По Колымскому тракту
В июле 2012 года итальянец Клементе Гонсалес прибыл самолетом в Магадан, чтобы оттуда начать свое путешествие автостопом через всю Россию, затем Украину и оттуда назад в Европу. Ниже приводятся отрывки из его дневника.
…Первая часть Колымы — «дорога костей» — включает в себя участок длиной 1012 км и пролегает от Магадана до Усть-Неры.
Для его преодоления мне понадобилось меньше чем 24 часа езды. После того, что я слышал об этой дороге — «место смерти» и т. п., я был удивлен — все оказалось не так печально. Конечно, речь здесь не идет о настоящем качественном асфальте, но в целом на протяжении довольно длительных отрезков пути можно свободно поддерживать скорость 80 км/ч и выше.
Для меня это был уникальный, неповторимый опыт, на протяжении всего переезда через Колыму по «дороге костей» у меня то и дело захватывало дух. «Дорога смерти» или «Колымский тракт», ведущий на запад, — это еще и путешествие назад во времени. Чем дальше вы отдаляетесь от Магадана, тем больше кажется, что вы вернулись во времена СССР, это ощущение достигает максимума в поселке Артык, а затем постепенно все возвращается на свое место.
Колымский тракт — дорога очень тихая, с разбросанными повсюду надгробиями и памятниками, поэтому смысл смерти здесь воспринимается особенно четко. Жители Сахи, проходя этот путь, имеют обычай оставлять в дар земле часть своей пищи как знак своего предрасположения, так как говорят, что души заключенных, умерших при строительстве этой дороги и похороненных здесь же под дорожным полотном, претендуют на пошлину. Каждый год здесь происходит большое количество аварий, несчастных случаев, в том числе и со смертельным исходом. Местные жители связывают эти факты с волей тех самых душ, живущих под асфальтом среди земли и костей.
Эта трасса пересекает один из наиболее непроходимых и диких регионов, который я когда-либо видел. Размером как вся центральная Европа, с сотнями километров лесов, гор и рек. И все же красота Колымы состоит в ее людях, которые еще не сбежали и живут здесь, разбросанные по двум десяткам городков и поселков. Проходя по Колыме пешком, есть возможность сконцентрировать свое внимание не только на пейзажах, но и на людях. Это позволяет получить представление о местном укладе жизни — воистину на грани вообразимого! Колыма — это «must» (англ. — долг), который должен исполнить каждый, кто считает себя путешественником.
* * *
На Колыме слово «турист» присутствует только в словаре, который я доставал время от времени, чтобы не показаться пещерным человеком. Здесь люди называют тебя «путешественник». 99 % населения никогда не видели иностранца, и, вероятно, даже ни разу не выезжали из России, а те, кто это сделал, больше никогда сюда не вернулись. У тех, кто живет здесь, действительно смутное представление о том, что происходит вне «Занавеса». Но здесь не Африка, где нет времени на школу и надо думать о воде, здесь мы находимся в одном из богатейших мест на планете, где заработные платы одни из самых высоких. Все здесь ходят в школу и получают диплом. Разница между нами и ними, я думаю, состоит в качестве обучения и общего информационного уровня. На вопрос «Почему рухнул Советский Союз?» никто из людей, которых я об этом спрашивал, не смог дать вразумительный ответ. Однако многие здесь знают о Челентано, Интернационале, Белуччи и даже о «Зеро Ассолуто» (итальянская рок-группа. — Прим. пер.). Хотя на вопрос о Берлускони многие давали ответ, что он был повешен в 1944 году — неожиданная параллель, хотя в данном случае, возможно, не слишком ошибочная.
