Глава двадцать вторая
Ранним туманным утром Бринд в сопровождении двух ночных гвардейцев покинул цитадель, достиг южных границ города, а оттуда двинулся в направлении лагеря пришельцев. Путешествия туда и обратно давно уже стали для него делом обыденным, так что он ехал, не обращая внимания на дорогу, однако это не мешало ему испытывать некоторую нервозность. Дело в том, что с каждым новым визитом в лагерь иной цивилизации он замечал, что чужих становится все больше, языки, на которых они общаются, становятся все менее умопостигаемыми для человека, и мысль о том, что всех их придется где-то разместить, дать им место для жизни на архипелаге, тревожила его все сильнее и сильнее.
Его сегодняшние спутники, Бруг и Микилл, докладывали, насколько увеличилась их собственная армия. Судя по последним данным, в крепостях и тренировочных лагерях на Фолке удалось собрать силу в сто тысяч воинов, и все они в данный момент проходили усиленный режим тренировок, предписанный уставом имперской армии.
– Это хорошо, – отозвался Бринд. – Это очень хорошо. А как у нас с продовольствием?
– Пока отлично, – сказал Микилл. – Культисты уже работают над уменьшением периода созревания зерновых, чтобы обеспечить повышенные урожаи на тот случай, если предполагаемая кампания затянется.
– Хорошо. Но армию надо еще увеличить. Используйте все возможные способы: вступите в контакт с аборигенами, объявите всеобщий призыв и так далее.
– Я бы не стал пока прибегать к призыву, – возразил Бруг. – Нутром чую, это примут плохо.
– Что ж, раз плохо, тогда не будем, – согласился Бринд. – Все равно воин поневоле – не воин, так как предаст при первой же возможности.
– Что до аборигенов, – продолжал Бруг, – то некоторые племена уже предложили свою помощь – в обмен на золото.
– На кой оно им, золото? – удивился Бринд. – Обычно им не надо ничего, кроме шкур, мяса и мануфактуры.
– Видать, поумнели, – ухмыльнулся Бруг. – Они говорят, что будут копить золото, а потом покупать одежду и еду у новоприбывших. И не только еду и тряпки – им теперь нужна недвижимость. Некоторые из них подумывают о том, чтобы завязать с кочевой жизнью.
– А откуда они знают, какие планы у новоприбывших? – спросил Бринд.
– Они не дураки, – отвечал Бруг. – У них следопыты по всему острову.
– Сколько народу они готовы выставить? – продолжал расспрашивать Бринд.
– От двадцати до пятидесяти тысяч, если переговоры пройдут удачно. Мы обещали им золото, но от вас зависит, получат они его или оно… потеряется где-нибудь по дороге.
– Мы сдержим слово.
– Сэр?
– Мы сдержим свое слово, – повторил командующий. – Но в следующий раз, прежде чем обещать что-нибудь подобное, сначала поставьте меня в известность.
Когда военные добрались до цели своего путешествия, солнце уже стояло высоко в небе, заливая лагерь красно-оранжевым светом. Ряды палаток протянулись втрое дальше, чем в тот раз, когда Бринд увидел их впервые. Теперь это было уже не просто впечатляющее, но по-настоящему устрашающее зрелище. Целая новая цивилизация вдруг, в одночасье, возникла из ниоткуда рядом с их собственной. И хотя им уже приходилось сражаться бок о бок с солдатами пришельцев и, несомненно, не раз еще придется, Бринда вдруг охватил трепет: а что, если в один прекрасный день между ними возникнет ссора? Что тогда?
Им навстречу выехал дозор из солдат-людей – это, как им объяснили на примитивном ломаном джамурском, служило знаком уважения. На солдатах были красные туники с ярко начищенными панцирями поверх, в центре которых сияли уже знакомые Бринду и его товарищам эмблемы солнца, на ногах – тяжелые башмаки, однако никаких признаков теплой одежды, призванной защитить от холода, не было и в помине. Похоже, что низкие температуры их нисколько не беспокоили.
