Глава 26

Когда другие члены клуба рассказали обо всех этих событиях Виктору Хенессу, он им не поверил.

Когда же они принялись настаивать, что это правда и что данная тема активно обсуждается в клубе, он лишь стал требовать, чтобы послания из будущего были как можно более точными, надеясь, что это даст ему возможность решать проблемы на самой ранней их стадии.

Сложность, однако, была в том, что серьезная проблема возникла внутри самого клуба «Хронос» и урегулировать ее было весьма непросто. По мнению многих членов сообщества, Виктор Хенесс был повинен в массовых убийствах. Речь шла не о том, что в результате его действий погибло огромное множество обыкновенных представителей человеческой расы. Да, он изменил ход истории, и это привело к многочисленным жертвам. Но это был лишь один из вариантов будущего, и он завершился, полностью исчерпав себя, гибелью человечества. Однако главный грех Виктора Хенесса состоял не в этом, а в том, что из-за его действий не родились целые поколения калачакра, которые должны были появиться на свет, если бы не его вмешательство в историю.

«Это не правило, а совет, дорогой Гарри. Не говорите никому, где и когда вы родились», – сказала мне Вирджиния. Когда она произнесла эти слова во время нашей встречи в Лондоне летом 1940 года, я посмотрел на нее с удивлением. А она, держа в руке бокал с бренди, после короткой паузы пояснила: «Смерть бывает двух видов. Я сейчас говорю не о той смерти, которая рано или поздно прекращает жизнь в наших бренных телах в каждой из наших жизней. Я имею в виду настоящую смерть. Она может прийти в форме Забвения. Забвение, в свою очередь, может иметь химическую, хирургическую или электрическую природу. Я говорю о полном стирании памяти, человеческого сознания. Человек со стертым сознанием не помнит ни своего имени, ни времени и места своего рождения – просто ничего. А что это для таких, как мы, если не подлинная смерть? Разумеется, мы убиваем всех, кто прошел процедуру Забвения, как только убедимся, что их сознание представляет собой чистый лист, – чтобы они не начали новую жизнь, не имея ни малейшего представления о том, кто они такие. А когда они рождаются снова, мы, находясь рядом с ними в их второй жизни, можем помочь им, направить их, научить всему необходимому и приучить их к мысли об их исключительности. Многие из нас хотя бы раз пережили Забвение. Мне говорили, что со мной это тоже было. Обычно, сообщая вам об этом, другие члены клуба выглядят смущенными.

Вирджиния помолчала немного, а потом, отхлебнув бренди, заговорила снова:

– Это нельзя назвать потерей – ведь вы не помните того, что вы потеряли. Лично я после Забвения испытала чувство большого облегчения. Вместе с воспоминаниями вы как бы стираете с себя все шрамы, залечиваете все раны, нанесенные вам жизнью. Вы избавляетесь от чувства вины. Разумеется, я не хочу сказать, что в прежних жизнях совершила много такого, за что меня должна мучить совесть. Однако же, когда я обнаружила, что на вопросы о моих прежних делах и поступках другие члены клуба неизменно молчат, мне стало казаться, что среди того, что я забыла, должно быть немало такого, о чем мне было бы неприятно вспоминать.

В комнате громко тикал старый будильник. Вскоре должны были зазвучать сирены противовоздушной тревоги. После этого на город обычно наваливался тяжелый гул бомбардировщиков, несших его обитателям смерть и разрушения.

– Вторая разновидность смерти, – продолжила Вирджиния, – это когда тот, кто должен родиться, не рождается. Это очень сложная, запутанная и неприятная для нас проблема, бросающая тень сомнения на все научные теории относительно нашей природы. Путем длительных наблюдений установлено, что если женщина, носящая в своем чреве калачакра, сделает аборт до того, как в мозгу плода зародится сознание, то этот калачакра больше никогда не родится. Это самая настоящая смерть, уничтожение и исчезновение – и тела, и сознания. В отличие от процедуры Забвения в этом случае возврата нет. Это просто конец. Так что вы понимаете, Гарри, насколько важна информация о том, кто ваши родители, и о времени и месте вашего рождения. Именно в этой информации таится угроза вашей настоящей, безвозвратной гибели. Разумеется, в один прекрасный день вы можете сами захотеть, чтобы вас уничтожили. Или подвергли процедуре Забвения. Человеческое сознание с трудом восстанавливает ощущение сладости первого поцелуя, но почему-то хранит во всех деталях воспоминания об ужасе боли, об унижениях и чувстве вины.