На протяжении пути в 2400 км меня останавливали сотни людей, чтобы просто пожать мне руку, одарить меня своей улыбкой или пригласить меня что-нибудь съесть или выпить. В течение 17 дней пути мне редко приходилось за что-то платить, а за последующие девять дней я вообще не потратил ни копейки. Колыма значительно отличается от того, что обычно пишут о ней в интернете, и от суждения самих русских о ней и о себе в целом…
Я уезжал с тревогой и страхом, все деньги держал спрятанными в поясе, и нож — постоянно под рукой. А в конечном итоге я больше не скрываю денег, что уж говорить о том, чтоб использовать нож! Не считая нескольких действительно опасных пьяниц, которые изредка попадались в небольших деревнях населением до 1000 жителей, в целом я бы сказал, что Колыма — это достаточно безопасное место и что люди здесь действительно готовы помочь и показать свой мир, а языковой барьер совершенно не составляет проблемы, так как русские — как неаполитанцы, всегда найдут способ объясниться и дать тебе то, что нужно, без намерения обмануть.
* * *
С технически-организационной точки зрения, я уехал в 6:30 утра 10 июля 2012 года со страхом вскоре повернуть обратно. Старался выделяться как можно меньше, хотя это было весьма трудной задачей. На 2000 км всего лишь одна дорога. Вся жизнь здесь крутится возле этой дороги, и нет пути для бегства. Тем утром я простоял на трассе 2 часа, прежде чем кто-либо остановился. Тринадцатая по счету. В целом неплохо, думал, будет хуже. Самое трудное — это привыкнуть к лицам русских и понять, что за этой непроницаемой маской скрывается доброжелательный человек, готовый помочь. У русских нет полумер, либо они — ангелы, либо — бесы. И поэтому с ними нужно уметь быть деликатным, как туалетная бумага, или грубым, как наждачная, когда надо делать ноги. Сейчас я могу сказать, что был, вероятно, удачливым. Все зависит от того, как ты себя поставишь, или просто от везения.
Я уезжал из Магадана, зная шесть фраз по-русски. Проведя три недели, то говоря по-русски, то выражаясь, как обезьяна, с помощью жестов или рисунков на песке, могу с гордостью сказать, что теперь я в состоянии поддерживать элементарный разговор в течение 30 минут. Русский язык, хотя и очень трудный, невероятно захватывающий, и, проникнув в голову, уже не отпускает. И потом, женщины этой страны настолько интересны, что стоит немного лучше говорить по-русски. После 2000 тысяч километров то, что должно было быть моей главной проблемой, — язык — оказалось простой формальностью.
Первый час я провел, скрываясь в кустах обочины, и как только слышал звук протекторов, бросался к дороге. Потом мне надоело, и я сказал себе — «или все, или ничего!», — если я буду так прятаться на протяжении остальных 15 000 км, закончу как мишень для охотников. Самые мрачные паранойи нападают одновременно. Неистовые, сумасшедшие, которые шатаются, как пьяные, в 6 часов утра. Бродячие собаки в поисках пищи, охотники, медведи, волки и так далее. Все, что появляется перед глазами, становится потенциальным противником. В момент отправления не чувствуешь себя одиноким, есть ты — и тысяча монстров, которые тебе мерещатся за каждым поворотом. Момент отправления — действительно самый критический. Потом первая машина останавливается…
Что делать? Посмотрим, что скажут. Из машины выходят два подозрительных персонажа. Я даже не успел понять, почему они вышли, разве они не могли говорить со мной через окошко? Оказывается, они вышли любезно открыть мне заднюю дверь машины, чтобы я мог положить туда рюкзак. «Суcуман», — говорю я. Они продолжают кивать мне, давая понять, чтобы я положил рюкзак и сел. Я ни за что не сяду, если они не скажут мне, куда едут. Повторяю громче… «Откуда идешь?» — спрашивает один из них, потом объясняет. Оказалось, они не едут в Суcуман, но поскольку дорога одна, они могут подбросить меня на 350 км. Неплохо для первого дня…
* * *
Когда садишься в машину с незнакомцами, первое что просишь — сигарету, чтобы завязать разговор с водителем и ослабить напряжение. В России практически невозможно найти водителя, который не курит или не позволяет курить. Какое счастье!
