Под хмурым небом осени. 3
27 сентября 1938 г.
Казань
Когда Олег вылез из такси у штаб-квартиры Народной дружины на улице Чингизидов, начался дождь. Холодная морось посыпалась с низкого, словно провисшего под собственной тяжестью, отсыревшего неба.
Несмотря на непогоду, он постоял несколько мгновений, разглядывая вытянувшееся чуть ли не на двести метров здание.
Поговаривали, что Хаджиев носится с идеей создать особое, отдельное ханство для своей «опричнины», то ли в Средней Азии, на родине предков, то ли в Монголии, на коренных землях Чингисхана. Установить там образцовый евразийский строй, а всех, кто в него не вписывается, попросту выселить.
Это вполне могло быть правдой, ведь одно государство в государстве он уже построил.
У Народной дружины была своя армия — казачьи части подчинялись не только генеральному штабу военного министерства, но и своему верховному атаману, а эту должность занимал Хан. У нее имелись свои спецслужбы, собственный, исключительный суд, глава которого носил титул вождя юстиции, отдельная экономика, «опричники» подмяли под себя корпус жандармов.
Если продолжать эту аналогию, то Олег сейчас стоял у парадных ворот столицы этого черного государства, у города в городе, занимавшего целый квартал между Чингизидов и Кремлевской.
И откровенно говоря, мало кто из людей, не состоявших в НД, знал, что именно творится за этими толстыми стенами, да и вообще в ведомстве Хаджиева. Все действия носителей черных мундиров окружались непроницаемой тайной, и никто извне не имел права подвергать «опричника» допросу.
Как-то раз, в двадцать девятом, в руки Олега случайно попал один из приказов Хана, где говорилось — «запрещаю любые разговоры с посторонними лицами, в том числе и с членами партии, о характере деятельности и задачах, стоящих перед дружиной, о ее оперативных программах и кадровой политике; в ответ на любые замечания, нападки и критику со стороны посторонних следует ограничиться замечанием, что дружина выполняет приказы непосредственно вождя народа».
С тех пор покров тайны стал только плотнее, а любопытных, желающих заглянуть за него, поубавилось.
Строительство штаб-квартиры НД продолжалось шесть лет, и во сколько обошлось, знал разве что сам Хаджиев и его приближенные. Но деньги потратили не зря — багрянец квадратных в сечении колонн, обильная лепнина на фронтоне, откуда презрительно смотрел громадный кречет Борджигинов, сжимающий в лапах две сабли, и статуи из белого мрамора на выступе, что тянется над самым входом.
Дружинник в кольчуге и остроконечном шлеме, рядом монгольский воин в малахае и с луком в руках, ратник времен Великой Смуты в рваном зипуне и с вилами, гусар эпохи наполеоновских войн, и пехотинец с полей первой германской, сжимающий винтовку Мосина…
Наверняка в этом огромном комплексе зданий имелись и другие входы-выходы, менее помпезные, но Олег о них не знал, и подозревал, что через них в пределы «черной империи» попадают либо те, кто к ней принадлежит, либо люди, угодившие сюда помимо своей воли, под охраной и в наручниках.
Но вот губернское жандармское управление находится совсем в другом месте, на Петербургской. Железнодорожная жандармерия, ведающая охраной путей по всему огромному государству, и вовсе занимает отдельное новое здание неподалеку от старого вокзала.
Хотя скоро, если верить слухам, скоро ее заберут из «опричнины» и подчинят департаменту полиции МВД. Померанцев, министр внутренних дел, вроде бы взял верх над Хаджиевым, и премьер-министр уже подписал нужные бумаги.
Но штаб ОКЖ в любом случае располагается именно тут.
Олег вздохнул, опустил голову и заковылял вверх по ступенькам.
Тяжелая дверь открылась легко и бесшумно, десятник-дружинник, охранявший ее изнутри, глянул на гостя вопросительно:
— Чем могу помочь?
— Вот, — сказал Олег, протягивая бумагу, полученную «Наследием» от Голубова.
Рядом с плечистым, красивым и высоким парнем, облаченным в безукоризненную, с иголочки форму и начищенные сапоги, рядом с настоящим идеалом евразийского юного бойца он чувствовал себя неуютно — хромой калека с палкой, волосы намокли, да и плащ тоже успел отсыреть, едва не волочится по полу.
