Космический корабль «Геродот» покинул Землю в 2210 году с четырьмя пассажирами на борту. Разогнавшись почти до скорости света, он продолжал свой полет, отдавшись на волю релятивистских эффектов.

На «Геродоте» прошло всего пять лет, но на Земле за это время миновал четыреста двадцать один год.

Трое тринадцатимесячных младенцев на борту превратились в шестилетних детей, а Великан пережил отпущенное ему время на два года.

Стартовавшие с Земли звездолеты обнаружили девяносто три колонии – сперва планеты, когда-то колонизированные жукерами, а потом и другие, пригодные для жизни.

Шестилетние дети на «Геродоте» хоть и были малы ростом для своего возраста, но отличались выдающимся не по годам умом, как и сам Великан в детстве, – у всех четверых был задействован ключ Антона, одновременно являвшийся как генетическим дефектом, так и генетическим достоинством. Умом они превосходили специалистов в любой области, не страдая при этом какими-либо симптомами аутизма. Но рост их тел не прекращался. Сейчас они были еще малышами, однако к двадцати двум годам им предстояло достичь размеров Великана, которого к тому времени давно уже не будет в живых, ибо он умирал, и после его смерти дети должны были остаться одни.

Эндрю Дельфики по прозвищу Эндер сидел в рубке ансибля «Геродота», взгромоздившись на стопку из трех книг в рассчитанном на взрослых кресле: так детям приходилось работать с главным компьютером, обеспечивавшим связь посредством ансибля, устройства мгновенной связи, которое соединяло «Геродот» со всеми компьютерными сетями девяноста четырех планет Межзвездного конгресса.

Эндер просматривал внушавший некоторую надежду отчет об исследованиях в области генной терапии, когда в рубку вошла Карлотта:

– Сержант устраивает семейный сбор.

– Ты же меня нашла, – сказал Эндер. – Значит, и он может, если захочет.

Карлотта взглянула через его плечо на голодисплей.

– И толку тебе с того? – спросила она. – Лекарства все равно нет. Никто его даже больше не ищет.

– Для нас одно лекарство – просто взять и умереть, – сказал Эндер. – И тогда человечество никогда не пострадает от синдрома Антона.

– Мы все равно рано или поздно умрем, – заметила Карлотта. – Великан уже умирает.

– Сама знаешь, это единственное, о чем хотел бы поговорить Сержант.

– А разве не стоит поговорить?

– Да, в общем-то, незачем. Когда это случится – тогда и будем решать, что делать.

Эндеру не хотелось думать о смерти Великана. Она и без того уже задержалась, но, пока Великан был жив, оставалась надежда, что удастся его спасти – или, по крайней мере, успеть сообщить хорошие новости, прежде чем он умрет.

– Не можем же мы обсуждать это при Великане, – сказала Карлотта.

– Здесь, в рубке, его нет, – заметил Эндер.

– Ты же знаешь – если он захочет, может нас слышать.

Чем больше времени Карлотта проводила в обществе Сержанта, тем больше становилась похожа на него. Паранойя. Мол, Великан их слышит.

– Если он сейчас нас слышит, то знает, что у нас собрание, и на какую тему – тоже знает, так что все равно станет нас слушать, где бы мы ни были.

– Сержант предпочитает подстраховаться. Так он лучше себя чувствует.

– А я лучше себя чувствую, когда мне не мешают заниматься своим делом.

– Ни у кого во всей вселенной нет синдрома Антона, кроме нас, – сказала Карлотта, – так что ученые давно прекратили им заниматься, даже если у них вечное финансирование. Прими как данность.

– Может, они и прекратили, но не я, – возразил Эндер.

– Как можно заниматься научной работой без лабораторного оборудования, без подопытных, вообще без ничего?

– Зато я невероятно умный, – весело заявил Эндер. – Я просматриваю все данные об исследованиях в области генетики и ищу связь с тем, что нам уже известно про ключ Антона с тех времен, когда над проблемой трудились выдающиеся ученые. И связь эту я могу найти там, где людям ее никогда не увидеть.

– Мы – люди, – устало вздохнула Карлотта.

– Если у меня все получится – наши дети ими уже не будут, – сказал Эндер.