В моей памяти всплыло лицо Франклина Фирсона.

Внезапно я заметил, что костяшки моих пальцев, сжавших бокал, побелели от напряжения.

Оглядываясь назад, я спросил себя, кому точно известны время, место и обстоятельства моего рождения. Даже среди простых смертных таких людей было очень немного: мой отец, мои приемные родители, мои тетушки, моя бабка Констанс и, возможно, кто-то из родственников по линии матери. Как ни странно, мой статус незаконнорожденного, то есть появившегося на свет вне брака, был для меня хорошей защитой. Какие-либо документы, удостоверяющие и подтверждающие факт моего рождения и мое происхождение, изначально отсутствовали. Первые касающиеся меня официальные бумаги были выправлены только тогда, когда мне было уже семь или восемь лет – после того, как некая сверхбдительная школьная надзирательница вдруг обнаружила непорядок. К тому времени я уже привык к своему положению, которое подразумевало, что мне следует избегать всех попыток включить меня в какие-либо списки и реестры. Поскольку в 20-е годы XX века быть незаконнорожденным считалось позорным, особенно когда речь шла об одном из членов добропорядочной семьи с традициями, вопрос о моем происхождении обсуждался лишь в очень узком кругу. Когда же те, кто знал мою тайну, умерли, сообщать кому-либо об истинном положении вещей стало тем более глупо и бессмысленно. К счастью, в раннем детстве я был довольно мелким, низкорослым ребенком, а затем лет с тринадцати начал бурно расти. Все это осложняло задачу тому, кто захотел бы установить точную дату моего рождения. Во взрослом возрасте мое сходство с отцом благодаря действию материнских генов стало менее выраженным. Долгое время на вид мне можно было дать как двадцать два года, так и все тридцать девять – при условии что мне удавалось правильно подобрать одежду. Когда мои волосы покрылись сединой, определить мой возраст стало еще сложнее – ведь люди порой седеют не столько от старости, сколько от перенесенного стресса. Благодаря многочисленным путешествиям у меня исчез северный акцент. Я научился легко копировать выговор, характерный для жителей той местности, куда меня забрасывала судьба. Все это было мне на руку с точки зрения сохранения в секрете информации о времени и месте моего появления на свет. Слушая рассказ Вирджинии о последних днях Виктора Хенесса, я чувствовал, как в душе моей крепнет ощущение собственной безопасности.

– Виктор, – говорила тем временем Вирджиния, – в самом деле погубил целые поколения членов клуба, которые по его вине так и не родились, а значит, лишились не только первой, но и всех остальных своих жизней. Эксперимент Виктора закончился вселенской катастрофой. Однако те немногие счастливцы, которые сумели выжить в ядерной войне и в условиях последовавшей за ней ядерной зимы, заговорили о необходимости расплаты. В прошлое стали просачиваться их рассказы об исчезновении целых отделений клуба, о тысячелетиях исторического и культурного развития, которые нужно было восстанавливать с самого начала. Разумеется, плохо было и то, что преждевременно исчезло и все живое на земле помимо членов клуба «Хронос», но эта неприятность вменялась Виктору в вину в последнюю очередь.

У меня эти слова Вирджинии не вызвали никакого внутреннего протеста. Да и с какой стати я должен был протестовать? Виктор Хенесс вверг мир в четырехсотлетний кровавый кошмар войны и страданий, но потом он умер, и все это потеряло какое-либо значение – потому что, когда он родился снова, все снова пошло своим чередом, по ранее проторенной дорожке. Я сидел в помещении клуба «Хронос» в обществе женщины, бывшей одним из членов сообщества, прошлое и будущее были от меня на расстоянии вытянутой руки, и я чувствовал, что вот-вот узнаю все секреты, весь тайный смысл моего предназначения. То же, о чем говорила Вирджиния, было всего лишь словами.

– Времена раньше были жестокие, – сказала моя собеседница. – Никто ни с кем не церемонился.

