел, чтобы его кто-нибудь хватал.

Он прошелся по первому этажу и включил все обогреватели. Пахло заплесневелыми овощами, кто-то ведь должен это убрать. Ну кто-то же должен. Когда-нибудь папа вернется, это точно. Папа о нем позаботится. Он повторял это как заклинание против голосов прошлого, которые будоражили его изнутри. Папа позаботится. Его руки больше не дрожали, но сердце по-прежнему билось, оно и дальше отбивало свой сумасшедший барабанный ритм. Он хотел лишь подняться наверх и забраться под гору одеял, заснуть. Когда он проснется, это наверняка пройдет. Эта мысль утешала.

Барабанная дробь сопровождала его на лестнице. Положив руку на ключицу, он мог почувствовать пульс под кожей. Голос толстяка звучал у него в ушах: «Его убили».

В коридоре он остановился. Все двери были открыты. Дверь в его комнату, которая все время, всегда, должна быть закрыта, была распахнута настежь – холод пробрался внутрь. Он заставил себя пойти дальше, невзирая на детский страх, что за дверью мог прятаться человек в черном. А под кроватью притаилось существо с пылающими глазами. Или грабитель. Или убийца. «Вчера умер один старик». Что за чепуха! Старики всегда умирают.

Он толкнул дверь и включил свет, чтобы прогнать монстров. Окно тоже было нараспашку. Матрасы стащили с кровати, одеяла лежали кучей на полу. Дверцы шкафов открыты, в письменном столе все перевернуто. Его комната, его пещера. Порыв ветра залетел в окно, потрепал одеяла. Он знал, что больше не сможет спать в этой комнате. Она стала чужой. Она всегда была чужой, она принадлежала кому-то другому.

Кому?

Вчера он страстно желал вернуться домой. Cейчас же он хотел поскорее убраться отсюда. У него никогда не было дома. Но куда же ему идти?

Оливер снова спустился в холл, который считался жилой комнатой. Ветер протяжно завывал вокруг дома, его порывы заставляли ветви деревьев стучать по плоской крыше. На диване лежало покрывало, Оливер сел и завернулся в него. Отсюда он мог видеть все окна и дверь. Его сердце стучало в ритме спид-метала. Наверное, можно всю жизнь прожить с таким бешеным сердцем.

Ему некуда пойти.

Он везде лишний.

Что-то темное скользнуло мимо Вехтера и пробежало по брусчатке, покрытой ледяной коркой. Он потряс головой, избавляясь от наваждения. Только теперь он заметил, что это – его собственная тень. Он развернулся и посмотрел на небо. Бледный солнечный диск виднелся за одеялом облаков, его лучи наделяли тени углами и гранями, словно покрытыми тонкой вуалью. «Поверни свое лицо к солнцу…» Вчера Ханнес слушал эту песню в кабинете, и теперь она вспомнилась Вехтеру. Музыка его странным образом тронула, в ней было что-то хорошо знакомое, какой-то ритм, отвечавший его глубинной сущности. «Поверни свое лицо к солнцу, тогда за тобой будет следовать тень». Вехтер любил, чтобы его тень находилась в том месте, где он мог ее видеть.

Рокко махал хвостом и натягивал поводок.

– Пойдем? – спросил хозяин собаки, а сотрудник отдела криминалистической техники, державший в руках чемоданчик, мерз и переступал с ноги на ногу.

– Конечно.

Дверь в дом церковной общины оказалась открыта, но в коридорах было еще темно. Вехтер пошел вперед, вверх по лестнице до третьего этажа, где горел свет. Когда он приоткрыл дверь, то услышал музыку и почувствовал запах куриного супа. Музыка стала громче, когда они проходили по коридору, – играла тирольская фолк-группа. Дверь была нараспашку, оттуда валил пар, а посреди комнаты спиной к ним стояла женщина и подтанцовывала, двигая бедрами под белым фартуком. Из двух кастрюль, которые бурлили на плите, с шипением вытекал куриный суп, вентиляционная вытяжка работала на полную мощность, а из радиоприемника лилась музыка на четыре четверти.

– День добрый! – крикнул Вехтер сквозь весь этот шум.

Женщина обернулась. Это была секретарша пастора. Сегодня она работала в поварской куртке, из-под чепчика по вискам стекал пот.

– Вы приехали слишком рано. – Она протерла стекла очков фартуком и снова водрузила их на нос. – Ах, это снова вы, господин главный комиссар.

Вехтер вытащил удостоверение:

– У вас чудесно пахнет, но, к сожалению, мы не сможем остаться на обед. У вас есть право полного пользования квартирой?

Женщина встала перед ним, расставив ноги и скрестив руки на груди, представляя собой олицетворение полного права пользования квартирой:

– Конечно.

– Вы позволите, мы осмотрим вещевой склад?

– Конечно. Я отсюда не могу отлучиться, так что найдете его сами. Он в подвале, вниз по коридору. – Она наклонилась к Рокко, и суровое выражение ее лица сменилось материнским: – Собачка хочет колбасный хвостик?

Томас печально покачал головой:

– Коллега, к сожалению, на службе. Можем ли мы чуть позже еще раз зайти?

Она рассмеялась:

– Тогда пусть проходит мимо кухонной двери, этот ваш господин коллега.

Женщина перебросила полотенце через плечо и вернулась к своим кастрюлям. По радио Флориан Зильберайзен запел «Польку серебряных ложечек».

В подвальных коридорах стояла монастырская тишина, сверху не доносилось ни одной ноты польки, даже шум транспорта с Унгерерштрассе не долетал. Вехтер присел перед Рокко на корточки и открыл пакет для улик с темным четырехугольником ткани, на которой еще висели остатки клейкой ленты.

Пес жадно понюхал его.

– Теперь покажи, что ты можешь, коллега.

Томас зашуршал в кармане пакетом, и Рокко сорвался с места. Его язык висел сбоку, с него на ковровое покрытие стекали капельки слюны. Он тащил поводок за собой, им пришлось бежать, чтобы поспеть за ним. Пес следовал по какой-то незримой линии, которую видел лишь он. След привел его в комнату размером с молитвенный зал, заставленную мешками и вешалками.

На длинных столах лежали кучи свитеров, штанов, пальто, кое-что отсортировано, кое-что – в беспорядке. В углу стоял маленький столик со швейной машинкой, рядом с ней и на полу громоздились целые горы одежды. Новые вещи были сложены в голубые мусорные пакеты, стоявшие в углу. Кто должен все это надевать, кто должен чистить, штопать и зашивать, вешать на плечики, покупать?

Он на самом деле не желал найти то, что искала собака. Он хотел довести расследование до конца и одновременно боялся этого.

Рокко взвизгнул. Он ловко пробрался между двумя полными сумками с надписью «ИКЕА» и зарылся носом в вывалившиеся вещи. Так много запахов, наверное, это сущий собачий кошмар. Пот, духи, моющее средство, спрей от моли. Рокко фыркнул, махая хвостом, и ткнул носом в одну из сумок. Пес вытянул передние лапы, опустил морду и залаял.

– Браво, Рокко.

Томас вытащил из куртки шуршащий пакет с собачьими кексами. Сотрудник отдела криминалистической техники надел перчатки и опустился перед мешком с одеждой на колени. Он доставал оттуда вещи – уже отсортированные женские платья.

Увидев одно из них, Рокко протяжно заскулил, все его тело напряглось.

Это было платье с длинными рукавами из африканского материала, плотного хлопка яркой расцветки. Зимнее платье. Каемка его была усеяна маленькими темными пятнышками. На фоне ярких красок их можно было бы принять за узор, если бы они не были столь хаотично расположены.

Она оказалась весьма хитрой особой. Это был почти равный противник, которым владела страсть, ставшая роковой. Джудит Герольд никогда ничего не выбрасывала. И где можно спрятать платье лучше, чем среди сотен других?

– Нам нужно осмотреть кухню, – сказал Вехтер. Он знал, что там обнаружит. Где же еще она могла спрятать что-то, если это было жаль выбросить?

– Но собака должна подождать снаружи, хорошо? – крикнула секретарша пастора.

Она мелко резала черный корень под звуки цитры. Кончики ее пальцев и фартук были испачканы коричневой смолой. Она вытерла руки кухонным полотенцем, но напрасно, пятна не отходили. Вехтер подошел к ней, посмотрел на нож в ее руке, на то, как он без труда проходил через овощи: вжик – вжик – вжик – вжик, словно они были из желе. Как красиво он смотрелся в ее руке, как элегантно! Этот нож не был создан для кухни общинного дома.

– Откуда он у вас?

– Из пожертвований, – ответила она. – Я всегда пересматриваю ящики с домашней утварью на предмет того, может ли мне что-нибудь пригодиться.

– Когда вы нашли его?

– Неделю или две назад. Я точно не могу сказать.

– Вы знаете, кто его принес?

– Нет, такими мелочами я не интересуюсь. Люди просто оставляют у нас ящики, а сотрудники сортируют вещи на складе. Только потом они попадают ко мне.

Вехтер протянул руку:

– Могу я взглянуть на него?

Она неохотно расставалась с ножом, казалось, она с ним сроднилась. Женщина нерешительно протянула нож комиссару и разжала пальцы один за другим. Как только Вехтер коснулся его, он сразу заметил красный четырехугольник и японские иероглифы.