– Сколько людей живет в вашем мире? – с оптимизмом спросил Бринд.
– Несколько миллионов, – прозвучал ответ. – Из-за войн их стало меньше.
И их повели через весь лагерь прямо к Артемизии. Бринда поразило, как похоже пахнут военные лагеря по всему миру. Пришельцы успели поставить кое-где конструкции, больше напоминающие постоянные дома, чем их прежние палатки: это были деревянные храмы, украшенные сложными рисунками, со знаменами и знаками отличий по всему фронту. По широким дорожкам между рядами палаток ходили люди; патрули из солдат-пехотинцев – людей, румелей и других, более экзотических существ, передвигавшихся, странно подволакивая ноги, – судя по всему, следили за порядком. По пути им попадались кузнецы и оружейники, жрецы и повара, все занятые своим делом; сходств между двумя культурами было так много, что трудно было даже поверить в их раздельное существование на протяжении тысячелетий.
Наконец в одном из деревянных храмов они повстречались с Артемизией, и тут же их усадили на расшитые подушки и угостили сладким напитком. Стража окружила их со всех сторон, но почему-то это нисколько не пугало. Время тянулось медленно. Церемония приема гостей выполнялась неспешно и неукоснительно. Артемизия, прежде чем довести ритуал приветствия до конца, долго вглядывалась в пламя жаровни.
– Итак, белокожий командующий избрал для визита сегодняшний день. Мы рады, – проговорила она. – С чего мы начнем разговор?
– Что ты сделала с Рикой? – прямо спросил Бринд.
– Я не уверена, что вполне понимаю, командир.
– Не так давно мы застали Джамур Рику за очень странным занятием: она взбиралась по внешней стене цитадели. Я уже не говорю о слухах, будто она пристрастилась к мертвечине, которые доходили до меня еще раньше. Так что теперь мы вынуждены держать ее в тюрьме, в отдельной камере, как воровку, – для ее и нашего блага.
Артемизия медленно кивнула.
– Она полностью впала в безумие, и у нас есть основания полагать, что причины ее нынешнего состояния восходят к ее пребыванию на твоем корабле.
Артемизия молчала, ее синее лицо сохраняло неподвижность. Огромными руками она подняла крошечную чашечку и сделала глоток.
– Этот Рандур Эстеву слишком много болтает.
– Он рассказал нам то, что мы должны были узнать. Не могла бы и ты поделиться с нами сведениями о том, что сейчас происходит с женщиной, которой, по нашему и вашему мнению, предстоит возглавить обе наши цивилизации?
– Полагаю, что это отчасти моя вина, отчасти – ее собственная.
– Продолжай.
– Забрав их троих к себе, мне нужно было прежде всего завоевать ее доверие, что я и сделала. Однако у меня была инструкция создать… кажется, это нельзя перевести на ваш язык, но можно объяснить как «узы разума». На нашем языке достаточно просто сказать «быть в контакте». Каждый понимает, что речь идет о непосредственном умственном общении.
– То есть между тобой и Рикой? Но почему ты выбрала ее?
– По донесениям нашей разведки, она была самой важной фигурой в вашем мире, только с ней имело смысл вести открытые переговоры. Еще раньше мы пытались наладить контакт с ее отцом, но он оказался… невосприимчивым. Рику надо было привязать ко мне разумом, чтобы с ее помощью мы смогли осуществить мирный переход. К сожалению, в тот момент я не понимала одного: что она считает меня богиней или кем-то вроде, одним из тех существ, которым ее приучили поклоняться. Она обладала просто невероятным запасом веры и сильным умом – или, наоборот, слабым, зависит от точки зрения. И я не осознавала, насколько опасно устанавливать прямой контакт разумов с тем, кто так пылает религиозной верой. Всякий раз, когда связанный расстается с объектом своей привязанности, это создает трудности, хотя дальше не вполне обычных… желаний дело, как правило, не идет.
