Глава девятая
Антарктида; море Росса; борт ледокола «Михаил Громов» – борт ледокола «Новороссийск» Июль 1985 года
Время подходило к завтраку, кок колдовал на камбузе. Распределив по тарелкам небольшие порции, он выставил их на раздачу, вышел в зал с тряпкой и еще раз протер столы.
В коридоре послышались голоса, в столовой появились свободные от вахты матросы.
– Приветствуем, Тимур, – здоровались они, усаживаясь за длинный стол. – Как самочувствие?
– В порядке. И вам не хворать. Устраивайтесь, сейчас кушать будем…
Сгоняв к раздаче, он ловко подхватил несколько тарелок и поставил их перед моряками. Заметив стоявшую в дверях Фросю, строго спросил:
– А ты чего? Тоже вахту сдала?
Собака в ответ облизнулась. Она давно уже поняла, что этот добродушный человек в белом форменном одеянии заведует на судне всеми съестными припасами.
Посмотрев на ее впалые бока и нездоровую шерсть, кок вздохнул:
– Ладно, сейчас…
Он достал из кармана кусочек сахара, положил его на блюдце, залил из кружки небольшим количеством воды. И поставил перед Фросей.
– Все, что могу. Ешь.
Она подошла к блюдцу и принялась лакать сладкую воду…
В зал ввалились полярники. Все были в приподнятом настроении.
– Живем, братцы! – уселся за стол Беляев. – Скоро на большую воду выйдем!
Матросы и кок удивленно переглянулись.
– Чего стоим-то, Тимур? – смеясь, напирал сбоку другой полярник, с мохнатой длинной бородой, как у Отто Юльевича Шмидта. – У тебя там, в холодильных камерах, поговаривают, даже шпроты имеются? Так мечи их на стол!
– Как на большую воду? – недоумевал кок. – Разве «Новороссийск» уже подошел?..
– Сами пойдем, дорогой! Власть на судне сменилась, ребята сейчас лед взрывают.
– Где взрывают?
– У носа и у кормы. Так что давай, раскулачивайся!
Кок не торопился выполнять настойчивую просьбу малознакомого человека. Полярнику пришлось отодвинуть его и самому направиться в «закрома».
– Э-э! А ну стой! – схватив его за куртку, Тимур прикрыл дверь на камбуз.
При этом где-то внизу грозно зарычала Фрося.
– Ты чего?! – не понял полярник. – Тебе же говорят: мы уходим! Отметить надо!
– Когда уйдем, тогда и шпроты!
«Отто Юльевич» оттолкнул его от двери.
– Да кто тебя спрашивает!
И тут же взвыл – рыкнув, Фрося вцепилась зубами в его ногу.
– Ах ты шавка недотопленная! – пнул он собаку, отчего та с визгом отлетела к ближайшему столику.
Такого наглого поведения на своей территории Тимур стерпеть не мог. Глаза кавказца моментально налились кровью, ладони сжались в кулаки, он с яростным криком бросился на бородача.
Завязалась потасовка.
– Стоп, мужики! Вы чего?.. – пытался разнять их Беляев. – Хватит! Остановитесь!..
Но было поздно. Долгое время натянутые, как струны, нервы не выдержали. В кают-компании загремели резко отодвигаемые стулья – из-за столиков вскакивали матросы.
– «Пингвины» наших бьют! – боевым кличем пронесся по залу чей-то крик.
Через секунду заводилу-полярника сбили с ног. Одному из матросов прилетел боковой в челюсть. Ближний столик перевернулся – к топоту ног добавился звон посуды.
Началась массовая драка.
* * *
Работа у носа и кормы ледокола не прекращалась.
Остатки взорванных бочек не трогали – лишь слегка растопив лед, куски разогретого железа остывали и намертво вмерзали в лунки. Пока первая команда перегружала очередные бочки с солярой, вторая долбила рядом новые углубления.
Изумленный Долгов спустился по штормтрапу на лед, подошел к небольшой группе матросов, возглавляемой Цимбалистым.
– Ребята, вы чего творите? Последние запасы спалите! – возмущенно произнес он.
Боцман отмахнулся, а матросы и вовсе сделали вид, будто не слышат.
– Не было же приказа взрывать! – дернул доктор за рукав Цимбалистого. – Я уверен: Севченко не мог пойти на такой шаг!