– Мне очень жаль, – произнес он. – Боюсь, нам придется изъять его.

– Но… это же мой лучший… – Она сглотнула. Ее раскрасневшееся лицо вмиг побледнело, она прикрыла рот ладонью и выбежала из кухни.

Вехтер поднял нож, он поблескивал в солнечных лучах, падавших из окна. В углах кухни появились тени.

Ханнес бросил трубку на зарядную станцию. Они распутали дело, нашли убийцу. Два признательных показания, ради которых они позволяли водить себя за нос, два признательных показания – в мусорную корзину, вся работа насмарку. Не каждый день его можно так объегорить. Сегодня ночью он снова не поедет домой. Он скучал по Йонне и разговорам с ней шепотом в темноте, когда между ними сопели спящие дети. И он все еще не ответил на вопрос: почему Аня так его ненавидит?

Но если он ответит, что случится тогда? Он больше никогда не сможет вернуться домой. Все было хорошо, пока не приехала Лили. Он так стыдился этих мыслей, что его лицо начинало гореть. Эта мысль затмевала даже беспокойство о Лили.

Дверь в кабинет распахнулась с такой силой, что ударилась о стену.

– Господин Брандль, как хорошо, что мы встретились. – Целлер воздел руки, как проповедник. Вслед за ним в комнату вплыл, словно на буксире, прокурор Хенке.

Ханнес машинально поерзал на стуле, отодвигаясь назад, и врезался в стену. Пути к отступлению не было. Как бы ему от них скрыться? Поможет ли спонтанное самовозгорание?

– Мы как раз были на месте, решили лично поздравить вас с успешным результатом расследования.

Они стояли перед его письменным столом в черных мантиях, словно две вороны, на лицах – сытые улыбки.

– Спасибо, – ответил Ханнес, переводя взгляд с одной вороны на другую. Они пришли сюда не для того, чтобы произносить елейные речи. Для этого они выглядели слишком довольными.

– Что вам от меня нужно?

– Вам же наверняка понадобится ордер на арест. Мы об этом позаботимся, не так ли, господин Хенке?

– Ну конечно. Я организую его вам так скоро, как только смогу. – Прокурор оперся о стол, оставив жирные отпечатки пальцев на искусственном покрытии. – Кстати, об аресте: скоро срок проверки обоснованности ареста господина Баптиста. Просто чтобы вы знали.

Где Элли, где Вехтер, где Хранитель Молчания, когда Ханнесу так нужна кавалерия?

– К вашему сведению, – Целлер бросил ему на стол розовый бланк ордера на арест, поверх всех документов, с которыми Ханнес работал, – тут вы немного перегнули палку, верно, господин Брандль?

– Баптист избил сына до полусмерти. – Ханнес отпихнул документ. – Что не так? Это недостаточная причина для ареста?

– Но, прошу вас, из-за этого не стоит никого арестовывать. Из-за какой-то семейной ссоры? Государство не может настолько вмешиваться в семейные дела. Когда, кстати, начинается ваш отпуск?

Жалкая попытка прикрыться заботой о сотруднике – это было видно сразу, и то, что за этим стояло, Ханнесу не понравилось.

– Я передумал. Доведу расследование до конца.

– У вас есть преступница, арест которой – только вопрос времени. Возвращайтесь лучше к работе, когда решите свои семейные проблемы.

– Какие проблемы? – алчно глядя на него, спросил Хенке.

– Ваша дочь сбежала из дома.

Ханнес сидел, разинув рот от удивления. Неужели Целлер..? Или все же нет? Почему бы ему сразу не подать объявление в «Вечернюю газету»: «Сбежала дочь главного комиссара, расследовавшего убийство»?

– Она идет по вашим стопам, господин Брандль, – сказал Целлер. – Все время бьется головой о стену. Вы и раньше были таким бунтарем?

– Послушай, Берни, сейчас ты несправедливо поступаешь с господином Брандлем. – Хенке сиял от удовольствия. – Мы же учились вместе.

– Ах, господин Брандль, я все время забываю о том, что вы окончили университет, по вам ведь этого не скажешь.

– Мы не часто пересекались, у нас были разные факультативные предметы, – ответил Хенке. – Но я должен признать, что господин Брандль уже тогда выделялся среди студентов необычной манерой общения…

– Такой же необычной, как и его политическая деятельность, не так ли?

Они язвительно ухмылялись, как пара комиков.

Ханнес хотел вскочить, но его ноги словно парализовало.

– Что вам от меня нужно?

Улыбка Целлера мгновенно исчезла с его лица, уголки губ опустились, словно он внезапно включил кнопку гравитации.

– Господина Баптиста сегодня отпустят из-под стражи. Я позабочусь о том, чтобы для вас все прошло без последствий. Вы же знаете, я всегда стою горой за своих людей. – Он подмигнул. – Лучше, если вы все-таки уйдете в отпуск. Я уверен, вам нужно взять небольшой тайм-аут.

– Спасибо, но я уйду в отпуск, когда мне будет нужно. Что там с Баптистом? Ему предъявили обвинение?

Целлер оперся на столешницу и склонился над Ханнесом, от него несло сигарами.

– Это больше не ваша проблема. Лучше уйдите с линии огня.

– Иначе что?

Целлер молчал, его пальцы стучали по столу.

– Что вы здесь делаете? – спросила Элли.

Saved by the bell. Долго ли она стояла в дверях и слушала?

Хенке бодро подошел к ней:

– Госпожа Шустер! Как вижу вас, так кажется, что солнце всходит. Хорошо, когда в отделе работает женщина, правда?

Он ухватился за ее пальто, но Элли вывернулась:

– Спасибо, но я могу спуститься по канату с высотки и обезвредить двухметрового скинхеда. С пальто уж как-нибудь сама справлюсь. – Она переводила взгляд с Хенке на Целлера, упершись руками в бока. – Могу поспорить, что вы уже собирались уходить.

– Вы умеете читать мысли? – спросил Целлер. – До свидания, господин Брандль. И подумайте над тем, о чем мы говорили. – Он постучал по столу и развернулся. – Пойдемте, господин прокурор.

Элли прикрыла за ними дверь и внимательно взглянула на Ханнеса:

– Что им было нужно?

– Побить лежачего.

– Ах, Ханнес…

– Да все в порядке. – Он резко развернулся на стуле, чтобы Элли не заметила, как горит его лицо.

– Они хотят любой ценой помешать тебе перейти на место Михи, когда тот уйдет на пенсию. Потому что ты – патлатый бунтарь.

– Михи еще далеко до пенсии. Он не может уйти.

Он прижал костяшки пальцев к глазам, в голове поднялось давление, как в громадном баллоне, который вот-вот лопнет. «Мне вообще должность Михи до лампочки», – хотел добавить он, но почувствовал, что сама мысль была лживой.

– Михи звонил, сказал, что нашел орудие убийства. Наверное, Джудит Герольд так от него избавилась. Это наша женщина.

– Я знаю.

– Разве тебя это не радует?

Женщина? Очень смешно. Документ Целлера все еще лежал на столе, а под ним покоились его собственные бумаги. Ханнес отодвинул стопку листов, и она упала на пол. Весь порядок нарушился, бумаги разлетелись по полу.

Элли покачала головой:

– Ух ты! Рок-н-ролл для чиновников.

Ханнес встал, его колено хрустнуло. Все его мускулы были напряжены и расслаблялись очень медленно.

– Мне нужно выйти отсюда. Хочу чего-нибудь поесть.

Перед входом ледяной ветер продул его до печенок и развернул влево, прежде чем Ханнес успел прикурить первую сигарету. Товарный поезд стучал по рельсам позади них, заглушая все звуки. Элли указала на маленький белый фургон доставки на противоположной стороне Орлеанштрассе. Втянув голову в плечи, они перешли улицу. Из-за ветра и шума создавалось впечатление, что где-то рядом громыхает настоящий хэви-метал.

Хозяин закусочной как раз собирался закрыться, но остановился, заметив клиентов.

– Я уже заканчивал работу.

– Что у вас осталось? – поинтересовалась Элли.

– Мясной паштет.

Элли беспомощно посмотрела на Ханнеса, тот пожал плечами в ответ.

– А у вас есть что-нибудь без мяса? Картошка фри? Подсушенные булочки? Хоть что-нибудь? – спросил он.

– Остался только паштет.

– Но я так есть хочу… – Собственный голос напомнил Ханнесу хныканье капризного малыша.

– Тогда два паштета и две колы, – решила Элли и шлепнула двадцаткой по стойке.

Вскоре перед каждым оказался толстый, блестящий жиром ломоть из перекрученного мяса в картонной тарелочке. К такому он не притрагивался уже много лет. Что на это скажет его желудок? Ханнес решительно окунул кусок паштета в горчицу и положил на язык. Вкус такой же, как и прежде.

– Они не станут писать на Баптиста жалобу, да? – спросил он. – Они постараются, чтобы процесс прекратили или наложили денежный штраф, который тот заплатит в отдельной кассе. Баптист отправится домой и продолжит избивать сына, пока тот не превратится в развалину.

– Господи, Ханнес, давай сделаем паузу. Конечно же, ему предъявят обвинение. Они ведь не смогут все это игнорировать.

– Ты не слышала их. Почему ты меня не спасла раньше?

