Глава четвертая

Семья Петровых проживала в общежитии Балтийского морского пароходства, располагавшемся недалеко от порта. Всего в пароходстве было около десятка общежитий, включая два недавно построенных. Но Петровых угораздило поселиться в самом старом и обшарпанном – типичной общаге застойных времен. Здание встречало своих жильцов давно не крашенными стенами холла, скрипучими ступеньками лестницы, длинными коридорами с облезлыми деревянными полами, тусклыми лампочками под серыми потолками, развешенным для сушки бельем и висящими по стенам тазами и велосипедами. И, конечно же, ставшим для многих привычным кисловатым коктейлем из запахов хлорки, плесени и пригоревшей пищи. В одном конце коридора находился общий туалет с единственной душевой комнатой, в которую всегда стояла очередь. В другом – общая кухня со страшными плитами и двумя немытыми окнами.

Комнатка Петровых была стандартной – 17 квадратных метров. В углу стояла кровать, впритирку к ней – платяной шкаф. Под окном обитал стол с тремя стульями. По левую сторону от окна висела полка с кухонной утварью, по правую – полка с книгами. На казенной тумбочке в ближнем углу мерцал экраном небольшой черно-белый телевизор. Далее цветастой ширмой была отгорожена детская кроватка. У входной двери красовалась недавно купленная «прихожая» – узкий шкафчик, в котором помещалась верхняя одежда семьи Петровых. Вот и вся нехитрая обстановка.

Комнату в этом общежитии Андрей Петров получил давно – еще до рождения Федора. Тогда он ходил на «Воронине» по Балтийскому морю в должности старшего помощника капитана. Выдавая направление на заселение, один из заместителей начальника Балтийского пароходства уверил:

– Это на первое время. Как обзаведешься ребенком – обязательно дадим квартиру. Ну, или комнату в приличной коммуналке…

«Первое время» затянулось на несколько лет. Супруга и друзья подталкивали Андрея:

– Сходи на прием к начальнику пароходства. Ты же капитан большого судна, а живешь хуже простого матроса!

Он долго сопротивлялся:

– Что, они не знают, как я живу?

Но незадолго до выхода в Антарктиду Андрей все-таки собрался с духом и записался на прием.

Начальник пароходства выслушал молодого капитана, устало вздохнул и, полистав какую-то папку, сказал:

– Понимаю вас, Андрей Николаевич. Но помочь пока ничем не могу. Худо у нас стало с жильем. Совсем худо. Ваша семья стоит в очереди на улучшение одной из первых.

– Может быть, хотя бы в коммунальную квартиру? – теряя последнюю надежду, спросил Петров. – Трудновато в общежитии с пятилетним ребенком.

– Понимаю… Как только появится приемлемый вариант – сразу переедете. Обещаю…

Люда сидела за единственным столом, бывшим для семьи и обеденным, и рабочим. Перед ней стояла пишущая машинка с заправленным листом бумаги. Быстро печатая текст, она изредка прерывалась, откидывалась на спинку стула и, прищурившись, смотрела за окно или заглядывала в лежащий рядом блокнот. Проработав очередную фразу, вновь придвигалась к машинке и стучала по клавишам…

Супруга Андрея работала в редакции одной из ленинградских газет. Сегодня она должна была сдать готовый материал на первую полосу; оставалось лишь добить последний абзац и в последний раз внимательно вычитать текст.

На другом стуле по соседству с мамой трудился пятилетний Федор: сопя, он старательно заканчивал рисунок.

– Мама, – позвал он, отложив карандаши.

– Что, Федя?

– Посмотри. – Мальчуган подвинул ей свое творение.

На листе был изображен плывущий по морю ледокол. Вокруг летали чайки, сверху светило солнце. На палубе ледокола стояли три фигурки. Люда сразу догадалась, что Федя изобразил ее, Андрея и себя.

Незаметно вздохнув, она нашла в себе силы улыбнуться и похвалить:

– Отличный у тебя получился рисунок. Ты молодец.