Тот всплеснул руками: дескать, откуда вам знать?!
– Я знаю, потому что он был в подобной ситуации!..
Долгов приводил доводы еще с минуту, но реакции на его вразумления так и не последовало.
В эти же минуты, преодолевая коридоры и трапы, Севченко с Петровым шли на мостик. Сохраняя молчание, мрачный Валентин Григорьевич вышагивал первым. Лицо Андрея Николаевича, следовавшего вторым, было не менее озабоченным.
Молча поднявшись по ступеням последнего трапа, они оказались у заветной дверцы.
– В сторону! – оттолкнув Еремеева, два капитана вышли на мостик.
Узнав начальство, старший помощник будто стал ниже ростом. Втянув голову в плечи, он отошел к выходу на левое крыло и суетливо начал снимать показания метеорологических приборов.
Второй помощник Банник при появлении капитанов разгладил усы и заулыбался. Законная власть на судне ему нравилась куда больше, чем нагловатое поведение самозванцев.
Радист Зорькин слегка поник, но в целом подобное развитие событий его не расстроило. Если старый и новый капитаны возьмутся за дело сообща, то, возможно, ситуация выправится.
И только один Тихонов, имея довольно упрямый характер, решил не сдаваться.
– Отставить все приготовления! – рявкнул Севченко.
Но рулевой матрос успел перевести ручку машинного телеграфа в положение «Полный вперед», после чего подскочил к переговорному и продублировал голосом ту же команду.
– Какое к черту «вперед»?! – шагнул к переговорному Петров.
Но было поздно – динамик прохрипел голосом Черногорцева:
– Есть полный вперед…
* * *
Группа матросов втискивала очередную бочку с соляркой в продолбленное в нескольких метрах от носа «Громова» углубление. В крышку уже был вставлен детонатор, по льду тонкой змейкой вилял провод. Работа не ладилась – углубление оказалось маловато, тяжелую бочку уже вторично приходилось вынимать и заново долбить лед.
Внезапно шуга в небольшой полынье под кормой ожила, вспенилась, забурлила. Секунду «подумав», судно пошло вперед, натолкнулось носом на толстую льдину и с невыносимым скрежетом стало забираться на ее край.
Не ожидавшие этого матросы, бросив работу, запаниковали. Увесистая бочка, потеряв опору в виде десятка рук, опрокинулась на бок и покатилась под уклон, увлекая за собой провода.
Стоявший неподалеку Долгов пришел в себя первым.
– Ложись! – крикнул он, оттолкнув в сторону одного матроса и накрыв своим телом другого.
Пока «Михаил Громов» медленно сползал обратно в полынью, бочка набирала скорость и летела прямо на доктора…
* * *
Радист Зорькин стоял на мостике и потерянно смотрел в окно.
– Не взяли…
– Все у меня под суд пойдете! – подбегая к переговорному устройству, пообещал Валентин Григорьевич. Схватив микрофон, он произнес строгим поставленным голосом: – Машинное, Севченко говорит. Стоп машина!
В машинном отделении от работы всех главных дизелей было шумно. Тем не менее голос «арестованного» капитана Черногорцев узнал.
Получив команду, он пожал плечами и обернулся к матросам-механикам:
– Суши весла! Опять белые в городе…
Подчиненные поочередно заглушили дизели; в машинном стало значительно тише.
Но ненадолго. Буквально через секунду борта и переборки сотряслись от прогремевшего где-то неподалеку взрыва.
* * *
Катившаяся на матросов бочка прыгала, наскакивая на снежные кочки.
Наблюдавший за бешеной скачкой Долгов закрывал собой молоденького матроса из боцманской команды и прокручивал в памяти картинки из собственной жизни – сколь длинной, столь же и неудачной.
О подрыве бочки он почему-то не думал – больше опасался того, что она попросту раздавит их с матросом.
Но вышло по-другому.
Врезавшись боком в очередной снежный бруствер, находившийся метрах в семи-восьми, она высоко подпрыгнула и внезапно превратилась в стремительно разраставшийся огненный шар.
Взрывная волна больно ударила по ушам. Лицо и руки обдало невыносимым жаром. Долгов уткнулся в плечо матроса и еще сильнее прижал его ко льду…
Спустя несколько секунд он понял, что опасность миновала, и, открыв глаза, осмотрелся.