– Я не могу просто так ворваться в кабинет, когда у тебя начальник. Ну хорошо, мне было любопытно. За что они тебя так ненавидят? Потому что у тебя неправильный партбилет?

Ханнес выпрямил спину.

– Никогда в жизни не состоял ни в какой партии. – Он подобрал остатки горчицы. – Ты знаешь, что в животном жире сохраняется не только вкус, но и эмоции? Страх, агония, вся боль животного – в жире этого паштета. – Ханнес покосился на ее тарелку: – Ты больше не будешь?

Элли пододвинула паштет к нему и вытерла губы:

– Можешь забирать.

Он принялся за вторую порцию. Еще один товарняк прогрохотал мимо. Кровь вновь медленно заструилась по венам Ханнеса.

– Я все еще никак не возьму в толк: мы тут пашем дни напролет, а Вехтер вдруг приводит какого-то Шарика, и тот распутывает дело. Вжик!

– Вопрос в том, почему этот пес не обнюхал все на складе на следующий день после убийства. Что мы пропустили?

– Я был глуп, как пробка, Элли. Целлер прав. Я зря сосредоточил все свое внимание на Баптисте.

– Мы бы не докопались до сути, если бы не раскрутили эту парочку. Все здесь взаимосвязано.

– Но где же связь? Какой мотив у соседки?

– Я надеюсь, это она нам расскажет сама.

– Я тоже на это надеюсь. – Вехтер вышел на свет уличного фонаря, его лицо выглядело бледным на фоне темного пальто. – Там, на факсе, лежит ордер на арест, так что у нас есть работа. Ползите отсюда.

Наверное, он заснул. Шерстяное покрывало сползло на пол, Оливер ужасно замерз. Когда он открыл глаза, сердце его все еще билось слишком часто. Он остался лежать на боку, как парализованный, и наблюдал за сумерками. Стемнело, и знакомая жилая комната приобрела странные, чужие очертания. Чего же он ждал? Этот дом больше никак с ним не связан.

Он дотянулся до покрывала, привстал и набросил его на плечи. Ожог от сигареты все еще ныл. Его тело было словно упаковано в вату, вплоть до сердца, которое упрямо продолжало поддерживать свой ритм. Когда это началось? Возможно, это случилось в машине. Вихрь воспоминаний поднялся в нем, превращаясь в реальность.

Реальнее, чем действительность. Какая действительность?

Действительность, в которой убийца все еще разгуливает на свободе?

Он прислушался к тишине, которая была не совсем тишиной. Скрип расколол ее на куски, ритмичный, как звук шагов. Его тело окаменело. Звук был таким тихим, что Оливер сначала не мог определить, откуда тот доносится. Наверное, снаружи. Скрип снега под ногами.

Он медленно повернул голову к окну. Скользящий свет внезапно вспыхнул в саду, словно дневной, потом послышался шум голосов и появились тени, что-то темное двигалось там. Сработает датчик движения. Оливер плашмя упал на диван, укрылся за спасительным подлокотником и прижал лицо к обивке. Снаружи что-то звякнуло. Свет включился, механически щелкнув. Может, это папа? Только папа мог закрыть калитку в саду. Оливер вот-вот должен услышать его шаги, откроется входная дверь, и все станет как прежде. Эта мысль его не утешила, а лишь сковала грудь тесным ледяным обручем. Стало тихо. Ни скрипа, ни шагов. Папа не пришел.

Если это не он был снаружи, то кто тогда?

Лишь спустя несколько минут он решился пошевелиться. «Это был только ветер, – успокаивал он себя. – Стучали ветки деревьев. Калитка в саду была распахнута, наверное, ее захлопнуло ветром». Вдалеке кто-то закрыл дверцу машины, словно где-то в другой жизни.

Оливер не решался даже вздохнуть. Там, снаружи, не бегал убийца. То, чего он так боялся, находилось здесь, внутри. Совсем близко. Оливер зажмурил глаза, а оно все еще было тут. Под его затылком, который стал теплым, когда он проснулся.

Он встал и взялся за подлокотник, подождал, пока не исчезло онемение в ногах, пока они не начали его слушаться. На кухонном столе стоял поднос, на нем лежал засохший кусок хлеба и нож: один-единственный, которым пользовались они с отцом. Никто из них никогда не использовал золингеновские ножи из нержавеющей стали, которые стояли в мраморной подставке. В ходу у них был один маленький овощной ножик с облупившейся пластиковой рукояткой – рекламный подарок. Его так часто подтачивали, что он превратился в узкий изогнутый кинжал. Оливер положил его в карман кофты и представил, как его сердце на несколько секунд стало биться медленнее. Это всего лишь воображение. Все равно, куда он побежит, лихорадочный ритм собственного сердца будет его преследовать. Он хотел выйти наружу, на холод.

Пока еще было холодно.

Пока еще было тихо.

Вехтер воспользовался возможностью, чтобы поразмышлять. Элли вела машину, Ханнес сидел сзади и развлекался игрой на телефоне, убивая зеленых свиней. Снаружи стало совсем темно. Ветер полировал лобовое стекло ледяными иглами, как пескоструем, зимнее солнце исчезло, словно это была галлюцинация. Вехтер именно так и представлял себе финал. Но расследование убийства – это не концерт по заявкам, после него всегда остаются только беды. Они словно могильщики! Ханнес выругался сквозь зубы и убрал телефон, наверное, его снова победили свиньи.

Перед домом Джудит Герольд уже стояли две полицейские машины. Синие огни отражались на стене. Сотрудники собрались группой и явно мерзли. Вехтер отказался от спецназа: он не верил, что от Джудит Герольд может исходить еще какая-то опасность. Если он ее недооценил, ему за все и отвечать. Когда Вехтер вышел из машины, ему навстречу выскочил Рокко и завилял хвостом.

– Ну что, дружок?

Он позволил псу на себя прыгнуть и потрепал его по голове. Рокко оставил следы на пальто, но это ему не мешало.

Он взял зенненхунда за ошейник и позвонил в дверь. Никто не отозвался.

– Есть у кого-нибудь ключи от подъезда?

Один из сотрудников вышел вперед и отпер для них дверь. Они вошли. Вехтер повел всех вверх по лестнице. На третьем этаже он запыхался и взял паузу, чтобы отдышаться, остальные прошли мимо. Он был единственным, кто устал. Это плохо.

Они остановились у дверей Джудит Герольд. Комиссар позвонил. В квартире что-то громыхнуло, но к двери никто не подходил. Глазок оставался темным. Он еще раз нажал на кнопку звонка. Полицейские позади него проявляли нетерпение, он обернулся и произнес:

– Мы заходим.

Один коллега бесшумно взломал замок, и Вехтер вошел в прихожую. Нигде не горел свет. Он сразу понял, что квартира пуста, что ни одно живое существо в ней не дышит. И все же он позвал:

– Госпожа Герольд?

Они переходили из комнаты в комнату, включая везде свет. Ничего. В спальне платяные шкафы были распахнуты, одежда вперемешку лежала на кровати. В жилой комнате на ковре высилась стопка книг, на столе стоял грязный стакан, который оставил следы на столешнице. Во время его первого визита тут было чисто.

– Идите сюда! – крикнул Ханнес из ванной.

Он указал внутрь аптечного шкафчика. Одна полочка была совсем пустой. На других виднелись лишь засохший лак для ногтей, пузырек лавандового масла, початая упаковка аспирина и коробочка с заколками.

– У нее же рак, не так ли? Она наверняка принимает кучу лекарств. Если их нет больше нигде в квартире, значит, она сбежала.

Сигнализация клацнула. Тихий щелчок реле был слышен даже через закрытую дверь прихожей. Контрольная лампочка на стене загорелась зеленым. С металлическим скрипом рукоятка двигала дверной запор, потом зашевелилась следующая рукоятка, потом третья. Ключ провернулся в дверном замке. Оливер вскочил, сунул руку в карман кофты и нащупал нож. Входная дверь распахнулась и снова закрылась, звякнул замок. В прихожей раздались шаги, стихли, затем приблизились. Дверь в жилую комнату резко открылась, зажегся свет.

Оливер выдохнул:

– Папа.

– А ты ждал кого-то еще?

– Я не знаю, там… там… Кто-то был в саду.

При свете лампы его слова ему самому показались совершенно нелепыми.

– Не поддавайся истерике. Это был всего лишь полицейский. – Отец прищурился: – А что ты делаешь здесь, в темноте?

– Наверху сплошной кавардак. Я хотел…

Он не мог признаться, что хотел убежать. Теперь, когда папа вернулся, смелость его покинула. Да и куда ему было податься?

– Я боялся.

Папа презрительно хмыкнул:

– Боялся. Это так похоже на тебя. Ты весь в свою мать. – Он поднял голову и насторожился. – Ты не закрыл окно? Холодно ведь.

– Наверху…

– Чего ты еще ждешь? Возьми себя в руки и отправляйся в свою комнату. Ты же не можешь ночевать здесь, на диване.

Оливер остался стоять, словно проситель.

«Последние две ночи я провел в вонючей арестантской камере, мои дела плохи. Я хочу, чтобы у меня был отец». Он не высказал этого вслух. Не поставил требований. Но это желание сидело так глубоко внутри него, что Оливер даже не задумывался над тем, что его можно высказать. На что он надеялся снова, и снова напрасно? Почему он ничему не научился?