– Мам, а можно его повесить туда? – показал Федор на стену, где висели почетные грамоты родителей и семейные фотографии.

– Конечно. Сейчас повесим…

Наклонившись к сыну, она чмокнула его в вихрастое темечко и, взяв листок, закрепила его между свадебной фотографией и грамотой «За лучший репортаж».

Внезапно в дверь постучали.

– Люд! – позвала соседка из комнаты напротив. Не дожидаясь разрешения, не отличавшаяся деликатностью Нинка ворвалась в комнату Петровых и, потрясая газетой, выдала: – «Титаник» ихний на дне нашли! Ты слышала? Со всем барахлом, между прочим!

– Слышала, – тихо ответила Люда, возвращаясь к столу.

– Как слышала?! Вот человек! А нам почему не рассказала?! Собственный журналист в общаге, а мы все из газет узнаем. Это же непорядок!..

Нинка могла болтать о пустяках бесконечно. Ей было крайне сложно объяснить, что работа над очерком или статьей требовала относительной тишины и отсутствия говорливых «помощников».

– Ладно, я чего зашла-то… – заметила печатную машинку на столе. – Твой же в рейсе? Они там в Австралию вроде зайти собираются.

Людмила неуверенно кивнула.

– Ты же наверняка колготки ему заказала? А может, он и мне захватит? Буквально две пары. Максимум – три.

Супруга Андрея Петрова медлила с ответом. Присев на стул, вздохнула:

– Нин, понимаешь… Я…

Поджав губы, соседка кивнула. Дескать, догадываюсь, что тебе мои просьбы на фиг не нужны. Ты ведь жена капитана, а мой всего лишь штурман…

– Ну, понятно, – глухо сказала она и пошла к двери.

Люда поднялась со стула и последовала за подругой. Выйдя в коридор, она прикрыла за собой дверь и окликнула:

– Нин!

Та нехотя обернулась и всплеснула руками:

– А я, дура, всем, кто ни попросит, утюг даю! И электрическую плитку в придачу!..

– Нин, не просила я ни о чем Андрея, – почти беззвучно сказала Людмила. И, едва не плача, добавила: – Мы с ним разводимся…

Соседка смолкла на полуслове. И в изумлении прошептала:

– Как разводитесь?

Промолчав, Люда отвернулась; по щеке скатилась слеза.

– Людка… прости, я не знала… – обняла подругу Нина. И, кивнув на прикрытую дверь, спросила: – А дитю пока не сказала?

Петрова отстранилась и решительно мотнула головой.

Людмила была стройной шатенкой с хорошей миниатюрной фигуркой и привлекательными формами.

Она выросла в образованной интеллигентной семье. Бабушка – искусствовед, один из дедушек – доктор исторических наук. Мама – филолог, папа – офицер военно-морского флота. С самого детства ее окружали книги, научные журналы, репродукции… Оттого с выбором профессии долго не мучилась и довольно легко поступила в университет. С той же легкостью закончила его с красным дипломом и устроилась в одну из ленинградских многотиражных газет. О выбранной профессии никогда не жалела и работала с большим желанием.

Девушка всегда искренне верила, что случайностей в жизни не бывает и, когда на твоем пути встречается тот самый единственный человек, некий таинственный голос тихо нашептывает, как важна эта встреча. И нужно иметь серьезные проблемы со слухом, чтобы не услышать этот голос.

Так и случилось, когда она, будучи молодой выпускницей журфака, приехала по заданию редакции в порт для написания своего первого репортажа. Правда, поначалу встретивший у трапа молоденький подтянутый старпом «Капитана Воронина» ей не глянулся – низковат ростом: говорит, несмотря на свою должность, тихо и слишком спокойно; как-то уж чересчур любезен.

Но по мере общения с Андреем, ставшим в тот день для нее гидом, это мнение кардинально переменилось. Он был начитан, эрудирован и не лишен чувства юмора. К тому же о своем судне знал абсолютно все. На любой вопрос Людмилы сразу же следовал компетентный и обстоятельный ответ.

