Прекрасным майским днем… 2
8 мая 1924 г.
Петроград
В не такой уж большой комнате места хватало для четырех колченогих письменных столов, вдоль стен выстроились огромные, под потолок шкафы, забитые вырезками, плакатами и папками. Два окна позволяли видеть покрытую шифером крышу дома, расположенного на другой стороне улицы, и нависающее над северной столицей одеяло облаков, местами надорванное, так что просвечивала бледная, немощная голубизна.
Небо порой менялось, все же остальное в этой комнате оставалось неизменным все два года, что Олег ходил сюда на работу. Дверь, если посмотреть снаружи, украшала вывеска «Новая Россия: евразийская ежедневная газета», а также партийный герб, черный прямоугольник с белым трезубцем внутри.
Вся редакция помешалась здесь, на Задней улице, на самой окраине.
— Всем привет, — сказал Олег, переступая порог. — Какова погода, а? Неужели весна?
Сегодня прекратились дожди, заливавшие Питер с середины апреля, и вроде бы даже проглянуло солнце.
— Не весна, а обман, — мрачно буркнул Игнат Архипов, редакционный фотограф, заодно и художник на все руки.
Длинный, мрачный и черноволосый, он напоминал унылого, побитого жизнью ворона.
— Давай, заходи, чай будем пить! — замахал руками кругленький и жизнерадостный Севка, на самом деле Всеволод Багров, знающий Петроград досконально, от аристократических салонов до трущобных притонов, умеющий проникать в любые щели, добывать сведения оттуда, откуда их невозможно добыть в принципе.
Репортер на все руки, фельетонист и секретарь редакции.
— Будем, — отозвался Олег, исполнявший в «Новой России» роль главного редактора, а еще отдувавшийся за обозревателя по всем направлениям, от политики до культуры и спорта.
Каждый из них пахал за троих, был многолик, точно индийский бог Шива, жаль только, что жалование им платили, ну когда платили, а случалось это далеко не каждый месяц, по одному на журналистское рыло.
Денег в партии хронически не хватало, и лучшего помещения для газеты питерское отделение ПНР позволить себе не могло. За кипятком приходилось бегать на первый этаж, к коменданту, а чайником они пользовались таким, что им побрезговал бы разборчивый старьевщик.
— Раз будем, тогда раздевайся, — велел Игнат, выкладывая на четвертый, «обеденный» стол батон ситного хлеба.
Чай, сахар, печеночная колбаса, в денежные дни масло — вот и вся роскошь.
Пока Олег снимал плащ и шляпу, Севка крутил ручку радиоприемника, капризного монстра марки «Москва». Тот легко и самопроизвольно сбивался с настройки, соглашался работать далеко не каждый день, когда был не в настроении, то издавал лишь шипение и свист.
Но сегодня поймать нужную волну удалось на удивление быстро, и помещение редакции заполнили сигналы точного времени.
— Бип… Бип… Бип… в Петрограде девять часов! — объявил диктор.
Регулярное вещание на столицу началось в марте этого года, когда в Гребном порту поставили вышку, и за несколько месяцев оно разрослось от единственного вечернего выпуска новостей до десятичасового эфира.
За установку приемника брали три рубля, но сам аппарат обошелся почти в шестьдесят, и Олегу не без труда удалось убедить партийное начальство, что эти деньги стоит потратить. Напирал тогда, что они должны идти в ногу с прогрессом, что радио сообщает новости оперативнее газет, а еще оно способно освещать такие темы, какие пресса благодаря ее формату никогда не потянет.
— Хм, как я вовремя, — сказал он, усаживаясь за стол и пододвигая к себе сахарницу.
Чашки и блюдца у них тоже старые, из сервиза, принесенного из дома Игнатом, ладно хоть скатерть есть.
— В эфире «Последние известия», — продолжила монотонно бубнить «Москва», чей голос сегодня был на удивление чист и звонок. — Президент Алексеев прибыл к местам боев апреля шестнадцатого года под Киевом, чтобы почтить визитом братские могилы…
— А помните, как мы мечтали избавиться от Витте? — буркнул Севка, укладывая на хлеб кусок колбасы, серой и ноздреватой, точно пемза. — И что, ведь избавились, пусть и чужими руками, но зато попали из огня да в полымя! Ладно президент, он у нас для вида, так ведь Коковцов за дело так принялся, что мама не горюй!
Ну да, первый президент Январской республики был настоящим жупелом для всех, кто хотел эту республику уничтожить.
И в сентябре двадцать второго монархисты во главе с прибывшими из Франции великими князьями Кириллом и Борисом подняли гвардию на переворот… Бои в столице и окрестностях продлились несколько дней, но Витте проявил неожиданную твердость, и с помощью оставшихся верными войск подавил мятеж, утопил его в крови, после чего настало время крутых мер.