– Я могу лежать здесь на диване столько, сколько захочу. Это ведь и мой диван тоже.

Отец подошел ближе. На его подбородке появилась щетина, от него разило по́том и лосьоном после бритья.

– Закрой глаза. Тогда ты увидишь, что тебе здесь принадлежит.

Вехтер положил Ханнесу руку на плечо.

– Мы объявим ее в розыск, – произнес он и достал из кармана пальто служебный телефон. Тот зазвонил у Вехтера в руке еще до того, как он успел набрать номер.

– Вехтер.

– Это Эгерсбергер.

Полицейский, который должен был проследить за правами Оливера. Вехтер включил громкую связь.

– В доме все спокойно, – сказал Эгерсбергер. – Его никто не открывал. Я обошел сад и закрыл калитку. Внутри было темно.

– Ничего не поделаешь. И все же спасибо, коллега, оставайтесь на месте.

– Эм… – в телефоне послышался шум, – я уже давно провожу инспекцию…

– А кто сказал, что вы должны оттуда уезжать?

– Ну… отец, – заикаясь, ответил Эгерсбергер. – Он приехал на такси и сказал, что я могу спокойно уезжать, пойти погреться, что все хорошо.

– И вам в голову не пришла мысль еще раз позвонить и перестраховаться?

– Но он так уверенно прошел мимо. И если он сейчас присматривает за сыном, то все в порядке, ведь…

– Нет, не в порядке! – заорал Вехтер в телефон.

Молодой коллега ничего не знал, он не был знаком с делом и позволил Баптисту облапошить себя.

– Мне очень жаль, Эгерсбергер. У нас нервы немного натянуты. Мы сейчас пошлем кого-нибудь туда, а вы заканчивайте работу. – Вехтер положил трубку. – Мы допустили ошибку.

Точнее, он сам допустил ошибку. Ему не стоило оставлять Оливера одного.

– Ты считаешь, что мальчику угрожает опасность? – спросила Элли. – Они должны были, рыдая, броситься друг другу в объятья, в конце концов, они друг для друга решились на ложные показания.

– Но они этого не знают, – сказал Ханнес. – Им никто об этом не говорил.

Вехтер кивнул:

– Мы должны подать Баптисту хоть какой-то знак, что за ним наблюдают.

Человек провел две ночи под арестом за убийство, которое не совершал. Кто знает, на что способен униженный Наполеон?

– Ханнес… – Вехтер умоляюще посмотрел на него.

К его облегчению, Ханнес кивнул:

– Я сейчас выезжаю, нет проблем. У меня с ним все равно старые счеты.

– Сегодня никакие счета оплачиваться не будут. – Он внимательно посмотрел на Ханнеса.

Под его глазами виднелись синие тени, он выглядел моложе, чем обычно, более стройным. Позже Вехтер собирался с ним поговорить. Позже. Но в этот момент он был просто благодарен Ханнесу за то, что тот остался в команде.

– Возьми Элли с собой. И проследите, чтобы мальчик вышел к дверям дома. Будьте креативны, я на вас полагаюсь.

– Ну, хоть кто-то, – ответил Ханнес.

– Что ты имеешь в виду?

– Знаешь, кто сегодня… – начала Элли, но Ханнес наступил ей на ногу. – Ничего.

Вехтер снова взял в руки телефон. Нужно послать патруль к дому церковной общины и во все другие места, с которыми была связана Джудит Герольд. Их было немного. Когда комиссар приложил трубку к уху, то вспомнил, где они ее еще не искали.

Оливер сунул руку в карман кофты.

– Да, конечно, это все принадлежит тебе. Дом, машина, я – все принадлежит тебе. Ты просто берешь все, что тебе нужно.

– Я дорого за это заплатил.

– Но ты ведь не платил за меня. Я не твоя чертова собственность. Я твой ребенок. – Эти слова Оливер швырнул отцу в лицо. Ему бы прикусить язык, но рано или поздно это должно было случиться, не всегда же ему наплевать на все.

Отец сунул руки в карманы брюк. Он сохранял спокойствие. Жутковатое спокойствие.

– Я провел две ночи в камере предварительного заключения, между прочим, по твоей вине. Разве я многого прошу, когда просто хочу провести один вечер спокойно?

По его вине? Разве папа не знает, что Оливер для него сделал? В нем вскипела необузданная ярость. Он пожертвовал собственной шкурой, и ради чего? Нет, он не станет об этом говорить, лучше сейчас прикусить язык. Папа все равно ему не поверит. Этот подарок был слишком дорогим. Подарок для отца, который хотел от него спокойствия.

– Я не позволю себя вышвырнуть. Я могу остаться здесь.

– Что ты тут можешь, решаю все еще я. Пока ты здесь живешь.

– Пока я здесь живу? Ты хочешь от меня избавиться?

Отец не ответил. Его веко дергалось.

– Ты хочешь меня отправить в дурдом, правда? Так же, как маму? Просто за то, что она бегала в банном халате по улице. А ты знаешь почему? Потому что ты бил ее об стены, пока у нее не пошла кровь. Но я не сошел с ума, точно так же, как и мама.

Он же должен как-то отреагировать. Черт возьми, папа должен на что-то реагировать.

– Почему ты хочешь от меня избавиться? Ты хочешь завести другого ребенка? Я тебе так отвратителен?

Отец медленно подошел к нему и остановился совсем рядом.

– Поднимайся наверх, – только и сказал он.

В воздухе висело еще одно послание, безнадежное и немое, но Оливер смог расслышать его.

Оливер покачал головой. Он не мог помочь ему. Он не мог помочь даже себе самому.

– Я всего лишь подкидыш.

– Ты так на нее похож, – тихо произнес папа и протянул руку к его лицу. Оливер закрыл глаза, ожидая прикосновения. И вот наконец оно.

Рука вцепилась в его волосы и рванула голову назад. Оливер вскрикнул от боли, огоньки заплясали у него перед глазами.

– Давай, отправляйся в свою комнату. Исчезни! Вон!

Отец потащил его за волосы к лестнице, Оливер отбивался, но беспомощный удар пришелся в пустоту. Глубоко внутри него открылась пара желтых глаз.

Вехтер уже в третий раз проходил мимо этой серой противопожарной двери. Бетонные ступени вели вниз в полумрак, но теперь тут горела лампочка. Он знал, где в этом лабиринте искать деревянную решетку.

В коридоре послышался грохот и приглушенные проклятия. Она сидела на полу посреди разорванных картонных коробок, их содержимое было разбросано, рядом стояла дорожная сумка. Когда комиссар подошел к деревянной загородке, она повернулась к нему. Еще никогда он не встречал человека, у которого был бы такой потерянный вид.

– Я не знала, что мне с собой взять.

– Вы хотите уехать?

Вехтер встал среди вещей, которые пленили хозяйку, и протянул ей руку, помогая подняться.

– Куда же вы хотели ехать?

– А вас это касается? – Она отпихнула дорожную сумку ногой и села на коробку.

– Почему вы убили Паульссена?

– А разве это была я?

– Он узнал вас на кладбище. А вы узнали его. Поэтому вы испугались и выпустили трость из рук. И он удирал не от моей коллеги, он бежал от вас и собственного прошлого.

– Да, я была у Паульссена. До того как Роза умерла. Я показала ему письма из шкатулочки Розы, я ему все высказала за то, что он сделал. Он должен был сдохнуть со стыда. Но это ведь не преступление.

– Однако убить его – это уже преступление. У нас есть свидетели, которые могут вас опознать.

– Валяйте. Делайте свою работу. Хорошо, что он мертв.

– А Роза? Что случилось с Розой? Мы нашли орудие убийства и ваше платье. Вы ведь действительно ничего не выбрасываете, верно?

– Вы с ума сошли или как?

Он не ответил. Вехтер слишком хорошо был знаком с магией вещей, он физически ощущал, как они держались за него невидимыми нитями. Ему нужно было только проследить за этой ниточкой, и она непременно привела бы его к вещи.

– Я знаю почти всю историю. Почти, да не совсем. Осталось заполнить небольшой пробел, и это должны сделать вы.

Он сел на картонную коробку, широко расставив ноги, и прикурил сигарету, несмотря на риск сжечь все в этом переполненном подвале.

– Я этого сделать не могу, – сказала она.

– А мы посмотрим, можете вы или нет. Вы считали Розу Беннингхофф женщиной, которая жила очень замкнуто. Но вы ведь такой замкнутой не были, правда? У нее была профессия, о которой она рассказывала. У нее был любовник. И когда она его прогнала, то взяла вместо него его же сына. А вы называли ее лучшей подругой. В вечер убийства у нее был просто проходной двор.

Вехтер затянулся сигаретой. В полутьме поблескивали очень внимательные глаза Джудит Герольд.

– Но начнем с полудня, когда у нее появился Оливер Баптист. Она больше знать его не желала и прогнала прочь, как бродячего пса. Но, когда мальчик ушел, она была еще жива.

Джудит кивнула:

– Рассказывайте дальше.