Вокруг горели многочисленные пятна солярки. В снегу торчали куски металла, из которого была сделана взорвавшаяся бочка.
Долгов тяжело поднялся, затушил горящий бок куртки.
– Целы? – спросил он копошившихся неподалеку моряков.
Те вяло кивали и отряхивали одежду от снега.
– А ты как? – Доктор помог подняться спасенному парню.
– Нормально. Только уши заложило и, похоже, ресницы опалило.
– Это ерунда – новые отрастут…
Вдруг он почувствовал, как в боку нарастает боль, все сильнее и сильнее «стреляя» при каждом сокращении сердца. Он ощупал бок через одежду и посмотрел вниз.
На куртке зиял аккуратный ровный прорез длиной около десяти сантиметров. А по внутренней подкладке на снег крупными каплями стекала кровь.
Расползавшееся по снегу красное пятно заметил и стоявший рядом матросик.
– Что с вами? – озабоченно спросил он.
Но Долгов лишь качнул головой, почему-то улыбнулся и стал медленно оседать на снег…
* * *
Кукушкин ворвался в кают-компанию в самый разгар массовой драки.
– Ребята, вы что, с ума сошли? – с обидой и недоумением протянул он, увернувшись от брошенного кем-то стула.
Однако в пылу сражения на пилота никто не обратил внимания.
Тогда он набрал полную грудь воздуха и громко крикнул:
– На льду только что убило нашего доктора!
Ближайшие к нему драчуны прервали свое занятие сразу. Остальные – по мере того, как в большом зале становилось тише. Последним не утихал матрос, боровшийся с Беляевым.
– Да подожди ты! – цыкнул на него полярник. И, оттолкнув, крикнул через весь зал: – Повтори, что ты сказал!
– Только что взрывом убило нашего доктора, – негромко, но отчетливо проговорил вертолетчик.
Известие о смерти Долгова разнеслось по судну со скоростью молнии. Узнав об этом, Севченко первым покинул рулевую рубку и, перепрыгивая через две ступеньки, побежал по трапам вниз. За ним последовали Петров с Банником. На мостике остался Еремеев.
Выскочив на палубу, Валентин Григорьевич первым делом бросился к леерным заграждениям, но Петров упредил:
– Вот они – на палубе!
Тело Долгова успели поднять и несли к надстройке по палубе вдоль правого борта.
Севченко подлетел к группе матросов, те осторожно положили тело на палубу. Капитан упал перед ним на колени и попытался нащупать на шее приятеля пульс. Но Цимбалистый остановил его, жестом объяснив, что тот уже мертв.
Подняв голову, Валентин Григорьевич обвел собравшихся взглядом, полным ненависти…
К группе, окружившей тело судового врача, со всех сторон подходили все новые и новые члены команды. В жутковатой тишине были слышны только завывания снежной метели. Все выглядели подавленными.
Банник первым снял головной убор; остальные последовали его примеру. В толпе плечом к плечу с непокрытыми головами стояли и те, кто минуту назад ожесточенно дрался в кают-компании: Тимур с матросами и Беляев с коллегами-полярниками.
Склонившись над другом, Севченко ладонью закрыл ему глаза…
* * *
Ледокол «Новороссийск» наконец-то сумел прорваться через опасные широты и уже вторые сутки шел по относительно спокойной глади океана. Волнение в полтора-два балла уже никого не пугало. Ведь это был сущий пустяк в сравнении с тем адом, который довелось недавно пережить.
Сафонов стоял на палубе и, держась за поручни ограждения, смотрел вдаль. Судно приближалось к ледовой зоне Антарктиды – по борту уже встречались одинокие льдины.
Невзирая на свою опасную и по-настоящему мужскую профессию, Сафонов тоже не смог нормально перенести умопомрачительную качку «ревущих сороковых». Сутки кое-как продержался, а потом лег на койку и лежал пластом. Сползал с нее исключительно для того, чтобы опорожнить в туалетной комнате и без того пустой желудок. Потом более-менее оклемался и даже покушал в кают-компании. А теперь вот вышел подышать морским солоноватым воздухом.
– Здравствуйте, Владимир, – услышал он за спиной знакомый голос.
Обернувшись, увидел шедшую в его сторону Людмилу. Сегодня она была одета в теплую куртку и брюки. В руках как всегда был фотоаппарат.
– Добрый день.