– Никаких детей у нас на самом деле быть не может, – возразила Карлотта. – Не стану же я спариваться с кем-то из моих братьев, и с тобой в том числе? Никогда и ни за что. Меня от одной только мысли тошнит.

– Тебя тошнит при мысли о сексе, – ответил Эндер. – Но я подразумеваю под «нашими детьми» вовсе не тех, что могут у нас родиться. Я имею в виду детей, которые у нас появятся, когда мы воссоединимся с человечеством, – и вовсе не обычных детей вроде наших давно умерших братьев и сестер, которые остались с матерью, женились и родили собственных детей. Я про детей со взведенным ключом, таких же маленьких и умных, как и мы. Если я найду для них лекарство…

– Лекарство – избавиться от всех детей вроде нас, оставив только нормальных. И тогда хлоп – и синдрома Антона больше нет.

Карлотта постоянно возвращалась к одному и тому же аргументу.

– Это не лекарство. Это истребление нашего нового биологического вида.

– Никакой мы не вид, раз можем скрещиваться с людьми.

– Станем видом, как только придумаем, как передать по наследству наш выдающийся ум без смертельного гигантизма.

– Великан вроде как ничуть не глупее нас. Пусть и займется ключом Антона. А теперь – давай, пойдем, пока Сержант не разозлился.

– И что, мы должны позволять ему командовать лишь потому, что он злится, если мы его не слушаемся?

– Речь смельчака, – усмехнулась Карлотта. – Ты же всегда первый уступаешь.

– Только не сейчас.

– Если бы Сержант явился сюда сам, ты бы тут же извинился, все бросил и пошел. А тянешь лишь потому, что не боишься рассердить меня.

– Точно так же, как и ты не боишься меня рассердить.

– Пойдем, я сказала.

– Куда? Подойду попозже.

– Если скажу куда – Великан услышит.

– Великан в любом случае станет за нами следить. Если Сержант прав и Великан все время за нами шпионит, нам все равно никуда не спрятаться.

– Сержант считает, что есть куда.

– И Сержант, конечно же, всегда прав.

– Может, Сержант и прав. А мы можем его ублажить, и это ничего нам не стоит.

– Ненавижу ползать по воздуховодам, – сказал Эндер. – Может, вам двоим и нравится, но я терпеть этого не могу.

– Сержант сегодня настолько милостив, что выбрал место, куда можно попасть без всяких воздуховодов.

– И где же оно?

– Если я скажу, мне придется тебя убить, – заявила Карлотта.

– С каждой минутой, что ты отвлекаешь меня от моих генетических исследований, ты куда больше приближаешь нашу смерть.

– Ты уже все мне объяснил, и я прекрасно тебя поняла. Вот только мне плевать, и если ты не пойдешь на собрание, мне придется тащить тебя туда по кусочкам.

– Если считаешь, будто я всего лишь расходный материал, – устраивайте свое собрание без меня.

– Ты согласишься с тем, что решим мы с Сержантом?

– Если под «согласишься» ты имеешь в виду «полностью проигнорируешь» – тогда да. Именно этого заслуживают все ваши планы.

– У нас пока нет никаких планов.

– Сегодня – пока нет.

– Все наши остальные планы провалились, потому что ты не стал им следовать.

– Я следовал каждому плану, с которым соглашался.

– У нас численный перевес, Эндер.

– Потому я всегда и был против правила большинства.

– Тогда кто в таком случае главный?

– Никто. Великан.

– Он не может покинуть грузовой отсек. Никакой он не главный.

– Тогда почему вы с Сержантом так боитесь, что он может подслушать?

– Потому что главная его забота – это мы, и ему все равно нечего делать, кроме как за нами шпионить.

– Он занимается исследованиями, как и я, – сказал Эндер.

– Этого-то я и боюсь. Результатов – ноль. Потраченное время – все, какое только было.

– Вряд ли ты станешь так считать, когда я создам вирус, который распространяет лекарство от гигантизма по всем клеткам твоего тела, после чего ты достигаешь нормального человеческого роста и перестаешь расти дальше.

– С моим-то везением? Скорее, ты просто отключишь ключ Антона, и мы все поглупеем.

– Нормальные люди вовсе не глупые. Они просто нормальные.

– И они о нас забыли, – горько проговорила Карлотта. – Если бы они снова нас увидели, они бы решили, что мы всего лишь дети.