– Как именно происходит прямое соединение разумов? – спросил Бринд.
– Это процедура, сходная с ритуалами пола, только она совершается в уме. Один разум проникает в другой, овладевает им, и возникает союз. Это принято во многих культурах моего измерения. Но никакого физического контакта при этом нет.
– Так что же пошло не так в случае с Рикой? Почему она вдруг переменилась?
– На мой взгляд, причин тут две. Об одной я уже сказала – избыток веры. Ее умственное состояние было неподходящим для соединения: в нем был слишком силен элемент нестабильности. Возможно, это наследственное. Возможно, оказавшись вдали от меня, она перешла какую-то внутреннюю границу и полностью предалась тому, что унаследовала от своих предков. Так что ее, можно сказать, изменил собственный разум. А вторая причина может заключаться в том, что я допустила какую-то погрешность в самом ритуале соединения.
– Существует ли какой-то способ разорвать эти узы?
– Нет. В отличие от сексуальной привязанности, привязанность разума легко не проходит. Ты говоришь, она сильно изменилась?
– Ее лицо искажено, она стала хищной, полюбила есть сырое мясо.
– Значит, в ней возобладало животное начало, – заключила Артемизия.
– И что теперь? Ты практически уничтожила основного лидера нашего народа, и на этом все?
– Пожалуйста, ты должен меня простить. Я не знала, что все так обернется. Это очень редкий случай. Я действовала согласно полученным мной инструкциям, выполняла приказ и думать не могла, что так все закончится. Я приношу свои глубочайшие извинения. – Однако, судя по ее тону, она нисколько не сочувствовала бедной императрице. – Ты называешь ее вашей императрицей, однако армией командуешь ты, и все решения тоже принимаешь ты один. Ты куда больше подходишь на роль правителя, чем она.
– Чепуха! – отмахнулся Бринд.
– Я не верю, что ты когда-нибудь считал Рику подходящей кандидатурой для правления. А я обладаю чувствительностью к таким вещам.
– Если я и сомневался в ней как в правителе, то только потому, что ты ее изменила.
– За это я уже извинилась. Я поступила так не по злобе, а лишь потому, что искала надежного контакта, – ты должен это понимать. Уверяю тебя, это была несчастная случайность, и ничего больше, мой народ и я сама по-прежнему остаемся в твоем распоряжении.
Бринд сделал попытку успокоиться. Куда это годится – продолжать деловой разговор, кипя от гнева? И потом, может быть, культисты помогут императрице снова прийти в себя? Попробовать стоит, но позже, а пока придется, вероятно, подыскивать нового лидера, причем это должен быть кто-то другой, а не он сам: нельзя, чтобы их общество превратилось в военную диктатуру.
Бринд перешел к бесстрастному обдумыванию открывшейся перед ним перспективы. Изменило ли признание Артемизии что-либо в отношениях их культур? Нет. Так утверждает сама Артемизия, но можно ли ей доверять? Неизвестно, но, кажется, она все-таки говорит правду, хотя проку от нее теперь мало. Насколько важна для них Рика? Для него лично важна, хотя по причинам скорее ностальгическим, нежели по каким-то иным, однако люди Виллирена не успели проникнуться к ней добрыми чувствами, да и возможности такой у них пока не было. Так что для них она никто.
– Джамур Эйр, – объявил он. – Теперь ей придется встать во главе нашего народа. Принцип кровного родства будет соблюден, так что ревнители традиций останутся довольны.
Бринд бросил взгляд на Бруга и Микилла, – судя по их лицам, те были с ним согласны. Бруг наклонился к нему и прошептал:
– Она будет сострадательной правительницей. А это особенно пригодится, когда дело дойдет до непопулярных мер, вроде введения карточной системы или повышения налогов.
– Кроме того, я понимаю вашу нынешнюю проблему, – продолжала Артемизия.
– В каком смысле?
– В таком, что и с нашим создателем, кажется, происходит сейчас нечто подобное.