Радость от того, что наконец-то сел в машину, быстро проходит. Чуть более заметным и глубоким чувством становится сомнение. После первоначальной эйфории задаешься вопросом — что за люди перед тобой, не попал ли ты «из огня да в полымя»? Поэтому и нужна сигарета. Понять, кто они — свои или чужие, что они от тебя хотят, можно ли им доверять. Если у них мирные намерения, то это легко понять, задав простой вопрос: «Можно курить?», и после ответа — «Конечно!» — что значит — «Само собой!», «Даже не стоит спрашивать», ситуация становится спокойной, и больше нет необходимости задавать вопросы. Если им будет интересно, они сами зададут вопросы, если нет — дадут отдохнуть.
Для русских непостижим факт того, что у итальянского парня 29 лет нет детей, работы, жены и одет он, как Арлекин, да к тому же проводит свое время в таинственной и неизведанной России… Настоящий русский всегда поможет, угостит тем, что есть — малым, если есть мало, многим — если есть много, не даст тебе платить за что-нибудь в магазине — истинный русский всегда скажет: «Нормально!».
Как только садишься в машину, русские тут же заботятся о том, чтобы найти автомобиль или грузовик для доставки тебя в следующий город. Если позволите, то я хотел бы предостеречь вас от повторения той ошибки, которую сделал я, сев в большегрузную фуру — они движутся на невероятно медленной скорости, и в течение нескольких часов я был вынужден слушать музыкальный хит-парад самых ужасных русских поп-групп.
* * *
Я покрыл первых 650 км за 17 ч. 15 мин., приехав в Сусуман ровно в полночь. Там мне вышла навстречу милая семья, состоящая из матери и дочери. Только после моего выхода из грузовика и должных презентаций я отдал себе отчет, в каком дьявольском месте оказался — вокруг меня серые здания из цементных блоков, в основном необитаемые, с выбитыми окнами и дверями и выросшими внутри деревьями. И все же здесь кто-то живет! Добро пожаловать в Сусуман — место, где «реальность значительно круче воображения!»
Следуя за милой парой, пытаюсь осмотреться и понять, где я оказался. Сусуман в 00:17 ночи выглядит действительно страшно, как в фильме ужасов. Иду мимо завалов мусора, бродячих собак, 40-сантиметровой травы, каркасов брошенных машин, автомобильных покрышек размером в человеческий рост, разбитых цветочных горшков…
Сусуман — это свалка под открытым небом. Ручьи здесь — цвета крови, из-за ртути, использовавшейся при отделении золота от породы. Это одно из самых богатых и в то же время зараженных мест России.
Сусуман — основное место всей золотодобывающей промышленности России. Когда-то здесь жило около 20.000 человек. Сегодня, если не считать бродячих собак, зомби с бутылками водки в руке и рабочих, живущих в металлических коробках на золотых приисках, здесь проживает всего около 8000 человек, хотя из прогулок по нему складывается ощущение, что людей здесь намного меньше.
В поселке, где вода стоит 3 евро за бутылку, килограмм яблок 8 евро, интернет «летает» со скоростью 3 кбит/с и стоит дороже 50 евро в месяц, — непонятно зачем присутствуют все три основные телефонные компании России, ведущие войну за «огромное» количество пользователей, «жадных до современных технологий».
Сусуман кажется деревней из «Шоу Трумана». Все здесь похоже на спектакль — существуют нотариусы, адвокаты, инженеры, архитекторы, геодезисты, почтовое отделение, отделение милиции, банк, но при посещении этих заведений мысль, что здесь можно нормально работать, кажется чистой демагогией. Полиция даже не наделена компьютером. На почте стоят компьютеры, которые похожи на «Commodore 64», если кто-то их еще помнит. Я посетил рабочую студию архитекторов, инженеров и геодезистов — столик, пара стульев, бумажные брошюры и несколько растений для фона. Это больше похоже на тюремную камеру, чем на студию для профессиональных исследований.
Тем не менее в этом месте я встретил невероятную семью, которая дала мне почувствовать себя как дома. Хотя я и прибыл поздно ночью, войдя в дом, я увидел ломившейся от яств стол, достойный русского гостеприимства.
В течение двух дней мне показывали город, кормили до отвала, при этом не прося ни копейки, а когда я собирался уходить, то мне даже хотели дать 1000 рублей, которые я не имел наглости принять.
