Глава 21

В обычной ситуации я бы сочла забавным, что у Дейзи никак не получается плавно перейти из «кобры» в «собаку» и обратно – вся пунцовая, тяжело сопя, она раз за разом терпит поражение, – однако я слишком увлечена наблюдением за Линной, чтобы веселиться. Вот у той, напротив, дела идут отменно: предельно сосредоточенная, она, будто заправский йог, перекладывает свои худые бледные конечности из одной асаны в другую. После вчерашней размолвки мы с Дейзи обменялись едва ли парой фраз – и это дико мешает жить, коль скоро мы вынуждены безвылазно сидеть в четырех стенах из-за ливня и вывихнутой лодыжки Ал. В «дурака» с ними я так и не села играть, а просто устроилась с книжкой, стараясь не слушать, как Ал с Дейзи обвиняют друг друга в жульничестве, порой швыряясь картами. Остаток дня провела, неприкаянно слоняясь по комплексу. Из-за непогоды народ сгрудился внутри, болтая в медитационном зале или пытаясь бренчать на музыкальных инструментах, кто-то просто спал, кто-то читал или торчал на кухне, помогая готовить обед и ужин. Нашлись и более закаленные личности: набросив штормовки, они отправились на хоздвор, где возились с животными или в огороде. Я посидела было с Ал, Линной и Дейзи в медитационном зале, но Дейзи меня в упор не видела, а Линна вела себя так, будто ничего не случилось; в общем, когда это стало действовать на нервы, я тоже пошла на кухню, где по просьбе Раджа занялась чисткой картошки. Он более-менее поддерживал пустую болтовню, однако ощущение какой-то утраты, неполноты отравило весь день. К вечеру вообще стало казаться, что я в жизни не чувствовала себя более одинокой и всеми покинутой.

Наутро, когда мы проснулись и увидели ясное небо, облегчение можно было рукой пощупать. Грунт до сих пор мокрый, так что про очередную попытку сойти с горы думать рановато; зато дворик быстро высох, и Айсис объявила, что занятия йогой возобновляются.

– А теперь снова ложимся на коврик и принимаем позу мертвого тела, – слышу я от нее. – Проведем небольшой медитационный инструктаж.

Все как один подчиняются, ворочаясь на плитах; все, кроме Фрэнка, который перехватывает мой взгляд. Он буквально пялится на меня – не улыбаясь, не кивая, – пока я не вынуждена отвернуться. Линна это замечает и ехидно усмехается. При всей ее нарочитой веселости и надоедливых попытках занять нас играми в карты или шарады, образовавшаяся между мной и Дейзи трещина ей как бальзам на душу. В любых социальных группах, даже самых крошечных, как у нашей четверки, всегда присутствует неофициальная иерархия, и я практически на сто процентов уверена: Линна знает, что ее место где-то сбоку. Ей мало того, что Ал числится в ее лучших подругах. Нет, ей хочется того же и с Дейзи. Паразитировать на двух носорогах куда выгодней, чем на одном, и особенно приятно, когда тебе удается спугнуть птичку-конкурентку. Единственный человек, который по-настоящему ко мне дружелюбен, – это Ал, но мне со вчерашнего дня, а точнее, после нашего неудавшегося побега в Покхару, так и не удается пообщаться с ней наедине.

Я миную йогическое сборище и пристраиваюсь на ступеньках, что ведут в плодовый сад, стараясь не слушать, чего там внушает Айсис.

В дверях главного корпуса появляется Ал, которая, как я знаю, последние полчаса торчала на кухне, где Салли проверяла ей лодыжку. Заметив меня, она приветственно вскидывает ладонь и, кое-как доковыляв, присаживается рядом.

– Ну, Эмма, опять грустим?

– Ты заметила, что Дейзи перестала со мной разговаривать?

– Скажем так: я заметила, что вчера между вами прошмыгнула черная кошка, но это ерунда, все перемелется. Что хоть случилось-то? – Она лезет за вырез своей футболки и выуживает пачку «Мальборо», которую вечно держит под бретелькой лифчика. Закуривает, протягивает пачку мне, и, хотя я обычно курю, только когда выпью, я тоже вытаскиваю сигарету. Дым щекочет заднюю стенку глотки и, как ни странно, успокаивает.

Я с силой выдыхаю и говорю:

– Кто-то передал ей, о чем мы с тобой болтали. Помнишь, еще перед выходом? Я рассказывала тебе про Эллиота и одного парня.