– Мы и есть дети.

– Дети в нашем возрасте только учатся читать, писать и считать, – сказала Карлотта. – Мы прожили больше четверти отпущенного нам срока. С их точки зрения, нам должно быть лет по двадцать пять.

Эндер терпеть не мог, когда она бросала ему в лицо его же собственные аргументы. Именно он утверждал, что они – новый вид, новая ступень человеческой эволюции, «человек антоновый» или, может быть, «человек бобовый», в честь Великана, который большую часть своего детства пользовался именем Боб.

– Они никогда нас больше не увидят, так что не станут относиться к нам как к детям, – сказал Эндер. – Меня не устраивает продолжительность жизни в двадцать лет, как и смерть от того, что перерастаешь возможности собственного сердца. Я не намерен умирать, задыхаясь, пока мой мозг погибает, оттого что сердце не может снабдить его достаточным количеством крови. У меня есть работа и абсолютный крайний срок, к которому я должен ее сделать.

Карлотта, похоже, устала от словесной перепалки.

– Великан умирает, – прошептала она, наклонившись ближе. – Нужно что-то решать. Если не хочешь в этом участвовать – тогда, конечно, можешь пропустить собрание.

Эндеру была ненавистна сама мысль о смерти Великана. Это означало бы, что у него, Эндера, ничего не вышло и, даже если он что-то потом узнает, будет уже слишком поздно.

И еще он ощущал иное, более глубокое чувство, нежели разочарование, вызванное так и не достигнутой целью. Эндер читал про человеческие чувства, и самыми близкими подходящими словами ему казались «тоска» и «грусть». Говорить об этом он, однако, не мог, поскольку знал, что́ Сержант скажет в ответ: «Да брось, Эндер, ты просто так говоришь, потому что любишь этого старого монстра». Притом что все они знали: любовь – часть их человеческой составляющей, полученная от матери, а мать решила остаться на Земле, чтобы ее человеческие отпрыски могли жить нормальной человеческой жизнью.

Если бы любовь что-то значила, как давно пришли к выводу дети, мама вместе с их обычными братьями и сестрами осталась бы с ними на этом корабле и они бы все вместе искали лекарство и новую планету, где могли бы жить одной семьей.

Когда им не исполнилось еще и двух лет, они сказали об этом отцу. Он сильно разозлился и запретил им критиковать мать. «Это был правильный выбор, – сказал он. – Вы понятия не имеете, что такое любовь».

Именно тогда они перестали называть его отцом. Как сказал Сержант: «Это было их решение – разбить семью. Если у нас нет матери, то нет и отца». С тех пор отец стал «Великаном». А о матери они вообще больше не говорили.

Но Эндер о ней думал. «Чувствовала ли она, когда мы улетели, то же самое, что я чувствую сейчас, зная, что Великан умирает? – размышлял он. – Тоску? Грусть?» Они решили поступить так, как считали лучше. Какой стала бы жизнь нормальных детей на этом корабле, останься их семья вместе? Они были бы выше ростом, чем Сержант, Карлотта и Эндер, но выглядели бы полными болванами, не в силах угнаться за антонинами – или бобитами, в зависимости от того, как те решили бы себя называть. Мать и Великан были правы, разделив семью, правы во всем. Но Эндер никогда не сказал бы этого Сержанту.

Никто никогда не сказал бы Сержанту того, чего тот не хотел слышать.

Здесь, на «Геродоте», вкратце повторилась история человечества: самый злой, агрессивный и жестокий из троих всегда добивался своего. «Если мы действительно новый вид, – думал Эндер, – мы стали лишь немногим лучше. В нас сохранилась вся эта альфа-самцовая чушь, оставшаяся от шимпанзе и горилл».

Карлотта повернулась и направилась к выходу.

– Погоди, – сказал Эндер. – Можешь хоть объяснить, в чем вообще дело? Почему ты всегда в курсе происходящего, а на меня все сваливается как снег на голову, когда вы оба уже во всем согласны, и я даже не успеваю хоть что-то понять или даже просто возразить?

К ее чести, Карлотта слегка смутилась:

– Сержант делает все, что захочет.

– Но ты всегда у него в союзниках, – сказал Эндер.

