Глава 17. Тогда
Тайное возвращение Жозефа можно было сравнить с огромным камнем, брошенным в спокойные воды: всех захлестнули внезапные волны.
Аарон сидел у штурвала, сжав челюсти, и пытался выжать из парусов все возможное. На попытки заговорить с ним он не реагировал.
Когда на палубу поднялся Жозеф, Аарон бросил на него такой гневный взгляд, что остальные замолкли, пока он не ушел обратно. К вечеру настрой Аарона, обгоревшего на солнце и обессиленного, только ухудшился. Он даже не прикоснулся к пасте, которую приготовила Лана, – просто покачал головой, когда она предложила ему поесть.
Лана собрала тарелки, соскоблила остатки и выкинула за борт, а затем замочила посуду в небольшом количестве чистой воды. Генрих стоял рядом с ней на камбузе с полотенцем в руке.
– Тут становится ужасно душно, – заметила Лана.
Воздух буквально загустел от зноя. Ветер едва дул, так что они не прошли и половины запланированного Аароном пути.
Лана подала Генриху вымытую тарелку. Тот, нахмурившись, глядел в иллюминатор.
– Все в порядке? – спросила она.
– Даже посреди океана от них не сбежишь. – Его голос звучал сдержанно.
– От чего?
– От денег.
Генрих неспешно протер тарелку полотенцем.
– К концу месяца у меня не останется ни цента.
– И тогда? – поинтересовалась Лана.
– Наверное, придется вернуться в Германию. – Он пожал плечами.
– Чем ты там займешься?
– Я всю жизнь бегал по теннисному корту. Больше ни хрена не умею.
– А если стать тренером?
Генрих зажмурился, как будто одна мысль об этом причиняла ему боль. «Несостоявшийся теннисист становится тренером – как это избито!» Он покачал головой.
– Тренировать детей, у которых впереди блестящая карьера, когда моя уже закончилась… Я этого не выдержу. Я полный придурок, да?
– Может, подработаешь немного в баре, когда мы будем на Палау? Хватит еще на несколько недель на яхте.
– Аарон не намерен задерживаться в одном месте дольше, чем на неделю. Иначе я бы так и поступил. Я готов на что угодно, лишь бы остаться на «Лазурной».
Так впервые проявилось слабое место в броне Генриха: он нуждался в яхте, как и все остальные.
Взглянув сквозь иллюминатор, Лана заметила свет на поверхности воды.
– Ты это видел?
Генрих выглянул из-за ее плеча.
– Тебе не показалось?
Лана ждала, когда свет появится вновь. Вдруг и правда почудилось? Они далеко от суши, так что это может быть только другое судно – яхта или контейнеровоз. Через какое-то время опять мелькнул свет.
– Вот! Белый луч на поверхности!
– Это судно! – воскликнул Генрих. – Как думаешь, до него далеко?
Они наблюдали за перемещающимся лучом света и пытались представить, куда плывет судно и кто на борту. Скорее всего, это иностранный танкер с грузом. Вероятно, корабль удалялся, так как Лана видела только белые кормовые огни, но сама мысль о том, что в море есть другие люди, почему-то успокаивала.
Когда Лана слила воду из раковины и подала Генриху последнюю чистую тарелку, на камбуз зашел Жозеф – бледный, волосы с одной стороны примяты. Он не ел вместе с остальными на палубе, и хотя Лана предложила принести тарелку пасты ему в каюту, Жозеф отказался. Он вытащил банан из гамака с фруктами.
– Бери еще, – сказала Лана. – А то скоро пропадут.
Жозеф аккуратно очистил банан и выбросил шкурку в мусорное ведро. Затем открыл кран и начал обмывать очищенный фрукт.
Лана с изумлением смотрела, как беспечно он расходует воду.
– Слушай, Жозеф… – начал Генрих, но тут на камбуз зашел Аарон со свернутой картой в руках.
Увидев Жозефа у раковины, он замер на месте.
– Какого хрена ты творишь?
Жозеф не обернулся и продолжил мыть банан.
Аарон бросился к раковине, оттолкнул Жозефа и закрыл кран.
– Гребаные бананы не моют! Где мы, по-твоему, возьмем чистую воду?