– Оливер сидел дома, думал, что находится в безопасности, и даже не подозревал, что его отец прямо сейчас мчится в Мюнхен со скоростью сто восемьдесят километров в час, пытаясь организовать ложный след. Когда Баптист появился у дверей дома, Оливеру было поздно бежать. Но давайте остановимся на Розе Беннингхофф. Она наслаждалась последним днем отпуска, убирала квартиру, читала газету, словно это был обычный день. В момент, когда Оливера избили до бессознательного состояния, она все еще была жива.

Свет в коридоре автоматически выключился, на секунду их окутала полная мгла. Вехтер ухватился за подвальную решетку и стукнул по выключателю.

– Снаружи уже зажглись уличные фонари, когда к ней пришел второй гость – Лорен Баптист. Он призвал ее к ответу за то, что она спала с его сыном. Они громко ругались, но он ее не трогал. Он вымещал зло только на слабых. Но и Баптист оказался не последним гостем. Когда он ушел, Роза была еще жива.

– Почему вы мне все это рассказываете? – спросила Джудит Герольд едва слышно.

– Я тоже задаюсь этим вопросом. Вы же знаете всю историю. Вернемся к Оливеру. Он потащился к Розе Беннингхофф, чтобы найти у нее убежище на ночь, но в квартире услышал голос отца. Он не знал, куда податься, и полез в подвал, чтобы подождать, пока освободится путь. У Оливера все еще оставался ключ от квартиры Розы.

Вехтер заглянул в подвальное отделение Розы Беннингхофф. Дужку замка снова прикрутили шурупами, в помещении тщательно убрали.

Они заново покрасили стены, хотелось бы думать, что толстым слоем краски, чтобы замазать всю боль и отчаяние. Скоро подвал вновь заполнится ненужными велосипедами, старыми детскими колясками, зимней резиной и лыжами.

– В подвале Оливер замерз до мозга костей, но все же задремал от изнеможения. Когда он снова проснулся, было уже темно. Он поднялся и побрел вверх, к квартире, надеясь, что отец уже ушел. Но там царила тишина. Когда он отпер дверь… Да, она еще жива или уже нет? Кошка Шредингера. Мы не знаем, жива ли она, пока не откроем дверь. Однако здесь начинается наш пробел.

Джудит Герольд издала звук, очень тихий, похожий на вздох.

– Мы знаем точно только одно: Оливер стоял на коленях перед телом, схватил его, перепачкал руки и волосы кровью. Позже у него появится отрывочное воспоминание о трупе и море крови. Наверное, он подумал, что сам все это сделал. В своем воображении он стал убийцей. Но он ли убивал на самом деле?

– Его осудят?

– Наверное нет. – Сигарета Вехтера догорела, последний огонек грел пальцы комиссара.

– Если его осудят… – Она умолкла, не закончив фразу.

– Тогда что?

Никакого ответа.

– А вас осудят, даже если вы со мной не поговорите, – продолжил Вехтер. – Процесс все равно состоится, предъявят улики. Я не думаю, что судебное разбирательство затянется дольше, чем на один день.

– А что это даст, если я с вами поговорю?

– Мне – вообще ничего. Но если вы не заполните этот пробел, фантазия Оливера будет заполнять его сама. На выбор: либо с ним в главной роли, либо с его отцом. День за днем, ночь за ночью, до конца жизни. Итак, скажите мне: кошка Шредингера была мертва или жива? – Он не дождался ответа и продолжил: – Все, что мы делаем, имеет последствия. И все, что не делаем, тоже.

– Перестаньте произносить эти благоглупости. Я поняла, к чему вы клоните.

Ханнес тоже упрекал его за поучительный тон.

Вехтеру на самом деле нужно было следить за собой, чтобы не превратиться в Йоду.

– Можно мне тоже сигаретку?

Он вытащил пачку, хотя и сомневался.

– Давайте ее сюда, – сказала Джудит. – Мне теперь вообще все равно, вредно это или нет.

Он протянул ей пачку, она прикурила и вернула зажигалку.

– Я не курила целую вечность. Из-за здоровья. Как глупо! Я выкупила себе место в хосписе, вы знаете? В конце я хотела исполнить свою единственную мечту: что за мной будут ухаживать, кормить, окружать заботой, как маленького ребенка. За всю жизнь хоть бы кто-то обо мне позаботился…

Хоть бы. Какое маленькое сочетание. Но им она словно задела какой-то переключатель.

Вехтер мягко коснулся ее руки:

– У Розы Беннингхофф в тот день была еще одна гостья. Вы.

– Я слышала ссору, но не стала заглядывать к ней. Я не могла находиться в одной комнате с Баптистом. Только когда он ушел, я зашла к ней. Я трусиха, правда?

– Просто благоразумный человек.

– Роза открыла мне дверь. Казалось, ее совершенно не взволновали его угрозы. Вот уже несколько недель как она изменилась: вела себя вызывающе, холодно – стала другим человеком. И все же я хотела узнать, все ли у нее в порядке.

– И у нее все было хорошо?

– Она рассмеялась мне в лицо. Сказала, что сыта по горло этими гнилыми Баптистами, что вышвырнула их обоих. При этом она была в приподнятом настроении, размахивала своим бокалом вина, в ее глазах было что-то, чего я никогда раньше не видела. Я хотела уйти… Она меня пугала… Но она меня удержала, крепко взяв за рукав.

Свет снова выключился. Джудит резко умолкла. Вехтер снова быстро нажал на выключатель, пока у нее не пропало желание говорить. Но Джудит уже вошла в раж:

– Знаете, что она сказала об Оливере? Дословно? «Так забавно, он стоял передо мной, как облитый водой пудель, и клялся в любви. Что он себе вообразил? Все только потому, что ему иногда позволялось забираться ко мне в постель?» Она сделала его посмешищем! Она при мне смеялась над ребенком. А потом она подошла совсем близко, все еще держа меня за рукав, и сказала: «Выгнала его к дьяволу». Ее лицо изменилось в один момент. Если и существовал дьявол, то он был в ее лице…

Лампочка замигала: предупреждение, что скоро вновь станет темно. Комиссар нажал на выключатель в последний раз. До конца уже осталось недолго, скоро им не понадобится свет.

– Она больше не была моей подругой. Она больше не была Розой, она больше не была человеком. Тогда вместо ее лица я увидела другие лица. Лица, которые я больше не хотела видеть, которые должны были исчезнуть. Мои собственные преступники. Я ей сказала, чтобы она прекратила смеяться. Я ее предупредила. Но она просто развернулась и пошла прочь. – В голосе Джудит появилась дрожь, словно ее трясло. – На стене висели ножи. Когда она развернулась, все вдруг стало предельно ясно и четко. Все случилось так легко. Я только удивилась, как это просто – убить человека.

– А потом вы поехали в клинику, чтобы организовать себе алиби.

– Я подумала о том, что не хочу провести свои последние дни в тюремной больнице. Шок наступил позже.

– Но, в конце концов, вы сами тоже стали преступницей.

– Преступницей? – Она энергично покачала головой. – Нет, преступники – это те люди, которые берут все, что могут унести. Потому что никто их не останавливает. Преступники – это люди, которые смеются в лицо своим жертвам.

– Я думал, жертвы потом сами легко становятся преступниками.

– Ерунда. Это ложь. Можно и не становиться скотиной, если тебя сделали жертвой. Я бы сейчас очень хотела повернуть время вспять. Но я совершенно не чувствую себя преступницей.

– Однако я вижу все иначе, госпожа Герольд. В силу своей профессии.

– Взгляните на это с моей стороны. – Она встала и разгладила пальто. – Ребенок впервые в жизни защитил себя. Ну что, пойдем?

На верхней ступеньке телефон Вехтера загудел. Аппарат лежал в кармане куртки, и на него одно за другим приходили сообщения. Еще до того, как комиссар успел взглянуть на экран, он уже понял: что-то пошло прахом.

Ханнес нажал на кнопку звонка и не отпускал палец.

– Думаю, можешь оставить кнопку в покое, – сказала Элли. – Они отключили звонок в доме. – Сердитая трель звонка снова раздалась на площадке, похожая на жужжание умирающей мухи, – на нее невозможно было не обращать внимания.

Однако никакой реакции не последовало.

Ханнес взглянул сквозь матовое стекло, ему померещилось внутри какое-то мерцание:

– Но свет включен.

– Спорим, они сидят сейчас в печальном единодушии перед телевизором и смотрят сериал «Мыслить как преступник»?

– Тогда мы нарушим эту идиллию. – Он продолжил терзать звонок.

Ветер бросал тысячи мелких игл Ханнесу в лицо. Он просто хотел войти в помещение. Они же не могли оставить их с Элли стоять на пороге, как разносчиков рекламных журналов.

– Бросай это дело. Они не хотят с нами говорить.

Он с размаху ударил ногой в дверь. Завыла сигнализация.

– Теперь захотят.

– Ты рехнулся? – Элли заткнула уши и развернулась, чтобы уйти. – Теперь сюда примчатся сразу две патрульные машины.

– Тем лучше. – Ханнес прикрыл глаза руками, как козырьком, и еще раз посмотрел сквозь вставку из матового стекла в двери. Мерцание оставалось прежним, внутри никто не двигался. – Мне это не нравится.

– Что-о-о?

– Это мне совсем не нравится! – заорал он, перекрикивая сигнализацию.

Сигнализация выключилась так же внезапно, как и включилась. Голос Ханнеса звучал неожиданно громко в этой тишине. Он подошел к садовой калитке и потряс штакетник. Заперта. Через сетку высотой в человеческий рост он видел часть французского окна, из которого лился яркий свет.