Андрей был удивительно обходителен. Взбираясь по трапу, подавал ей руку, предупреждал о скользкой палубе, а где-то глубоко в трюмном помещении сам и очень вовремя пригнул ее голову, чтоб девушка не ударилась о бимс – поперечную силовую балку.

Однако и тогда она еще не распознала своего счастья и не могла представить, что банальное знакомство при исполнении служебных обязанностей способно перерасти в нечто большое и серьезное.

Тем не менее Андрей нравился ей все больше и больше. И когда, прощаясь у трапа, он немного схитрил, пытаясь добыть номер ее телефона, она не стала упираться.

Потом они встретились – позвонив по телефону, он пригласил прогуляться по набережным вечернего Ленинграда. Они долго болтали, рассказывали друг другу о родителях, об учебе и о своих профессиях. А его предложение увидеться вновь уже не прозвучало странно и неожиданно. Оно было ожидаемо.

И так постепенно, шаг за шагом, они становились ближе.

В какой-то момент все сомнения улетучились, и оба поняли, что хотят быть вместе. Навсегда. На всю жизнь.

Погода за прошедшую неделю наладилась: штормовой ветер стих, осадки прекратились. Небо по-прежнему было затянуто облаками, но их количество уменьшилось, и временами сквозь тонкий слой до поверхности Южного океана прорывался свет готового надолго скрыться за горизонтом солнца.

«Михаил Громов» успел за это время преодолеть несколько десятков миль в северо-восточном направлении. С каждым днем температура воздуха опускалась все ниже, а ледяной покров океана вокруг Антарктиды становился толще. Скорость передвижения ледокола упала до минимальной – за сутки ему удавалось пройти не более полутора-двух миль. До чистой воды оставалось не так уж много, однако надежды добраться до нее постепенно таяли…

Находясь в небольшой полынье, «Громов» сдал назад, остановился. Выпустив из двух труб клуб черного дыма, пошел вперед. Разогнавшись, навалился на кромку льда всем своим весом.

Лед выдержал, и ледокол медленно сполз обратно в полынью.

– Еще одна попытка, – командовал на мостике Севченко. – Машинное, полный назад.

Ледокол послушно отваливал от неподатливой кромки.

– Стоп машина! Приготовились! – прокричал в микрофон капитан.

– Готовы, – невозмутимо ответил из низов Черногорцев.

– Полный вперед!

Вода за кормой снова вспенилась, забурлила. Судно двинулось вперед и на приличной скорости наехало на край ледового панциря. Теперь «Громов» лег на кромку почти всем корпусом.

И опять его постигла неудача. Лед оказался настолько крепким, что от места столкновения не пошло в стороны ни одной трещины.

Ледокол медленно сполз обратно в полынью…

Пилот Кукушкин уже неделю топтался возле вертолета. Приходил на площадку после завтрака, подкатывал алюминиевую стремянку, снимал чехлы с моторного отсека, открывал капоты… Прерывался он только на время обеда и для того, чтобы согреть руки. Под вечер собирал инструменты, снова чехлил свою «вертушку» и за полчаса до ужина покидал площадку.

Работы по восстановлению угробленной им техники было много.

«Случалось такое где-то у кого-то. Не раз слышали, не раз читали в присылаемом министерством материале по авариям и катастрофам, – с грустью осматривал он залитый маслом правый двигатель. – Теперь вот и у нас приключилось. Горе горькое по свету шлялося и на нас невзначай набрело…»

Впрочем, что было горевать? Сам по себе вертолет не запустится и не полетит. Авиационно-технического состава в команде ледокола штатом не предусмотрено, так что вся надежда на самого Михаила. И, засучив рукава, он брался за дело…

В первый день он внимательно осмотрел Ми-2 на предмет повреждений и сделал греющий душу вывод: законцовки лопастей от контакта с переносным топливным насосом почти не пострадали. Во всяком случае, небольшие вмятины легко выправил в судовой мастерской один из матросов боцманской службы.