— Вам нужно оформить пропуск, — десятник вернул документ. — Пройдите вон туда.
Оформление, вопреки ожиданиям Олега, заняло совсем немного времени, и вскоре он уже стоял у проходной, а офицер-«опричник», расположившийся за стойкой, крутил диск внутреннего телефона.
По другую сторону турникета располагался просторный вестибюль, в центре которого стояла статуя Чингисхана.
Основатель Монгольской империи был изваян молодым, без оружия, неистово и яростно вглядывающимся куда-то вверх, и с обрывками кандальной цепи в руках. Должно быть, скульптор хотел показать тот момент, когда молодой еще Темучин только что вернул свободу, бежал из тайджиутского плена.
— Ждите, сейчас за вами придут, — сказал офицер, закончив разговор, и Олег покорно кивнул.
Ждать долго не пришлось, вскоре у проходной объявился еще один дружинник, в чине сотника. Он поманил Одинцова, тот прошел через турникет, а затем и мимо статуи давно умершего хана.
Изнутри штаб-квартира «опричников» выглядела обычным учреждением, каких десятки в столице — прямые коридоры, широкие лестницы, разве что все встречные в форме, и честь отдают, но ведь так же и в военном министерстве, где Олегу доводилось бывать, когда они делали интервью еще с прежним министром, Корниловым… Вот только почему тогда по спине ползут мурашки, и хочется постоянно оглянуться, кажется, что в затылок дышит кто-то хищный и злобный?
Но нет, это все нервы, которые, как говорил врач из «Родины», «вовсе не канаты».
Они поднялись по лестнице, а когда свернули с нее, навстречу попался казачий есаул, судя по нашивкам, из уральцев — высокий, чубатый, статный, но пустой рукав у него был заправлен за пояс, а лицо пересекала скрывающая левый глаз черная повязка, и шагал он, глядя куда-то вверх.
Его полевая форма резко выделялась среди черных мундиров.
Провожатый распахнул перед Олегом обитую алой кожей дверь, они миновали приемную, потом комнату для совещаний, с овальным столом и стойкой, на какую вешают плакаты и карты, и очутились в кабинете, не очень большом, но с высоким потолком и огромным, во всю стену окном.
Голубов сидел в просторном кресле, развалившись и закинув ноги на стол, и крутил в руках казачью нагайку.
— А, привел, ну и отлично, — он взмахом руки отпустил провожатого. — Давай, садись.
Последняя фраза относилась к Олегу, и тот неловко опустился на предложенный стул.
Подумалось, что Голубов мог вполне, как римский император Калигула, притащить сюда любимого скакуна, ведь наверняка держит собственную конюшню, не отказался от забав молодости. Уж не за это ли его поднял так высоко Хаджиев, сам бывший кавалерист и завзятый лошадник?
Хотя нет, командира ОКЖ, Ованесяна, хищника из закавказских аристократов, свирепого обладателя холодных синих глаз и тонкого, почти женского голоса, вождь Народной дружины держал не за то, что тот интересовался выездкой и мог с одного взгляда оценить перспективы жеребца-двухлетки на предстоящих скачках…
— Что уставился, как на вражину? Не иначе как брезгаешь мной, и вообще нами? — поинтересовался Голубов, скидывая ноги на пол. — Сам понимаешь, подобного я даже тебе спустить не могу. Отвечай, сука!
Лицо темника исказилось, начало багроветь, он ударил нагайкой по столу, лежавшие там бумаги жалобно зашелестели.
— Да, мы тут и вправду делаем много такого, что чертовым чистоплюям не по нраву! — рявкнул он, сжимая кулаки. — Вот эти руки по локоть в крови, да только я этим горжусь! Понимаешь?! Вон оно, проект «Железный хромец»! — он схватил со стола несколько листов. — Знаешь, знаешь, что это такое?
— Нет, — сказал Олег.
— А! Послушай-ка! Наконец-то мы возьмем за горло проклятых жидов, разберемся с ними! И с вашей проклятой шайкой, у вас там пархатый на пархатом сидит и пейсами погоняет! — Голубов хищно щурился, глаза его горели.
— И я тоже?
