Эх, кабы я умел написать главу о сне!

Лучшего случая ведь не придумаешь, чем тот, что сейчас подвернулся, когда все занавески в доме задернуты – свечи потушены – и глаза всякого живого существа в нем закрыты, кроме единственного глаза – сиделки моей матери, потому что другой ее глаз закрыт вот уже двадцать лет.

Какая прекрасная тема!

И все-таки, хоть она и прекрасная, я взялся бы скорее и с большим успехом написать десяток глав о пуговичных петлях, нежели одну-единственную главу о сне.

Пуговичные петли! – – есть что-то бодрящее в одной лишь мысли о них – и поверьте мне, когда я среди них окажусь…

– – Вы, господа с окладистыми бородами, – – – напускайте на себя сколько угодно важности – – уж я потешусь моими петлями – я их всех приберу к рукам – это нетронутая тема – я не наткнусь здесь ни на чью мудрость и ни на чьи красивые фразы.

А что касается сна – – то, еще не приступив к нему, я знаю, что ничего у меня не выйдет, – я не мастер на красивые фразы, во-первых, – а во-вторых, хоть убей, не могу придать важный вид такой негодной теме, поведав миру – сон-де прибежище несчастных – освобождение томящихся в тюрьмах – пуховая подушка отчаявшихся, выбившихся из сил и убитых горем; не мог бы я также начать с лживого утверждения, будто из всех приятных отправлений нашего естества, которыми создателю, по великой его благости, угодно было вознаградить нас за страдания, коими нас карает его правосудие и его произволение, – сон есть главнейшее (я знаю удовольствия в десять раз его превосходящие); или какое для человека счастье в том, что когда он ложится на спину после тревог и волнений трудового дня, душа его так в нем располагается, что, куда бы она ни взглянула, везде над ней простерто спокойное и ясное небо – никакие желания – никакие страхи – никакие сомнения не помрачают воздух – и нет такой неприятности ни в прошлом, ни в настоящем, ни в будущем, которую воображение не могло бы без труда обойти в этом сладостном убежище.

– «Бог да благословит, – сказал Санчо Панса, – человека, который первый придумал вещь, называемую сном, – – она вас закутывает как плащом с головы до ног». В этих словах для меня заключено больше и они говорят моему сердцу и чувствам красноречивее, нежели все диссертации на эту тему, выжатые из голов ученых, взятые вместе.

Отсюда, впрочем, не следует, чтобы я всецело отвергал суждения о сне Монтеня – в своем роде они превосходны – – – (цитирую на память).

Мы наслаждаемся сном, как и другими удовольствиями, – говорит он, – не смакуя его и не чувствуя, как он протекает, и улетучивается. – Нам бы надо было изучать его и размышлять над ним, чтобы воздать должную благодарность тому, кто нам его дарует. – С этой целью я приказываю беспокоить себя во время сна, чтобы получить от него более полное и глубокое удовольствие. – И все-таки, – говорит он далее, – мало я вижу людей, которые умели бы, когда нужно, так без него обходиться, как я; тело мое способно к продолжительному и сильному напряжению, лишь бы оно не было резким и внезапным, – в последнее время я избегаю всяких резких физических упражнений – ходьба пешком никогда меня не утомляет – но с ранней молодости я не люблю ездить в карете по булыжной мостовой. Я люблю спать на жесткой постели и один, даже без жены. – Последние слова могут возбудить недоверие у читателя – но вспомните: «La Vraisemblance (как говорит Бейль, по поводу Лицетуса) n’est pas toujours du c?t? de la V?rit?». На этом и покончим о сне.