Следующий вывод был не столь утешительным: отказавший на висении правый двигатель был основательно залит маслом и противопожарной пеной.

А потому два последующих рабочих дня пилот посвятил очистке моторного отсека и кабины от остатков пены и масла. Тщательно все отмыв, он выдраил каждую деталь до первозданного блеска.

Работать при низкой температуре было крайне сложно и, регулярно убегая в надстройку греть руки, он с уважением вспоминал технический состав, которому приходилось мучиться в таких же условиях каждую зиму…

Утром четвертого дня он заменил пробитый осколком насоса маслопровод – благо такой нашелся в ЗИПе. Потом достал из коробки технические формуляры и, спустившись в выделенную для проживания каюту, стал штудировать каждую страницу…

Материала пришлось прочитать немало. К шестому дню он выяснил, какое масло, в каком количестве и в каком порядке нужно заливать в маслосистему двигателя. К счастью, сорт такого масла также оказался в судовом ЗИПе.

На седьмой день Кукушкин с помощью одного из судовых механиков залил в систему недостающий объем масла и еще разок досконально проверил материальную часть.

С виду все было в порядке. Теперь предстояло запустить и опробовать отремонтированный двигатель…

Пилот копался в ящике с инструментами, когда ледокол в очередной раз штурмовал кромку льда. От резкого толчка ящик подскочил и проехал пару метров по пеньковой сетке.

Поймав его и перетащив поближе к основной стойке шасси, Кукушкин подошел к борту, облокотился о леерное заграждение и принялся наблюдать, как судно борется со льдом…

Все последние дни, проведенные на «Громове», Михаил ощущал беспокойство. Еще бы не беспокоиться! Полетное задание выполнил только наполовину – одного капитана доставил, а второго не забрал. Повредил при посадке лопасти и двигатель винтокрылой машины, а удастся ли починить неисправность – большой вопрос. Чем все это обернется? Оставит ли руководство отряда после всех фортелей его на летной работе?..

Ледокол снова врезался в лед и прополз по нему с десяток метров. Кромка выдержала, и «Громов» соскользнул в полынью.

– А чего мы взад-вперед ходим? Долго так будет продолжаться? – крикнул пилот Цимбалистому.

Присев неподалеку на корточки, тот подкармливал Фросю. Услышав вопрос Кукушкина, показал на свое горло.

– Надоело все? – не понял тот жеста. – Мне тоже. Если б не эта зараза, – хлопнул он ладонью по дверце Ми-2, – то скоро был бы на Большой земле. А теперь куда деваться? «Корчагин», с которого доставил Севченко, тю-тю – уплыл. Так что буду вам тут глаза мозолить до самой Австралии. Меня, кстати, Мишей зовут. А тебя?

Цимбалистый снова показал на горло и, достав блокнот, принялся что-то писать.

– Ладно, не пристаю, – опять неправильно понял его Кукушкин.

Боцман поднял блокнот с написанным именем, но новый знакомец уже успел покинуть вертолетную площадку…

Пилот решил найти капитана и испросить у него разрешение на пробный запуск двигателя. Для этого он первым делом направился в рулевую рубку…

Добравшись по трапам до самого верха надстройки, Михаил осторожно заглянул в помещение рубки. Внутри была напряженная рабочая обстановка. Рулевой Тихонов стоял у штурвала. Старпом Еремеев метался от передних окон к выходу на крыло мостика. Капитан Севченко командовал в микрофон трансляции:

– Машинное, приготовились!

– Готовы, – отвечал стармех Черногорцев.

– Максимальная мощность! Полный вперед!

– Есть максимальная…

Вибрация переборок и корпуса нарастала. Судно набирало ход и, в очередной раз врезавшись в ледяную кромку, отскакивало.

Лед не поддавался.

– Стоп машина!

– Есть стоп.

– Средний назад.