— Ну ты-то вроде нет, хотя это еще бабушка Сара надвое сказала! Но остальные, полюбуйся-ка! Ортенберг, Глиберзон, — темник отгибал пальцы на выставленном вперед кулаке. — Штилер! Разгоним эту шайку, отправим жидов туда, куда им и дорога!
— Нет… нет, я не верю, что такое возможно… — прошептал Олег.
Но память услужливо подсунула цитату из «Наследия Чингисхана», работы профессора Трубецкого, настоящей Библии евразийства, оставшейся таковой несмотря на то, что ее автора давно убрали из активной политики — «Коренное население большей части России состоит из представителей трех рас: восточноевропейской, туранской и тунгидной. Эти три расы, сильно перемешанные и близко сроднившиеся друг с другом, имеют ряд общих психологических черт, которые определяют собой всю историю и культурный облик России-Евразии. Между тем евреи не принадлежат ни к одной из этих рас, и являются для России-Евразии совершенно посторонним телом…».
А от признания инородным телом до мысли, что это самое тело необходимо удалить — один шаг.
Вот только каким образом, изгнать за пределы страны, заставить эмигрировать?
Затем профессор Трубецкой, хороший ученый, оказавшийся плохим политиком, и вовсе пишет, что «психические черты, свойственные их расе, чужды истории и культурному облику России-Евразии и оказывают разлагающее влияние на коренное население».
Ну а дальше и вовсе про то, что евреям нужно запретить вступать в брак с коренными жителями, занимать какие-либо должности…
И никого не волнует, что профессор излагает мнения доморощенных антисемитов, с которыми не соглашается, а в дальнейшем и полемизирует — подходящая цитата из «Священного Писания» имеется, да еще всем известно, что вождь народа и государства мягко говоря, не очень любит евреев.
Хотя список тех, к кому Огневский относится с неприязнью, выйдет длинным…
Начнется он с немцев и поляков, и вообще европейцев, а закончится православной церковью… будущий лидер нации, если верить слухам, когда-то учился в семинарии, и приятных воспоминаний у него с тех пор не осталось.
— Верь не верь, а вот у меня список народов, — Голубов потряс зажатыми в кулаке бумагами, — не способных к усвоению евразийской идеи, утвержденный на самом верху, и жиды там на первом месте. Так что скоро мы разберемся с теми, кто мешает нашему народу идти в светлое будущее!
Он говорил уже спокойнее, а под конец фразы и вовсе опустился обратно в кресло.
— Но Штилер, он не может быть евреем, — сказал Олег. — Как бы он стал министром? Вождем пропаганды? С такой фамилией и именем он может быть кем угодно, хотя бы даже…
— Ну да, — Голубов прервал собеседника. — Ты думаешь, он Иван Иванович, вот так, да? Утрись! На самом деле отчество у Паука «Абрамович», и обрезан он был в питерской синагоге. Сам понимаешь, работа у нас такая — все знать, и о министре, и о тебе. Всех жидов передавим.
Олегу стало неловко, он отвел глаза, уставился в окно, на стекло, покрытое мелкими дождевыми каплями, похожими на слезы. Память заработала помимо воли хозяина, вытаскивая факты, которые он узнавал в разное время, но никогда почему-то не пытался свести в единую систему.
Евреям в России всегда приходилось несладко, с самого первого раздела Польши, когда иудеи в большом числе появились на землях Романовых. «Временные правила» восемьдесят второго года, последний системный документ старой империи, касающийся «избранного народа», вернул отмененную при Александре Втором черту оседлости, подтвердил ряд других ограничений, и действовал до самой революции шестнадцатого года.
Время от времени случались погромы, вспомнить хотя бы Кишинев девятьсот третьего.
Юристы Январской республики, готовя закон о равноправии народов России, нашли правовые ущемления для евреев чуть ли не в ста пятидесяти местах, и все эти акты отменили одним махом.
Погромы благополучно ушли в прошлое…
В Вечной Империи их тоже не было, по крайней мере, если верить новостям, вот только «Паспортный кодекс» тридцатого года ввел графу «национальность», а «Закон о профессиональном чиновничестве», принятый в августе тридцать третьего, запрещал евреям занимать должности в государственных структурах, включая полицию и армию, хотя предусматривал исключения в виде специальных разрешений за подписью самого Огневского.