Зачинщики, естественно, бежали обратно за границу, по полной получили те, кто остался. Славные полки, созданные еще Петром и его ближними наследниками, оказались частью переведены прочь от Петрограда, частью вовсе расформированными, а особый статус гвардии ликвидировали.
Но вот только монархисты Витте этого не простили.
В ноябре на аристократической сходке в Ницце его приговорили к смерти, и девятого февраля двадцать третьего года пули из пистолета князя Юсупова нашли свою цель. Президент умер там же, на Николаевском вокзале, откуда собирался отправиться в Москву, и республика оказалась в жестоком кризисе.
Вот только вопреки надеждам ПНР, она не рухнула, а даже окрепла.
— Это верно, Коковцов тот еще гусь, — сказал Олег, наливая заварки, черной, словно деготь. — Похоже, кончит так же, как Витте.
— Вот это вряд ли, — Севка откусил от бутерброда и принялся с аппетитом жевать. — Прикрывается он президентом, а тот для всех, кроме крайних левых, настоящая икона, на него чуть не молятся…
— Бастовавшие последнюю неделю шахтеры Донецкого бассейна пришли к соглашению с ассоциацией промышленников Екатеринославской губернии, стачка прекращена, будут предприняты меры по улучшению санитарного обслуживания и увеличению заработной платы, — вещало радио.
Олег жевал хлеб, прихлебывал обжигающий чай, и думал о том, что да, Коковцов не менее умен и опытен в государственных делах, чем Витте, но не настолько властолюбив, и намного более гибок. Поэтому той же ПНР его стоит опасаться куда больше, чем прежнего президента, заботившегося в первую очередь о собственной персоне и собственном кармане.
В марте этого года случилось невероятное — член Партии народов России, герой войны, полковник-летчик Александр Козаков одержал победу на выборах губернатора Ростовской губернии, бывшей Области войска Донского. Недовольные нынешней властью казаки проголосовали за того, кто пообещал вернуть им привилегии, освященные царской властью и традициями.
Вот только президент, науськанный премьером Коковцовым, применил свое право вето.
А против Михаила Васильевича Алексеева, бывшего главковерха во время германской войны, настоящего героя обороны Киева, одного из немногих генералов, ничем себя не запятнавшего в глазах народа, сейчас осмелится выступить только политический самоубийца.
Фотопортреты президента продаются лучше, чем горячие пирожки, висят чуть ли не в каждой избе, сакле или юрте.
— Да, икона, — вздохнул Игнат, принимаясь за горбушку.
— Министр финансов республики Вышнеградский заключил в Париже соглашение о новом займе, его условия являются для нашей страны крайне выгодными, и полученные средства будут направлены на создание новой промышленной базы в уральских и причерноморских губерниях. Также в рамках проекта формируется совместное русско-французское общество Восточно-Европейских железных дорог… — диктор сообщал вещи вроде бы интересные, но читал монотонно, без эмоций, и слушать его было откровенно скучно.
— Английская эскадра во главе с линейным крейсером «Худ» отбыла из Мурманска, где находилась с дружественным визитом. Его завершение было ознаменовано совместным салютом с судами эскадры российского Северного флота.
Что того флота — несколько эсминцев да один крейсер!
Если судить по слухам, доносящимся из кулуаров Земского Собора, на одном из закрытых совещаний гласные одобрили масштабную программу восстановления военно-морских сил, но когда она еще будет реализована?
Если будет реализована вообще, а не останется на бумаге.
— Во всем виновата война! — брякнул Игнат, сегодня быстрее всех управившийся с едой.
— Это какая, германская? — уточнил Севка.
— Нет, та, которой не было, — фотограф значительно прокашлялся, тряхнул сальными волосами. — Ну, скажем, с японцами, где-нибудь в начале века… ведь были у нас тогда с ними проблемы, были?
— Хм… ну, были, — согласился Олег. — И что с того?
— А то, что и в Корее мы с ними сталкивались, и в Китае, и Порт-Артур они нам отдали только потому, что тот для войны с Японией как порт никуда не годился, — Игнат говорил тяжело, убежденно, по обыкновению сжимал и разжимал тяжелые, совсем не интеллигентские кулаки. — Глядишь бы, столкнулись мы тогда с ними, получили бы по шапке, но тогда бы всех старых генералов выгнали, армию реформировали, и к четырнадцатому году пришли бы во всеоружии! Ну а так наш Николаша верил, что у нас все хорошо, что раз мы на учениях маршируем лучше всех, то любого супостата разобьем… ну и немцы ему показали, чего эта вера в самом деле стоит.
Севка усмехнулся:
— Да не получили бы мы от японцев. Сами бы им врезали как следует.