– Есть средний назад…

Севченко раздраженно бросил микрофон и, наконец, заметил авиатора.

В этот момент до того дошло, что капитану сейчас не до запуска стоявшей на площадке «вертушки».

«Понял, ухожу», – поднял он руки и исчез в дверном проеме.

Спустя час попытки одолеть толстый лед были прерваны – толщина льда не позволяла продолжить движение. По приказу нового капитана вся команда, за исключением вахты, собралась в кают-компании. Помимо моряков на собрании присутствовали и полярники.

«Пусть посидят и послушают, – подумал капитан, вспоминая наставления своих педагогов. – Люди они бывалые, может, и предложат что-то дельное…»

Матрос Тихонов устроился на последнем ряду стульев. По соседству с ним сел Цимбалистый – говорить он все равно не мог. Фрося, признавшая в боцмане нового хозяина, улеглась возле его ног.

Решил посетить собрание и Петров, скромно присев с краю первого ряда.

Комсостав занял место за столом перед командой: в центре – Севченко, слева от него Еремеев, справа – Банник.

Мнений было высказано много, и почти все моряки в своих выступлениях обращались за поддержкой к Петрову. Севченко слушал молча, но с каждой минутой становился мрачнее. Во-первых, потому что ничего дельного не услышал. А во-вторых, по причине присутствия на собрании бывшего капитана, авторитет которого, как оказалось, в команде все еще был высок.

– …Чего тут думать?! – всплеснул руками Еремеев. – Чем дольше стоим, тем больше обрастаем льдом. Двигаться надо, пробиваться!

– Конкретные предложения нужны, – резонно возразил Петров. – Самоходом мы такой лед не продавим.

С заднего ряда послышался робкий голос матроса Тихонова:

– Можно попробовать подорвать лед горючкой. Вкопать поглубже несколько бочек и рвануть. Близ Камчатки разок таким макаром вырвались из ледового плена.

– Можно попробовать, – кивнул бывший капитан. – Только сначала необходимо промерить лед, чтоб понимать толщину и правильно рассчитать количество горючего. Здесь ведь не Камчатка и лед посерьезней.

– Андрей Николаевич, мы с ребятами легко промеряем! – подхватил идею полярник Беляев. – Прямо сейчас займемся!

Играя желваками на скулах, Севченко угрюмо молчал.

– Еще один вариант с гальюнами имеется, – пробасил с первого ряда Черногорцев.

Все с интересом уставились на «деда».

– Ежели предварительно продуть их, то вышедшие наружу теплые массы подточат снизу лед. А потом уж начать ворочать судном. Помнится, так мой товарищ на стареньком ледоколе делал. Правда, давно это случилось – ледокол тот на разделку списали, да и лед был пожиже.

Севченко вздохнул. Судя по выражению лица, этот балаган ему порядком надоел.

Петров с улыбкой сказал:

– Стармех в своем репертуаре. Кто о чем, а «дед» о массах…

По рядам людей прокатилась волна веселья. Многие засмеялись.

Паузу нарушил Валентин Григорьевич.

– Товарищ Петров, – негромко сказал он. – Встаньте, пожалуйста.

Оглянувшись на присутствующих, бывший капитан встал.

– И покиньте кают-компанию, – продолжил Севченко. – Здесь проходит собрание команды, а вы к ней отношения не имеете.

Секунду поколебавшись, Петров вышел из кают-компании. На что пожилой Банник, не поворачивая головы, заметил:

– Я извиняюсь, шо влезаю, но у Андрея Николаевича тоже опыт имеется – не первый год на ледоколах.

Севченко хрястнул кулаком по столу.

– На судне должен быть один капитан! И если у вас есть вопросы, пожелания или предложения, обращайтесь ко мне!

Он обвел тяжелым взглядом притихшую команду.

И поинтересовался:

– Так есть у кого-нибудь дельные предложения?

Никто не осмелился открыть рот.

– Тогда вот что, товарищи… Взрывать бочки мы не будем, потому что горючее может оказаться на вес золота. А про ваши «массы», повернулся он к Черногорцеву, – я вообще слышать не хочу.