– Лучше я тебе покажу, – сказала Артемизия. – Это нелегко объяснить словами.
Между тем уровень охраны значительно повысился: если раньше при них было не более десяти солдат, то теперь они шли в окружении целого отряда. Их вели по длинной прямой улице между палатками, и Бринда особенно поражали чистота и упорядоченность во всем, царившие в этом лагере. Военная дисциплина ощущалась на каждом шагу.
Артемизия шла с Бриндом рядом, и это казалось ему важным. Прозвучали приказы на незнакомом языке, сопровождавшие их военные расступились и открыли поворот на тропу, которая уходила вправо, также к деревянному сооружению, только еще более основательному, чем то, которое они недавно покинули. Все подходы к нему охранялись военными, повсюду пестрели значки разных отрядов, атмосфера царила самая суровая.
– Что это за место? – спросил Бринд.
– Наша цель, – ответила Артемизия. – Когда войдешь, молчи, пока к тебе не обратятся, не заговаривай первым; не следует также комментировать то, что ты там увидишь.
Ночные гвардейцы кивнули, и все трое последовали за Артемизией по узенькой лестнице наверх, в просторную комнату. Стены изнутри были подчернены, и на них мерцали какие-то искры, расположенные группами, точно проекции созвездий. На втором этаже, направо от входа, в помещении, залитом молочно-белым светом, сидели старейшины пришлого народа. Посреди комнаты Бринд разглядел нечто вроде огромного загона, только функцию ограды из прутьев у него выполняли полупрозрачные вертикальные лучи пурпурного света. Они то и дело потрескивали, рассыпая искры.
Внутри этой световой камеры находился фра Меркури. Он сидел, нахохлившись, на каменной плите, похожей на стол, а отблески пурпурного света играли на металлической половине его лица.
Припомнив слова Фулкрома, Бринд сделал попытку установить мысленную коммуникацию с пленником, чтобы узнать, не страдает ли он от такого обращения.
– Вы здесь по своей воле? – прошептал он, но фра Меркури даже не взглянул на него.
– Он не может говорить с тобой из-за ограды, – объяснила Артемизия.
– Разве он не ваш бог? – спросил Бринд.
– Он нас создал, и мы уважаем его за это.
– Зачем же тогда вы держите его в плену? – Бринду казалось абсурдным держать за решеткой человека, который в одиночку создал целую цивилизацию.
– Наши старейшины вряд ли согласятся с тем, что это плен, – возразила она.
– Просто мне кажется, что создатель заслуживает лучшего обращения – ведь он слишком важная фигура для вас.
– Именно поэтому мы его здесь держим. Он слишком важен для нашей культуры, чтобы мы могли позволить ему бродить везде, где ему вздумается, словно беззаботному подростку. Мы не хотим, чтобы с ним что-нибудь случилось, а это непременно произойдет, если его захватят наши противники. Ты сам видел, на что он способен, и должен понимать, почему мы заботимся о его безопасности.
– Безопасности, – шепотом повторил за ней Бринд и снова взглянул на фра Меркури. Нет, все-таки он решительно отказывался понимать такое решение.
– Кроме того, он не хочет никуда идти. Мы знаем, что он разочаровался в нашем народе, – во всех созданных им народах, – по той причине, что мы выбрали те пути, которыми идем до сих пор, несмотря на его тысячелетние усилия приучить нас жить в мире. Он все перепробовал за тысячи лет до того, как родились ты и я. Он устал.
– Он мог бы быть нам полезен. Если дать ему шанс, он еще может нам помочь.
– Ты видишь в нем только орудие. Я знаю. Это видно по тому, как ты на него смотришь.
– Да, я считаю, что в его власти помочь нам сберечь тысячи жизней, – признался Бринд. – Он уже сделал это, а вы держите его здесь, как певчую птицу в клетке.
– Какое поэтическое сравнение, – сказала Артемизия. – На самом деле ты хочешь лишь одного: чтобы он создал средство, которое поможет нам уничтожить нашего врага, как хотели и мы, что вполне понятно.