Виктора Хенесса разыскали в городе Линц в одиннадцатилетнем возрасте, когда в его мозгу уже зрел план изменить течение исторических событий. Его увезли из дома и пытали в течение одиннадцати дней. На двенадцатый он не выдержал и сообщил своим мучителям точное время и место своего рождения, а также сведения о своих родителях. Пока эту информацию проверяли, что было весьма непросто, Виктора держали под стражей. Когда же стало ясно, что он сказал правду, члены клуба «Хронос» собрались вместе, чтобы решить, что с ним делать дальше.

– Жестокие времена, жестокие нравы, – прошептала Вирджиния.

Собравшиеся прекрасно понимали, что просто убить Виктора будет недостаточно. Они знали, что смерть не так уж страшна – ведь погибало только тело. Поэтому решено было уничтожить разум, сознание Виктора.

Его втиснули внутрь железной смирительной рубашки, не позволявшей ему двигаться, отрезали ему язык и уши, выкололи глаза, а когда он оправился от этих зверств, отрубили руки и ноги, чтобы он ни при каких обстоятельствах не смог бежать. Затем Виктору вогнали глубоко в глотку деревянный кол, но так, чтобы он мог дышать, и в этом виде оставили мучиться – слепого, бессловесного, обездвиженного. В таком положении его продержали девять лет, после чего он все-таки задохнулся и умер. В этот момент Виктору Хенессу было двадцать лет.

Но этим месть клуба «Хронос» не ограничилась. Когда Виктор Хенесс снова появился на свет, его сразу же после рождения забрали из колыбели и доставили в место прежнего заключения. К четырем годам он начал осознавать происходящее, и члены клуба, осматривая его, пришли к выводу, что в его мозгу уже роятся прежние крамольные идеи и его вполне можно подвергнуть наказанию за совершенные им злодеяния. И все началось сначала: отрезанные язык и уши, выколотые глаза, отрубленные конечности. Все это делалось с хирургической точностью и таким образом, чтобы в процессе изуверских манипуляций Виктор не умер – но, разумеется, без всякого обезболивания. На этот раз его удалось продержать живым в течение семи лет.

– Знаете, оказывается, ненавидеть кого-то на протяжении нескольких столетий очень трудно, – сказала Вирджиния. – Положим, Хенесс умер одиннадцатилетним. Но ведь те, кто его пытал, прожили после этого еще тридцать, сорок, пятьдесят лет. А потом, представьте, все повторилось снова. Неудивительно, что в какой-то момент обязанность истязать Виктора Хенесса стала чем-то вроде надоевшей рутины.

Тем не менее члены клуба продолжали действовать в соответствии с планом. Когда Хенесс родился в очередной раз, они снова тщательно обследовали его, пытаясь обнаружить в нем признаки его прежнего самосознания. Но на этот раз Виктор, появившийся на свет совершенно здоровым на вид, с руками, ногами, глазами, ушами и языком, был, как выяснилось, совершенно неспособен ни видеть, ни слышать, ни разговаривать, ни двигать конечностями. Вскоре после рождения его признали ребенком-инвалидом. Родители Виктора препоручили заботы о нем церкви, хотя поговаривали, что они просто выбросили его на улицу. Времена и в самом деле были жестокие, как справедливо заметила Вирджиния.

Члены клуба «Хронос» снова собрались для принятия решения. Все, кроме одного, выступили за то, чтобы окончательно покончить с Виктором Хенессом, прервав беременность его матери на раннем сроке и завершив цикл мести. Единственным, кто выступил против этого, был уроборан по имени Кох, а он…

– Мы называем их мнемониками, – пояснила Вирджиния. – Попросту говоря, это те, кто помнит все.

Моя собеседница наверняка заметила, как при этих ее словах у меня загорелись глаза. Однако если и поняла, в чем была причина такой моей реакции, то ничем не показала этого.

– Большинство из нас устроено таким образом, что через несколько столетий мы начинаем понемногу забывать какие-то события. И это вполне понятно: человеческая память не беспредельна, и по мере того, как мы снова и снова стареем, что-то стирается из нее. И это хорошо. Я, например, в возрасте шестидесяти семи лет начинаю страдать слабоумием. Так вот, должна сказать, что когда воспоминания о симптомах заболевания, пережитого в старости, возникают потом в моем сознании в совсем еще юные годы, это меня ужасно деморализует. Вообще психические расстройства – это страшная вещь для таких, как мы. Пожалуйста, Гарри, если с вами случится что-то подобное, обязательно просите о помощи.