— Почему тогда на самом деле не врезали? — осведомился Игнат.
— А потому, что на два фронта пришлось воевать! — Севка замахал руками, набычился. — Лучшие полки где? Против немцев! Второй очереди где? На австрийцев отправлены, или турок! Только что осталось, на восток двинули!
— Ну а флот наш почему так бесславно погиб? — продолжал допытываться Игнат.
— Тихо, тихо вы, — поспешно вмешался Олег. — Нашли о чем спорить. Работать надо! Выключайте приемник и за дело.
Какая и вправду разница, что да почему произошло десять лет назад?
Прошлого не вернешь и не изменишь, надо жить даже не настоящим, а будущим, несомненно светлым и победоносным.
— Вот так всегда! — Севка бросил на Одинцова преувеличенно обиженный взгляд. — Исключительная несправедливость! Нам, значит, только всякую мелочевую дребедень писать! Болтать же о высоком — только шишкам из партии?!
Но послушно встал и отправился мыть чашки, поскольку сегодня была его очередь.
Игнат же снял с вешалки черное пальто, в котором ходил круглый год, и в летнюю жару, и в зимний мороз — ему предстоит визит в типографию, где вчера отказались печатать очередной номер «Новой России», причем по весьма банальной причине, из-за того, что за предыдущий до сих пор не заплачено.
«Ежедневная» вроде бы газета выходила на самом деле три-четыре раза в неделю, а то и реже, все зависело от того, находились ли необходимые деньги в казне петроградского губернского управления ПНР…
Какое уж тут жалование сотрудникам?
Олег вздохнул, вспоминая как было тяжко первое время, когда он только ушел из «Нового времени», получил громкий «титул» редактора, но зато лишился постоянного дохода. Жена встала на дыбы, пригрозила уйти к родителям, забрав сына, а ему пришлось затянуть пояс потуже, с дорогих сигарет перейти на те, что попроще, забыть дорожку в рестораны, кино и прочие увеселительно-разорительные заведения.
Туфли, в которых сейчас, носит третий сезон, и уж к сапожнику подходить с ними стыдно.
Но ничего, все это временные трудности, никакой набор старых пердунов, пусть даже финансовый гений, хитрый лис Коковцов при поддержке отважного генерала, отца народа Алексеева не удержит Россию от перемен. Надо только немного потерпеть, напрячься, и тогда все будет, и деньги, и новая жизнь, и гордость за свою страну.
— Ну, я пошел, — объявил Игнат.
Мрачный сутулый фотограф обладал редким даром убеждения, или просто умел вызывать в собеседниках жалость, поэтому на переговоры вроде сегодняшних, когда денег нет, а выпускать номер надо, обычно посылали его.
— Удачи, — пожелал ему Олег, а сам перебрался за свой стол.
Первым делом — конверт, принесенный вчера курьером с Разъезжей улицы, где находится петроградское управление ПНР: предписания, распоряжения, программы и воззвания, порой даже статьи, рассказы или стихи, сочиненные кем-то из партийцев.
Что касается последнего — чудовищная графомания, которую нужно редактировать, а на самом деле переписывать, и потом вставлять в газету.
— Ну что, за дело? — спросил вернувшийся в комнату Севка.
Олег кивнул и вскрыл конверт.
К его удивлению, на этот раз сверху лежал документ в один лист, озаглавленный «Циркулярное письмо: губернским вождям и вождям региональной партийной прессы», а подписанный «начальник отдела, вождь пропаганды Партии народов России Штилер И. И.».
Эту фамилию Одинцов слышал, причем неоднократно, хотя с ее обладателем никогда не сталкивался.
Иван Иванович Штилер, коренной петербуржец, перебрался в Москву еще в двадцать первом, чтобы редактировать ведущую евразийскую газету «Борьба», и прославился как автор ядовитых, агрессивных статей. Но настоящей звездой он стал после тех же выборов в Ростовской губернии, на которых заведовал агитацией, и не гнушался, если верить слухам, никаких, даже самых грязных приемов.
Марширующие по центральным улицам колонны под черными знаменами…
Громогласные ораторы, выступающие чуть ли не на каждом перекрестке…
Вездесущие плакаты, крикливо настаивающие «Мы или катастрофа!»…
Чучела «врагов народа», лупцуемые палками и сжигаемые при стечении народа…
Избиение неизвестными кандидата от конституционно-демократической партии, прилетевшая из толпы в лицо самому Чернову, лидеру эсеров гнилая помидорина, сведшая на нет эффект его блестящей речи.
Интересно, что пишет Штилер, возглавивший только что созданный отдел.
До сего момента пропаганда была отдана на откуп губернским вождям, директорат в нее практически не вмешивался, разве что требовал печатать наиболее важные речи вождей, в особенности Огневского.
