ГЛАВА 27
Мне очень жаль, — сказал Квентин, дослушав Элис.
— Ничего тебе не жаль. Хватит талдычить одно и то же.
— Я жалею не о том, что вернул тебя, а о том, что случилось. Жалею, что все это выпало на твою долю, — но у кого еще хватило бы мужества, альтруизма и ума.
— Иди ты со своим мужеством. Я рада, что сделала это. Жаль только, что ты все поломал.
— Возвращаться всегда тяжело — я только теперь понял, насколько. — Квентин стойко выдерживал огонь ее нечеловеческого презрения. — Быть человеком трудно, но оно того стоит. Ты знала об этом раньше и обязательно вспомнишь теперь. — В последнем Квентин не был уверен, но сдаваться не собирался. Если Элис хоть на секунду увидит, как ему больно, она сочтет это доказательством своей правоты — а она ведь неправа, да?
— Момент не совсем подходящий, — тактично кашлянув, сказал Элиот, — но мне пора уходить. — Конец света близится, — он хлопнул себя по коленкам, — я должен быть там.
— Да, — сказал Квентин. — Конечно.
— Попытаюсь как-то это остановить. Не надо было мне так задерживаться.
— Да, я понимаю. Иди.
Элиот, нехарактерно для себя, колебался. Квентин взял с него слово вернуться, как только сможет. Передал приветы Джошу и Поппи. Так они поженились? Ты раньше не говорил. Надо же! И ребенка ждут? Молодцы. Ну все, дуй.
— Сейчас, только вещи возьму.
— Ну да.
— Хотя у меня их вообще-то нет.
Элиот прямо-таки не мог заставить себя уйти и не находил нужных слов — это он-то!
— Пойдем со мной, а? — выпалил он. — Если кто и сможет это решить, так это ты. Или Джулия, но она мне не отвечает. Ты нам нужен, Квентин. Пошли.
— В Филлори? — У него такого и в мыслях не было. — Ты же знаешь, я не могу. Мне нельзя бросать Элис, да и Эмбер меня ни за что не пустит обратно.
— Насчет Эмбера я уже думал. Я ведь рассказывал, как лорианцы к нам вторглись, хотя в принципе не могли? А Элис прошла сюда через зеркало… Подозреваю, что Филлори под старость сделалось губчатым и границы уже не на замке, как бывало. Самое время попробовать тебя протащить.
Раньше Квентин уцепился бы за это, как утопающий за соломинку, — теперь момент прошел, хотя боль разлуки еще чувствовалась, как старая рана.
— Нет, Элиот. Сейчас не могу. Я здесь нужен.
Элис фыркнула при мысли, что Квентин может быть нужен кому-то.
— Этого я и боялся, — вздохнул Элиот. — Проводи меня хотя бы до Нигделандии, больше ни о чем не прошу. На месте филлорийского фонтана теперь, насколько я знаю, дымящийся кратер — не хочу туда лезть один.
— Я тоже хочу в Коегделандию! — воскликнула Плам.
— В Нигделандию, — сурово поправил Элиот. — И это не экскурсия для интернов.
В это мгновение что-то поскреблось в парадную дверь. Все притихли. Они никого не ждали — никому даже знать не полагалось, что они здесь. Квентин приложил к губам палец. Снова этот звук! Он на цыпочках подобрался к двери и выглянул в глазок. Никого, на улице пусто. Элиот в ответ на его вопросительный взгляд только плечами пожал.
Квентин приоткрыл дверь, взяв ее на цепочку, и в дом тут же ворвалось что-то. Птица!
Пометавшись с полминуты по комнате, как все птицы, попавшие в замкнутое пространство, она уселась на люстру-спутник. Глаз ее продолжал вращаться, выискивая опасность со всех сторон. Птица похудела, и ее сильно поредевшие перья утратили глянец.
— Не убивайте меня! — взмолилась она.
Плам и Элиот вскочили, Элис не шелохнулась.
— Ты что здесь делаешь? — спросил Квентин. — Ты одна… один?