– Ты тоже мог бы, если бы постоянно не возражал.

– Он не дает мне даже шанса возразить – он просто не слушает. Я – другой самец, понимаешь? Он подчиняет тебя себе, а меня держит поодаль, поскольку намерен стать альфой.

Карлотта нахмурилась:

– До этого еще далеко.

– Все определяется нашим выбором уже сейчас. Думаешь, Сержант всерьез воспримет ответ «нет»?

– Мы ему такого не позволим.

– Мы? – переспросил Эндер. – Кто это – мы? Есть ты и он, и есть я. Думаешь, ты и я вдруг превратимся в «мы» лишь потому, что тебе не хочется от него детей? Если сейчас мы – не «мы», то с чего ты взяла, что я потом стану рисковать жизнью, чтобы тебя спасти?

Карлотта залилась румянцем:

– Не хочу об этом говорить.

«Но ты будешь об этом думать, – решил про себя Эндер. – Я заставил тебя об этом подумать, и тебе никуда не деться. Союзы, которые мы заключим сейчас, останутся таковыми и после. Он станет альфа-самцом, ты – его преданной самкой, а я – подчиненным самцом без права на пару, который бессилен сделать что-либо без приказа альфы. Если он еще раньше меня не убьет. И именно такой выбор ты сейчас делаешь».

– Пойдем послушаем Сержанта, – сказал он вслух. – Только не говори, будто уже не знаешь, о чем речь.

– Я и правда не знаю, – ответила Карлотта. – Его мысли известны мне не больше, чем тебе.

Эндер не стал с ней спорить, но это просто не могло быть правдой. Или если она действительно не знала, значит ей хватало сообразительности придумать оправдание любой чуши, которую пытался предложить Сержант. Она всегда вела себя так, будто соглашалась с планами Сержанта еще до того, как он их изложит.

«Мы все те же приматы, – подумал Эндер, – и лишь на несколько генов отстоим от безволосых обезьян, которые начали готовить пищу на огне, оставляя у костра женщин, пока их моногамные мужья бродили по лесам, чтобы добыть на охоте мясо. И всего на несколько генов дальше от волосатых шимпанзе, которые спаривались при первой же возможности, обычно насильно, и жили в страхе перед недовольством альфа-самца.

Главное различие в том, что у нас есть оправдания и объяснения и мы манипулируем друг другом с помощью слов, а не проявлений жестокости или нежных ухаживаний. Или, вернее, наши проявления жестокости и нежные ухаживания облечены в форму слов и потому требуют меньше энергии, но по сути делают то же самое».

– Будем считать, что я тебе поверил, – сказал он вслух. – Сделаю вид, будто мое присутствие на собрании у Сержанта вовсе не имеет целью подтвердить, что он – главный в нашем жалком маленьком племени.

– Мы – семья, – сказала Карлотта.

– Наш вид существует слишком недолго, чтобы в нем возникло понятие семьи, – возразил Эндер, хотя на самом деле ему просто хотелось поворчать.

Он последовал за Карлоттой на мостик, где она повернула рычаг, открывая люк, ведущий к служебным шахтам вокруг плазмопроводов, коллектора магнитной ловушки и гравитационной линзы.

– Да уж, если проводить тут многие часы, об основании нового вида можно забыть, – заметил Эндер.

– Защита работает, да и поток ионов небольшой, и вообще заткнись, – отозвалась Карлотта.

Они спустились в инженерный отсек – вотчину Карлотты. В то время как Эндер трудился над генетическими исследованиями, составлявшими главный повод для самого полета, Карлотта стала специалистом в области механики, физики плазмы, гравитационной фокусировки и всего прочего, необходимого для нормальной работы корабля. «Это наш мир, – часто говорила она, – и нам стоит знать, как он устроен». А чуть позже уже хвасталась: «Если бы пришлось, я бы построила весь корабль с нуля».

«В смысле – из запчастей?» – спрашивал Сержант. «Из руды в горах на какой-нибудь неоткрытой планете, – отвечала Карлотта. – Из металлов на двух астероидах и комете. Из обломков этого корабля после столкновения с метеором». Сержант смеялся, но Эндер ей верил.

Карлотта направилась в сторону нижней лаборатории.

– Мы могли бы пройти по коридору в верхнюю лабораторию и не связываться с люком, – заметил Эндер.