– Мать честная, – крутит головой Ал. – Это не я, ты не думай.

– Да знаю. Нас подслушали.

– И Дейзи, стало быть, разозлилась?

– Ага. На меня. Хочет теперь… гм… «поменьше проводить время вместе». – Я пальцами ставлю кавычки в воздухе. – Пока мы с тобой хлюпали по жиже, у нее, видишь ли, состоялась душеспасительная беседа с Йоханном и Линной. Они ей доходчиво объяснили всю суть наших с ней нездоровых привязанностей друг к другу. Хватит, говорят, быть друзьями – и ты станешь счастлива.

– Да неужели? – У Ал вытягивается лицо. – Нет, я вижу, что Линну всерьез переклинило на этой хипповской зауми, но когда мы давеча курили с Йоханном, он мне показался вполне нормальным. Может, они это ляпнули, лишь бы ее успокоить? Ты же знаешь, ей иногда какая-то вожжа попадает под гузку… Обожди пару деньков, все образуется.

– Ал, если честно, я просто хочу домой. Мне это место уже вот где. Вчера был не день, а кошмар. Мне будто воздуха не хватало.

– Ох, понимаю… Короче, слушай сюда. Я расспрошу Йоханна насчет прогноза погоды, когда можно будет еще разок попытаться. Линна, к примеру, уверяет, что наступил сезон муссонов, теперь каждую ночь будет лить как из ведра. И это, кстати, очень странно: столько времени угрохать за ноутбуком, собирая информацию о Непале перед поездкой, и не заметить, что на носу дождливый се…

Она внезапно умолкает, потому что возле нас возникает худая бородатая личность. Фрэнк без приглашения усаживается рядом; мало того, по собственному почину угощается сигареткой из пачки Ал.

– Вот что, барышни, – говорит он из угла рта, прикуривая от зажигалки. – Извините за вторжение, но Айзек зовет всех в медитационный зал. Срочное собрание. Кое-кто умер.

В зале колышется горячее людское море. Народ занял все свободные места, сидит скученно, бок о бок, вытянув шеи в сторону алтаря, где с закрытыми глазами стоит Айзек. Дейзи устроилась у правой стены, втиснувшись между Йоханном и Раджем. Когда мы входим в комнату, держась позади йогов-дилетантов, ее замечает и Линна. Она машет рукой и лезет к Дейзи, переступая через перекрещенные ноги сидящих. Ал двигается было за ней, но на полпути замирает и оборачивается ко мне. С ее лица сползает улыбка; она не знает, продолжать ли идти за Линной или остаться со мной. Тем временем в зал вливаются все новые люди, наконец перекрывая проход между нами. Тогда Ал идет дальше, а я опускаюсь, где и стояла, попутно задев плечом Минку, одну из давешних шведок. Состроив извиняющуюся гримаску, наконец усаживаюсь и, обняв себя за колени, стараюсь сделаться совсем крошечной и незаметной.

Атмосфера набухла ожиданием. Никто не разговаривает, и всякий раз, когда под кем-то скрипит доска, народ принимается вопросительно озираться по сторонам.

У ног Айзека сидит парень, которого я раньше не видела. Крупный, если не сказать грузный; с бритой головой и бородищей, в майке «ЭйСи-ДиСи» и обрезанных по щиколотку камуфляжных штанах. Я бы не дала ему больше двадцати двух, но он обводит нас взглядом, который скорее принадлежит человеку раза в два старше.

– Всем здравствуйте. – Голос Айзека застигает меня врасплох. – Спасибо, что сразу пришли. Как видите, Гейб вернулся. – Он показывает на парня.

Кое-кто кричит «привет», машет руками, однако Айзек, качая головой, заставляет всех умолкнуть.

– К сожалению, у меня плохие новости. Просто чудовищные… – Последние слова он произносит надтреснутым голосом и зажмуривается. А когда вновь открывает глаза, по его щекам бегут слезы. Айзек не пытается их стереть, и озадаченный людской гул заполняет все помещение. – Группа каких-то отморозков ограбила наших друзей по пути сюда, а Рут толкнули так, что бедная девушка упала и ударилась головой о камень. Они убежали, прихватив с собой ослика с провизией, и Гейб на себе нес Рут, пытаясь в дороге хоть чем-то помочь, но… Она умерла у него на руках.