Письмо оказалось посвящено принципам, по которым с сегодняшнего дня должна работать вся связанная с ПНР пресса…
«Лицо политики меняется каждодневно, но направление пропагандистской линии может изменяться только медленно, исподволь. Политика может и должна шагать напрямик, срезая углы, но пропаганда не будет за ней поспевать. Пропаганда не в силах поддерживать и объяснять каждый политический шаг каждого дня. Она работает в целом на генеральный курс, а тот может определяться лишь центральными органами партии, и в первую очередь ее вождем…».
Севка колотил по клавишам пишущей машинки, сочиняя очередной фельетон, но треск и позвякивание не мешали Олегу читать — про три основных способа, с помощью которых любая идея может быть внесена в сознание масс: краткое бездоказательное утверждение, постоянное, назойливое повторение и самопроизвольное, основанное на эмоциях заражение.
Если последнее не возникает, то считай, что вся работа пошла насмарку, никто из читателей ни в чем не убежден.
— Ну что там? — спросил Севка, когда письмо легло сверху на кипу уже прочитанных бумаг.
— Проклятье, кончились времена развитого феодализма, — со вздохом ответил Олег. — Наступает просвещенный абсолютизм, будем работать так, как нам укажет новый начальник прямиком из Москвы.
— Уууу… ыыы, — фельетонист поскреб коротко остриженную голову, и вновь принялся ожесточенно лупить по клавишам.
Под посланием Штилера обнаружилось информационное сообщение от директората ПНР.
Этот документ, подписанный вождем и председателем Павлом Огневским, сообщал, что очередной съезд партии пройдет с четырнадцатого по семнадцатое августа в Ростове-на-Дону. Победу на губернаторских выборах у них отобрали, но никто не помешает вдоволь поглумиться над нынешней властью и республикой в целом там, где эта победа имела место… хотя, кто знает, Коковцов и его министр внутренних дел, Волконский могут запросто пойти на запрет…
Ладно, посмотрим.
Так, это сообщение нужно поместить в «Новой России» в таком виде, в каком оно пришло, и снабдить статьей-комментарием… это писать придется самому, и не забыть упомянуть о великих заслугах и ведущей роли в борьбе за свободу и будущее «товарища Огневского, пламенного патриота, глубокого мыслителя, постигшего всю глубину евразийского учения».
Запамятуешь, и получишь суровый нагоняй от губернского управления, как это было в декабре.
Рыжий фронтовик отодвинул в сторону Трубецкого и прочих основателей партии еще два года назад. Князь-филолог и его соратники-теоретики остались на звучных и вроде бы важных, но ничего не значащих постах где-то на периферии ПНР, а реальная власть оказалась в руках совершенно других, новых людей.
К их когорте принадлежал и нынешний глава петроградского управления, чье распоряжение лежало сейчас перед Олегом. У всего корпуса жандармов во главе с генералом Герасимовым наверняка чесались руки при виде этой фамилии, но сделать они ничего не могли — амнистию за политические преступления, объявленную Январской республикой в первые дни ее существования, никто отменять не собирался.
Борис Савинков, в прошлом — террорист, организатор убийств великого князя Сергея Александровича и министра внутренних дел Плеве, некоторое время возглавлявший Боевую Организацию партии эсеров. Властный, эгоистичный сноб с аристократическими манерами и непомерными литературными притязаниями.
В прошлом году он с грандиозным скандалом покинул ряды социалистов-революционеров, и все для того, чтобы сделать быструю карьеру в ПНР.
— Так-так-так, — пробормотал Олег, прочитав распоряжение.
Оно касается порядка уплаты взносов, интереса не представляет… отправим в «подвал», на последнюю страницу.
В дверь постучали, после чего она приоткрылась и в образовавшуюся щель просунулась кудлатая голова:
— Можно к вам?
— Вам чего? — спросил Севка, по обязанности секретаря редакции общавшийся с посетителями.
— Да нас отправили из этого… ну, с заводов, вождь по труду… сказал, что в газету…
— Понятно, заходите, — велел Олег, и отодвинул непрочитанные бумаги в сторону.
Это визитеры ожидаемые, рабочие-активисты, и ради них придется отложить прочие дела. Запланирован большой, на несколько номеров материал на тему «Евразийство — идея для народа», и для него придется брать интервью у самых разных людей, начиная от того же Савинкова и генерала Лавра Корнилова, гласного петроградской думы от ПНР, и заканчивая вот этими пролетариями…
Гостей оказалось трое, двое молодых, до двадцати пяти, и один постарше, за сорок, вошедший первым.
— С вас и начнем, — сказал Олег, беря карандаш и чистый лист. — Присаживайтесь ко мне. Остальные вон туда…
Придется им какое-то время поскучать за «обеденным» столом.