– А теперь? Уже давно должен был выйти хоть один из них.

– Ну-ка встань, я на тебя влезу, – сказала Элли.

– Мы же не можем просто так вламываться в сад…

– А что они сделают? Позвонят в полицию? Давай уже!

Ханнес скрестил руки, и Элли перемахнула через стену, удивительно легко, учитывая ее телосложение. Она почти бесшумно спрыгнула в снег с другой стороны.

– А кто теперь мне поможет перелезть? – спросил Ханнес.

– Для этого у тебя наверняка есть какое-нибудь приложение на телефоне.

Ему нужно было попасть туда, хотя бы для того, чтобы убить Элли. О том, чтобы перебираться через узкую калитку из штакетника, не могло быть и речи, он должен был попытаться перелезть через стену. Ханнес подпрыгнул, крепко ухватился руками за край и, перебирая ногами по облупленному бетону, подтянулся до верха забора.

– Осторожно, там колючая проволока!

– Какая проволока..?

Ф-р-р-р-р-р-т.

– Ну прекрасно, – вздохнул он. – Это была моя лучшая лыжная куртка.

– Сделай особое ударение на слове «была».

Ханнес приземлился на снег и поскользнулся, пытаясь сохранить равновесие.

Элли криво усмехнулась:

– Ты так быстро залез наверх. Я могла бы просто открыть калитку. – Она повернула ручку, и калитка распахнулась. – Была заперта на задвижку.

Ханнес закрыл глаза и сосчитал от десяти до одного в обратном порядке. Хорошо, что эти десять маленьких цифр еще могли уберечь Элли от смертельного выстрела из служебного оружия.

Открыв глаза, он увидел следы. В саду не было террасы, за ним никто не следил и ничего здесь не выращивал – высохшие деревья подступали прямо к стеклянному окну, высившемуся от пола до потолка. Природа постепенно забирала виллу Баптиста себе, сантиметр за сантиметром. Если жители покинут этот дом, ветки выдавят стекла и лес буйно разрастется вокруг дома. Следы людей терялись между стволами деревьев, ветер их уже заметал, спустя полчаса они исчезнут.

– Тут по саду кто-то ходил, – прошептал он.

– Нам не нужно красться, они же должны нас слышать.

Ханнес покосился на нее.

– Ты ходишь по тонкому льду, Элли, – сказал он чуть громче.

– Да, это так.

– Это плохо. Иди вперед!

Тяжело ступая, они подошли к широкому французскому окну и описали дугу, придерживаясь дорожки следов.

Ханнес поднял руку, чтобы постучать, и вдруг застыл. Как сквозь витрину, он наблюдал за странным безумным спектаклем, видел кровь на паркете, тело, скорчившееся на полу. Ханнес потряс ручку стеклянной двери. Заперта. Он отступил на пару шагов и ударил ногой по замку. Потом еще раз. С третьей попытки лопнуло стекло, вновь завыла сигнализация. Трещины прошли по всему стеклу, как паутина, бесконечно разветвляясь. Вместе со стеклом и квартира Баптиста на его глазах разбилась на тысячи осколков.

Элли уже держала телефон возле уха. Только бы она не стала строить из себя Лару Крофт и не бросилась одна по следам в темноту. Но настолько глупой она не была.

Ханнес остановился в двух метрах от тела, лежавшего на полу. В один миг все показалось таким простым. Никаких дисциплинарных мер взыскания, никаких свидетельских показаний в суде, и Целлер и Хенке больше не будут мешать ему работать. А им еще следует быть креативными, чтобы обезопасить мальчика. Так много проблем разрешилось бы одним махом, если бы он еще немного постоял и понаблюдал, как расплывается по полу лужа крови.

Но в нем победил полицейский, и Ханнес опустился на колени к раненому.

Баптист поворачивал голову из стороны в сторону, его веки дрожали. Ханнес ударил его по щекам:

– Очнитесь! Не уходите! Посмотрите на меня! Сколько пальцев вы видите?

Баптист хрипло дышал:

– Trois.

– Вы меня узнаете? Кто я такой?

– Un trou du cul.

– Могу зайти в другой раз, я так понял? Насколько мне хватило школьного французского.

– Нет!

Баптист крепко вцепился Ханнесу в запястье, в его рукаве зияла прореха, на темной ткани пиджака расплывались еще более темные пятна крови. Ханнес расстегнул рубашку, чтобы установить источник кровотечения. Порез прошел через всю грудь Баптиста, вспоров рубашку. Это была всего лишь поверхностная царапина. Второй удар пришелся под реберную дугу, из раны толчками вытекала кровь. Ханнес прижал палец к теплой плоти, нащупал место удара (под пальцами чувствовался пульс) и зажал его. Под его рукой резко опускалась и поднималась грудная клетка Баптиста.

– Спокойно. Дышите спокойно. Где Оливер?

Баптист чуть приподнял и тут же опустил вялую руку, указывая на стеклянную дверь. Ханнес обернулся. Снаружи следы терялись среди деревьев. Они вели в направлении калитки, которая выходила на аллею Генриха Манна, к берегу реки. А там был только Изар.

Баптист открыл рот. Ханнесу пришлось наклониться, чтобы разобрать слова:

– Не трогайте его… Он не виноват…

– Виноват или не виноват – это не в моей компетенции.

Он нажал еще сильнее, ему показалось, что кровотечение уменьшилось.

– Скажите ему…

– Скажете ему сами, если угодно! Я посыльным не нанимался! – Голос Ханнеса сорвался. – А теперь соберитесь и возьмите на себя ответственность! Черт, вы умираете тут у меня на руках! Черт! Не смейте этого делать!

– А что тогда? – Неужели Баптист улыбнулся, или это подергивание мускулатуры?

Ханнес наклонился к его уху:

– Тогда вам там, наверху, придется ждать лет пятьдесят, пока я не врежу вам по яйцам.

Вначале ему показалось, что это галлюцинация, вызванная чрезмерным возбуждением, но звук становился громче, приближаясь. Сирена.

Сад наполнился людьми, его расчерчивали лучи фонарей. Вехтер не требовал отчета и не задавал вопросов. Все потом. Сначала нужно было найти мальчишку с ножом.

– Где он?

– Наверное, выбежал через задний двор, – сказал Ханнес.

Он сидел на полу среди моря осколков и смотрел на свою руку как на посторонний предмет, который ему трансплантировали. Она вся была в крови. В этот момент от Ханнеса толку было мало.

– Где Элли?

– Она отправилась за ним, не хотела ждать, пока следы заметет.

– Одна?

Недолго думая Вехтер включил фонарик и осветил дорожку следов, которые в ярком свете казались черными пятнами и вели к маленькой калитке позади деревьев. Туда свет из окон не попадал. Калитка была распахнута и скрипела в петлях. Под ней образовался треугольник, чистый от снега.

– Оливер! – крикнул он в темноту.

За садом простиралась незастроенная территория, до самой пешеходной дорожки вдоль реки. Снег забивался ему в туфли, промочил брюки внизу. Вехтер не обращал на это внимания и ступал дальше. Блеклые фонари освещали аллею, отбрасывали тени на заборы вилл. Никто здесь не хотел любоваться видом Изара, все отгородились от реки каменными стенами и наблюдательными вышками.

Вехтер остановился, прислушался, принюхался. Дорожка с обеих сторон была безлюдной, теряясь между деревьями. Вехтер заставил себя осознать, что находится посреди большого города. Дальше лежал в темноте высокий берег реки.

Темный силуэт Элли показался на краю дорожки.

– Ну наконец-то ты явился, – сказала она и побежала, не дожидаясь его.

Ветер мел по земле, засыпая следы. Хорошо, что Элли не стала его ждать. Следы вели к месту на берегу, где сугробы были усеяны отпечатками обуви.

– Тише, стой. – Он схватил ее за плечо.

Тут шум раздался снова, значит, он верно расслышал. Шорох где-то на обрыве.

– Оливер!

Шорох стих, словно Вехтеру всего лишь показалось. За деревьями аллеи начинались дикие заросли кустарника. Им пришлось пробираться по сугробам, бороться с тонкими сухими ветками, хлеставшими по лицу. Луч карманного фонаря лишь создавал прыгающие тени, и Вехтер выключил его. Света от уличных фонарей и снежного неба было достаточно. На небольшом обледенелом холмике посреди кустов он поскользнулся и схватился за ветку. Тут снова послышался шум со стороны обрыва.

– Оливер, оставайся на месте! – крикнул Вехтер.

Никакого ответа.

Что случилось бы, если бы они за ним не погнались? Может, он попал в беду из-за того, что они пустились в погоню? Или он уже давно находился далеко отсюда, в нескольких трамвайных остановках, а они преследовали куницу или крысу? Вехтер шагнул вперед, но дальше идти было некуда, склон обрывался почти вертикально вниз. Комиссар вновь поскользнулся, поцарапал руку о ледяную ветку и замерзшие комья земли. И, когда Вехтер снова ощутил под ногами твердую почву, он увидел его.

Небо было светлым, как полярной ночью, грязно-желтым от смога, дымки и отсветов уличных фонарей.