– Великан может услышать оттуда наши шаги.

– Думаешь, он не может слышать что угодно и где угодно?

– Не может, я знаю, – ответила Карлотта. – По всему кораблю есть мертвые зоны, где он ничего не слышит.

– Много ты знаешь.

Карлотта не удостоила его ответом. Оба понимали, что Эндера на самом деле не волнует, слышит их Великан или нет, – это Сержанту приходилось все скрывать или, по крайней мере, верить, будто он может скрыться сам.

В задней части нижней лаборатории находился лифт, ведший к системам жизнеобеспечения. Во время фаз резкого ускорения кормовая часть корабля становилась дном глубокого колодца, и лифт позволял спуститься к системе жизнеобеспечения внизу, а затем снова подняться наверх. Но во время полета сила гравитации поляризовалась в другом направлении, так что лифт превращался в обычный переход с силой тяжести в десять процентов от земной, ведший на корму.

Грузовой отсек корабля, где жил Великан, поскольку нигде больше не помещался, находился прямо над ними. Они шли медленно и осторожно, стараясь не шуметь. Если бы Сержант их услышал, он наверняка разозлился бы, поскольку это означало, что и Великан тоже может их услышать.

Сержанта в отсеке жизнеобеспечения не было, хотя он включил на полную мощность вентиляторы, чтобы закачать в трубы свежий, насыщенный кислородом воздух и заглушить звуки. Эндер так и не смог решить, пахнет тут свежестью или гнилью, – лишайники и водоросли, обитавшие в сотнях больших лотков под искусственным солнечным светом, постоянно умирали, после чего их протоплазма включалась в непрерывный цикл воспроизводства.

– Знаешь, чего тут не хватает? – сказала Карлотта. – Дохлой рыбы для запаха.

– Откуда тебе знать, как пахнет дохлая рыба? – спросил Эндер. – Мы никогда не видели рыбу.

– Я видела картинки, и во всех книгах говорится, что рыба плохо пахнет, когда гниет.

– Хуже, чем гниющие водоросли, – поддержал Эндер.

– Ты этого не знаешь, – возразила Карлотта.

– Если бы гниющие водоросли пахли хуже, тогда поговорка была бы: «Водоросли и гости начинают пахнуть на третий день».

– Похоже, мы вообще не понимаем, о чем говорим, – заметила Карлотта.

– И все равно продолжаем разговаривать.

Эндер ожидал найти Сержанта в «Щенке» – служебном кораблике, который Великан запрограммировал так, чтобы тот оставался в пяти метрах от поверхности «Геродота», какие бы противоположные инструкции ему ни давали. Эндер знал, что Карлотта несколько месяцев пыталась освободить «Щенка» от привязи, но так и не сумела победить программу.

После подобного Эндеру – если не остальным двоим – стало ясно, что Великан нисколько не глупее их и у него за спиной многие годы опыта. Все предосторожности Сержанта не имели никакого смысла, поскольку за своим громадным пультом в грузовом отсеке Великан мог делать все, что хотел, слышать, видеть и, вероятно, обонять все, что хотел, а его дети ничего не могли поделать, даже обнаружить его слежку.

Остальные отказывались в это верить, но Эндер понимал, что они всего лишь дети. Ключ Антона означал, что их мозг продолжает расти – как и мозг Великана. Его способности настолько превосходили их собственные, что смешно было даже думать о том, чтобы его перехитрить. Но таков уж был состязательный дух Сержанта – он верил не только что может перехитрить Великана, но и что ему это уже удалось.

«Он бредит, – подумал Эндер. – Один из твоих детей безумен, о Великан, и это не я и не девочка. Что ты намерен с этим делать?»

Ладно, пусть не безумен. Просто… слишком воинствен. Пока Карлотта изучала устройство корабля, а Эндер – человеческий геном и методы его изменения, Сержант познавал оружие, войны и средства убийства. Он пришел к этому естественным путем – Великан был великим военным командиром на Земле, возможно, лучшим из всех когда-либо живших, хотя и мать тоже недалеко от него отставала. Боб и Петра – самое могущественное оружие в арсенале Гегемона, объединившего мир под властью единого правительства. Следовало ожидать, что кто-то из их детей окажется воином в душе, и таким оказался Сержант.