Тот равнодушно пожал плечами – дескать, наше дело предложить…

– Пока от команды не поступило ни одной здравой идеи, – поднялся Валентин Григорьевич. – Если придумаете что-то дельное – предлагайте…

Сказав это, он покинул кают-компанию.

Подавленные члены команды и полярники остались в гнетущей тишине…

Петров поджидал Севченко в коридоре. Завидев его, сделал шаг навстречу, но тот прошел мимо, словно бывшего капитана более не существовало.

– Товарищ капитан, – окликнул Андрей. – Можно вас на минуту? Есть одно соображение.

– Поделитесь им с кем-нибудь другим.

– Не думаю, что команде следует об этом говорить.

Насторожившись, Валентин Григорьевич остановился посреди коридора.

Петров подошел ближе и негромко сказал:

– За нами двигается айсберг. Команда назвала его «Семен Семеныч». Тот самый, из-за которого и случилось несчастье. До переворота он казался небольшим, а потом… в общем, махина около сотни метров над водой. Есть небольшая вероятность, что течением его отнесет в сторону от нас, но пока он следует строго за нами, а без локатора мы не способны оценить угрозу.

– Вам напомнить, по чьей вине судно лишилось локатора? – с издевкой произнес Севченко.

– Не стоит. Сейчас нужно сообща решать, как выбираться. А муштрой успеете заняться, когда проломим лед.

Новый капитан вплотную придвинулся к Петрову и медленно процедил:

– Я решу. А ты сядь в свою каюту и не отсвечивай. Или я приставлю к тебе охрану.

– Может, сразу расстреляете? – насмешливо справился Петров.

Несколько секунд Севченко «сверлил» своего предшественника взглядом. Потом повернулся на каблуках и пошел по коридору в сторону своей каюты…

«Громов» стоял без движения все в той же полынье, больше не предпринимая попыток вырваться из ледового плена.

Вечером после ужина часть команды осталась в кают-компании и решила посмотреть фильм. Боцман Цимбалистый, радист Зорькин и полярник Беляев сидели в первом ряду «зрительного зала». Исполнявший обязанности внештатного киномеханика Тихонов копался возле кинопроектора.

– А кроме «Бриллиантовой руки» ничего больше нет? – поинтересовался Беляев.

– Нет, – откликнулся рулевой матрос, заправляя пленку.

– Фильм, конечно, отличный. Но хочется элементарного разнообразия.

– За разнообразием вам надо было на работу в МИД податься. Там и загранки покозырнее, и зарплата повыше.

За Тихонова вступился Зорькин:

– На рейс одну ленту дают. Скажите спасибо, что капитан выбил в пароходстве что-то современное. Если б за фильмом поехал старпом, то смотрели бы «Ленин в Октябре».

– Да я не к тому. Я ж понимаю. Чего уж теперь жаловаться? Потерпим, – дал задний ход Беляев. – Дома будем новинки киноэкрана смотреть. У меня же это последняя командировка.

Тихонов с Цимбалистым переглянулись.

– Я что-то не то сказал? – удивленно спросил полярник.

– Крайняя, а не последняя, – мрачно поправил рулевой.

– Извините. Несу что-то… Голова уже не варит от безделья.

Покончив с заправкой пленки в лентопротяжный механизм, Тихонов вздохнул:

– Да, сидим в этой полынье, как бакланы. Со старым капитаном хоть что-то бы делалось. Давно бы нашли выход и двинулись к теплой Австралии.

– А почему Севченко не пытается вырвать ледокол из полыньи?