Берег был укреплен валунами, между которыми образовалась щель, – небольшая отмель с блестящей, омытой волнами галькой вдавалась в реку. Изар не замерз: быстрый черный поток нес куски льда. Оливер шел в направлении воды. Его босые ноги шагали по покрытой льдом гальке, как по ковру.

Вехтер на ходу включил фонарик и направил луч на затылок мальчика:

– Стоять!

Ноги Оливера коснулись ледяной воды, он не колебался ни секунды. Было бесполезно наводить на него оружие, он ничего не слышал, ничего не чувствовал, шел все дальше и дальше.

– Стой! – крикнула Элли, ее голос прозвучал как резкая брань.

Что-то все же подействовало на Оливера. Он остановился, когда его тощие ноги были уже по колено в воде, пропитавшей его джинсы. Они должны были подойти ближе. Так близко, чтобы схватить его.

Элли по дуге обошла Оливера, подбираясь к нему сбоку. Вехтер догадывался, что она замышляла. Но как им вдвоем блокировать одного? Может, стоило отправить на поиски больше людей? Но что бы это дало? Повергло бы загнанного зверя в еще большую панику? Сейчас нельзя было толкать Оливера. Невозможно будет выловить человека из этого черного бурлящего потока. Если мальчик упадет, его тело унесет течением. Оливер даже не замечал, что стоит босыми ногами в ледяной воде. Он был похож на лунатика, балансирующего на коньке крыши, и его нельзя было будить. Вода затекала в ботинки Вехтера, холод обжигал, он словно шагал по огненному ковру.

– Оливер, подойди ко мне. – Он поднял руки и показал ему ладони.

Оливер развернулся. В его глазах была пустота. На бледном лице виднелись веснушки, более темные, чем обычно. Нет, это не веснушки. Капельки крови.

– Давай… давай… – Он подманивал его, как ведьма, отступал потихоньку назад, стиснув зубы. Каждый шаг в ледяной воде отдавался болью во всем теле.

Краем глаза он видел, как Элли продвигается вперед. Он не мог на нее смотреть, он не мог выпустить Оливера из поля зрения. Прочь, прочь от воды. Оливер, как робот, двигался к нему. Всего несколько сантиметров отделяло его от вытянутой руки Вехтера. Элли подобралась ближе. Слишком близко. Он сделал жест, чтобы ее остановить, и она замерла. Здесь он все должен был уладить один, наедине с Оливером.

– Подойди ко мне, дай мне руку.

Оливер протянул руку.

– Все будет хорошо.

Оливер вздрогнул всем телом. Его лицо исказилось, раздался звериный крик, и он замахнулся. Сверкнул металл.

Спустя пять минут Ханнес сунул руки под горячую воду и принялся тереть их, пока кожа не начала саднить, а ногтевые ложа – кровоточить. Сквозь дыру в окне свистел ледяной ветер, здесь было так же холодно, как и снаружи, под подошвами хрустели мокрые осколки стекла. Он злился на себя за то, что согласился выехать сюда. Нет, он злился на Вехтера, потому что тот отправил его в это дерьмо. Когда Вехтер появится, Ханнес тогда… он тогда ему…

– Думаю, они уже достаточно чистые.

Чья-то тяжелая рука опустилась ему на плечо, и облако сигаретного дыма окутало Ханнеса. Он сразу позабыл, что хотел высказать Вехтеру.

– Михи! Ты меня напугал. У тебя все хорошо? – Он вытер руки грязным кухонным полотенцем Баптиста, и ему тут же снова захотелось их помыть.

– Нормально. – Вехтер взглянул на собственные руки и вытер их о пиджак. – Ничего не случилось.

– И ведь из-за кого! – Элли промокала разбитую губу бумажным носовым платком. – Гаденыш малолетний. Теперь я знаю, почему не хочу заводить детей.

– Элли у нас – настоящая героиня, – сказал Вехтер.

– Я просто поймала его. – Она залилась истерическим смехом. Ее мокрые ботинки издавали чавкающие звуки. – Сначала я надену сухие носки, а потом отправлюсь в кабак, где подают вегетарианские чипсы и по-настоящему отвратительный кофе.

Она обернулась к полицейским в форме, заполонившим дом.

– Эй, зелененькие, кто из вас отвезет меня домой?

Домой. Ханнес тоже ничего другого не хотел, только бы добраться домой. Не в свой дом, полный проблем, телефонных разговоров и страха, а в дом из параллельной вселенной.

– Вы взяли Герольд?

– Да.

Лицо Вехтера избороздили морщины, словно высеченные в камне. Неудивительно: он сегодня встретился со смертью лицом к лицу. Но все у него было, как всегда, «нормально».

– Значит, мы напрасно возились с Баптистами?

– Нет. Мы никогда ее не нашли бы, если бы нам не помог Оливер. Все взаимосвязано. Без Баптиста и Оливера не было бы убийства и преступницы. Кстати, как там дела у отца?

– Всего лишь резаная рана. По словам докторши, как только его зашьют, он сможет вернуться домой. – И вполголоса Ханнес добавил: – На память останется.

– Не думаю, что ты теперь получишь дисциплинарную меру взыскания, – произнес Вехтер.

Это был комплимент? Почему никто ему не говорит, что он тоже герой?

– На это мне в высшей степени наплевать.

На столе лежал пакет для улик с кухонным ножом Оливера. Ханнес взял его в руки, пощупал через пластик грязный клинок. Зажужжал его телефон. В поисках аппарата он промахнулся мимо кармана и попал в дыру в подкладке куртки. Он нащупал хлебные крошки, мятую пачку сигарет и чертовы четки. Он вытащил руку с отвращением. Все что угодно, только не холодное стекло телефона. Тот обнаружился в другом кармане. Он поднес его к уху, молча послушал – все слова были израсходованы. Посреди фразы он сбросил звонок и взглянул на Вехтера.

– Они нашли Лили. Она едет домой.

Морщины на лице Вехтера разгладились, словно с его души свалился тяжелый камень.

– Вали уже к себе, – сказал он, его лицо расплылось в теплой улыбке, которая тут же исчезла.

Ханнес совсем забыл, что все еще держит в руках пакет с ножом. Его пальцы сжались в кулак, и он, вскрикнув, выпустил нож. Кровь закапала на пол. Нож прорезал пластик, старая и новая кровь смешались на лезвии. Прошли какие-то секунды, прежде чем он подумал: «Идиот, если кровь течет, значит, должно быть больно».

Кто-то стукнул его стулом под колени, и в тот же миг его ноги оказались на столе. Ханнес даже не понял, как это произошло. Вехтер наклонился над ним и говорил что-то, словно издалека. Ханнес видел мир, как через перевернутую подзорную трубу. В ушах шумело, на секунду все звуки ушли на задний план, он вздохнул и услышал голос Вехтера:

– …шнапс, пластырь и такси.

Ни страха, ни боли, ни желания, ни ненависти. И шум воспоминаний – словно далекий гул голосов. Снова в тыльной стороне кисти торчала иголка, снова в него по капле текла какая-то прозрачная жидкость, но тело стало таким, как у куклы в витрине магазина. Его запястья были привязаны к решетке. Все равно. Он не хотел двигаться. Он хотел, чтобы эта жидкость капала в него до конца его дней. Это рай. Почему нельзя здесь лежать все время? Двустворчатые двери распахнулись. Он это заметил по едва ощутимому движению воздуха и взглянул из-под почти сомкнутых век. Свет из коридора заслонила какая-то фигура, размытая и бесформенная, с пиджаком, накинутым на плечи. Свет исчез. Он закрыл глаза. Ножки стула заскребли по полу. Грубые пальцы забрались ему под руку, а в воздухе повис аромат лосьона после бритья от «BOSS». Это все никак с ним не связано. Только голоса становились все тише, пока не исчезли совсем. Он ощутил тепло руки и провалился в сон без сновидений.

Наверное, Ханнес заснул в такси и проснулся только сейчас, когда машину начало качать на первых серпантинах.

– Там, наверху, последний въезд, – пробормотал он.

– У меня навигатор есть, – ответил бородатый таксист и постучал пальцем по тюрбану.

Ханнес откинулся назад и посмотрел в окно, хотя снаружи ничего не было видно. Последнее, что он помнил, – уличные фонари и рекламные щиты центра города. Теперь такси двигалось через непроглядную тьму. Слева и справа должны быть дома соседей, но он не видел освещенных окон, только черноту. Слева и справа от дороги возвышались сугробы и снежные стены. Мир сузился до ширины пучка света автомобильных фар.

Он мог бы предположить, что Лили поедет в клинику к Ане. Она просто вернулась домой, в свой старый дом, но не нашла там никого. Увидела бланки клиники и сразу отправилась в путь. Умная девочка. Он мог бы предположить, что Аня не сообщит ему, когда появится Лили. До этого она использовала любую возможность, чтобы сбежать от него.

Когда они повернули ко въезду, автомобильные фары заполнили двор светом. Распахнулась дверь – маленький сияющий четырехугольник, в котором появился силуэт Йонны. Она оперлась на дверной косяк.

«Господи, пожалуйста, пусть Лили уже будет там». Тогда они поговорят о Лили. А не о нем. Но ни Лили, ни чужих машин не было и следа. Ханнес вышел из авто, как ни странно, ноги все еще держали его, но мышцы так устали, что начали болеть. Ему здесь больше нечего искать. Он – аферист, монстр, который прокрался в жизнь Йонны. Перспектива разговора с женой порождала панический страх у него в душе.

