О, есть сладостная пора в жизни человека, когда (оттого, что мозг еще нежен, волокнист и больше похож на кашицу, нежели на что-нибудь другое) – – полагается читать историю двух страстных любовников, разлученных жестокими родителями и еще более жестокой судьбой – —

Он – – Амандус

Она – – Аманда – —

оба не ведающие, кто в какую сторону пошел.

Он – – на восток

Она – – на запад.

Амандус взят в плен турками и отвезен ко двору марокканского императора, где влюбившаяся в него марокканская принцесса томит его двадцать лет в тюрьме за любовь к Аманде. – —

Она (Аманда) все это время странствует босая, с распущенными косами по горам и утесам, разыскивая Амандуса. – – Амандус! Амандус! – оглашает она холмы и долины его именем – – —

Амандус! Амандус!

присаживаясь (несчастная!) у ворот каждого города и местечка. – – Не встречал ли кто Амандуса? – не входил ли сюда мой Амандус? – пока наконец, – – после долгих, долгих, долгих скитаний по свету – – однажды ночью неожиданный случай не приводит обоих в одно и то же время – – хотя и разными дорогами – – к воротам Лиона, их родного города. Громко воскликнув хорошо знакомыми друг другу голосами:

Амандус, жив \

Моя Аманда, жива / ли ты еще?

они бросаются друг к другу в объятия, и оба падают мертвыми от радости. – —

Есть прелестная пора в жизни каждого чуткого смертного, когда такая история дает больше пищи мозгу, нежели все обломки, остатки и объедки античности, какими только могут угостись его путешественники.

– – – Это все, что застряло в правой части решета собственного моего мозга из описаний Лиона, которые пропустили через него Спон и другие; кроме того, я нашел в чьих-то «Путевых заметках», – – а в чьих именно, бог ведает, – – что в память верности Амандуса и Аманды была сооружена за городскими воротами гробница, у которой до сего времени любовники призывают их в свидетели своих клятв, – – и стоило мне когда-нибудь попасть в затруднение такого рода, как эта гробница любовников так или иначе приходила мне на ум – – – больше скажу, она забрала надо мной такую власть, что я почти не мог думать или говорить о Лионе, иногда даже просто видеть лионский камзол, без того, чтобы этот памятник старины не вставал в моем воображении; и я часто говорил со свойственной мне необдуманностью – а также, боюсь, некоторой непочтительностью: – – Я считаю это святилище (несмотря на всю его заброшенность) столь же драгоценным, как Кааба в Мекке, и так мало уступающим (разве только по богатству) самой Санта Каса, что рано или поздно совершу паломничество (хотя бы у меня не было другого дела в Лионе) с единственной целью его посетить.

Таким образом, хотя памятник этот стоял на последнем месте в моем списке лионских videnda, – он не был, как вы видите, самым незначительным; сделав поэтому десятка два более широких, чем обыкновенно, шагов по комнате, в то время как на меня нахлынули эти мысли, я спокойно направился было в la basse cour с намерением выйти на улицу; не зная наверно, вернусь ли я в гостиницу, я потребовал счет, заплатил сколько полагалось – – дал сверх того служанке десять су – и уже выслушивал последние любезные слова мосье ле Блана, желавшего мне приятного путешествия по Роне, – – как был остановлен в воротах…