– Ну, это как раз понятно – ленинградского начальства боится, – снова вступил в разговор Зорькин. – Если начнет самостоятельно дергаться – спалит горючку, и тогда на него повесят всех собак. А так доложит, что Петров довел дело до дрейфа, и будет преспокойно ждать спасательной экспедиции…

На заднем ряду застрекотал проектор, и все умолкли. Кто-то из зрителей выключил свет. На экране появилась заставка, поползли титры…

Беляев выглядел настоящим былинным богатырем – рост под два метра, вес далеко за сотню; широкоплеч, могуч и невероятно силен. Однажды ныне покойный Лева на станции признался:

– Когда перед отправкой в экспедицию я тебя увидел, то подумал: настоящие полярники должны выглядеть именно так. А я со своей неловкостью там, наверное, помру.

В ответ Беляев рассмеялся, хлопнул друга по плечу и успокоил:

– Не в габаритах дело, Левка! У одного мощь, у другого – голова на плечах, у третьего смекалка или память. А у тебя – золотые руки. И это, между прочим, дорогого стоит. Что бы я делал со своим ростом, весом и силой, если бы не твоя помощь в ремонте оборудования?..

Подобные серьезные доводы в исполнении друга Леву моментально убеждали. Ведь раньше его никогда не хвалили. И никто в нем сильно не нуждался.

По профессии Беляев был геофизиком. В экспедиции по совместительству исполнял обязанности радиометриста и магнитолога. Работа ему нравилась. Семьи он не имел, а потому при любой оказии тотчас просился в экспедицию.

Полярная станция «Русская» являлась береговой базой антарктической станции «Восток». Той самой базы, на которой три года назад Беляев едва не погиб.

Трагедия произошла в апреле – в начале полярной ночи. На станции полностью сгорела небольшая пристройка, в которой располагались дизель-генераторы, обеспечивающие полярников светом и теплом. Люди пытались тушить пожар, но влажность в Антарктиде почти нулевая, и высушенные морозом деревянные конструкции горели, словно были пропитаны бензином.

Масштабы катастрофы полярники осознали не сразу.

В результате пожара погиб механик Леша Карпенко; экспедиция лишилась тепла и связи с внешним миром, а температура воздуха к тому моменту перевалила за минус 60.

Между тем до ближайших соотечественников было очень далеко: до станции «Мирный» – около полутора тысяч километров, а до «Молодежной» и того больше – две с половиной.

Помог счастливый случай. На буровой отыскали старый сломанный бензиновый двигатель. Сообща удалось его починить и запустить; до станции бросили кабель. На базе появилось электричество, а соседи наконец узнали о бедствии из сообщения по радио.

Москва предложила немедленную помощь в виде сброса с транспортного самолета необходимого оборудования, но полярники, оценив большой риск полетов при крайне низких температурах, отказались. Решили обойтись собственными силами: изготовили несколько печей-капельниц, работавших на солярке; наладили освещение; сократили жилое пространство, уплотнившись в три помещения.

В общем, кое-как выжили. И, к слову, ни на день не прерывали научных наблюдений, ради которых и прибыли на территорию самого сурового континента. А в конце ноября на станцию прибыл долгожданный санно-гусеничный поезд.

Вспоминать об этом Беляев не любил, в глубине души надеясь на то, что все отпущенные Богом трудности и передряги он уже пережил. На «Русской» сдружился с Левой – настоящим и надежным товарищем; собирался отправиться с ним в следующую экспедицию.

И вот внезапно снова череда тяжелых испытаний: потерял друга, застрял с судном во льдах…

Не прошло и 15 минут, как динамик трансляции в кают-компании ожил строгим голосом Севченко:

– Внимание экипажу! Говорит капитан…

Тихонову пришлось остановить проектор – веселая музыка и песенка актера Миронова заглушали трансляцию.

Зрители недовольно переглядывались; кто-то из них врубил свет.

– …В соответствии с приказом начальника Балтийского морского пароходства объявляю о том, что ледокол ложится в дрейф. В ближайшее время за нами будет выслана спасательная экспедиция…

Пилота Кукушкина данная информация застала на вертолетной площадке, где он в гордом одиночестве производил заправку Ми-2. Переносной электрический насос по его милости был аннигилирован на атомы, но мотористы, слава богу, одолжили механический. Кукушкин вставил шланг в горловину первой бочки, рядом поставил ведро, сделанное из квадратной банки с авиационным маслом. Выполнив пять-шесть движений рычагом, пилот наполнял ведро керосином, после чего тащил его к правому борту «вертушки», поднимал до уровня вставленной в подвесной бак воронки, наклонял и выливал содержимое в бак.