Жозеф стряхнул банан, повернулся и, глядя Аарону в глаза, аккуратно откусил.
Лана увидела, как Генрих изумленно смотрит на Жозефа – он явно не мог поверить своим глазам.
– Не смей раздражать меня. – Аарон был вне себя от ярости. – Еще раз увижу, как ты зря расходуешь воду – и тебя не будет на этой яхте еще до того, как мы доберемся до суши. Понял?
Жозеф сказал ему что-то на французском. И улыбнулся.
Аарон побагровел. Руки сжались в кулаки, на костяшках проступили вены.
Но Аарон не пустил кулаки в ход. К удивлению Ланы, он ответил по-французски.
Жозеф, кажется, был ошеломлен. Он не отводил взгляда от Аарона, его щеки покраснели.
Аарон отвернулся и прошествовал обратно на палубу.
Жозеф не сдвинулся с места, будто оцепенел. Затем вытащил из шкафчика бутылку рома и потопал в свою каюту.
– Боже, – выдохнула Лана, когда Жозеф ушел. – Я думала, Аарон его прикончит.
– Лучше бы он так и сделал, – с неприязнью ответил Генрих.
Когда темнота сгустилась, Аарон устроился с бутылкой пива на краю кормы, Денни присел рядом. Оба молчали.
Напряженная атмосфера окутала все судно. Казалось, она проникла внутрь Ланы и болью засела между глаз. Лана потерла переносицу, провела пальцами по бровям. После утреннего спора они с Денни еще не разговаривали, и у Ланы было такое чувство, что именно ее он считает виноватой в появлении Жозефа. Лане хотелось подвести черту под этим ужасным днем и пойти спать, но ей предстояло еще час дежурить.
Лана начала понимать, что в переходе жизнь сужается до пятнадцати метров длины яхты. На таком небольшом пространстве эмоции и мнения сталкиваются, как атомы, создающие достаточно энергии для взрыва. Проблемы, которые на суше можно решить довольно просто – пойти прогуляться или побыть одному, – серьезно обостряются в море; они разрастаются и искажаются.
Лана взяла бутылку пива и посмотрела на темную воду. Судно, которое она заметила чуть раньше, уже скрылось. Увидят ли они его снова при дневном свете?
Через несколько минут на палубу вышла Китти с огромным пластиковым кувшином и стаканами. Один из огней яхты осветил ее – взгляд у Китти был остекленевший.
– Пора пить коктейли! – с улыбкой объявила она. Такая у Китти была хитрость: она изображала услужливую хозяйку, когда на самом деле просто не хотела пить в одиночестве. – Сначала капитану. – Китти неторопливо подошла к Аарону. – Вы, сэр, несомненно, заслужили выпить, – сказала она, сделав перед ним небольшой реверанс.
Аарон взял высокий стакан, опустошил его и резко выдохнул.
– Чего мельчить, Кит.
«Кит»? С каких пор он зовет ее Кит? Поразительно, как Китти удалось найти подход к Аарону. Наверное, наловчилась в детстве с отцом.
Китти снова наполнила его стакан, затем налила остальным.
– Что ты сюда добавила? – спросила Лана, чувствуя ром и привкус цитрусовых.
– Фрукты, ром и водка. Я назвала этот коктейль «Переход».
Похоже, алкоголь стал решением проблемы. В течение часа ледяное молчание растаяло, и то тут, то там на палубе слышался смех.
Лана взглянула на Денни: наклонив голову, он по-прежнему что-то говорил Аарону; тот кивал, явно соглашаясь с его словами. Напротив них, у кубрика, сидели Шелл и Генрих. К ним подошла Китти; пока она наполняла стаканы, Шелл положила руку ей на талию. Потом Китти села на колени Генриху, обняв его за плечо.
Шелл посмотрела на голые ноги Китти, прижавшейся к Генриху, и заметно напряглась. Через пару минут Шелл встала и удалилась на нос яхты, но Генрих с Китти даже не обратили внимания.