* * *
Оставив Сусуман, я отправился в Усть-Неру, до которой так и не смог добраться в течение дня, хотя расстояние было всего лишь 380 км. В этот раз меня подбросили двое двадцатилетних парней, два брата. Объясняю им, что хочу попасть также в Кадыкчан — город-призрак (в переводе с эвенского — «долина смерти». — Прим. пер.), чтобы сделать пару снимков. К моему удивлению, они сообщают, что там еще кто-то живет. Говорят, что там есть человек, который отказался оттуда уезжать, хотя там нет ни электричества, ни газа, ни канализации. Наверное, для русских, рожденных здесь и переживших СССР, такие удобства много не значат.
Ребята едут в Артык, что в 150 км от Кадыкчана, однако они готовы сделать крюк туда, чтобы познакомить меня с этим человеком. Прибыв в город, я убедился в том, что он достоин своего названия. Съехав с главной дороги, мы оказались на другой, грунтовой, длинной в 3 км, погруженной в густой туман. Время от времени на обочине дороги я различал каркасы грузовиков, разные металлические детали, пустые дома и даже один танк.
Туман тем временем становился все гуще. Продвигались мы со скоростью километров двадцать в час, постоянно подпрыгивая на колдобинах. На какой-то момент я даже утратил ощущение реальности, настолько все казалось сюрреалистичным. Но вскоре, как только мы пересекли маленький ручей, туман вдруг исчез, и, как по мановению волшебной палочки, проявилось все величие этого потерянного ковчега. Передо мной возникли построенные в чистом советском стиле многоэтажные казармы, окруженные плотной растительностью, сделав пейзаж похожим на фото военных лет.
Похоже, я снова попал в прошлое — чуть позже внутри заброшенной школы я нашел календарь за 1993 год. Однако ребята не спешат останавливаться, а едут прямо к единственному остававшемуся жителю города. Я спрашивал себя, кто может быть таким сумасшедшим, чтоб жить в таком жутком и мрачном месте, — что же толкало его на это?
На фоне всего происходящего у меня возникают смутные сомнения — что, если это все подстава!? Что, если они завезли меня сюда, чтобы ограбить!? Поэтому я и держу при себе нож…
Приезжаем на место, выходим из машины. Нам навстречу выходят трое. Я определенно напуган! Скручиваю сигарету, чтобы снять напряжение. Они подходят, мы здороваемся, представляемся, после чего я немного расслабляюсь. Мне дают знак следовать за ними. Зажигаю сигарету. Невероятно, но я попал на банкет из чая, хлеба и колбасы!..
* * *
Дом представлял из себя деревянную хижину, с буржуйкой, углем, столом и тремя кроватями. На стенах — календари с голыми женщинами, и в дополнение — гигантская фотография Сталина в центре. Воздух был душный, несвежий с большой концентрацией дыма, запахом угля и масляных ламп. Я дышал «советским» воздухом!
Внешность человека, сидевшего напротив меня, прекрасно соответствовала мрачной обстановке комнаты, освещенной тусклым светом из небольшого окошка, покрытого толстым слоем угольной пыли. Пятеро уселись и начали спокойно обсуждать свои дела, не обращая внимания на то, что я делаю.
Набравшись смелости, спрашиваю, можно ли сделать пару снимков. Ответ получаю положительный. Затем они продолжают разговор.
Более внимательно рассматриваю хозяина — я бы сказал, скромный человек, лет шестидесяти, может, меньше. Высокий и худой, глаза серо-зеленые, лицо покрыто морщинами, нанесенными временем, темная кожа цвета кофе с молоком, усы и борода выглядят довольно ухоженно, камуфляжная рубашка и штаны. Курит сигарету за сигаретой. Редкие улыбки в мою сторону.
Смотрю на часы. Уже два, а я еще должен осмотреть город и отправится в Усть-Неру. Однако я не могу просто попрощаться и уйти, это было бы неуважительно. Придется их ждать. Еще полчаса сижу молча, чувствуя себя несколько глупо. Наконец Сергей, так его звали, задает мне первый вопрос.