– Что-то давно вас не было видно, – сказала молодая женщина, встав рядом.
– Работал, – уклончиво ответил он, постеснявшись сказать правду.
– Помните наш последний разговор?
– Конечно. У меня неплохая память.
– Вы тогда сказали, что у нас с Андреем есть выход. Правда, не сказали, какой именно.
– Хотите, чтобы я сказал?
– Да.
Сафонов выдержал значительную паузу, словно раздумывая, стоит ли посвящать девушку в тайные подробности.
Потом все же смилостивился:
– Когда подойдем к «Михаилу Громову», я займусь допросом членов экипажа. Мне необходимо разобраться, почему немалую сумму народных денег пришлось потратить на спасательную операцию. И прежде всего я хочу понять, кто в этом виноват.
– А разве не важнее просто спасти людей?
– Вы, должно быть, не знаете, но причинами смерти члена экипажа, повреждения корпуса и дрейфа «Громова» заинтересовался сам министр морского флота СССР Тимофей Борисович Гуженко.
– А вы в курсе, что в пароходстве кто-то задержал выход «Громова» на полмесяца, и в итоге судно отправилось на толстый лед? – спокойно парировала Людмила. – На мой взгляд, если вы хотите добраться до истинных причин, то виновных следует искать не в Антарктиде, а в Ленинграде.
– Может быть, может быть…
– Между прочим, Андрей предупреждал руководство об опасности такого позднего похода.
– Да, но снимать экспедицию все равно пришлось бы – она не была рассчитана на зимовку…
В этот момент судно содрогнулось от удара носовой частью о большую льдину. Люда и Владимир ухватились за поручни. Льдина треснула пополам. «Новороссийск», расшвыряв ее осколки и не сбавляя скорости, продолжал взрезать волны.
Вынув из кармана зажигалку с пачкой «Мальборо», мужчина предложил собеседнице сигарету. Та отказалась.
– Оставим этот бесплодный разговор, Людмила. Ситуация такова… – он прикурил и глубоко затянулся, – что вашему мужу так или иначе придется ответить за гибель человека. А также за повреждения судна. Но технически серьезного наказания можно избежать.
– Я вас не понимаю, – удивленно посмотрела она на Сафонова.
– Все довольно просто. Если он полностью признает свою вину, то мы, со своей стороны, приложим усилия для смягчения наказания.
– Вину в чем?
– В неграмотном управлении ледоколом и командой. В вынужденном дрейфе… Тогда, полагаю, можно обойтись одним увольнением.
Уголки губ молодой женщины дрогнули в язвительной улыбке:
– Хотите сделать его крайним?
– Вы умный человек, Люда, и сами все понимаете, – немного подумав, кивнул Владимир. – И потом для вас это наилучший выход – с наименьшими, так сказать, потерями. Пусть даст нужные показания, а уж мы потом все сделаем как надо.
– И как же должны звучать эти показания?
Собравшись с мыслями, офицер Госбезопасности произнес несколько фраз, вероятно, тщательно подобранных и заученных заранее:
– Из-за его халатности «Михаил Громов» провел в Антарктиде намного больше времени, чем требовалось. При этом из пароходства ему постоянно приходили радиограммы, в которых предписывалось в кратчайший срок покинуть опасную ледовую зону, чего ваш супруг так и не сделал. В конце концов, на судно был направлен новый капитан. В общем, руководство старалось всячески исправить положение, но было уже поздно. Примерно так.
– Он никогда этого не скажет, – качнула Людмила головой.
– А вы постарайтесь, чтоб сказал. Да, ситуация не из приятных, но поверьте: в Ленинграде вы о ней будете вспоминать с улыбкой. Кстати, сидя в новой благоустроенной квартире – о ней мы тоже похлопочем. Замучились, наверное, с пацаненком по общагам мыкаться?
Людмила была потрясена до глубины души. Чудовищным обманом, неслыханным цинизмом и той наглой уверенностью, с которой представитель Госбезопасности излагал свой мерзкий план.
– Он же любит и вас, и сына, – напирал Сафонов. – Знаю, что любит! А раз так – пусть ради вас совершает поступки.
На ее глазах выступили слезы. Она нервно мотнула головой, не желая соглашаться ни с одним его доводом. Ни с одним словом.
Кагэбэшник оглянулся по сторонам. На палубе матросы занимались такелажем, судовое начальство было далеко – в их сторону никто не смотрел.