Когда в полночь вахта Ланы закончилась, палубу уже наполняли голоса и музыка. Китти согнулась пополам от смеха, слушая какую-то историю Генриха и поглаживая его мускулистые руки. Шелл смотрела на них издалека, потягивая очередной коктейль. В лунном свете ее кожа казалась бледной, а светлые волосы – призрачно-белыми. «Бедная Шелл», – подумала Лана. Недальновидность Китти ее раздражала.
Лана пошла сообщить Аарону, что теперь его очередь. Шагая по кубрику, она отметила, как сильно на нее подействовал алкоголь – в ногах чувствовалась легкость, так что пришлось схватиться за штурвал, чтобы не потерять равновесие.
– Аарон? – Он отвернулся от Денни и с трудом сосредоточился. – Твоя очередь.
Она сразу почувствовала себя глупо – не надо говорить капитану, что ему делать.
– Сначала налью себе еще, – буркнул Аарон и пошел к люку.
– Может, не стоит? – спросил Денни.
Аарон промолчал. Когда он приблизился к люку, с другой стороны подошел Жозеф. Оба резко остановились, глядя друг на друга. Никто не желал посторониться и пропустить другого. Наоборот, встали в стойку, готовые к драке. Жозеф был сантиметров на пять выше, зато Аарон был крепким и мускулистым.
Лампа осветила лицо Аарона; его губы искривились, когда он произнес одно только слово:
– Мразь.
Он протолкнулся мимо Жозефа, который не упал только потому, что успел схватиться за крышку люка, и исчез внизу, а Жозеф крикнул ему вслед:
– Ты не знаешь меня! Ты. Не. Знаешь. МЕНЯ!
Аарон не отозвался.
Жозеф поднял взгляд – все остальные в изумлении смотрели на него, – и, ударив себя дважды в грудь, добавил:
– Никто из вас меня не знает! Я для вас ничто, но я не ничтожество. Запомните, я не ничтожество!
Пробираясь между тросами и инструментами, он направился к носу яхты. Вдруг кто-то вскрикнул, – Шелл согнулась, схватившись за лодыжку. Жозеф изумленно застыл.
– Прости! Я не заметил!
Генрих сбросил Китти с колен и бросился к Шелл. Нагнувшись, осмотрел ее щиколотку.
– Ты как?
– Нормально.
Генрих наклонился совсем близко к ее лицу и внимательно посмотрел на Шелл, затем выпрямился и повернулся к Жозефу.
– Смотри, куда прешь, придурок!
– Это вышло случайно, – сказала Шелл.
Генрих подошел ближе к Жозефу, прижав его к страховочным тросам. «Осторожнее, – подумала Лана, – вы у самого края яхты».
Жозеф поднял руку вверх.
– Прости! Прости! Прости меня!
Он покачал головой и в одиночестве ушел на нос яхты, подальше от Генриха и всех остальных.
Лана медленно выдохнула. Только сейчас она поняла, что затаила дыхание.
Денни сидел один и смотрел в море. У Ланы было время подумать над их утренним спором, и она решила, что Денни, пожалуй, прав, им действительно стоит отложить разговор с Аароном до Палау. В переходе, в тесном пространстве яхты, все воспринимается по-другому, значение каждого жеста, каждого слова и проявления чувств многократно возрастает.
Когда Лана подошла ближе, Денни встал.
– О, я как раз шла к тебе, – сказала Лана немного заплетающимся языком.
Денни замер, потер затылок.
– У меня дежурство через пару часов, думал немного поспать. Ты еще не ложишься?
– Нет, – ответила Лана, надеясь, что он захочет побыть с ней.
– Ты полегче, ладно?
Лана удивленно моргнула – о чем это он? Потом увидела, что Денни смотрит на стакан в ее руке.
– Хорошо.
Денни ушел вниз, оставив ее одну на палубе в темноте. Щеки горели от обиды. На носу яхты она заметила свет от налобного фонарика Жозефа и решила посидеть с ним. Пока Лана пробиралась по палубе, густые облака скрыли луну. Море словно окутывало их, волны вздымались мрачными тенями.
Кроме ходовых огней, на яхте специально не включали другое освещение, чтобы члены команды тренировали ночное зрение. Глаза Ланы не сразу привыкли к отсутствию лунного света, но через некоторое время она двинулась вперед, держась рукой за страховочный трос, чтобы не упасть.
