– Когда я размышляю, братец Тоби, о человеке и всматриваюсь в темные стороны его жизни, дающей столько поводов для беспокойства, – когда я раздумываю, как часто приходится нам есть хлеб скорби, уготованный нам с колыбели в качестве нашей доли наследства… – Я не получил никакого наследства, – проговорил дядя Тоби, перебивая отца, – кроме офицерского патента. – Вот тебе на! – воскликнул отец. – А сто двадцать фунтов годового дохода, которые отказал вам мой дядя? – Что бы я без них стал делать? – возразил дядя Тоби. – Это другой вопрос, – с досадой отвечал отец. – Я говорю только, Тоби, когда пробежишь список всех просчетов и горестных статей, которыми так перегружено сердце человеческое, просто диву даешься, сколько все же сил скрыто в душе, позволяющих ей все это сносить и стойко держаться против напастей, которым подвержена наша природа. – Нам подает помощь всемогущий, – воскликнул дядя Тоби, молитвенно складывая руки и возводя глаза к небу, – собственными силами мы бы ничего не сделали, брат Шенди, – часовой в деревянной будке мог бы с таким же правом утверждать, что он устоит против отряда в пятьдесят человек. – Нас поддерживает единственно милосердие и помощь всевышнего.

– Это значит разрубить узел, вместо того чтобы развязать его, – сказал отец. – Но разрешите мне, брат Тоби, ввести вас поглубже в эту тайну.

– От всего сердца, – отвечал дядя Тоби.

Отец сейчас же принял ту позу, в которой Рафаэль так мастерски написал Сократа на фреске «Афинская школа»; вам, как знатоку, наверно, известно, что эта превосходно продуманная поза передает даже свойственную Сократу манеру вести доказательство, – философ держит указательный палец левой руки между указательным и большим пальцами правой, как будто говоря вольнодумцу, которого он убеждает отказаться от своих заблуждений: – «Ты соглашаешься со мной в этом – и в этом; а об этом и об этом я тебя не спрашиваю – это само собой вытекающее следствие».

Так стоял мой отец, крепко зажав указательный палец левой руки между большим и указательным пальцами правой и убеждая логическими доводами дядю Тоби, сидевшего в старом кресле, обитом кругом материей в сборку и бахромой с разноцветными шерстяными помпончиками. – О Гаррик! какую великолепную сцену создал бы из этого твой изумительный талант! и с каким удовольствием я написал бы другую такую же, лишь бы воспользоваться твоим бессмертием и под его покровом обеспечить бессмертие также и себе.