Коллективный «ох», а сразу после него какофония голосов. Салли, сидящая возле Раджа, с рыданиями бросается тому на грудь. Единственный, кто никак не реагирует, – это Гейб. Он просто сидит, уронив голову и сложив ладони на коленях.

Айзек вскидывает обе руки; выкрики и плач затихают до глухого ропота.

– В среду, в десять часов вечера, на берегу реки состоится прощание. А сегодня в три часа пополудни там начнется сбор дров для погребального костра, так что нам нужны добровольцы.

– Вы собираетесь ее кремировать? – Слова сами собой вылетают у меня изо рта. – Здесь?

Айзек кивает.

– Даже не поставив в известность ее семью?

– Эмма, мы и есть ее семья.

– Вы знаете, кого я имею в виду. Ближайших родственников. Родителей, братьев, сестер.

– Мы ей и братья, и сестры, – доносится из угла голос Айсис.

– Она бы сама так захотела, – подхватывает еще кто-то.

Теперь то там, то здесь звучат новые возгласы: «Она любила нашу коммуну», «Всю себя посвятила «Эканте», «Здесь ее настоящая родина». Я вдруг испытываю приступ удушья, как если бы из комнаты высосали кислород. Я смотрю на Дейзи, но та отворачивается; Ал тоже не хочет встречаться со мной взглядом. Скорчилась, уткнулась лицом в поджатые к груди колени. У Ал нет иммунитета против разговоров о мертвых, будь то Томми или кто-то еще. Как-то раз, когда мы сидели в пабе и Дейзи поинтересовалась, какую музыку кто из нас хотел бы на собственные похороны, Ал чуть ли не в истерике выскочила на улицу.

– Так что же получается? – говорю я. – Вы ее просто-напросто кремируете, даже ничего не сообщив родственникам? И непальской полиции тоже? Вы считаете, это нормально?

Айзек дарит мне долгий сочувствующий взгляд – дескать, «куда уж тебе понять…».

– Ну хорошо, Эмма, каким конкретно образом ты предлагаешь это проделать? У нас нет ни Интернета, ни телефона, ни даже почтового ящика. Предположим, мы рискнем спуститься в Покхару, невзирая на опасность очередного ограбления, – и что дальше? Ведь у нас нет никакой информации о ее родителях. Я даже не могу сказать наверняка, как ее фамилия.

У меня перед глазами тут же встает картинка: мы с полнейшей готовностью отдаем свои паспорта в самый первый день.

– Да, но ведь паспорт остался? И если отнести его в британское консульство, я уверена, что по своим каналам они выйдут на ее родителей.

Темноволосый мужчина, что сидит передо мной, оборачивается и раздраженно шипит: «Да сядь уже, хватит позориться!», однако Айзек останавливает его взмахом руки.

– Эмма новенькая. Она не понимает.

Мужчина напоследок меряет меня уничижительным взглядом, затем дергает плечом и отворачивается.

– После детоксикации Рут сожгла свой паспорт, – поясняет Айзек. – Так поступают все, кто принял решение расстаться со своим прошлым и стать частью нашей коммуны. Она сама сочла это нужным. Да, я понимаю, тебе это кажется странным, ведь ты привыкла к другому порядку вещей. Если хочешь, я позднее мог бы все объяснить подробнее.

Чего мне хочется, так это узнать, что конкретно он подразумевает под «детоксикацией», но мысль о том, что народ, чего доброго, вновь меня зашикает, останавливает мой язычок. Все и так уже волком смотрят, хотят, чтобы я заткнулась и знала свое место. Воздух опять какой-то клейкий из-за курений, не дает нормально вздохнуть, вязнет в гортани, липнет к губам; в комнате жарко и душно. Я оглядываюсь за плечо. Какого дьявола они закрыли дверь? Фрэнк перехватывает мой взгляд и хмурится.

– Ну так как? – спрашивает Айзек. – Побеседуем потом?

– Ладно, – киваю я, не поднимая на него глаз. – Можно…

Да я сейчас на что угодно соглашусь, лишь бы на меня перестали пялиться.

– Вот и отлично! – Айзек хлопает в ладоши и расплывается в улыбке, разряжая атмосферу. – Есть еще одна вещь, которую надо обсудить, и это вопрос безопасности. Раньше мы с этой проблемой не сталкивались, но сейчас необходимо принять меры предосторожности. В конце концов, мы понятия не имеем, что это за люди и насколько они опасны. Предлагаю организовать ночные дежурства, хотя бы на несколько недель. Йоханн, я ставлю тебя в пару с Эммой, а тебя, Айсис, – с Дейзи. Чера, твои дежурства будут с Фрэнком, а тебя, Радж…

Я перестаю слушать и опускаюсь на пол. Фрэнк протягивает руку, подхватывая меня под локоть.

