Джозеф Эндрус с большим трудом терпел дерзкое поведение Дидаппера, разговаривавшего с Фанни очень вольно и предлагавшего ей содержание, но уважение к обществу удерживало его от вмешательства, покуда франт давал волю только своему языку; однако франт, улучив минуту, когда взоры дам оказались направлены в другую сторону, позволил себе грубое прикосновение к девице руками; и Джозеф, как только это увидел, тотчас угостил франта такою звонкой пощечиной, что тот очутился в нескольких шагах от того места, где сидел. Дамы завизжали, вскочили со стульев, а франт, как только оправился, обнажил свой кортик; Адамс же, увидев это, схватил левой рукой крышку от печного горшка и, прикрываясь ею, как щитом, без всякого наступательного оружия в другой руке стал впереди Джозефа, принимая на себя всю ярость франта, извергавшего такие проклятия и угрозы, что женщины в испуге сбились в кучу, теряя рассудок от одних лишь его воплей о мести. Но Джозеф был не из трусливых и просил Адамса дать противнику сразиться с ним, потому что у него-де в руке отличная дубинка и враг ему не страшен. Фанни в обмороке упала на руки миссис Адамс, и в комнате был уже полный переполох, когда мистер Буби, шагнув мимо Адамса, притаившегося за своею крышкой от горшка, подошел к Дидапперу и настоял, чтобы тот вложил кортик в ножны, обещая, что ему будет дано удовлетворение; на что Джозеф заявил, что он готов и будет драться любым оружием. Франт спрятал свой кортик, достал из кармана зеркальце и, не переставая взывать о мести, стал приглаживать волосы; пастор отложил свой щит, а Джозеф, подбежав к Фанни, быстро привел ее в чувство. Леди Буби побранила Джозефа за оскорбление, нанесенное им Дидапперу, но Джозеф ответил, что за такое дело он пошел бы в атаку на целый полк.

– За какое дело? – спросила леди.

– Сударыня, – ответил Джозеф, – он был груб с этой молодою женщиной.

– Как, – говорит леди, – мне кажется, он хотел поцеловать девицу; разве нужно бить джентльмена за такое намерение? Я должна сказать вам, Джозеф, подобные манеры вам не к лицу.

– Сударыня, – сказал мистер Буби, – я видел все, что произошло, и я не одобряю поведения моего брата: потому что я не понимаю, что дает ему основание выступать защитником этой девицы.

– А я одобряю, – говорит Адамс, – он храбрый юноша; каждому мужчине подобает выступать защитником невинности; и подлейшим трусом будет тот, кто не заступится за женщину, с которой он готовится вступить в брак.

– Сэр, – говорит мистер Буби, – мой брат неподходящая партия для такой девушки, как эта.

– Да, – говорит леди Буби, – и вы, мистер Адамс, поступаете несообразно с вашим саном, поощряя подобные дела; меня очень удивляет, что вы об этом хлопочете. Я думаю, вам больше подобало бы отдавать ваши заботы жене и детям.

. – В самом деле, сударыня, ваша милость говорят истинную правду, – отозвалась миссис Адамс, – он несет несусветный вздор, говорит, будто весь приход – его дети. Право, я не понимаю, что он при этом разумеет; иная жена могла бы заподозрить, что он предался распутству; но в этом я его никак не обвиняю: я тоже умею читать Писание – не хуже его, и ни разу я там не вычитала, что пастор обязан кормить чужих детей; а он к тому же всего-навсего бедный сельский священник, и у него, как вашей милости известно, не хватает средств даже и на нас с детьми.

– Вы говорите превосходно, миссис Адамс, – изрекла леди Буби, до того не удостоившая пасторшу ни единым словом, – вы, как видно, очень разумная женщина; и, уверяю вас, ваш муж ведет себя очень глупо и действует против собственного интереса, потому что моему племяннику этот брак крайне неприятен; и в самом деле, я не могу порицать за это мистера Буби: партия эта совершенно неприемлема для нашей семьи!