Теперь же, похоже, все вернулось к временам Николая Первого, который хотел переселить иудеев в Сибирь.
— Ладно, не дуйся ты, не обидим мы твоего любимого министра, — сказал Голубов. — Останется он Иван Иванычем на радость всему евразийскому народу, да только будет у нас в кулаке, ха-ха. Хотя он у нас и так «почетный дружинник», да еще в чине тысячника, а значит — приказы старших по званию обязан выполнять. Слушай, и не веди себя так, словно ты на допросе, думаешь, трудно мне было сделать так, чтобы тебя притащили сюда избитого и в наручниках?
Нет, скорее всего, несложно.
Подстроенный донос, желающего выслужиться доносчика найти проще простого…
Олега Одинцова объявляют «врагом народа и государства»…
Тот же Паук не вступится за больше не нужного ему статского советника, друзья, если они еще остались, промолчат, и Снесарев не пошевелит и пальцем — ради чего «Наследию» и ему лично вступать в конфликт с ОКЖ и вообще со всей темной махиной Народной дружины?
И недавнего пациента «Родины» увозят в черной машине с решетками на окнах.
— Нет, не думаю, — сказал Олег.
— А мне сдается, что думаешь, и вообще думаешь слишком много, — Голубов снова взялся за нагайку, лениво махнул ей — похоже, он не выносил, когда руки у него оставались пустыми. — Вот что для тебя знамя империи?
— Хм… ну флаг, да, старых романовских цветов, Александр Третий от них отказался?
— И это все, твою мать? — нагайка щелкнула по столу, пара листков оказались разрублены. — И ты после такого ответа считаешь себя истинным евразийцем, членом партии и слугой народа? — в голосе темника звучали отвращение и презрение. — «Флаг… романовских цветов»! Тьфу! Всевидящее, боевое черное знамя, прибежище духа народа, вобравшее в себя тысячи черных очей, глаз тех, кто погиб ради него, и видящее насквозь всех врагов, несущее им гибель! Что, не веришь в это, не веришь? А во что ты тогда веришь?! Болтун и писака, умник чертов! Во что ты веришь, скажи мне, а?!
Олег отшатнулся, задыхаясь, откинулся на спинку стула, схватился за грудь, где дернулось от боли сердце.
Удар попал в цель, крыть было нечем.
Да, да, он всегда, с самого начала верил в то, что они работают ради идеалов ПНР, ради прекрасного будущего, которое обязательно наступит, надо только сделать вот это и вот это, написать статью или набросать проект листовки, разработать новое положение о военных корреспондентах взамен того, что было утверждено начальником штаба верховного главнокомандования еще двадцать шестого сентября четырнадцатого года, съездить в командировку, сходить на доклад к министру…
Вечная суета, бег белки в колесе, белки, что считает себя умной и важной.
Наверное, потому, что прутья ее клетки слегка позолочены.
И когда, в какой момент за всем этим потухла вера, исчезло сияние идеала?
На этот вопрос Олег не мог ответить, ему было стыдно, он испытывал отвращение и презрение к самому себе, будто сидевший по другую сторону стола Голубов заразил собеседника этими чувствами.
— Нечего сказать, так и думал, смотри-ка, — темник покачал головой. — Ты пуст и жалок. Пойми, люди рождаются для того, чтобы служить, и высшее служение может быть только народу, а точнее государству, весь без государства нет народа, государство это сам народ, его воплощение.
Проклятье, Голубов заговорил умно и гладко, а Олег сидит перед ним как нашкодивший ученик перед учителем!
— Так что мы здесь не просто так время убиваем, языками молотим, — темник сделал паузу. — И тебе, жалкое подобие человека, представляется шанс послужить, помочь так, как можешь.
— А если я не хочу помогать? — спросил Олег, глядя в пол. — Возьмите кого-нибудь другого. Вон, в специальном секторе полно молодых и пылких, что с радостью послужат вместе с вами.
— Желаешь отказаться? — Голубов, вопреки ожиданиям, голоса не повысил, даже откинулся в кресле. — Это можно, да только тем самым ты всем покажешь, что ты больше ни на что не годен, только в архиве сидеть и рукоблудием маяться, хотя какое там рукоблудие, и оно тебе не поможет. Покажешь, что ты жалкий инвалид, изнуренный, уродливый огрызок, неспособный постоять даже за себя, не то что за страну, которая все для него сделала, вытащила из дерьма…
— Хватит!! — Олег вскочил, поморщился от боли в ноге. — Заткнись! Как ты смеешь?!
