Глава 41
Однажды мне довелось жить в поселении, похожем на Петрок-112. Это было в Израиле. Проведя перед этим добрых сто двадцать лет в почти беспрерывных пьянках и оргиях, я вдруг решил стать праведником, в поте лица занимающимся сельскохозяйственным трудом. По иронии судьбы отправиться в Землю обетованную меня надоумила любительница сладкой жизни Акинлей – та самая, которая неодобрительно отзывалась по поводу моего намерения убить Ричарда Лисла. Она в то время – а это был 1971 год – жила в Гонконге. Мне тогда было пятьдесят два года, и я всерьез раздумывал над тем, не начать ли мне употреблять героин.
– Вы хоть понимаете, какой вы счастливец? – спросила она, лежа в шезлонге под звездным небом и наблюдая за тем, как ее служанка, бесшумно ступая, готовит шприцы для инъекций. – Вы можете делать со своим телом все что угодно. Вы можете умереть от счастья, а потом родиться снова!
– Надеюсь, они чистые? – спросил я, с подозрением глядя на шприцы, лежащие на серебряном подносике.
– Господи, Гарри, какая вам разница? Ну да, они чистые. Мне их доставил Хонг – парень, который работает на китайскую мафию.
– Как вы с ним познакомились?
– Обыкновенно. – Акинлей пожала плечами. – Парни из триад здесь контролируют все рестораны и прочие увеселительные заведения. Если у вас есть деньги и если вы достаточно общительны, вы волей-неволей знакомитесь с большим количеством людей.
Соскользнув с шезлонга, Акинлей засучила мне рукав и хихикнула, глядя, как на моей перетянутой резиновым жгутом руке вздуваются вены. Затем взяла с подносика один из шприцев, наполненный янтарного цвета жидкостью. Вероятно, в этот момент на моем лице появилось выражение беспокойства, потому что моя знакомая игриво шлепнула меня ладонью по предплечью.
– Только не говорите мне, Гарри, что вы никогда раньше этого не делали, – промурлыкала она.
– К тому времени, когда у меня появились деньги и много свободного времени, я привык думать, что употребление наркотиков – крайне вредная привычка, – твердо сказал я.
– Не следует всерьез относиться к тому, что говорят простые смертные, – заявила Акинлей. – Мы сделаны из другого теста.
Она сделала укол очень удачно – я почти ничего не почувствовал.
Ощущения, которые испытывают наркоманы, называют эйфорией. Со временем я пришел к выводу, что это совершенно пустое, ничего не выражающее слово. Впрочем, трудно, практически невозможно найти точное определение бесконечному, ни с чем не сравнимому счастью, чувству полной, ничем не стесненной свободы. Поэтому слово «эйфория» можно принять как рабочий термин, который лишь обозначает состояние наркотического опьянения, но не отражает никаких его особенностей.
Я почувствовал, как мои руки и ноги наливаются тяжестью, как у меня сохнет во рту, но никакого дискомфорта при этом не ощутил. Все это уже не имело для меня никакого значения. Я вдруг понял, что могу преобразить существующий мир, сделать его лучше. Я видел, как Акинлей сделала укол себе, а потом и служанке, которая вскоре после этого положила голову хозяйке на колени, словно ласковая кошка. Мне захотелось рассказать им, что мне пришла в голову замечательная идея, что моему уму открылась суть всего сущего, но я понял, что вряд ли смогу им что-то растолковать.
Опиаты подавляют сексуальное влечение, но я почувствовал, что Акинлей поцеловала меня. Мы уже не были молодыми любовниками, но это не имело никакого значения – наша любовь представляла собой нечто такое, что было так же трудно объяснить или описать, как состояние эйфории. Служанка начала танцевать, и вскоре мы с Акинлей присоединились к ней. Через какое-то время служанка, продолжая кружиться в танце, оказалась на носу яхты. Мои ноги были словно налиты свинцом, поэтому я последовал за ней ползком. Акинлей, подойдя к девушке, поцеловала ее в шею и стала шептать ей что-то на ухо. Служанка рассмеялась, затем перелезла через бортовое ограждение и головой вниз бросилась в воду.
Ее тело прибило волнами к берегу два дня спустя. Полиция пришла к выводу, что девушка покончила с собой.
Ее похоронили в безымянной могиле. На похороны никто не пришел, даже родственники, да и были ли они у несчастной девушки – неизвестно. Акинлей на своей яхте покинула порт, так и не сказав мне, как звали погибшую. Через три часа после того, как гроб с телом утопленницы опустили в землю, я отправился в Израиль и обосновался в одном из поселений на Голанских высотах. Я не был евреем и не испытывал особых симпатий к израильскому режиму, но ничего лучше не придумал. Какой-то фермер нанял меня ухаживать за апельсиновыми деревьями и собирать урожай. В течение семи месяцев я просыпался на рассвете, целыми днями занимался физическим трудом, питался одним хлебом, не читал газет, не смотрел телевизор, не слушал радио и не разговаривал ни с кем, кроме обитателей поселения. Жил я в деревянной хижине вместе с тринадцатью другими рабочими, спал на жестком деревянном топчане. Когда фермер был недоволен моей работой, он отчитывал меня, словно мальчишку. Члены его семьи считали меня сумасшедшим, потому что не могли понять, с какой стати светловолосый англичанин приехал в чужую страну, чтобы ползать в пыли под палящим солнцем. Иногда из соседних деревень приходили мальчишки и молча пялились на меня. Никто из нас не выходил за границы поселения в одиночку из страха, что на нас нападут люди, чьи земли мы заняли. Потом мы вообще перестали покидать его, прячась за белым каменным забором.
Я работал на плантации до того самого дня, когда ко мне подошла жена нанявшего меня фермера, села рядом и сказала:
– Я думаю, вам надо постараться забыть все плохое.
Это была крупная женщина в черном парике. На животе у нее был повязан черный передник.
– У вас на душе какая-то тяжесть, – сказала она и провела рукой по внутренней стороне моего бедра. – Я не знаю, что стало тому причиной. Но прошлое – это прошлое, Гарри. Вы должны жить настоящим. – Рука женщины скользнула выше. – Не надо ни о чем жалеть. Жалеть о прошлом бессмысленно.
Прежде чем женщина добралась до цели, я взял ее за запястье и осторожно положил ее руку ей на колени. Она вздохнула и посмотрела в сторону.
– Это была всего секунда, – сказала она. – Всего секунду ваша рука прикасалась к моей, но эта секунда прошла, и все кончилось. Прикосновение оборвалось, и оно уже никогда не повторится. Все позади, в прошлом. Оставьте то, что мучает вас, позади.
Потом женщина резко встала, отряхнула передник, одернула юбку и отправилась по своим делам.
Ночью я уехал, ни с кем не попрощавшись.