Услышав голос капитана из прикрепленного на стену надстройки громкоговорителя, он остановился.

– …До прибытия экспедиции нам приказано сохранять режим радиомолчания, – добавил к сказанному Севченко.

Это означало, что даже полностью отремонтированному вертолету Ми-2 никто не позволит взлететь с площадки.

Швырнув к бочкам пустое ведро, Кукушкин сел на левое колесо основной стойки, повесил голову и тяжело вздохнул…

Петров слушал информацию, сидя на стуле в своей каюте. В руке он держал теннисный мячик, который периодически кидал в пол. Тот резво отскакивал, Андрей его ловил и через пару секунд кидал снова.

– …Также в связи с жесткой экономией урезается продуктовое довольствие членов команды и взятых на борт полярников, – продолжал Севченко. – Подача электроэнергии в жилые каюты будет осуществляться строго по расписанию…

В «зрительном зале» по-прежнему вместо фильма слушали нового капитана.

– …О графике подачи электроэнергии я сообщу позже, – закончил он и отключился.

В кают-компании стало удивительно тихо. Никто не сорвался с места выключать свет, никто не поторопил киномеханика с продолжением картины. Все сидели на своих местах и задумчиво смотрели в пустой белый экран…

Утром следующего дня стояночную вахту в рулевой рубке нес Банник. После завтрака к нему наведался старпом.

– Как дела на вахте? – шумно поинтересовался он, закрывая за собой дверцу.

– А шо тут может быть интересного? За окном все то же кино про ледяную пустыню, в которой не бывает притаек. Собака вот в гости заглянула, – потрепал второй помощник загривок Фроси.

Подхватив закипевший электрический чайник, он наполнил кружку с заваркой, взял с полки коробку с сахаром-рафинадом, бросил в кружку четыре куска. Лениво покрутил ложечкой…

– Сахарок не мешало бы поэкономить, – заметил Еремеев.

– Тю… С чего это? На Большой земле о нас знают. Помощь не за горами.

– На Большой земле кабинетов много. Пока друг с другом все согласуют – мы сами станем айсбергом.

– И это неплохо – заграничные суточные исправно капают. Хай коней не гонють. Матрос спит – служба идет.

– Как же у вас все… – поморщился старший помощник, – прямо и перпендикулярно.

– Шо правда, то правда, – шумно отхлебнул из кружки старый моряк. – Гранями таланта, как говорится, не блистаем, зато мозгов хватает не ходить под себя.

– Это намек? – Еремеев зло зыркнул на Банника.

Тот заметил неприязненный взгляд, но сохранил спокойствие.

– Та ну, какое там, товарищ старпом… Вот у меня вопросец к вам с чисто научным интересом: как у вас сейчас после всего этого… ничего внутрях не екает?

– В каком смысле? Вы о чем?

Второй помощник взял со штурманского стола ручку, подошел к календарю с Аллой Пугачевой и отметил на нем первый день дрейфа.

– Ну, вы все еще считаете, шо стоило старого капитана закладывать, шоб потом с новым посреди ледяных полей куковать?

Еремеев хотел было ответить, но передумал и, громко шибанув дверью, покинул рубку.

– С первым днем дрейфа, товарищ Еремеев! – усмехнулся вслед Банник. – Усе будет хорошо!

Отхлебнув второй раз из кружки, он посмотрел на коробку с сахаром. Потом решительно сгреб ладонью десяток кусков и спрятал в карман.

Поскуливая, Фрося с интересом наблюдала за передвижением сахара.

Заметив это, Банник дал ей один кусочек. И погрозил пальцем:

– Шоб молчала мне!..