— Да, один!
— Почему мы должны тебе верить, засранец? — озлилась Плам. — Предатель. Может, это ты Пашкара убил? У него семья была, между прочим. Свернем ему шею, Квентин?
— Подождем еще. — Вряд ли это диверсия или ловушка: птица, похоже, труслива и не стала бы сама соваться во вражеский стан. — Ты следи за ним, Плам, а я посмотрю, нет ли там кого-то еще.
Ни перед домом, ни за домом, ни на крыше не обнаружилось ничего подозрительного. Может, он и правда один.
— Как я понимаю, это та самая птица, которая предложила вам работу, — сказал Элиот.
— Ну да, она. Так что тебе здесь понадобилось?
— У меня деньги кончились. Пытался нанять других магов, но без Лайонела не получается.
— Нет денег, нет и магов, — сказал Квентин. — Закон жизни. Шел бы ты отсюда, то есть летел.
— Я не приказывал Лайонелу убить Пашкара! Не знаю, зачем он убил. Я его сам боялся.
А они-то почему боялись эту несчастную птицу? Без Лайонела и прочих наемников она совсем не страшна.
— Вам придется помочь мне, — явно не собираясь улетать, заявила она.
— Ага, разбежались, — сказала Плам.
— Здешние птицы презирают меня. Я голоден. Клевал всякую дрянь на помойках.
— Мне все равно, что ты там клевал, — сказал Квентин. — У нас тут дела поважнее. Улетай, пока не выкинули.
Легко сказать… иди его сначала поймай.
— Пожалуйста, — продолжала умолять птица. — Он убьет меня!
— Кто?
Птица, не отвечая, обводила их взглядом. Квентин не испытывал к ней ни малейшей жалости.
— Она про Эмбера говорит.
Все, включая птицу, подскочили, услышав реплику Элис. Держалась она при этом совершенно бесстрастно, давая понять, что никакого эмоционального участия в этой драме не принимает.
— Что ты сказала?
— Это птица Эмбера. Встречала ее в зазеркалье. Тогда она тоже просила не убивать ее, и я почему-то не убила. Все, я пошла спать.
По старой ниффиновской привычке она попыталась пройти сквозь стену. Квентин дождался, когда проедет ползущий по улице грузовик, и спросил:
— Это правда? Тебя Эмбер послал?
— Пожалуйста. — Птица тряслась, растеряв всю свою былую надменность. — Он убьет меня.
— Не убьет, — заверила Плам. — Мы сделаем это раньше.
— Он послал меня за саквояжем. Лучше бы, конечно, кого-нибудь покрупнее, но ему нужен был тот, кто умеет летать и проникать в зазеркалье. Он дал мне денег и научил, как создать Лайонела.
— Зачем ему саквояж-то? Что он хотел получить — нож, тетрадку? То и другое?
— Не знаю! — провыла птица. — Я понятия не имел, что там внутри! Правда!
Она спорхнула с люстры, как подстреленный фазан, села на кофейный столик и разрыдалась. Более жалостных звуков Квентин еще не слышал.
В его изнуренном мозгу формировалось что-то, как кристалл в мутной взвеси. Он так долго имел дело с хаосом, что почти забыл, как выглядят стройные концепции, но одна из них, кажется, начинала у него вырисовываться.
— Так, погодите. Давайте порассуждаем. Руперт украл то, что лежало в саквояже, и Эмбер хочет это вернуть. С этой целью он посылает на Землю птицу, а птица вербует нас.
— Вещи в саквояже принадлежали Амберу, а не Эмберу, — подхватила нить Плам, — но они братья, поэтому имущество семейное, так сказать. Но зачем оно Эмберу?
— Ну как зачем. Классный ножик и чары, чтобы миры создавать, — кто ж откажется.
— Например, бог, — предположил Элиот. — Который и так уже владеет целым волшебным миром.
— В том и штука, что не владеет. — В голове Квентина разом зажегся свет. — Дни Филлори сочтены, и деваться Эмберу некуда. Ему нужны эти чары, чтобы создать новый мир! Он хочет бросить Филлори и начать все по новой!