Леди продолжала в том же роде, обращаясь к миссис Адамс, в то время как франт прыгал по комнате, тряся головой – отчасти от боли, отчасти со злобы; а Памела бранила Фанни за ее самонадеянные попытки поймать в сети такого жениха, как ее, Памелы, брат. Бедная Фанни отвечала только слезами, которые уже давно начали увлажнять ее косынку; и Джозеф, увидев это, взял свою невесту под руку и увел ее, поклявшись, что не станет признавать родственниками людей, враждебных той, которую он любит больше всех на свете. Он вышел, поддерживая Фанни левой рукой и размахивая дубинкой в правой, – и ни мистер Буби, ни франт не почли нужным остановить его. Леди Буби и ее сопровождающие оставались после этого в доме очень недолго: колокол Буби-холла уже звал их переодеваться, на что у них едва доставало времени до обеда.

Адамс, казалось, был сильно удручен, и, видя это, его жена прибегла к обычному матримониальному бальзаму. Она ему сказала, что не зря он огорчается, потому что он, как видно, погубил всю семью дурацкими своими выходками; но, может быть, он горюет об утрате двух своих детей, Джозефа и Фанни?

Тут вступила в разговор и его старшая дочь:

– В самом деле, отец, это очень жестоко – приводить сюда посторонних, чтобы они вырывали хлеб изо рта у ваших детей… Вы держите их у себя с того часа, как они вернулись в приход, и, судя по всему, намерены продержать еще добрый месяц; разве вы обязаны кормить ее за то, что она красавица? Я, впрочем, не вижу, чтоб она была красивей других. Если бы людей кормили за красоту, вряд ли бы жилось ей лучше, чем ее ближним… Против мистера Джозефа я ничего не могу сказать – он молодой человек честных правил и заплатит со временем за все, что получает. Но эта девица!… Почему она не возвращается туда, откуда сбежала? Будь у меня денег миллион, я не дала бы такой бесстыжей бродяжке ни полпенни, нипочем не дала бы, хоть умирай она с голоду!…

– А я дал бы, – закричал маленький Дик, – и я не хочу, отец, чтобы бедная Фанни умирала с голоду; лучше я отдам ей весь этот хлеб и сыр. – И он протянул ломоть, который держал в руке.

Адамс улыбнулся мальчику и сказал, что рад видеть в нем доброго христианина и что, будь у него в кармане полпенни, он дал бы их ему; и добавил, что долг велит нам во всех своих ближних видеть братьев и сестер и любить их соответственно.

– Да, папа, – говорит Дик, – и я ее люблю больше даже, чем моих сестер: потому что она красивей их всех.

– Красивей? Ах ты, наглый мальчишка! – говорит сестра и отпускает Дику оплеуху, за которую отец, вероятно, отчитал бы ее, если бы в эту минуту не вернулись в комнату коробейник, Джозеф и Фанни. Адамс велел жене приготовить им чего-нибудь на обед. Жена ответила, что никак не может, у нее есть другие дела. Адамс укорил ее за прекословие и привел много текстов из Писания в доказательство тому, что муж – глава над женою и жена должна ему покоряться и повиноваться. Пасторша ответила, что это кощунство – говорить словами Писания вне церкви, что такие вещи хорошо проповедовать с кафедры, а поминать их в обыденном разговоре – надругательство. Джозеф объяснил мистеру Адамсу, что пришел не затем, чтобы доставлять хлопоты ему или миссис Адамс: он просит всю компанию оказать ему честь пойти с ним к «Джорджу» (деревенский кабачок), где он заказал им на обед ветчину с приправой из овощей. Миссис Адамс, добрейшая женщина, хоть, пожалуй, и слишком бережливая, охотно приняла приглашение; пастор последовал ее примеру; и они отправились все вместе, прихватив с собой и маленького Дика, которому Джозеф дал шиллинг, когда услышал, какую щедрость мальчик хотел проявить по отношению к Фанни.