Глава 35

В участке меня зарегистрировали и сняли отпечатки пальцев. Забрали бумажник, часы, одежду и гордость. Переодели в оранжевую робу, которая оказалась коротка на три дюйма. Назначили залог в две тысячи долларов. Выдали поношенные шлепанцы на тонкой и ломкой подошве; на звонок отвели три минуты. Позвонить предстояло в два места: другу-адвокату из Майями Карлу Хоффману – он сразу начал суетиться по поводу залога – и Нику.

– У меня меньше минуты. Быстро и коротко расскажи, что делал у меня в каюте Слейтер.

– Лысый начал с обыска кровати и тут же вспенился. Выглядел так, будто потерял ключи: заглянул под подушку, ощупал матрас, осмотрел и обнюхал всю постель. При этом постоянно поминал тебя по матушке. Сказал: «Вот сволочь, нашел его». Потом разметал белье.

– Ты смонтировал видео так, чтобы все это было видно и слышно?

– Мы с Дэйвом все сделали. В лучшем виде!

– Теперь отправьте сжатую копию на е-мейл, который я вам оставил, и в конце письма добавьте подпись: «С наилучшими пожеланиями от Шона О’Брайена».

– Щелк-щелк-щелк, и все готово. Отправилось письмишко!

– Дальше: Ник, приезжай и внеси за меня залог.

– Уже лечу.

– И еще: с моего ноутбука отправь то же видео, что послали Слейтеру, на е-мейл Дэйва, для подстраховки. Если со мной в тюрьме что-то случится, изобьют или прикончат, – отправляйте видео в прессу, в том числе на Си-эн-эн.

Бритоголовый помощник шерифа, который, наверное, не вылезал из качалки и пачками лопал спортивную «химию», проводил меня в камеру. Лишь закрыв за мной и заперев дверь, он посмотрел мне в глаза, кивнул и двинулся прочь по коридору. Эхо его шагов постепенно смолкло.

Звук, с которым закрывается дверь камеры, подрывает дух заключенного. В каменном мешке шесть на восемь футов разум мечется, будто тигр в клетке. Даже мочиться приходится в парашу, у всех на виду. Узника лишают самого сокровенного из прав человека: независимости. Надзирателям плевать, что ты совершил, а чего – нет. Им все равно, кем ты себя считаешь и чего хочешь.

Я стоял в центре камеры и слушал звуки отчаяния: крики безумных, вопли, проклятья, нескончаемый поток жалоб и всхрипов других заключенных – гул, похожий на рев зверей в зоопарке.

На стене я заметил граффити. Суровая тюремная атмосфера рождает поэтов и художников, чей талант балансирует на грани между безумием и гениальностью.

Воняло мочой и хлоркой. Я присел на жесткую койку. Стоять пришлось так долго, что колени превратились в желе, а мышцы – в тугие канаты. Низко же я пал: прежде пачками отправлял в тюрьму отбросы общества, и вот сам оказался среди них. Крики и угрозы эхом метались в стенах камеры, причиняя мне боль. Они жгли меня. Вернулось ощущение, что я испытал в номере мотеля: удушье, будто воздух превратился в отраву. Правда, из мотеля я мог выйти на свежий воздух, в прохладу дождливой ночи. В тюрьме же некуда было деться от волн отчаяния и безнадеги, расходящихся по коридорам, ищущих, к кому бы прилипнуть.

Шаги Слейтера я услышал издалека: застучали по полу туфли – походка человека властного, привыкшего здесь командовать. Детектив вышел из-за угла и встал перед дверью в мою камеру. Взглядом он чуть не прожег во мне дырку.

– Ты кем себя возомнил, а?! Фокус с е-мейлом тебе ничего не даст, это пшик. Пшик, понимаешь?! Слышишь меня? Я проводил тщательный обыск!

– Давай, детектив, ори. Тут всем по фигу. – Я подошел к решетке. – На видео хорошо заметна твоя реакция, когда ты не нашел того, что искал. Первое видео я заснял в тот же день, как сам нашел волос жертвы. Дата и время видны в углу. Я даже крупным планом показал то место, где ты оставил мне волос – ровно там, где ты первым делом сегодня и посмотрел. Подбрасываешь улики? Надеюсь, повод тому серьезный, потому как сейчас это говорит лишь об одном: убийца – ты, Слейтер. Тот самый убийца, которого ты для отвода глаз ищешь. Знаешь, язык тела о многом может рассказать присяжным. Плюс камера записала звук: твои комментарии. Позволь, я процитирую по памяти: «Вот сволочь, нашел его». Ты не обнаружил волос, понял, что подставить меня не выйдет, и взбесился. Не забудем и про улики, пропавшие из хранилища в твою смену. Попахивает официальным обвинением.

– Ах ты сука, придурок сбрендивший. Никого я не убивал!

– Кто же тогда убил?

– Ты рехнулся, О’Брайен.

– Может быть, в тюрьме с людьми всякое происходит. Сам убедишься, когда проведешь ближайшие лет двадцать в месте похуже этого.

– Ты о чем?

– Ты сам во всем признаешься. Расскажешь, что знаешь про убийство или убийства. Почему покрываешь Бренненов? Может, Ричард – или его старик – и есть убийца? На ранчо у них полно легкой добычи. Неужели хочешь подставиться за какого-то психопата? Ты ведь давно в органах, должен был хоть чему-то научиться, прежде чем жадность разъела тебя изнутри. Сам знаешь: убийца не остановится, у него зависимость, он жаждет крови. Или хочешь распродать остатки совести?

Он подался вперед, приподнявшись на мысках, тихонько захрипел. Глаза у него чуть расширились, правое веко задергалось; изо рта у детектива пахло «Маалоксом», в уголке губ – кусочек таблетки от повышенной кислотности.

– Выкуси, О’Брайен. Ничего ты не знаешь.

Он развернулся и пошел прочь.

Миновала полночь, а Ник так и не появился. Я слегка встревожился, но делать нечего – залог вносить уже поздно. Я растянулся на жестких нарах. В висках стучала кровь. Матрас вонял по́том.

Я закрыл глаза. Усталость сразу же взяла свое, и мозг отключился. Ко мне пришел крепкий сон: я стоял на краю пирса у нашего старого дома, и дядя Билл указывал на орлиную пару, что вила гнездо в ветвях болотного кипариса.

Я обернулся и хотел открыть стеклянные двери на роликах, но не смог – защелка не поддавалась. Тогда, заметив в отражении силуэты орлов, я приник к стеклу и прикрыл по бокам глаза ладонями. Хотел разглядеть внутри дома, как возится на кухне отец, однако увидел лишь тьму.