Плам отнеслась скептически к его озарению.
— Да вдумайтесь же: все сходится! Он даже и не пытается спасти Филлори! Как крыса, не желающая идти ко дну вместе со своим кораблем.
— Смешанная метафора, — заметил Элиот. — Я понимаю, что Эмбера тебе любить не за что, но ты просто отъявленным трусом его выставляешь.
— Так он и есть трус.
— И потом, мир так нельзя создать, — вставила Плам. — Только что-то маленькое, страну или дом.
— Может, у бога это лучше получилось бы, чем у нас.
Плам задумчиво уставилась в потолок. Птица смотрела на них в полном отчаянии.
— Допустим, что это правда, но как же нам теперь быть? — сказал Элиот. — Очень уж она депрессивная, твоя версия. Еще одно доказательство, что выхода нет.
Да, Квентин, кажется, забежал немного вперед.
— Заклинание все еще у нас, — сказал он.
— Уничтожь его.
— Ну уж нет.
— Возьмем в заложники птицу, — предложил Элиот.
— Ой, да ладно. Плевать Эмберу на нее.
Птица не стала это оспаривать.
— Принудим Эмбера остаться и спасти Филлори. Он там бог, на минуточку. Ублюдок несчастный. Заклинание-то у нас.
— А может, он верно мыслит? — осторожно сказал Элиот. — Отдадим ему заклинание — пусть себе создаст новый мир и нас там поселит.
— Элиот…
— Знаю, но так было бы куда легче. — Элиот устало поднялся на ноги. — Хорошо: будем ругаться с богом. Хотелось бы послушать, как он в этом сознается. Скажет мне это в лицо.
— Я тоже пойду, — заявила Плам.
— Кто-то должен остаться с Элис, — возразил Квентин.
— Кто-то молодой и неопытный, — уточнил Элиот.
— Нет уж, не выйдет. С Синей Злюкой сидеть не стану.
— Может, и Элис с нами пойдет? Глядишь, поможет. Элис! — крикнул Квентин, подойдя к лестнице. — Я поговорю с ней.
— Флаг тебе в руки.
— Есть один план. Дайте мне час, попробую.
— Я тоже могу помочь, — вызвалась птица.
Хорошая реакция и элемент неожиданности сработали в пользу Квентину. Он схватил птицу за горло, поднес к окну и выкинул вон.
Элис лежала на спине с открытыми глазами. Внизу ходили, разговаривали, кричали, но ее это не касалось. Она смотрела в потолок, чувствуя себя мраморной фигурой на собственной надгробной плите. Похороненной в собственном теле. Даже необходимость дышать выводила ее из терпения.
Не станет она потакать телу. Она ничего ему не должна. Постарается как можно меньше зависеть от его ощущений.
Кто-то поднялся по лестнице, открыл дверь.
— Элис…
Квентин, кто же еще. Элис, не поворачивая головы, услышала, как он подвинул себе стул и сел.
— Мы собираемся в Нигделандию. У нас появилась одна теория насчет происходящего, хотим поговорить с Эмбером.
— Счастливо. — Язык ворочался во рту, как червяк, соприкасался с нёбом, воспроизводил нужные звуки.
Она больше не злилась. Зачем вообще было злиться и говорить столько? Ярость, как шторм, ушла в море, оставив позади волнистый песок, усеянный обломками кораблекрушения. На смену ей пришло полное безразличие.
— Но я не хочу оставлять тебя здесь. Пойдем с нами? Ты могла бы помочь.
Она мотнула головой, закрыла глаза. Иногда, делая это, она вновь чувствовала себя невесомой. Когда накачаешься виски, особенно хорошо, и вливать отраву в гнусное тело тоже приятно.
— Нет, вряд ли.