— А очень просто, — Голубов погладил себя по макушке, потом улыбнулся, и на миг стал похож на огромного красноносого кота, что забавляется с попавшей ему в лапы хромой мышью. — Помоги мне распутать это клубок, и будут тебе почет и уважение, отношение как к человеку. Откажись, и мы пригласим другого спеца из этого сраного «Наследия», ведь без тамошних архивов нам не обойтись, ну а ты… ты… — он презрительно скривился, пошевелил пальцами, — вернешься туда, откуда я тебя сегодня выдернул.
Одинцов медленно сел, утер вспотевшее лицо.
Очень хотелось послать Голубова подальше, покрыть традиционным русским загибом, и вполне можно это сделать, получить в ответ целый залп из грязных ругательств… но что потом, что после?
Один кабинет на троих со Степановым и неведомым Петром Петровичем?
«Исторический синтез» под началом Снесарева?
И клеймо «инвалида», печать «неудачника», которую никогда не смоешь с души, будешь помнить о ней, а она будет беспокоить, точно рана, пусть даже совершенно незаметная для окружающих…
— Ладно, ладно, я согласен, — сказал Олег. — Считай, уговорил.
С чего только Голубов решил предоставить старому недругу такой шанс?
— Я в этом не сомневался, ты еще захочешь доказать, что есть у тебя порох в пороховницах, — Голубов глянул на настенные часы, большие, золоченые, изготовленные в виде скачущего коня. — Пойдем, народ уже как раз собрался, познакомишься с материалами и с людьми, с теми, с кем работать будешь.
Олег неловко поднялся и вслед за хозяином кабинета заковылял к двери.
В комнате для совещаний оказалось людно — за овальным столом сидели мужчины в форме, переговаривались негромко. При появлении Голубова дружно поднялись на ноги, вытянулись по стойке «смирно», ладони взлетели к фуражкам.
Сплошь черные мундиры, когтистые, хищные птичьи лапы на лацканах, очень похожие на тот трезубец, что украшает знамя империи. Здесь, среди людей, объединенных, даже скованных тем, что в НД называется «абсолютным товариществом» и подразумевает в том числе и слежку друг за другом, у Олега нет не то что союзников, а даже и просто доброжелателей или нейтральных наблюдателей.
Как сказано в эпической «Сокровенной истории монголов», изучаемой ныне в школах вместе с русскими былинами — «Нет у вас друга, кроме вашей тени, как нет и плети, кроме конского хвоста»!
Но он выживет в этом гнезде ядовитых змей, он докажет и им, и себе, что еще чего-то может, чего-то стоит в этой жизни.
Имелись тут пожилые, матерые «опричники», наверняка из старых жандармов, начинавших службу еще при знаменитом Герасимове, тридцать лет назад разгромившем террористическую организацию эсеров, а позже, при Коковцове ставшем товарищем министра внутренних дел и командиром ОКЖ. Но в основном тут собрались люди не старше тридцати лет, выкормыши Хана, фанатичные молодые «волки», готовые по приказу начальства перегрызть горло кому угодно.
Некоторые лица были знакомыми, но Олег предпочел пока не вглядываться.
На него же посматривали с изумлением — штатский, да еще и хромой, с палкой.
— Вольно, товарищи офицеры, — сказал Голубов, титулуя собравшихся по традиции Народной дружины. — Первое собрание специальной рабочей группы, созданной для расследования серии террористических актов в пределах империи, можно считать открыт…
Он осекся, резко повернулся в сторону двери, ведущей в коридор, и лихо, как на параде, отдал честь. Его примеру последовали остальные, в комнате стало так тихо, что Олег уловил шорох дождя за окнами.
У двери стоял высокий человек с выдающимся кавказским носом, но очень белой кожей и синими глазами. Серебряные погоны на его черном мундире сообщали, что он носит титул генерал-лейтенанта.
— Вольно, — с легким акцентом бросил Степан Ованесян, вождь безопасности Народной дружины и командир корпуса жандармов, второй человек в «опричнине», если судить по объему власти, и первый — если по внушаемому страху.