– Ладно, объясню попроще, – схватил он Людмилу за локоть и грубо поволок в темный закуток между надстройками.
Там поставил ее спиной к металлической переборке и отвесил несколько звонких пощечин. Фотоаппарат вылетел из ее рук и покатился по палубе.
– Зайка моя, ты думаешь, я с тобой в игры играю?! – вцепившись в воротник куртки, резко встряхнул он ее. – Ты не представляешь, какие люди заинтересованы в том, чтобы расследование закончилось именно так, как я тебе только что расписал! Вариантов у тебя немного. Или он признает вину, или оба пойдете ко дну! Навсегда! Ясно?
Она потерянно кивнула.
На лице Сафонова снова появилась дежурная обаятельная улыбка. Он отпустил женщину.
– Вот и хорошо. Давно бы так, – сказал он. И, удаляясь в сторону кормы, бросил через плечо: – Но вы уж постарайтесь, Людочка. Иначе вам придется плохо. Очень плохо…
Отдышавшись, она вытерла с губы кровь. Подняла фотоаппарат и медленно пошла в свою каюту…
* * *
До устроенного матросами бунта Петров успел изрядно посидеть под замком. В результате каюта осточертела настолько, что, получив свободу, он приходил в нее только с одной целью – упасть на кровать и забыться сном. Вот и этой ночью после всех передряг он вышел на палубу подышать, полюбоваться звездным небом и далекими всполохами полярного сияния. Сегодня оно блистало во всей красе – облачность растаяла еще в дневных сумерках.
Прогуливаясь по палубе, Андрей неожиданно заметил у леерного ограждения в районе кормы фигуру человека. Сначала тот просто стоял, держась за поручни, потом для чего-то перелез их и… как будто собирался спрыгнуть вниз – в узкую полынью между льдинами и бортом.
Обеспокоившись, Петров ускорил шаг и вскоре узнал старшего помощника Еремеева. Надменного, пронырливого и неприятного типа, с которым пришлось походить на судне несколько лет.
Перебравшись через ограждение, тот держался за него двумя руками и смотрел вниз. Но разжимать пальцы и прыгать он не торопился – то ли еще не решил кончать жизнь самоубийством, то ли наслаждался последними мгновениями пребывания на этом свете.
– Уверен? – негромко произнес Андрей, когда дистанция между ним и кандидатом в покойники сократилась до десятка шагов.
Еремеев резко оглянулся, узнал бывшего капитана. И со вздохом сказал:
– А чего тянуть?
Петров пожал плечами:
– Разве не интересно, что будет дальше?
– Для нас с тобой – точно ничего хорошего. Или тут ко дну пойдем, или дома посадят, – философски заметил старпом, любуясь размытой верхней границей полярного сияния. После небольшой паузы вдруг взорвался: – Как же задолбала эта красота! А все твое чистоплюйство. С самого начала было понятно, что не вытащим мы того полярника, что он обречен. Надо было сразу уходить на всех парах – я же говорил!
– Все равно далеко бы не ушли, – спокойно возразил Петров. – Лед уже был толще максимально допустимого.
– Ну хотя бы попробовали пробиться! А так… чего ты добился в итоге? Была нормальная команда… А теперь и капитан – говно, и старпом – говно…
– Хорошо бы, если так.
Еремеев усмехнулся:
– Ты считаешь?
– Конечно, – сказал Андрей и повернулся. Удаляясь, бросил: – Оно же не тонет…
Проводив капитана взглядом, старший помощник перелез обратно на палубу и, выругавшись, побрел в каюту…
* * *
Красавчику Еремееву недавно стукнуло 36.
Средний рост, стандартные параметры фигуры, приятное смуглое лицо и смоляные черные волосы намекали на то, что в общении с противоположным полом он должен иметь несомненный успех.
Так оно и было – женщин холостой старпом менял по три штуки за год. А если бы «Громов» стоял пришвартованным к причалу постоянно, то эту цифру следовало бы умножить еще на три. А то и на четыре.
Официальных жен у него тоже было ровно три. И жил он с каждой не дольше года. Видать, бедные женщины быстро распознавали его никудышный характер и сбегали.
