– Ну, дорогой Тоби, – сказал отец, увидя его в первый раз после того, как дядя влюбился, – как поживает ваш Осел?

Дядя Тоби больше думал о том месте, где у него вскочил волдырь, чем о метафоре Илариона, – а так как занимающие нас мысли (как вы знаете) имеют такую же большую власть над звуками слов, как и над формой предметов, то ему показалось, будто отец, не очень церемонившийся в отношении выбора слов, спросил о состоянии больного места, назвав его этим именем; поэтому, несмотря на присутствие в комнате моей матери, доктора Слопа и мистера Йорика, он решил, что учтивее всего будет употребить слово, произнесенное отцом. Когда человек поставлен перед альтернативой совершить ту или иную неблагопристойность, то какую бы из них он ни совершил, свет – по моим наблюдениям – всегда его осудит – поэтому я нисколько не буду удивлен, если он осудит дядю Тоби.

– Моему Ослу, – отвечал дядя Тоби, – гораздо лучше, брат Шенди. – – Отец возлагал большие надежды на своего Осла при этой атаке и непременно возобновил бы ее, если бы раскатистый смех доктора Слопа – и вырвавшееся у моей матери восклицание: – О боже! – не прогнали его Осла с поля сражения – после чего смех сделался общим – так что в течение некоторого времени не могло быть и речи о том, чтобы повести его снова в атаку. – —

Поэтому разговор продолжался без него.

– Все говорят, – сказала моя мать, – вы влюблены, братец Тоби, – и мы надеемся, что это правда.

– Мне кажется, сестрица, – отвечал дядя Тоби, – я влюблен столько же, как всякий человек бывает влюблен. – – Гм! – произнес отец. – – Когда же вы в этом убедились? – спросила матушка. – —

– – Когда лопнул мой волдырь, – отвечал дядя Тоби.

Ответ дяди Тоби развеселил отца – и он повел атаку спешившись.