Даже Карлотта была воинственнее Эндера.

Эндер ненавидел насилие, ненавидел вражду. Ему просто хотелось заниматься своим делом и чтобы его оставили в покое. Он мог замечать, как брат и сестра совершают нечто выдающееся, но у него не было никакого желания сравниться с ними или превзойти их, – напротив, он ими гордился или опасался за них, в зависимости от того, одобрял ли их поступки.

Карлотта сняла узкую панель в задней части потолка служебной шахты.

– Только не это, – проговорил Эндер.

– Мы вполне там поместимся, – заверила Карлотта. – Ты же не страдаешь клаустрофобией?

– Там поле гравитационной фокусировки. И оно активно.

– Это всего лишь гравитация. Десять процентов от земной. И мы зажаты между двумя пластинами, так что вряд ли упадем.

– Ненавижу эти ощущения.

Они играли в том месте, когда им было два года. Казалось, будто тебя крутит, пока не закружится голова. Или что еще похуже.

– Ничего, переживешь, – сказала Карлотта. – Мы проверяли – звуков тут вообще не слышно.

– И как же мы будем слышать друг друга? – спросил Эндер.

– По телефону из консервных банок.

Конечно, это были вовсе не те игрушечные передатчики звука, которые они смастерили, когда были совсем малышами. Карлотта давно их переделала так, чтобы они без какого-либо источника питания отчетливо передавали звук по десяти метрам тонкого провода, даже если тот сворачивал за угол или оказывался защемленным дверью.

И действительно, Сержант был там. Закрыв глаза, он «медитировал» – по мнению Эндера, строя планы захвата всех человеческих планет до того, как умрет от гигантизма в возрасте двадцати лет.

– Молодцы, что пришли, – сказал Сержант.

Эндер не мог его слышать, но мог прочесть по губам, к тому же он уже знал, что, скорее всего, Сержант именно так и скажет.

Вскоре они установили трехстороннюю связь с помощью консервных банок Карлотты. Всем им приходилось лежать в ряд, повернув головы, – Эндер между Карлоттой и Сержантом, чтобы он не мог вдруг решить закончить разговор и ускользнуть.

Едва Эндер заполз в гравитационное поле, он почувствовал себя так, словно катится с вершины водопада или прыгнул с моста. «Вниз, вниз, вниз», – говорило его чувство равновесия. «Падаю!» – предупреждал охваченный паникой лимбический узел. Первые несколько минут Эндер то и дело невольно размахивал руками, и Карлотте пришлось закрепить жестянку на его лице клейкой лентой, чтобы он ее не сбросил.

– Давай быстрее, – мрачно буркнул Эндер. – У меня есть работа, а тут я чувствую себя так, будто все время умираю.

– Это же круто, – сказал Сержант. – Люди тратят деньги, чтобы попасть в гравитационное поле ради дозы адреналина, а тут мы получаем ее бесплатно.

Эндер промолчал, понимая, что чем больше он будет настаивать, тем больше Сержант будет тянуть время.

– Хоть раз я согласна с Эндером, – заметила Карлотта. – Это я программировала турбулентность линзы, и мне от нее не по себе.

Значит, Эндер был прав – сейчас он действительно чувствовал себя хуже, чем обычно. В десятитысячный раз за свою жизнь он пожалел, что не выбил из Сержанта всю дурь, когда они впервые встретились. Тогда иерархия сложилась бы совсем иначе.

Но вместо этого Эндер внимал словам матери, которая раз за разом говорила ему, что другие дети – «такие же наши настоящие дети, как и ты», хотя по-настоящему она родила только Эндера, а остальных подсадили в матки суррогатных матерей.

Для нормальных детей это не имело особого значения – у них все равно не осталось бы воспоминаний о прежней жизни. Но антонины, Сержант и Карлотта, все понимали уже в полгода, а не в три. Они помнили свои суррогатные семьи и чувствовали себя чужими с матерью и отцом.

Эндер мог задирать их и командовать ими, но не стал этого делать, стараясь ничем не подавать виду, будто считает себя «настоящим» ребенком, хотя в годовалом возрасте, естественно, уже это понимал. Сержант же в подобной ситуации пытался самоутвердиться и захватить власть. Вероятно, он доставлял суррогатным родителям адские мучения. Они наверняка понятия не имели, что делать с ребенком, который связно говорил уже в полгода, к девяти месяцам везде лазил и ввязывался в драки, а к году научился читать.