Семь лет назад он видел, как ее плоть сгорела в синем огне. Семь долгих лет, пока она блуждала по Филлори, ее человеческая сущность спала, видя сны о гневном могуществе. Квентин разбудил ее и насильно вернул в плотскую оболочку, но душа ее ему не подвластна. Неужели он так ненавидит ее? Говорил, что любит. И вчера, и семь лет назад.
Знал бы он… Нельзя ли снова воспламениться? Возможно, это только раз получается, как у спички, но она так не думала. Надо только вспомнить, как это делается. Может, эта попытка убьет ее, ну и пусть: она сейчас и так все равно что мертвая. Самоубийство — ее убежище: она всегда сможет укрыться в нем, если не найдет ничего другого.
А если получится, то она уже не даст себя поймать.
— Я сейчас возьму тебя за руку. — Первое прикосновение с тех пор, как она вернулась. Ее кожа покрылась мурашками. — Ты это преодолеешь — не так все плохо, как тебе кажется. Я буду тебе помогать, но и ты постарайся тоже.
— Нет, — прошептала она.
Стало тихо, и она открыла глаза. Что-то, присутствующее в воздухе, проникало ей в нос, вторгалось в мозг, тянуло ее назад. Магия? Нет, не магия.
— Что это? — спросила она.
— О чем ты?
— О запахе.
— Ты знаешь, что это. Вспомни.
Стоило ей на миг ослабить защиту, тело приподнялось и втянуло запах в себя. В мозгу включались нейроны, бездействовавшие семь лет. С мебели снимались чехлы, окна распахивались, впуская солнце.
— Бекон, — произнесла Элис.
Квентин предъявил ей снятую с подноса тарелку Первоклассный бекон, толщиной в четверть дюйма, вспучившийся от жарки. Квентин поджарил его дочерна, как она любит… любила.
Не зря, выходит, провел семь лет. Раньше он совсем не умел готовить. Элис устала и очень хотела есть. То есть не она, конечно, а ее тело, эта мясная кукла. Оно взяло кусочек и сунуло в рот. Мясо жевало другое мясо, до чертиков сочное, жирненькое, солененькое. Доев, Элис облизала пальцы и вытерла сальные руки о простыню. Она негодовала на собственную слабость, но это так вкусно… Тело, которое она пыталась отторгнуть, как неудачный трансплантат, крепко держало ее в своих липких объятиях. Клеилось к ней, намеревалось стать с ней единым целым, и Квентин был на его стороне.
— Надеюсь, ты не думаешь, что бекон меня здесь удержит.
— Не только бекон.
Он поднес ей другую тарелку — с оранжевым манго, ломтиками сладкого солнца. Элис накинулась на них, как животное — почему «как»?
Нет, она не животное. Она чистый и прекрасный голубой ангел.
— Почему ты сделал это со мной? — спросила она с набитым ртом.
— Потому что ты человек, а не демон.
— Докажи.
— Это самое я и делаю.
Впервые после возвращения Элис посмотрела на него пристально. Он повзрослел, но остался все таким же красивым. Узкое лицо, немного великоватый нос, большой рот. Хорошо, что сам он никогда не считал себя привлекательным: это избавило его от психологии смазливого мальчика.
Но и перемены налицо, это правда. Он больше не заикается и не опускает глаза, как бывало.
— Мог бы и устрицы достать, — сказала она.
— Ты ж их терпеть не можешь. — Да?
— Ты говорила, что они похожи на холодные сопли.
— Не помню. Что я еще люблю?
— Вот. — Он дал ей шоколадку, и Элис прослезилась, отведав ее. Господи, она же себя совершенно не контролирует. Неужели плоть победит? Ей все труднее отделять себя от нее. Ниффин внутри громко протестовал. Она вспомнила о полетах, о погружении в недра земли, о том, как сжигала живые существа, посвящая их в восторги боли, которые испытала сама. Вспомнила и содрогнулась.
— Зачем ты пришла сюда? — спросил Квентин.
— Убить тебя, — ответила она правдиво и не колеблясь.
— Нет. Ты пришла, чтобы я тебя спас.
Она рассмеялась злобным ниффинским смехом, но еда уже вершила свою подрывную работу.