– Жаль, что мы в разных парах. – Он наклоняется до того близко, что его губы чуть ли не облизывают мне ухо. Дыхание горячее и пряное от запаха кумина и кардамона. – Мне бы очень-очень хотелось побеседовать с тобой наедине.

– Извините, – заставляю я себя взгромоздиться на ноги. – Кажется, меня сейчас вырвет.

На полу кладовки холодно. Меня уже дважды вывернуло наизнанку в пустой контейнер из-под маргарина, который я нашла в углу. Лежу сейчас на досках, прижимаясь разгоряченной щекой к прохладной древесине. Через дверную щель слышится шарканье множества ног и неразборчивое бормотание голосов, пока народ вытекает из медитационного зала.

Со стороны кухни доносится какой-то новый звук, и я торопливо вжимаюсь спиной в стенку, укрываясь между мешками с рисом и мукой. Различаю приближающиеся голоса: один мужской, другой женский.

– Ты уверен? Не хватало еще…

– Да не волнуйся ты, нет тут никого.

– Все равно… погоди, я дверь запру…

Щелканье замка, затем чьи-то шаги по кафельному полу кухни. С каждой секундой все громче и громче. Я сворачиваюсь в тугой клубок, прикрывая голову; глупо, конечно: кладовка вся насквозь просматривается, только загляни. Дверь лязгает на петлях, как если бы кто-то терся об нее спиной, однако открывать ее никто не открывает, слышно лишь сопение да звуки мокрых, торопливых поцелуев.

Так продолжается несколько минут, после чего все неожиданно стихает.

– Вот я и говорю: Гейб не привез никакой еды. Вообще. Даже горсточки риса. – Ага, это голос Раджа. – И как мне теперь быть? У нас чечевица на исходе, а я тоже не волшебник, из воздуха ее добывать не умею. Даже если ввести нормирование, запасов хватит только на неделю, а дальше что?

Женщина сочувственно хмыкает.

– Чего я не пойму, – продолжает Радж, – так это зачем надо было посылать еще и Рут, когда Гейб отлично справлялся сам. Даже маоисты его не трогали: он от них всегда откупался продуктами.

– А вдруг это были не маоисты?

– Тогда кто?

– Понятия не имею… Ой, не надо уже, а?

– Ты чего?

– Радж, ведь она была мне лучшей подругой, понимаешь? Да, последнее время мы почти не общались, но… представить себе, что я больше никогда не смогу перекинуться с ней словечком, извиниться…

– А за что извиняться-то? Ты советовала ей утихомириться? Говорила. Предупреждала? Предупреждала. А она? Всякий раз, как зайду в главный корпус, обязательно хнычет, вечно жалуется… Только постояльцев распугивает. Ты совершенно правильно сделала, что перестала с ней водиться. Не ровен час, не одну ее вызвали бы к Айзеку…

Радж переходит на шепот, и я плотнее вжимаю ухо в перегородку.

– Ну-ну, не надо, не плачь… – Я мысленно представляю, как он прижимает Салли к своей широченной груди. – Мы тут в безопасности, а насчет питания я что-нибудь придумаю. Во-первых, у нас есть и огород, и плодовый сад, а еще целый курятник, да и козы вон какие жирненькие ходят… Все будет хорошо.

Они вновь затихают, и я осторожно расправляю затекшие ноги. В мышцах тут же начинают копошиться бесчисленные иголки; я вынуждена пошевелить ступнями, чтобы побыстрее разогнать кровь, и случайно задеваю какую-то бочку, откуда валится консервная банка с бобами. Я неловко выбрасываю руку, едва успев подхватить, но через миг банка все же выскальзывает у меня из пальцев и глухо брякается на пол. Возня за дверью тут же затихает.

– Ты слышал? Что это?!

Раджеш издает негромкий, басистый смешок.

– Извини, это у меня в животе урчит.

– Да нет же, мне показалось, будто…

– Брось. Пошли лучше у речки посидим. Рецепт доктора Раджеша.

– Но…

– Салли, прекрати! Пошли, говорю.

Если она и продолжила протестовать, я этого уже не услышала за шлепаньем резиновых подошв, но вскоре затих и этот звук.