Карлотта же была спокойной и молчаливой малышкой; ее суррогатные родители могли просто не догадываться, на сколь многое она способна в столь раннем возрасте. Когда отец с матерью привезли ее домой, она сильно робела в новой обстановке, и они с Эндером быстро подружились. Сержант, почувствовав угрозу, был вынужден обратить все в соперничество – или в драку.

Эндер по большей части избегал воинственного нрава Сержанта. К несчастью, тот воспринял это как подчинение – не считая случаев, когда воспринимал как высокомерие. «Ты не сражаешься, потому что думаешь, будто уже все завоевал».

Эндер не считал себя победителем. Соперничество с Сержантом казалось ему отвлекающей помехой, пустой тратой времени. Какой интерес играть с тем, кто каждый раз обязательно должен победить?

– Что-то долго умирает Великан, – сказал Сержант.

Эндер мгновенно понял весь смысл собрания. Сержант начал терять терпение. Он был сыном короля, готовым унаследовать трон. Сколько раз подобный сценарий повторялся в истории человечества?

– И что ты предлагаешь? – бесстрастно спросил Эндер. – Выпустить воздух из грузового отсека? Отравить его воду или еду? Или настаиваешь, чтобы мы все взяли ножи и закололи его насмерть?

– Давай без мелодрам, – бросил Сержант. – Чем больше он растет, тем тяжелее будет избавиться от трупа.

– Открыть грузовой люк и выбросить его в космос, – сказала Карлотта.

– Нет, – возразил Сержант. – Его тело потребляет больше половины наших питательных веществ, и система жизнеобеспечения уже не справляется. Мы должны вернуть эти вещества, чтобы нам было что есть и чем дышать, пока мы сами будем расти.

– Порубим его на бифштексы? – уточнил Эндер.

– Я так и знал, что ты это скажешь, – спокойно отозвался Сержант. – Нет, есть мы его не станем, по крайней мере не напрямую. Мы просто порежем его на куски и положим в лотки. Бактерии растворят его, и рост лишайников ускорится.

– А потом – двойной рацион для каждого, – подхватил Эндер.

– Все, что я предлагаю, – перестать скармливать ему полную ежедневную норму калорий. К тому времени, когда он что-то заметит, он настолько ослабеет, что не сможет ничего поделать.

– Он и не станет ничего делать, – заметил Эндер. – Как только он поймет, что мы пытаемся его убить, он захочет умереть.

– Опять мелодрама! – буркнул Сержант. – Никто не хочет умирать, если он только не сумасшедший. Великан хочет жить. И он не так сентиментален, как ты, Эндер. Он убьет нас прежде, чем позволит нам убить его.

– С чего ты взял, что Великан – такое же чудовище, как ты сам? – спросил Эндер.

Карлотта потянула его за ногу:

– Не зарывайся.

Эндер знал, чем все закончится. Карлотта, пусть и с сожалением, согласится с Сержантом. Если Эндер попытается дать Великану дополнительные калории, Сержант его побьет, а Карлотта будет стоять в стороне или даже поможет его держать. Впрочем, побои никогда не длились долго – Эндеру просто неинтересно было драться, и он никогда не защищался, сдаваясь после нескольких ударов.

Но сейчас все было по-другому. Великан так или иначе умирал, и мысль об этом и без того причиняла Эндеру немало мук. А уж идея ускорить процесс казалась вовсе невыносимой. Ничего подобного никто никогда прежде не предлагал. И последовавшая реакция удивила даже его самого. Точнее – в особенности его самого.

Голова Сержанта находилась совсем рядом, прямо над головой Эндера. Выбросив вверх руку, Эндер изо всех сил приложил его затылком о стену. Брат немедленно изготовился к драке, но Эндер застиг его врасплох – никто еще никогда не пытался ударить Сержанта, и он не привык к боли. Сержант попытался удержать Эндера за руки, но тот обхватил ногами гравитационную шахту и с размаху ударил противника основанием ладони в нос.