– Вы когда-нибудь спрашивали самого фра Меркури, чего он хочет?
– Нам известны его желания.
– И чего же он хочет? – спросил Бринд.
– Свободы от всего, – ответила воительница. – Он устал от жизни. Он живет уже неизмеримо долго. Переход от статуса изобретателя жизни к статусу бога был для него лишь началом. Его вынудили покинуть этот мир и создать иное пространство, которое я зову домом. Он видел, как его создания восстали и устроили массовую резню таких масштабов, которые он не считал возможными раньше. А ведь он победил само время, он нашел способ жить вечно, не зная смерти. – Артемизия прошла вдоль одной из сторон световой клетки. – Убедившись, что у него нет будущего, он со всей страстью захотел лишь одного – прорваться назад, в свой родной мир, и взглянуть на него в последний раз перед концом. И он достиг своей цели, причем таким способом, о котором мы и понятия не имеем. Теперь у него нет больше никаких желаний.
– И поэтому вы держите его в клетке, – закончил за нее Бринд. – В нашем мире есть название для этого его состояния – мания суицида.
Артемизия взглянула на старейшин, сидевших в глубине сияющей комнаты, потом снова на Бринда:
– Вы проницательный человек, командир. Мы действительно охраняем его с целью предотвратить любую попытку самоубийства, мы ведь не знаем наверняка, что случится, если ему это удастся.
– В каком смысле? – не понял Бринд.
– В самом обыкновенном. Его могущество беспредельно. Наши технологи считают, что, если он покончит с собой, это может привести к… дисбалансу энергии во всей вселенной. Энергия должна будет перераспределиться.
– То есть как? Он что, взорвется?
– Не исключено, – заявила Артемизия. – По крайней мере, его исчезновение может дестабилизировать все пространство вокруг него настолько, что это будет угрожать существованию в нем всего живого.
Взгляд Бринда чуть дольше задержался на человеческом существе внутри световой клетки. Он действительно надеялся на его помощь и теперь испытывал глубокое разочарование. То, на что он делал главную ставку, планируя предстоящую военную операцию, оказалось ненадежным.
Вдруг к нему подошел Бруг:
– На пару слов, сэр.
– Слушаю. – Бринд повернулся к нему лицом, пока Артемизия продолжала медленный обход световой клетки.
– Помните воинов из племени аэзов, их церемонию рождения? – начал Бруг.
– Ну и что?
– Рождение, конечно, не рождение, а перерождение, но смысл все равно один – начало новой жизни в прекрасном новом мире, добытой через жертву в бою.
– Не понимаю, – проворчал Бринд. – Говори яснее.
– Раз уж фра Меркури так приспичило умереть, что он готов взорваться, почему бы ему не сделать это на поле боя и не помочь тем самым нам? – выпалил Бруг. – А еще лучше поместить его перед тем в центр отряда из тысячи окунов.
– А еще лучше, – подхватил Микилл, – если бы он как-нибудь поднялся в небесный город и сделал это там.
Бринд задумался. А ведь верно, тогда все вопросы наверняка сойдутся с ответами. Фра Меркури получит возможность свести счеты с жизнью и одновременно дать созданным им народам шанс жить в мире, а заодно поможет коалиции двух миров истребить захватчиков Джокулла.
– Отличное предложение, – прошептал Бринд и повернулся к Артемизии. – Как фра Меркури относится к вашим противникам? Любит ли он их так же, как вас?
– Нет. Не забывайте, что они пошли войной против сугубо мирных культур, их тяга к разрушению такова, что они хотели бы истребить все созданные им формы жизни. Насколько мы понимаем, для него они – как для обычного человека сын или дочь, выросшие в жестоких убийц. Он испытывает к ним сострадание и жалость, конечно, но больше всего он жалеет, что вообще когда-то создал их. Вот почему он остался с нами, а не ушел к ним.