– Я писал письма своему отцу, – признался я так тихо, что сам с трудом расслышал собственные слова.

– Прекрасно, просто прекрасно! Вот это и есть позитивное отношение к проблеме. Один из плюсов несовершенства памяти – способность человека удивляться. А другой – то, что человек может преодолевать свое прошлое, воспринимать его без душевной боли. Со временем вы поймете, что, хотя многие факты и остаются в вашем сознании, несмотря на попытки их забыть, сильные эмоции, которые они когда-то вызывали в вашей душе, постепенно начинают ослабевать. Правда, так бывает не всегда. Если вы человек гордый, кое-какие неприятные воспоминания всегда будут вызывать у вас боль, и с этим ничего нельзя поделать. Если вы сентиментальны, вы, вероятно, всегда или очень долго будете жалеть о потерянной любви – даже по прошествии нескольких жизней. Хотя, если судить по моему опыту, время стирает все. В конечном итоге все раны затягиваются, и вы благодаря бесконечному повторению одних и тех же событий со временем начинаете относиться к ним более нейтрально. Вы начинаете понимать, что все не так уж страшно – например, что любовь, об утрате которой вы так долго горевали, на самом деле всего лишь увлечение, а то и просто блажь. Нам дана привилегия видеть настоящее через призму мудрости, приобретенной нами в прошлом. Поэтому, честно говоря, со временем становится трудно относиться ко всему происходящему всерьез.

Кох, как рассказала моя собеседница, был неким отклонением от общего правила – он помнил все, даже то, что большинство членов клуба уже забыли.

– Мнемоники, – сказала Вирджиния, – обычно очень странные создания.

Мое сердце заколотилось так, будто собиралось выскочить из груди. Я так долго искал себе подобных, и вот наконец о них упомянули – вскользь, ненароком.

– Так вот, когда члены клуба обсуждали вопрос о том, как поступить с Виктором Хенессом, Кох взял слово, – продолжила Вирджиния. – И вот что он сказал: «Это не первый катаклизм, а второй. Первого вы не помните, потому что он произошел много сотен жизней и множество лет назад. Если у кого-то и сохранились воспоминания о нем, то это были скорее всего даже не воспоминания, а некий провал, черная дыра в памяти. Но я помню его, потому что прожил его от начала до конца. Тысячу лет тому назад один из нас сделал то же самое, что Хенесс, и результат разорвал будущее в клочья. Сколько нужно просуществовать на свете, чтобы выбрать из двух существующих один, правильный вариант поведения? Первый состоит в том, что вы бросаете вызов всему сущему и приносите себя в жертву ради того, чтобы этот мир стал лучше. Второй – в том, что вы живете, ни о чем не жалея, ревностно следите за тем, чтобы никто из нас не пытался что-либо усовершенствовать, и жестоко наказываете за подобные попытки. Вы уже решили судьбу Виктора Хенесса, но пусть мои слова останутся в вашей памяти как предупреждение».

Вирджиния помолчала немного, после чего снова заговорила:

– Так сказал Кох, и другие калачакра испугались его слов. Впрочем, не исключено, что многие восприняли его выступление как некую позу, рисовку, а о самом Кохе подумали, что он просто-напросто склонен к нарциссизму. Так или иначе, решение по поводу дальнейшей судьбы Виктора Хенесса действительно было принято, и слепой, глухой, изувеченный ребенок, носивший это имя, ночью был убит ударом кинжала в сердце. Его палач после этого прожил свою жизнь, дотянув до положенного ему срока, а затем родился снова – лет за пятнадцать до появления на свет Хенесса. В четырнадцатилетнем возрасте палач приехал в Линц, где должен был родиться Виктор. Нанявшись в качестве слуги в семью Хенессов, он стал внимательно наблюдать за поведением будущих отца и матери Виктора. После появления у женщины первых внешних признаков беременности он подсыпал ей в чай яд. Однако вкус чая оказался настолько отвратительным, что она проглотила всего пару глотков пойла, а остальное вылила. Тогда палач, следуя запасному плану, повалил ее на пол, вынул нож и перерезал ей горло. Убедившись в том, что женщина мертва, он положил тело на стол, оставил мужу убитой немного денег и ушел. Таким образом, – подытожила Вирджиния, – Виктор Хенесс никогда больше не рождался.