Мало кто знал его в лицо, а лицо это было меж тем очень примечательным.
Высокий лоб, короткие черные волосы, треугольный подбородок, пухлые, почти женские губы — казалось, что это маска, собранная из частей, взятых от разных людей, плохо подходящих друг к другу.
— Зашел на минуточку, проверить, как у вас тут дела, — голос у Ованесяна был очень высокий.
Но когда синие холодные глаза обратились на Олега, тот замер и даже перестал дышать.
Излучаемая этим человеком угроза была почти физической, наверное, нечто подобное ощущали лазающие по деревьям предки человека при виде тигра или леопарда. Он смотрел так, словно разбирал тебя на части, рассматривал каждую из них под микроскопом, и выносил диагноз, выворачивал душу наизнанку, и все это с отстраненным, ледяным равнодушием, лишь из желания знать больше.
— А, и статский советник Одинцов здесь, это хорошо — проговорил Ованесян, и Олег вздрогнул. — Надеюсь, что раны ваши зажили, нога в порядке, спина не беспокоит и голова не напоминает о себе.
Он знал все, наверняка даже точные диагнозы, назначенные лекарства и сроки восстановления.
— Благодарю, ваши превосходительство, я в порядке, — сказал Олег слабым голосом.
— Приятно это слышать, — Ованесян обвел взглядом стоявших вокруг стола офицеров. — Несомненно надеюсь, что вы, товарищи, проявите свои лучшие качества при расследовании этого дела.
— Так точно! — ответ прозвучал не очень стройно, но громко и истово.
— Все, больше не буду вам мешать, — командир ОКЖ благосклонно кивнул и исчез за дверью.
«Зачем он сюда явился? — подумал Олег, усаживаясь на свободный стул рядом с Голубовым. — В деловом плане толку от этого визита никакого, всех этих черномундирных типов он знает, как облупленных… Посмотреть на меня? Но не такая уж я и важная и редкая птица. Просто проходил мимо кабинета начальника штаба и решил заглянуть? Верится с трудом…».
— Все, начинаем, — Голубов махнул адъютанту или секретарю, тому самому «опричнику», что провожал Одинцова от проходной, и тот начал раскладывать по столу одинаковые папки с документами — комплект на каждого.
Олег открыл свою.
Внутри обнаружились фотографии, схемы, протоколы допросов, еще какие-то бумаги, частью напечатанные на той же розовой бумаге, что означает высшую степень секретности.
— С деталями вы познакомитесь из материалов, — сказал темник, оставшийся стоять. — Повторю главное. На данный момент было три взрыва — девятнадцатого сентября в Нижнем Новгороде пострадал губернаторский дом, трое убитых, двадцать первого в Москве частично разрушено здание казенной палаты, двое погибших, восемнадцать раненых, и двадцать второго в столице атаке подверглось «Наследие», пятеро погибших, один раненый. Сами понимает, что подонков, стоящих за этими актами, нужно найти и поймать, и сделать это предстоит нам.
Олег взял одну из фотографий — разрушенный вестибюль института евразийской истории, глянул на схему — ага, вроде бы изображено здание в разрезе, указано место, где была заложена бомба, и приводятся сведения о ее мощности.
Это все интересно и полезно для криминалистов, для тех, кто в этом понимает, он-то чем может помочь?
— В Нижнем предварительное расследование было начато департаментом полиции, двадцатого дело передали нам, и московское ГЖУ смогло кое-что выяснить… — Голубов рассказывал, прохаживаясь туда-сюда, похлопывая себя рукой по бедру, по тому месту, где у кавалеристов висит шашка.
Наверняка темнику, бывшему лихому казачьему офицеру очень хотелось, чтобы можно было вытащить ее из ножен и разобраться с неведомыми террористами самым простым способом, поотрубав им головы.
Но даже для этого злоумышленников надо первым делом отыскать.
Олег глянул один из протоколов — опрашивали некоего Рината Гарифуллина, татарина тридцати пяти лет, дворника, состоявшего в штате губернаторского дома в Нижнем Новгороде: где находился в момент взрыва?.. что видел?.. не замечал ли чего подозрительного ранее?.. каких незнакомых людей?.. кто имел доступ в такое-то помещение?.. можно ли было проникнуть туда неприметно?..