– В таком случае не могли бы мы поговорить сейчас с тобой и вашими старейшинами?
Переговоры шли битых два часа, прежде чем Бринду удалось выторговать у старейшин разрешение просто обратиться к фра Меркури.
Бринд стоял перед ними – точнее, под ними – и, задрав голову, смотрел на их ярко освещенные, обвисшие от времени лица, а они мучительно долго размышляли над его просьбой. Артемизия и кое-кто из ее коллег служили посредниками в этих переговорах, и Бринд не мог с уверенностью сказать, вкладывает ли она в его просьбы, переводя их на свой язык, и свои чувства.
Как он и ожидал, старейшины поначалу отнеслись к его предложению без энтузиазма. В конце концов, ни одна культура не отказывается так легко от своих богов; однако Бринд представил все так, что не согласиться с его логикой было просто невозможно – очень уж соблазнительной казалась идея, особенно при условии, что сам фра Меркури согласится.
Проблем оставалось всего две, они-то и обсуждались с самого начала.
– Нельзя просто взять и забросить его на Поликарос, – твердили устами Артемизии одни. И второе:
– Он может не захотеть умереть подобным образом, – спорили другие.
Вдруг Бринду стало ясно, что старейшины так привыкли видеть фра Меркури в неволе, что теперь не знают, как подойти к нему с чем-то другим.
Сначала они держали его в плену в их родном городе; там, на вершине самой высокой башни, он сам соорудил себе клетку, из которой даже он не смог бы сбежать. Правда, время от времени его все же выпускали на свободу, но это была свобода нормированная, под строгим присмотром. Люди стекались из городов и весей, чтобы поклониться ему. Они молились ему и обращались к нему с самыми разными просьбами, от тривиальных проблем в личной жизни до необходимости передвинуть по небу остров.
Бринд не мог ничего утверждать, но у него сложилось впечатление, будто старейшины или те, кто заключил его в клетку, не понимали, что совершают по отношению к нему утонченное злодеяние; напротив, им это представлялось знаком глубочайшего уважения к нему всего народа.
Бринд не мог понять, почему, если уж фра Меркури действительно всесилен, он не придумал какого-нибудь способа освободиться.
Ему объясняли, что к моменту заключения фра Меркури в клетку время совсем износило его. Тысячелетия шли, и ничего не менялось: его создания все так же воевали друг с другом, все так же претендовали на то, что им не принадлежало, все так же не обращали внимания на то, какую опасность для их культур представляет их собственная жадность. Он наблюдал за ними бесстрастно, как за огромным экспериментом, разворачивающимся перед его глазами, – да, может быть, так оно и было. В конце концов, он ведь был ученым и сам создал носителей всех враждующих культур.
– Что же изменилось? – спросил Бринд.
Время начало истекать, и фра Меркури первым понял это, прочел в стихиях. Солнце тускнело, а войны достигли такого накала, что противоборствующие армии почти полностью разрушили город, где содержался человекобог. Старейшины просили его о помощи, они воззвали к фра Меркури, призывая его предотвратить чудовищные потери, и он, несмотря на очевидную бесполезность всех своих усилий, согласился, чем загнал себя в новую ловушку, позволив себе обнаружить всю глубину зависимости от него созданных им цивилизаций.
Да, старейшины признавали, что их отношение к нему, возможно, было не вполне справедливым, однако они стремились лишь к одному – сохранить свою цивилизацию.
– Значит, не мы одни видим в нем только орудие, – заметил Бринд. Обернувшись к так называемому богу, он посмотрел на него с состраданием. Перед ним был глубоко несчастный человек: ни магия, ни наука, ни опыт многих тысячелетий не спасли его от превращения в игрушку в руках им же самим созданных существ.
Тут старейшины возразили, что если и рассматривают его как орудие, то такое, которое способно помочь сохранить многие жизни, а не уничтожить другие.