— Так, скажите, как вас зовут, откуда вы родом, где работаете… — начал Одинцов.
Поначалу нужно человека разговорить, сделать так, чтобы этот кудлатый дядя с сединой в волосах перестал бояться, забыл о том, что беседует не с давним приятелем, а с «интелихентом», человеком пусть из той же партии, но из другого мира, далекого от задымленных цехов и шумных мастерских.
— Иван Прохоров я… местный, отец мой тут родился, и дед, — рабочий кашлянул. — Обуховский завод, вот… сталевар я…
— Очень хорошо, — Олег подвинул к гостю пепельницу. — Если хотите — курите.
— Нет, спасибо… — кудлатый кашлянул снова.
— Так, Иван, скажите, с какого времени вы состоите в партии? Как вы о ней узнали?
— Ну… — могучая пятерня оказалась запущена в кудлатые волосы. — Это давно было. Позапрошлое лето, моя Зинаида как раз тогда на митинг к эсдекам пошла, а мы с ней поругались… эх, кхм… — вспоминая давнюю ссору с супружницей, рабочий покрутил головой. — Тогда я тоже в них верил… Троцкий этот, ох мастак болтать, потом уж я узнал, что он еврей. Тьфу. Так вот, в пику ей я не пошел, а потом увидел плакат, где всех на встречу приглашали… Июль, да. В субботу. Выпили мы тогда с мужиками, и пошли…
Карандаш легко скользил по бумаге, из потока речи Олег выуживал немногие интересные факты, и тут же сортировал их — он не забудет, ни кто к нему приходил, ни имен и ни дат, но может упустить пришедшую именно сейчас в голову мысль, как оформить материал, какую «выжимку» сделать из полученных сведений.
— Что именно привлекло вас в ПНР?
— Так сразу видно — за идею люди готовы сражаться! За страну, за Россию! — Иван перестал стесняться и бояться, разгорячился и даже вскинул кулачище, солидный, в самый раз для сталевара. — Сам этот, Огневский, он ведь тоже кровь проливал, с германцем бился, а не сидел на жопе в тылу, как те евреи! Тьфу! За народ он готов жизнь положить, вот тебе крест, и мы за него положим, ведь так, братцы?
И он оглянулся на молодых товарищей.
— Так, — поддержал один из них, второй ограничился кивком.
— И кладем ведь, не жалеем себя! — продолжал Иван. — У нас на заводе эсдеки толкутся! Рабочий совет, то да се, лишь бы нас всех обмануть и заставить за себя голосовать! Кто против, на тех все мастера ополчаются, премии лишают, угнетают всячески. И мне достается, вот те крест! Но ничего, Прохорова не запугаешь, еще мой дед здесь родился… я прямо в их совет пошел, и заявил, что вас мы всех еще разнесем! Что одумайтесь, братцы, иначе все у евреев в рабах будете! Выгнали меня, морду набили! Но я ничего! — последним «подвигом» он откровенно гордился. — Наступит и наше время!
Так, теперь нужно этого героя понемногу осаживать, а то его понесет, и тогда фонтан не заткнуть.
— Благодарю, спасибо, — поспешно сказал Олег. — Сколько вам лет, кстати?
— А помню вот в мае, когда демонстрация… что? — Иван запнулся. — А, сорок три мне.
— Спасибо, достаточно, следующий…
Место кудлатого сталевара занял его товарищ помоложе, оказавшийся токарем завода «Феникс».
— Владимир Шаренко я, — бойко представился он. — В партии с осени двадцать третьего. Вступил в Народную дружину в декабре, сам Голубов дважды меня хвалил перед строем…
Олег поморщился.
Усатый казачий офицер, с которым они столкнулись в клубе рабочего досуга «Треугольник» два года назад, оказался типом пронырливым и напористым. Сумел войти в доверие к Хаджиеву, отпрыску рода Хивинских ханов, возглавлявшему боевые отряды партии с самого момента их создания.
Те за последнее время разрослись, обзавелись помимо повязок, единообразной черной формой. В феврале этого года НД претерпела реорганизацию, из отдельных, плохо скоординированных отрядов превратилась в централизованную, четко организованную структуру.
Для своих подчиненных Хаджиев ввел систему званий, позаимствовав ее из войска Чингисхана: рядовые именовались нукерами, над ними стояли десятники, еще выше помещались сотники…
Голубов стал тысячником, вождем петроградской дружины.
Счастье еще, что Олег редко сталкивался с отставным подъесаулом, разве что на больших совещаниях, какие собирали в губернском управлении раз в месяц, ну и еще на всяких торжественных партийных сборищах, что тоже случались нечасто.
Голубов их первой встречи не забыл, он хоть и здоровался с редактором «Новой России», но смотрел при этом волком.