Светлая рубашка Жозефа раздувалась на ветру, придавая ему зловещий вид, налобный фонарик освещал страницу записной книжки. Яхта мерно покачивалась на волнах, а Жозеф, ссутулившись, что-то лихорадочно записывал.
Лана встала позади, задумавшись о своем альбоме, спрятанном под матрасом.
Вот бы попробовать запечатлеть на бумаге плавание по ночному океану! Последний раз Лана рисовала еще на суше; на яхте из-за качки линии получались неровными.
Видимо, она вздохнула, потому что Жозеф вдруг обернулся, ослепив ее лучом налобного фонарика. Лана прикрыла глаза рукой.
– Это я, не бойся.
– Извини. – Жозеф закрыл записную книжку и убрал ее в нагрудный карман, затем выключил фонарик.
Лана села рядом. Какое-то время они просто сидели в темноте, молча. Потом Жозеф достал из кармана самокрутку.
– Будешь?
– Давай.
Он закурил и передал самокрутку Лане.
Лана поднесла ее к губам и, закрыв глаза, глубоко затянулась. Легкие окутало теплым дымом, снимающим внутреннее напряжение.
В университете она курила постоянно: косячок после ужина с соседями по общежитию стал традицией, общую гостиную под ритмы электронной музыки заволакивало туманом марихуаны. К третьему курсу ей надоело ощущение расслабленности и оцепенения, от которого на следующее утро плавились мозги, и Лана стала проводить как можно больше времени вне общежития, чтобы не втянуться.
Сейчас, радуясь покалыванию под кожей, от которого притуплялись чувства, Лана запрокинула голову и выдохнула дым – его тут же унес соленый ветер.
– Что ты думаешь о любви?
– О любви? – переспросила она, затягиваясь.
– Думаешь, она походит на ненависть?
Лана помолчала.
– По-моему, чем сильнее любишь, тем больше вероятность того, что тебе причинят боль – и что почувствуешь ненависть, наверное, тоже.
– Значит, ненависть рождается из боли?
– Может быть. Не знаю. – Трудно было сосредоточиться на беседе, мысли растекались и куда-то уплывали.
– Иногда любишь кого-то слишком сильно, – сказал Жозеф.
– Возможно…
– Думаю, – он понизил голос, – Аарон этого не понимает.
– Думаю, – заговорщицки прошептала Лана, – Аарон бывает тем еще засранцем.
Она увидела, как уголки губ Жозефа поползли вверх.
Лана затянулась последний раз и передала самокрутку Жозефу.
– Спасибо.
Белая пена волн походила на затонувшие облака, странные, но прекрасные. Ночью море заигрывало с воображением человека, рисуя странные очертания и видения.
– Тебе когда-нибудь хотелось, – начала Лана, – нырнуть туда… и просто уплыть подальше от яхты? В бесконечность, подальше от всего?
Жозеф взглянул на горизонт.
– Иногда очень хочется.
Его голос был полон грусти. Лана инстинктивно протянула руку и обняла его.
Жозеф обернулся. Лане показалось, что он хочет что-то еще сказать, но вместо этого Жозеф прижался губами к ее губам.
На мгновение в голове все затуманилось, и Лана не сразу осознала, что происходит. Жозеф положил руку ей на спину и провел пальцами вниз по позвоночнику – прямо как то скользкое прикосновение, которое Лана почувствовала под водой. Вдруг она поняла: это Жозеф тогда нырнул и коснулся ее спины.
Она резко вскочила, самокрутка упала Жозефу на колени. Он быстро смахнул ее, и янтарный огонек исчез в океане.
– Какого черта?!
Изумленный, Жозеф развел руками.
– Я… я думал, ты…
– Нет! Нет.
Лана покачала головой. Мысли путались, хотелось уйти.
– Ты мне не интересен, – сказала она, и эти слова прозвучали чересчур резко, будто острые лезвия сорвались с ее языка.
Спотыкаясь – ноги почти не слушались, – Лана ушла назад на корму. Из кубрика доносились голоса и смех, но она не заглянула туда, не хотела знать, заметил ли кто-нибудь случившееся.