— Буду раскармливать свое новое тело. Разжирею и помру от обжорства.
— Воля твоя. Вот, держи.
Что за прелестный звук? Квентин откупорил запотевшую бутылку шампанского, налил бокал, подал ей.
— Это нечестно, — пожаловалась она.
— Кто ж говорит, что честно.
— Пить шампанское из простого фужера? Как низко ты пал, Квентин Колдуотер.
— Просто сменил приоритеты.
Она выпила вино маленькими глотками, как ребенок микстуру, и сказала, рыгнув под конец:
— Это, пожалуй, лучше всего. Больше у тебя ничего нет?
— Нет, это все.
— Не все, — сказала она и поцеловала его — неумело, как школьница, и очень крепко. Его зуб до крови оцарапал ее губу. Между ног потеплело. Она просовывала язык ему в рот, чтобы Квентин ощутил вкус шампанского. Плотина между телом и сознанием дала течь в сотне мест. Где-то далеко упал и разбился бокал.
Она хотела его. Это могло сработать. Могло помочь ей.
— Давай, Квентин. Покажи, для чего существуют тела.
Она уже расстегивала ему рубашку — подзабыла, как это делается, — но он перехватил ее руки.
— Не сейчас. Слишком скоро.
— Слишком скоро? — Она ухватила его за грудки и снова впилась в него поцелуем. Его щетина кололась, и пахло от него хорошо — не беконом, но все-таки вкусно. — Сотворил это со мной, а потом «слишком скоро»? Давай работай!
Встает! Вот гаденыш! Гнев вспыхнул легко, пройдя по хорошо разработанному каналу, но удовольствия не смог отменить.
— Постой, Элис. Так это не делается.
— Покажи тогда, как. — Она тоже встала. — Мое тело тебе противно так же, как мне? Ну, что ж поделаешь. Раз вернул меня — показывай, для чего. Не мужик ты, что ли? — Она сорвала через голову другую его рубашку, в которой ходила сама, и осталась в одних трусиках. Поцеловала его опять, прижалась к нему, ощущая грудью шершавую ткань рубашки. Он, пятясь, уперся в дверь. Она начала массировать его пах. Да, точно. Ему это нравилось.
Нравится до сих пор. Это чувствуется.
— Разве ты не за этим меня вернул? Чтобы трахать меня, как раньше?
Она сама не верила в это, ей просто хотелось сказать ему что-нибудь гадкое. Совершить над ним насилие, как он над ней совершил.
— Я не для себя тебя возвращал, — сказал он и поцеловал ее сам. Нежно, без нажима — вот, значит, как надо. Ей не терпелось соединиться с ним — с кем угодно. Он взял ее за руку и снова отвел к кровати.
— Не уходи, Квентин. Не уходи. — Она нуждалась в нем — давно забытое чувство.
Он снял рубашку и стал расстегивать брюки.
— Я и не собирался.
Они лежали рядом. Тело получило то, чего так желало. Целых два раза: в старину, сколько она помнила, такое редко случалось. Напрактиковался, видно, с тех пор. Поппи. Зачем она следила за ним и Поппи? Тогда ей было смешно, теперь больно. Хорошо бы об этом забыть.
Элис, заново охваченная стремлением уйти от себя телесной, отодвинулась. Она падала в себя, снедаемая мечтой о полете. Вжималась в свой панцирь, как краб, проглоченный брюхоногим. Она была почти человеком, почти собой, а теперь опять перестала. На миг ей показалось, что это просто, — оказывается, нет.
Квентин сел и стал одеваться.
— Мне пора. В Нигделандию, потом к Эмберу. Ты со мной?
Она покачала головой. Пусть себе идет, так гораздо проще. Он положил на кровать ее собственные одежки.
— Элис.
Она не реагировала. Сейчас она ляжет спать.
— Элис, ты ведешь себя как полная сука. И это, поверь, очень мягко сказано.
Он снова взял ее за руку, и они вместе исчезли из комнаты.