— Первый раз — когда мы с черносотенными прихвостнями из Союза Михаила Архангела дрались, еще в феврале, неподалеку от Обуховского, кстати, — продолжал рассказывать Шаренко. — Там я одному череп «ластиком» проломил, а он оказался вожаком ихним, так остальные сразу и начали разбегаться… вши, — в голосе токаря прозвучало презрение. — А второй — совсем недавно, вот первого мая, когда мы митинг сорвали в Выборгском районе, там даже «зажигалки» с собой взяли, да не понадобилось. Наших криков хватило… Ведь ясное дело, мы самые лучшие, за нами будущее!
В словах его звенела непреклонная убежденность.
Олег писал, ощущая симпатию к этому простому, открытому парню, испытывая даже нечто вроде родственного чувства — они делают общее дело, идут нога в ногу, и неважно, что один машет дубинкой на митингах и держит за пазухой пистолет, или «зажигалку» на сленге дружинников, а другой не вылезает из кабинета, а главным оружием считает пишущую машинку и печатный станок.
— Да, я помню, как нас вызвали прикрывать партийное собрание в Кронштадте… Собирался сам Борис Викторович приехать, ну а наших там почти нет. Собралось нас сотни две. Привезли нас, а там толпа, сплошь из матросни, свистят, улюлюкают… Мы в колонну — раз. Выстроились, а оружия никто не взял, поскольку обещали, что полицейская провокация будет. Зашагали, со сжатыми кулаками, в железном порядке, а они в нас плевали, кидали чем-то… Ничего, улицу расчистили, чтобы вождь мог пройти спокойно… Справились, хоть и с трудом.
Да, об этом случае Олег знал — девятое ноября прошлого года, сорок три пострадавших, из них семеро тяжелых, и это только те, кто обратился в медицинские учреждения, отделавшихся синяками и порезами никто не считал.
Незаконные марши, драки, погромы, нападения на отдельных идеологических врагов — обычная «работа» дружинника.
На НД десятки раз подавали в суд, и всегда пытались притянуть к ответственности и партию. Но ПНР постоянно оказывалась чистой — поскольку использовала выдуманную Огневским методику «косвенных приказов».
Тот же Савинков лишь отвлеченно озвучивал, что ему необходимо, какого результата он ждет, не отдавая прямых распоряжений. Ну а Голубов мог творить, что угодно, лишь бы добиться нужной цели, и при этом заявлять, что действует независимо.
То же самое происходило и в других городах, губернские вожди партии работали рука об руку с тысячниками Народной дружины.
Один раз, во Владимире, дело все же дошло до суда, но предоставленный ПНР адвокат превратил процесс в настоящую пропагандистскую кампанию, так что дело постарались побыстрее закрыть.
— Хорошо, спасибо, достаточно, — сказал Олег, и перевел взгляд на третьего визитера. — Теперь вы…
— Дмитрий Успенский, в партии с двадцать первого, сын священника, родом из Новгородской губернии, возглавляю евразийский дискуссионный клуб Балтийского судостроительного завода.
Ого, вот это необычно… у голубоглазого парня с тонкими усиками стаж в ПНР больше, чем у самого Олега, и он не обычный работяга-правдоруб-активист, и даже не дружинник с намозоленными кулаками.
— Хм, расскажите-ка подробнее, чем вы там в клубе занимаетесь, — попросил он.
— Еженедельно по субботам проводим лекции для рабочих, удалось для этого найти помещение на территории завода…
Темы лекций оказались соответствующими: «Европа — враг остального человечества», «Нравственные принципы государства Чингисхана», «Истинный и ложный патриотизм», «Марксизм, консерватизм и демократия — звенья одной цепи, надетой на свободные народы Евразии», «Романо-германское иго в сравнении с игом татар».
Успенский, судя по его речам, читал не только партийные газеты, он знал труды Трубецкого и Савицкого, цитировал по памяти Алексеева, и цитаты эти были на редкость точными.
Даже Олег не смог бы воспроизвести «канонические» тексты лучше.
Причем рабочий не просто повторял, точно попугай, он понимал, о чем говорит, и мог самостоятельно делать заключения, и куда более здравые, чем выходили у кое-кого из более образованных евразийцев.
Клуб несколько раз пытались разогнать, но претензии администрации завода помог отразить тот же Корнилов, а эсеровский профсоюз судостроителей не выдержал столкновения с Народной дружиной.
Опять же, тут показал себя Голубов… мерзкий тип, но дело свое знает, и ничего не боится.
«С такими парнями, как эти, мы горы свернем, — думал Олег, торопливо черкая карандашом по бумаге. — Каждое интервью достойно особой статьи, а ведь не получится, никто не позволит, особенно теперь, когда Штилер, назначенный главой отдела пропаганды, начал закручивать гайки…».