Фра Меркури решил обратиться к прошлому, раз у него отнято будущее. Он стал стремиться домой – в тот мир, откуда был изгнан много тысячелетий назад за слишком смелое использование научных знаний. Он и здесь успел создать немало новых видов жизни и раздвинуть границы возможного далеко за пределы представимого. Но его здесь не оценили. Адепты религиозного культа восстали против него. Люди больше не принимали его, и он вынужден был бежать, прихватив свои создания, в наш мир.
Гораздо позже, много войн спустя, созданные наукой пути снова открылись.
Когда их соперники, продолжали старейшины, подослав своих шпионов, проникли в его метод прохождения сквозь пространство, они похитили его секреты и овладели его искусством сооружения Врат. Их армии пришли в этот мир, принеся убийство и разрушение новым берегам, грозя смертью Виллирену.
Тем временем кто-то вступил с фра Меркури в контакт. Каким-то образом, пользуясь краткими моментами свободы, он нашел способ ответить и подготовить свой побег с помощью этого человека.
Что и произошло – он бежал.
Вот как случилось, что теперь все они – и люди, и пришельцы – готовятся к последнему бою с расой, жаждущей захватить Бореальский архипелаг, истребив все живущие на нем племена и народы, и самим заселить его, и они не готовы к мирному решению конфликта.
И старейшины снова подчеркнули, что фра Меркури нельзя позволить умереть прямо сейчас – он еще может помочь своему народу.
– Вы просто оттягиваете наступление неизбежного, – заявил Бринд, – вы уговариваете, упрашиваете, выторговываете мелкие уступки, и все лишь для того, чтобы продлить жизнь вашему народу и тем вернее позволить врагу уничтожить его впоследствии. Мое предложение дает возможность кардинального решения проблемы. К тому же, если фра Меркури хочет умереть, у него есть на это право.
И тут они наконец пришли к согласию.
Клетку дезактивировали, свет погас, в здании сразу стало как-то тихо, но фра Меркури ничем не показал, что заметил перемену в своем окружении. Ночные гвардейцы встали бок о бок с Артемизией и, сложив на груди руки, в почтительном молчании стали наблюдать, что будет дальше.
Старейшины, по-прежнему залитые призрачным белым светом, задали на своем языке вопрос. Артемизия перевела для Бринда:
– Почтенный фра Меркури, мы провели дискуссию со старым народом, который представляет здесь белый человек. Это ты.
– Спасибо, я и так понял, – буркнул Бринд.
В наступившем молчании Артемизия протянула руку, и Бринд подумал, что, наверное, фра Меркури говорит сейчас со старейшинами.
– Он спросил их, отпускают ли они его на свободу. Они, можно сказать, ответили утвердительно. Вот их слова: «Нам понятно, что на протяжении всего последнего… гм, периода времени, равного вашим трем годам, – ты выражал намерение положить конец своему существованию. Если твое желание неизменно, пусть так и случится».
Бринд наблюдал за фра Меркури, ожидая его реакции. Вдруг в его голову ворвался голос: «Ты пришел сюда затем, чтобы освободить меня?»
Он мысленно сформулировал ответ, не желая произносить его вслух: «Да. Но я прошу у тебя последнего самопожертвования».
«И тогда я смогу умереть? И никто меня больше ни о чем не попросит?»
«Если все произойдет так, как я предлагаю, – отвечал Бринд, – то твое самопожертвование и станет твоей смертью».
«Да ты поэт, воин».
– Наверное, он обдумывает представившийся выбор, – сказала Артемизия. – Старейшины спросили, нужно ли ему еще время на размышления, но он уже дал ответ. Они сказали ему о тебе и о том, что ты предлагаешь ему окончить его жизнь взрывом разрушительной силы. Они стараются избежать слова «самоубийство»… Он согласился.
Бринд испытал громадное облегчение, искреннее и неподдельное. Значит, он получит свое супероружие, а этот бедняга может спокойно окончить свои дни, повидав свой старый мир.
– Это было легче всего, – прошептал Бруг. – Как теперь доставить его в небесный город?
