Когда белый медведь отплясал взад и вперед с полдюжины страниц, отец закрыл книгу всерьез – и с торжествующим видом снова вручил ее Триму, подав знак отнести ее на прежнее место.

– Тристрам, – сказал он, – проспрягает у меня таким же манером, взад и вперед, все глаголы, какие есть в словаре; – всякий глагол, вы видите, Йорик, обращается этим способом в положение и предположение, всякое-положение и предположение являются источником целого ряда предложений – и всякое предложение имеет свои следствия и заключения, каждое из которых, в свою очередь, выводит ум на новые пути изысканий и сомнений. – Невероятная у этого механизма, – прибавил отец, – сила разворачивать голову ребенка. – Вполне достаточная, брат Шенди, – воскликнул дядя Тоби, – чтобы разнести ее на тысячу кусков.

– Я полагаю, – сказал с улыбкой Йорик, – что именно благодаря такому методу – (пусть логики говорят что угодно, но это нельзя удовлетворительно объяснить одним лишь применением десяти предикаментов) – знаменитый Винченцо Квирино, наряду со многими другими изумительными достижениями своего детского возраста, о которых так обстоятельно поведал миру кардинал Бембо, способен был расклеить в общественных школах Рима, всего восьми лет от роду, не менее четырех тысяч пятисот шестидесяти различных тезисов по самым туманным вопросам самого туманного богословия – (а также защитить их и отстоять, посрамив и приведя к молчанию своих противников). – Ну что это, – воскликнул отец, – по сравнению с подвигами Альфонса Тостадо, который, говорят, чуть ли пена руках у своей кормилицы постиг все науки и свободные искусства, не быв обучен ни одному из них. – А что сказать нам о великом Пейрескии? – Это тот самый, – воскликнул дядя Тоби, – о котором я однажды говорил вам, брат Шенди, – тот, что прошел пешком пятьсот миль, считая от Парижа до Шевенинга и от Шевенинга до Парижа, только для того, чтобы увидеть парусную повозку Стевина. – Истинно великий был человек, – заключил дядя Тоби (подразумевая Стевина). – Да, – истинно великий, брат Тоби, – сказал отец (подразумевая Пейреския), он так быстро умножил свои мысли и приобрел такое потрясающее количество познаний, что если верить одному анекдоту о нем, который мы не можем отвергнуть, не поколебав свидетельства всех анекдотов вообще, – его отец уже в семилетнем возрасте поручил всецело его заботам воспитание своего младшего сына, мальчика пяти лет, – вместе с единоличным ведением всех его собственных дел. – А скажите, этот отец был таким же умницей, как и его сын? – спросил дядя Тоби. – Я склонен думать, что нет, – сказал Йорик. – Но что все это, – продолжал отец – (в каком-то восторженном порыве), – что все это по сравнению с поразительными вещами, исполненными в детском возрасте Гроцием, Скиоппием, Гейнзием, Полицианом, Паскалем, Иосифом Скалигером, Фердинандом Кордовским и другими. – Одни из них превзошли свои субстанциональные формы уже в девятилетнем возрасте, и даже раньше, и продолжали вести рассуждения без них, – другие покончили в семь лет со своими классиками – и писали трагедии в восемь; – Фердинанд Кордовский в девять лет был таким мудрецом, – что считался одержимым диаволом; – он представил в Венеции столько доказательств своих обширных познаний и способностей, что монахи вообразили его не более и не менее как антихристом. – Иные овладели в десять лет четырнадцатью языками, – в одиннадцать кончили курс реторики, поэзии, логики и этики, – в двенадцать выпустили в свет свои комментарии к Сервию и Марциану Капелле, – а в тринадцать получили степень докторов философии, права и богословия. – Но вы забываете великого Липсия, – сказал Йорик, – сочинившего одну вещь в самый день своего рождения. – Ее бы надо было уничтожить, – сказал дядя Тоби, не прибавив больше ни слова.