— Отлично, спасибо, — сказал он, откинувшись в кресле и обозревая исчирканный лист. — Товарищи, вы очень помогли нам.
— Так это мы завсегда, вот те крест, — Иван размашисто перекрестился. — Так, братцы?
«Братцы» дружно закивали.
— Всеволод, выдели им по пачке последнего номера, пусть раздадут среди своих, — распорядился Олег.
Рабочие, получив газету, выбрались за дверь, и они остались в кабинете вдвоем.
— Интересные типы, — заметил Севка, садясь обратно на свое место. — Прямо из народа.
Ветер ударил в окно, стекло задребезжало, а через щели дунуло так, что сразу вспомнились зимние месяцы, когда они тут околевали, в самые холодные времена сидели в шапках и пальто, а печатали в перчатках.
Нет, надо надавить на Савинкова, чтобы нашел денег на другое помещение.
И вообще, столица страны, а местная евразийская газета влачит жалкое существование!
— И вот думал я тут думал насчет того, что есть такое государство и как с ним бороться, — продолжал разглагольствовать Севка, потрепаться на отвлеченные темы любивший больше всего на свете. — Решил, что оно на самом деле — некий символ порядка, некая понятная для всех штуковина, в которую можно верить.
— Послушайте ребята, что вам расскажет дед, земля у нас богата, порядка только нет? — вспомнил Олег Алексея Толстого.
— И ничего ты не понял! А я вот фельетон сочинил! Давай-ка, прочитай, и подписывай!
— Сейчас…
Но взяться за текст Одинцов не успел, поскольку ожил большой черный телефон, стоявший на столе у Севки. Вздрогнул, едва не сбросил трубку на пол и наполнил комнату дребезжащим, мерзостным звяканьем.
— Ну и оручий гад, — пробормотал секретарь редакции, после чего вспомнил о своих обязанностях. — «Новая Россия» слушает, Багров у аппарата… да, соединяйте, конечно же…
И, прикрыв мембрану рукой, сообщил шепотом:
— Губернское.
Олег напрягся — с чего это им звонят в четверг, да еще и до полудня?
Савинков является на место не раньше двенадцати, еженедельные нагоняи и поощрения раздает по понедельникам, ну а партийные начальники поменьше редакцию обычно если и беспокоят, то лично…
Севка тем временем слушал, кивал, время от времени поддакивал, и физиономия его делалась все более мрачной.
— Неприятности, — сообщил он, шмякнув наконец трубку на рычаги. — Обыск у них был. Жандармы приходили, всюду копались, носы свои длинные совали, да только это не самое плохое.
— А что тогда плохое? — спросил Олег.
— Есть новости из Москвы, — Севка выдержал паузу, достойную великого драматического актера. — Штаб-квартиру тоже навестили, и даже кое-кого с собой забрали, того же Хаджиева, и самого вождя!
— Проклятье…
Новости и в самом деле были нерадостные.
Без железной руки потомка хивинских ханов Народная дружина превратится в толпу хулиганов, а без Огневского партия, скорее всего, вернется в то состояние, в котором была два года назад — маленькое, мало кому известное и интересное политическое объединение с причудливой идеологией.
Начнутся склоки, борьба за власть, за опустевшие места лидеров…
Но нет, такому не бывать, они этого не допустят!
— Им нас не сломать, — сказал Олег, сам до конца не понимая, кого «их» он имеет в виду.
Может быть, самого президента Алексеева, дряхлое напоминание о канувшей в прошлое России…
Может быть, премьера Владимира Владимировича Коковцова, опытнейшего бюрократа и финансиста …
Князя Волконского, министра внутренних дел, безликого и бестолкового честолюбца…
Всех, обладающих властью, но не видящих дальше собственного носа, не понимающих, что республика обречена, что она лишь саван, в которую завернули империю Романовых, созданную проклятым Петром на костях исконной России!
Этот саван вскоре будет разорван, и из него выйдет новое, невиданное доселе государство!
Дверь распахнулась без стука, и через порог шагнул высокий усач в фуражке и расстегнутой на груди шинели, под которой виднелся голубой мундир отдельного корпуса жандармов.
— Доброго дня, — поздоровался он со слащавой улыбкой. — Штабс-капитан Орешкин. Управление по Петроградской губернии.
— Хм, чем можем быть полезными? — осведомился Олег, и порадовался, что голос его прозвучал ровно, не дрогнул.
— Вспомни говно, вот и оно… — пробурчал себе под нос насупившийся Севка.
Жандармский офицер эту реплику наверняка разобрал, но внимания не обратил — за годы службы ему наверняка довелось выслушивать от «клиентов» разное, причем проклятия куда чаще, чем благодарности.