Всем был хорош Еремеев как специалист: грамотен, не ленив, инициативен. Да вот беда – слишком уж хотел стать капитаном. Так хотел, что, не стесняясь, заводил речь о своей мечте с кем угодно, включая высокое начальство. Некоторые это обостренное желание понимали и одобряли, некоторые равнодушно посмеивались. А большинство предпочитало держаться от ярого карьериста подальше – такой ради продвижения и родную мать не пожалеет.
Кто-то идет работать на судно, будучи уже солидным человеком, не сумев реализовать себя на берегу. Кто-то ползет до командного состава по ступеням с самого низа. У Еремеева все было расписано на годы вперед. Сразу после школы – поступление в мореходку, затем «вышка» в Одессе, несколько месяцев плавания кадетом, то бишь практикантом, диплом и в 20 лет – старт карьеры.
После училища всех его однокашников разбросало по прибрежным городам Советского Союза: в Баку, в Находку, в Южно-Сахалинск, в Одессу… Еремеева отправили в Ленинград и назначили третьим штурманом на относительно новый лесовоз.
Не давая себе времени на раскачку, он сразу рьяно взялся за дело и уже через два года стал вторым помощником. Каково же было его удивление, когда вскоре в команду один за другим попали два его бывших сокурсника. Обоих разжаловали из штурманов за разные непотребства, и на лесовоз они прибыли в ранге простых матросов.
Когда-то они ходили в одном строю, спали в кубрике на соседних койках и ели в столовой баланду из общего котла. А теперь один подавал ему на столик комсостава тарелочку с приличной пищей, а второй уступал дорогу на трапе. Вот такой произошел удивительный факт, еще более подогревший душу будущего капитана.
Впервые на борту «Михаила Громова» Еремеев появился пять с половиной лет назад уже в должности старшего помощника. Располагаясь в каюте повышенной комфортности, он про себя решил: «Потружусь пару годков в этой должности и переберусь в каюту капитана. Чего бы мне это ни стоило…»
Все шло согласно его глобальным планам: старый капитан дорабатывал до пенсии и задерживаться на должности не собирался; сам Еремеев зарабатывал висты безукоризненной исполнительностью, получал грамоты и благодарности от начальства. Многие члены команды ледокола его побаивались, а престарелый капитан, понемногу устраняясь от работы, доверял все больше и больше…
И вдруг в один из ненастных дней все надежды рухнули. Это случилось, когда на борт в сопровождении заместителя начальника пароходства взошел молодой Петров.
– Знакомьтесь, товарищ старпом, – сказало начальство, – это ваш новый капитан – Андрей Николаевич Петров, бывший старший помощник с «Капитана Воронина».
– А где старый капитан? – пролепетал Еремеев, подавая ватную ладонь.
– А старый тю-тю – на пенсии. Сегодня во дворце культуры торжественные проводы. Так что прошу быть при параде и не опаздывать – вам толкать речь от экипажа и дарить ценный подарок…
С того злосчастного момента Еремеев тихо возненавидел перешедшего дорогу Андрея…
* * *
Утром следующего дня Севченко объявил по трансляции общий сбор команды на льду рядом с правым бортом судна. После завтрака члены команды и полярники спустились по штормтрапам и выстроились в две шеренги.
Лица у всех были мрачные. На льду перед ними на деревянном основании лежало обернутое тканью тело Долгова. Рядом с телом стояли Севченко и Банник.
– Валентин Григорьевич, шо-нибудь скажете? – негромко спросил второй помощник.
– Нет, – мотнул тот головой. – Не смогу.
– Надо бы сказать. Можа тогда кто другой?
– Да о чем там говорить?.. Он своей жизнью все сказал. Столько людей спас за работу на судах…
– А пошто нам его с собой не взять – в холодильной камере? – гудел Банник. – Дома по-человечески и похоронили бы.
– Он уже дома, – вздохнул Валентин Григорьевич. – Дайте салют и начинайте…
Второй помощник поднял ракетницу и выпустил в небо желтую ракету. Потом незаметно перекрестившись, махнул рукой.
Матросы в полной тишине опустили тело в узкую полынью между бортом судна и краем льдины.
После того как тело исчезло в темной воде, никто не сдвинулся с места, решив почтить память Долгова минутой молчания.
Так и стоял строй моряков и полярников перед правым бортом «Михаила Громова». А за их спинами высилась ледяная глыба айсберга, в последние дни немного замедлившего движение, а потому казавшегося еще таким далеким…