Проще всего собрать чемодан и уйти без слов. Он не знал, есть ли у него еще дом. И будет ли спустя полчаса. Он чувствовал себя сейчас так же, как Лили: нигде ему не было места. Они оба были летучими голландцами. Как же они похожи друг на друга! Возможно, он скажет это Лили теми же словами, когда-нибудь. В тот момент для него не существовало слова «когда-нибудь». После разговора с Йонной мир рухнет.

Было двадцать минут одиннадцатого.

Когда-нибудь часы покажут двадцать минут двенадцатого. Потом – два часа ночи. Когда-нибудь наступит утро или следующая неделя. Для Ханнеса остались лишь ближайшие полчаса.

Его левая рука пульсировала, кожа вокруг пластыря распухла и покраснела. Может, ему стоило зашить эту рану. Это не важно сейчас. Черт с ней, с этой левой рукой.

Йонна ждала его у дверей. Наверняка ей позвонил Вехтер. Какие они все заботливые! Его просто тошнило от этого. Он обнял жену за талию, но все его тело напряглось: он снова ощутил себя мошенником. Неужели она ему сразу что-то сказала? Он слышал лишь какой-то шум, совершенно бессмысленный. В его голове вертелось слишком много мыслей. Шум в ухе усилился и перекрыл все вокруг. Как он попал на стул? Тот стул, на котором всегда сидел? Он открыл холодильник, вытащил пиво, откупорил бутылку о край стола, как делал всегда. В последний раз. Он поставил бутылку на стол, не сделав ни глотка. Он казался себе преступником.

Йонна держала в руках детские джинсы и зашивала дырку. Она была достаточно умной, чтобы не задавать вопросов. Она не создавала ему дополнительных хлопот, да и к чему ей? Шум в ухе прошел. Даже собственное ухо оставило его в беде. Была только тишина, которую Ханнес должен был чувствовать. Раньше он никогда не замечал, что при шитье тоже создается какой-то шум.

Он провел рукой по волосам, это дало ему отсрочку в две секунды.

– Я так и не ответил на твой вопрос.

– Я знаю. – Она шила дальше.

В комнате слышался только звук, который издавала нитка, тихий треск, когда игла прокалывала материал.

– Почему меня ненавидит Аня.

– Я знаю.

– Я…

Как глупо начинать фразу с «я». Словно речь шла о нем.

– Аня…

Нет, это звучало так, словно он хотел переложить вину на Аню. Ханнес собирался начать заново, но не хватило воздуха в легких. На правильных словах его охватывало удушье, а все остальные не годились.

Йонна отложила шитье в сторону, взяла его за руку. Ханнес резко отдернул ее. Лучше это сделает он сам, чем потом Йонна заберет свою. Этого он не переживет. Он закрыл лицо ладонями, потом снова опустил их. Казалось, глаза горели и застыли на месте. Он не мог взглянуть на Йонну, уставился на узор столешницы, на тонкие линии древесины, на щербинки, появившиеся там, где он открывал пивные бутылки.

– Она тогда заперлась в ванной, – произнес он.

Йонна воткнула иголку в шов, где она входила труднее всего. Металл со скрипом впился в джинсовую ткань.

– Она боялась. Боялась, что я ее убью.

Он посмотрел Йонне в глаза, прямо в лицо. Только монстры и дети смотрят прямо в объектив камеры. В глазах Йонны ничего нельзя было прочесть, ничего, и это ему помогло.

– Я ударил ее в лицо, протащил по квартире, схватил за шею…

«Пока у нее не кончился воздух в легких», – хотел добавить он, но его собственное горло сковал приступ удушья.

Вот и все. Время вышло. Странно, но он еще жил. На кухне горел свет, тикали часы. Мир продолжал существовать, словно ничего не произошло.

Голубые глаза Йонны блестели за стеклами очков. Ему еще никогда не удавалось по ним прочесть то, что она думает.

«Беги, – говорил он ей взглядом. – Забирай детей и беги».

Спустя минуту она положила свою руку на его ладонь. И в этот раз он сжал ее крепко-крепко.

– Дай сюда свою куртку, – сказала она. – Раз уж я достала швейный наборчик… Мы это уладим.

Он снял куртку, из которой вылезла подкладка, и бросил на стол. Йонна разложила ее перед собой и осторожно разгладила разрыв.

– В следующий раз с таким сразу иди ко мне, – произнесла она, не сводя глаз с куртки. – И не переживай. Мы все уладим.

Сквозь кухонное окно проникли лучи автомобильных фар, мотор взвыл и умолк.

Лили вернулась. Ханнес вскочил и рванул на себя входную дверь.

Лили стояла в снегу, одетая не по погоде. Она вздохнула, собираясь что-то сказать, но он приложил палец к губам и взял ее за руку. Ханнес помнил это прикосновение. Он держал ее крошечную ручку, когда Лили хотела выпрыгнуть из кроватки. «Оп-ля!» – сказал он, и она прыгнула, полностью ему доверяя и не опасаясь, что он ее не поймает.

Он поставил ее чемодан, схватил ее за руку и потащил за собой в дом, потом вверх по лестнице в свой кабинет.

Это больше не его кабинет.

– Папа, мне так…

– Тише.

Он включил свет.

Лили затаила дыхание.

– Это для меня?

Она подошла ближе к своему подарку и нажала на кнопку. Гирлянда из нескольких десятков лампочек осветила ее лицо.

– Туалетный столик! С ума сойти!

– Чтобы ты утром могла приводить себя в порядок и не занимать ванную… – Его голос сорвался.

Он обнял Лили за плечи, ее волосы щекотали ему лицо.

– Добро пожаловать домой.

Вехтер закрыл за собой дверь и ногой отодвинул газеты и рекламные проспекты в сторону. Здесь, внутри, было так же холодно, как и снаружи. Он положил свою шаурму на кухонный стол и прошел в комнату, не снимая пальто, чтобы включить отопление, – настоящий слалом, который длился добрых полчаса. Свет в жилой комнате был мутным и холодным. Не стоило ему покупать энергосберегающие лампочки. Им нужна целая вечность, чтобы разгореться, к тому же они нагоняли на Вехтера глубокую тоску, если он сидел под ними слишком долго. Это было как-то связано с длиной волны, гормонами, энзимами и рефлексами, которые обычному человеку кажутся душой. Он должен купить другие лампочки. Просто должен, и все тут.

Он сел на диван в сухих брюках и теплых носках, распаковал шаурму и принялся щелкать пультом.

Новости уже закончились, теперь показывали детективные сериалы. Кто такое добровольно смотрит: смерть и сплошные беды? Он-то, по крайней мере, хоть деньги этим зарабатывает.

Совсем недавно он отвез Джудит Герольд в Штадельхаймскую тюрьму. Она молчала и, наверное, будет молчать до конца процесса. Она сказала, что они вместе с адвокатом выработают линию защиты, и он оставил ее в покое. Она исчезла за колючей проволокой, а Роза Беннингхофф и художник Паульссен, несмотря на это, уже не воскреснут.

Вехтер остановился на футбольном матче, который показывали в записи, он не хотел оставаться наедине с шаурмой и энергосберегающими лампами. Сначала он видел только белые полосы, подумал было, что это помехи. Вехтер еще немного подождал и вскоре выяснил, что смотрит отборочный матч между киевским «Динамо» и «Локомотивом» из Загреба. Свисток к началу игры откладывался из-за снегопада, поле было абсолютно пустым, если не считать снегоуборочной машины, которая упрямо прокладывала себе путь. На трибунах слышался гомон зрителей, а снег все падал на Киев, все больше и больше беспощадного снега. На табло горели нули. Дело не двигалось с мертвой точки ни вперед, ни назад.

Совсем недавно Оливер Баптист сидел на другом диване и пил ромашковый чай. Теперь он скучал по Оливеру. Здесь целых три дивана, и только Вехтер сидит на них. Когда-нибудь он пригласит сюда Ханнеса с его семейкой. Только нужно заранее немного прибраться. Нужно, и все тут.

Хотя отопление было включено на полную катушку, в трубах булькало и клокотало, теплее не становилось. Холодный сквозняк тянулся через комнату и по его ногам, Вехтер знал его слишком хорошо. От этого сквозняка не избавиться, включив отопление. Он никогда не прогреет квартиру, если не протопит третью комнату. Ледяное сердце его жилища.

Фыркнув, он положил шаурму на столик и вышел в коридор. Дверь в третью комнату словно с нетерпением ждала его. Совершенно обычная дверь с тонким слоем пыли на ручке. Вехтер взялся за нее, металл холодил руку. Он знал, что ждет его за этой дверью. Колыбель, повивальный столик, мобиль и обои с плюшевыми мишками. Все – мертвые вещи. Они больше не могут его напугать. Джудит Герольд победили собственные вещи. Вехтер никогда не допустит, чтобы вещи сохранили над ним свою власть.

Голоса донеслись из жилой комнаты, он повернулся к открытой двери и взглянул на экран телевизора. Матч начался, призраки в разноцветной форме бодро носились среди вьюги.

Он приложил ухо к двери. За ней дышали вещи, делая вид, что спят.

Одним рывком он нажал на ручку.