Брызнула кровь, расплываясь красными шариками в гравитационном поле. Хватка Сержанта ослабла. Боль оказалась серьезной – Эндер слышал, как он яростно орет в жестянку.

Сжав кулак, Эндер вонзил костяшки пальцев в глаз Сержанта.

Тот дико завопил. Карлотта вцепилась в ногу Эндера, крича:

– Что ты делаешь? С ума сошел?

Размахнувшись, Эндер врезал ребром ладони брату по горлу.

Сержант захрипел и закашлялся.

Эндер ударил еще раз.

Сержант перестал дышать, глаза его в ужасе вылезли из орбит.

Эндер подтянулся вперед, так что его рот оказался над ртом Сержанта. Прижавшись губами к его губам, он с силой подул Сержанту в рот. В рот ему попала кровь и слизь из носа Сержанта, но этого было не избежать – Эндер еще не решил, стоит ли убивать брата. Здравомыслящая его часть, которая до сего момента всегда одерживала верх, вновь начинала брать свое.

– Вот так-то, – бросил Эндер. – Твоему разнузданному террору пришел конец. Ты предлагал убийство, причем всерьез.

– Он не это имел в виду, – заступилась Карлотта.

Эндер лягнул ногой назад, попав ей в рот. Она вскрикнула и заплакала.

– Имел, и ты готова была ему помочь, – сказал он. – До сих пор я терпел все это дерьмо, но в конце концов вы перешли черту. Сержант, ты больше не главный. Если снова попытаешься кому-то приказывать – я тебя убью. Понял?

– Эндер, он же прямо сейчас тебя прикончит! – сквозь слезы крикнула Карлотта. – Что с тобой случилось?

– Сержант меня не убьет, – ответил Эндер. – Потому что Сержант знает, что я только что стал его командиром. Ему до смерти этого хотелось, а Великан на эту роль не подходит, так что ее буду исполнять я. Поскольку своей совести у тебя нет, Сержант, с этой минуты будешь полагаться на мою. Никакого насилия, никаких опасных поступков без моего разрешения. Если замечу, что ты замышляешь что-то дурное по отношению ко мне или кому-то еще, я сразу это пойму, поскольку могу читать язык твоего тела, словно книгу с большими буквами.

– Нет, не можешь, – возразила Карлотта.

– Я могу читать человеческое тело точно так же, как ты читаешь оборудование корабля, Карлотта, – сказал Эндер. – Я всегда знаю, что замышляет Сержант, просто до сих пор меня это не настолько волновало, чтобы ему мешать. Когда умрет Великан – сам по себе, в свое время, – вероятно, мы поступим примерно так, как ты предлагал, Сержант, поскольку питательных веществ нам терять нельзя. Но сейчас мы в них не нуждаемся и не будем нуждаться еще много лет. А пока что я сделаю все возможное, чтобы Великан оставался жив.

– Ты никогда не смог бы меня убить, – прохрипел Сержант.

– Убийство отца во много раз хуже убийства брата, – ответил Эндер, – и я даже не стал бы колебаться. Тебе незачем было переходить черту, но ты ее перешел, и, думаю, ты знал, как я поступлю. Полагаю, ты этого даже хотел. Тебя повергало в ужас, что никто никогда не пытался тебя остановить. Что ж, нынче тебе повезло. С сегодняшнего дня тебя останавливаю я. Вместе со всем твоим оружием и военными играми. Я знаю, как причинить вред человеческому телу, и могу гарантировать тебе, Сержант: я навсегда изменил твой голос и твой нос. Каждый раз, когда ты взглянешь в зеркало, и каждый раз, когда услышишь собственную речь, ты вспомнишь: Эндер здесь главный, и Сержант будет делать то, что Эндер ему скажет. Понятно?

Словно подчеркивая собственные слова, он вывернул явно сломанный нос Сержанта. Тот вскрикнул, но от невыносимой боли в горле тотчас же захрипел, забулькал и закашлялся.

– Великан наверняка спросит, что случилось, – встряла Карлотта.

– Ему незачем спрашивать, – ответил Эндер. – Я намерен пересказать ему наш разговор слово в слово, и вы двое будете при этом присутствовать. А теперь, Карлотта, вылезай отсюда, чтобы я мог вытащить жалкую тушку Сержанта туда, где мы сможем остановить кровь.