Насколько можно видеть, стандартное дознание, и вряд ли тут будет что интересное.
— …позволяет судить, что к организации преступления, — продолжал рассказывать Голубов, — причастен некто Быстров Михаил Николаевич, девяносто девятого года рождения, наборщик типографии казенной палаты, несколько дней назад исчезнувший, а в прошлом подозревавшийся в связи с противонародной тайной организацией, именующей себя Орденом Света или Орденом Розенкрейцеров. Информация на него там должна быть…
Среди сидевших за столом «опричников» наметилось оживление, Олег хмыкнул.
Розенкрейцеры? Братья Розы и Креста?
Выглядело это несколько странно… во-первых, откуда в России последователи жившего в пятнадцатом веке в Германии Христиана Розенкрейца, мага, философа и алхимика, а во-вторых, даже если они тут есть, какого рожна им возиться с бомбами, взрывать казенную палату в Москве, губернаторский дом в Нижнем и институт евразийской истории в Казани?
Особенно непонятно, чем им досадила казенная палата на Воздвиженке — обычное отделение Минфина, занятое наблюдением за поступлением государственных доходов, отчетностью разного рода в уездных и губернских конторах, казенными подрядами и прочей финансовой поденщиной.
Но если дело и вправду обстоит именно так, то становится ясным, зачем ОКЖ понадобилась помощь специального сектора «Наследия» — сами жандармы о мистических орденах если чего и знают, так это то, что всех, к ним причастных, нужно арестовывать и сажать, а еще лучше — расстреливать.
— Может быть, это ложный след? — поинтересовался сидевший напротив Олега полный круглолицый тысячник в очках, с большой родинкой на носу. — Мало похоже, что тут действовали свихнувшиеся мечтатели, верящие в философский камень и прочую ерунду. Судя по эффекту… — он потряс одной из схем, — все было выполнено очень профессионально, закладка, взрыватели. Мощность, правда, невелика, но это, скорее всего, потому, что у них мало динамита.
— Ложный или нет, предстоит разобраться нам! — Голубов остановился, упер руки в бока. — И смотри-ка, в любом случае эти розенкрейцеры — враги народа и государства, элементы, чуждые евразийскому обществу, и даже если они не причастны к взрывам, будет неплохо уничтожить их змеиное гнездо! Понял, Сергачев?
— Так точно, — круглолицый опустил взгляд, уставился в бумаги.
— Вот и хорошо. Так, продолжим… — темник поднял фуражку, погладил себя по макушке. — Исследованы остатки всех трех взрывных устройств, результаты вы можете посмотреть, да-да, именно…
Диаграммы, опять какие-то схемы, фотографии непонятных железяк.
Олегу все это мало о чем говорило, его же соседи по столу изучали материалы с интересом, обменивались замечаниями.
— В первом случае использовалось одно взрывное устройство, во втором и третьем — два, вот только «Наследию» и нам повезло, второе не сработало, и было обнаружено позже, во время осмотра помещения нашими людьми. И таким образом, сами понимаете — Голубов потер руки, — адская машина попала к нам в руки неповрежденной, чем мы и воспользовались… Всякую хрень, понаписанную по этому поводу нашими умниками, вы и сами прочитаете, но короче говоря, динамит, который имели в распоряжении террористы, изготовлен на растяпинском заводе взрывчатых веществ, что в Нижегородской губернии. Так что представляется разумным этот кончик проследить, разобраться на месте. Поэтому завтра же вечером в Нижний отправятся полковник Кириченко и статский советник Одинцов.
Олег вздрогнул.
— Завтра вечером? — спросил совершенно лысый, худой до изможденности «опричник», похоже, тот самый Кириченко.
— Да, ночным поездом, насчет билетов и гостиницы я уже распорядился.
Олег приоткрыл было рот, но ничего не сказал.
Очень хотелось поинтересоваться «И какой смысл в этой поездке, что я там буду делать? Может быть, я больше пользы принесу здесь, работая в архиве „Наследия?“», но Олег сдержался.
В НД не принято задавать подобных вопросов, недаром на гербе дружины выбит девиз «Вождь приказывает — мы повинуемся!».