— Имеется ордер на произведение обыска в помещении, занятом периодическим изданием «Новая Россия», — сообщил он, вытаскивая из кармана шинели бумаженцию официального вида. — Желаете ознакомиться?
— Нет, — ответил Олег.
К чему суетиться? У штабс-капитана все наверняка в порядке с документами…
— Вот и отлично, — Орешкин осклабился вновь, на этот раз уже хищно. — Мы приступаем. Прошу вас освободить помещение, и выйти в коридор.
Олег поднялся, чувствуя, как все внутри, с одной стороны клокочет от гнева, а с другой — леденеет от страха. Неужели его заберут прямо сейчас, как Огневского и Хаджиева, упрячут в тюрьму, отвезут в Кресты или Шпалерку, и он даже не успеет передать весточку жене, поцеловать сына?
В коридоре ждало еще с полдюжины жандармов рангом пониже штабс-капитана.
Четверо рванулись внутрь, едва дверной проем освободился, но другие двое остались, и зачем — стало ясно через мгновение.
— Прошу вас встать лицом к стене, ноги расставить пошире, руки поднять, — принялся командовать огромный, под потолок детина без уха и с покрытым оспинами лицом.
— Зачем это? — нервно спросил Севка.
— Надо убедиться, что вы на себе ничего важного не утаили, — пояснил жандарм и басисто расхохотался.
Олегу стало противно, но он сжал зубы и развернулся так, чтобы не видеть ничего, кроме выкрашенной в грязно-бежевый цвет стены — уж лучше она, чем эта мерзкая, самодовольная рожа стража порядка, прислужника обреченного на гибель режима.
Обыскали его на удивление аккуратно и быстро, если можно так сказать — профессионально. Слегка охлопали с ног до бедер, стремительными касаниями проверили, нет ли чего под пиджаком.
— Все, вольно, господа газетчики, — разрешил одноухий.
— Господ больше не осталось, — не удержался Севка. — Все мы граждане теперь, понял?
Олег повернулся как раз вовремя, чтобы увидеть презрительную гримасу на физиономии огромного жандарма — ну да, для него они не больше чем свихнувшиеся смутьяны, угрожающие стабильности государства, опасные вредители, подлежащие если не уничтожению, то изоляции от общества.
Что происходило в редакции, из коридора видно не было, изнутри доносились шаги, обрывки реплик, бумажный шелест и тот стук, какой издают резко задвигаемые ящики столов.
— …Эх, дубииинушка, ухнем! Ухнем! Подернем! — завопило радио голосом Шаляпина, но тут же смолкло.
Олег заскрипел зубами.
Цели у сегодняшнего обыска могут быть разными — напугать журналистов, что трудятся в «Новой России», дезорганизовать работу газеты, и для этого «случайно» попортить, скажем, пишущие машинки или сотворить еще какую-нибудь пакость, после которой придется дня три наводить порядок.
Вряд ли жандармы искренне надеются отыскать здесь какой-нибудь компромат на ПНР, запасы динамита или оружия.
— Все, мы с вами закончили, — заявил выбравшийся в коридор штабс-капитан Орешкин. — Прошу расписаться вот здесь.
Олег уставился на протянутый ему лист:
— Что это?
— Протокол обыска. Сим сообщается, что ничего предосудительного не обнаружено. Желаете оспорить этот факт?
Теплая волна облегчения накрыла с головой, Одинцов торопливо поставил подпись.
— Вот и отлично. Счастливо вам оставаться, господа газетчики, — сказал штабс-капитан. — Только полагаю, что мы еще с вами увидимся, и может статься, что уже не на вашей, а на нашей территории.
Он вручил протокол допроса одному из подчиненных, и зашагал в сторону лестницы. Прочие жандармы, грохоча сапогами, двинулись следом, и вскоре Олег с Севкой остались вдвоем.
— Ну что, зайдем? — спросил Багров.
Олег переступил порог с бьющимся сердцем.
И не удержался, выругался матерно, что позволял себе очень редко — пол был устлан ровным слоем из бумажных листов, словно по редакции пронесся невиданной силы ураган или выпал снег из необычно крупных хлопьев.
— Вот это… это… это что? Гады! — прошипел Севка. — Зачем они?
— Как же, понятное дело… чтобы мы знали свое место, чтобы помнили, у кого власть, — Олег проглотил, затолкал глубже засевший в горле комок. — Но ничего у них не получится! Ничего!
Жандармы вытащили папки из шкафов, вывалили содержимое ящиков, и все перемешали.
Но пусть даже им придется просидеть тут всю ночь, приводя бумаги в порядок, очередной номер «Новой России» выйдет вовремя, и в нем будет текст, описывающий сегодняшний визит.
— Давай, беремся за дело, — сказал Олег, опускаясь на колени.