На родине он не бывал давно, и откровенно говоря, не очень туда рвался, даже вспоминал о городе, где появился на свет и провел первые восемнадцать лет жизни, крайне редко. Близких родственников там не осталось, из друзей детства никто давно не напоминал о себе, а времени на то, чтобы просто так, из ностальгических соображений проехаться в город при слиянии Волги и Оки, никогда не хватало.
И вот теперь он отправится в Нижний в командировку… как эмиссар «опричнины».
Наверняка столкнется с кем-то из старых знакомых, не может же быть так, чтобы все они умерли или уехали… Бывшие клиенты отцовской лавки, помнящие его мальчишкой, соседи по улице, работники газеты «Козьма Минин», где он начинал, да все будут смотреть на него с показным уважением, угодливо кланяться и улыбаться, а за спиной бросать ненавидящие взгляды и плеваться, шептать так, чтобы он не услышал, «жандармская подстилка», «стукач»…
Интересно, Голубов знает, что Олег родом из Нижнего?
Скорее всего, да, и именно поэтому отдал этот приказ — чтобы лишний раз поиздеваться, поставить старого недруга в неловкое положение, и пусть даже расследование от этого пострадает.
— Приказ понятен? — оказывается, Голубов требовательно смотрит на ушедшего в свои мысли Олега, и на круглой физиономии его все явственней и явственней отражается нетерпение. — Эй, статский, ты заснул, что ли?
— Да, все ясно, завтра ночным поездом, — сказал Одинцов, чувствуя, как от стыда начинают гореть уши.
— Машину за тобой пришлю, а то если сам будешь ковылять до вокзала, еще опоздаешь, — Голубов улыбнулся, и кое-кто из сидевших вокруг стола дружинников поспешно хохотнул. Полковник Кириченко, носивший нашивки тысячника «опричнины», остался спокойным. — Только потрудись уж завтра, перетряси там ваше «Наследие», чтобы все мне о розенкрейцерах добыли, что есть… в Нижнем тебе не до того будет, поможешь нашим в обстановке сориентироваться, ты же местный, — ну точно, знает, — и покажешь, чего стоят мозги в твоей башке.
«Докатился, — подумал Олег, — буду мальчиком на побегушках у черномундирника».
Руки сжались в кулаки, еще раз захотелось послать темника по матушке, как тогда, у него в кабинете, и покончить со всем этим унизительным фарсом. Но желание оказалось слабее, чем в первый раз, да и были они уже не вдвоем, как в первый раз, и он сдержался, погасил вспыхнувший было гнев.
Бешено застучавшее сердце утихло, зато объявилась головная боль.
Тлеющий в затылке огонек разросся, и вскоре стало казаться, что Олегу в череп вбили раскаленный гвоздь, и гвоздь этот растет и в толщину, и в длину, обзаводится шипами и начинает вращаться так, что шипы превращают упомянутые Голубовым мозги в кашу, в смесь из ошметков мыслей, воспоминаний, чувств…
«Опричники» что-то еще обсуждали, показывали друг другу фотографии, но он следить за ходом разговора не мог. Все силы уходили на то, чтобы сидеть спокойно, делать вид, что слушаешь, сохранять заинтересованно-вежливое выражение лица, дышать ровно и не закрывать глаз, как бы этого ни хотелось…
Он не может, не имеет права показать свою слабость… перед этими.
Он ненавидел их всех в этот момент, наглых и сильных, самоуверенно-жестоких, обладающих властью и готовых распоряжаться чужими судьбами, желал им всем такой же боли и даже худшей, чтобы они почувствовали, чтобы они поняли и осознали… вот только довести мысль до конца не удавалось, ускользало понимание того, что должны осознать жандармы из специальной рабочей группы.
К счастью, к Олегу никто больше не обратился, на него даже не посмотрели ни разу. А затем и приступ понемногу начал слабеть, не достигнув даже половинной силы того, что бывало раньше, еще в Крыму.
— Ладно, на сегодня достаточно, — сказал Голубов, и к этому моменту Олег был уже почти в порядке.
Встать сумел удачно, нога не подвела, и палку не забыл, и свой комплект материалов, и до двери дошел спокойно, почти не хромая, лишь чувствуя спиной горячий, полный никак не любви взгляд темника.