Так началось мое десятиминутное интервью у этого «живого музея», который не покинул город, даже когда правительство намеренно отрезало газ, свет и питьевую воду. Он выживает с помощью угля и генератора. У него нет уборной, и он говорит, что шестидесятиградусные морозы зимой являются хорошим стимулом для сдерживания естественных потребностей.
С удивлением понимаю, что это не классический отшельник, который принял изоляцию от общества как смысл жизни. У него есть семья, дети, которые живут в большом городе за тысячи километров от него. Я не осмелился спросить его, в каких он с ними отношениях, почему он здесь, а не там, — мне достаточно того, что я услышал. Еще он сказал мне, что 40 лет работал на добыче угля, когда в этом городе проживало 80 000 человек, и что сейчас живет на пенсию в 500 евро.
Я бы сказал, что это довольно приличная цифра, если сравнивать с Италией, но даже в районе Зен в Палермо (один из беднейших кварталов в Италии. — Прим. пер.) люди не живут в таких условиях.
Обнаруживаю для себя, что русским нравится говорить о деньгах, и при этом они не стесняются рассказывать, сколько зарабатывают. Задаю вопрос, как ему удается жить в таких условиях в зимний период? Он смотрит на меня, смеясь, и говорит: «Нормально!». «Ничего особенного, — объясняет, — буржуйка работает 24 часа в сутки 8 месяцев в году». Спрашиваю его — как ему жилось во время коммунизма? Вздыхает и отвечает на мой вопрос банальным «Очень хорошо»…
* * *
Два брата предлагают подбросить меня до Артыка и говорят мне, что они готовы подождать около часа, если я хочу осмотреть город. С радостью я соглашаюсь. Прогулка по этому городу — прямое путешествие в прошлое. Жара дополняет выразительную тишину, изредка прерываемую лаем собак. Борюсь с оводами и комарами огромных размеров среди руин советской архитектуры. Город-призрак — одно из самых впечатляющих и запоминающихся зрелищ, которое я когда либо видел в своей жизни…
В 18:30 добираемся до Артыка. Ребята говорят мне, что если мне не удастся поймать машину в Усть-Неру, я смогу им позвонить, и они приютят меня.
Артык — поселок примерно в 800 жителей — возвращение во времени примерно на 30 лет назад. Нет ни банков, ни телефона, ни интернета. Есть только один телефон-автомат.
Артык напоминает фотографии, получаемые с Луны. Зона, постоянно окутанная густой дымкой, которая делает солнце красным шаром, и на него легко смотреть невооруженным глазом. Все покрыто черной пылью, производимый угольными фабриками. Здесь все черным-черно — растения, дороги, дома и даже люди. Неба в Артыке не видно. Мрачное место, которое напомнило мне фильм «От заката до рассвета».
Один-два прохожих, пару велосипедистов и десяток машин — вот все, что я увидел в Артыке за три часа. Один страшный и пьяный мужик позвал меня к себе домой. Я отказался. Тогда он вошел в дом и вышел с пистолетом. Не знаю, какие у него были намерения, но я взял свой рюкзак и убежал в кусты.
Пунцовое солнце, кажется, предвещает ночь крови, вампиров и зомби, а я здесь один в 15 000 км от дома, сижу у дороги и жду, чтобы кто-нибудь увез меня из этого кошмарного места.
Около 22:30 одна старуха дала мне знак приблизиться. Я подхожу к ней. Она приглашает меня к себе на работу. На самом деле она уже на пенсии, но поскольку ей нечего делать, она проводит время там. Это каморка, откуда она управляет тем самым телефоном-автоматом. Там есть телевизор и диван. Предлагает позвонить двум братьям, но никто не отвечает. Не особо беспокоясь, она дает мне понять, что я могу остаться. Пора снять рюкзак и вымыть руки. Она ушла в сад нарвать для меня огурцов и помидоров — полностью натуральные, но учитывая «чистейший» воздух, которым дышится в этих местах, нужно иметь мужество, чтобы есть их. Она принесла мне хлеб и китайский суп, в который нужно только добавить горячей воды и оп-ля!!! Сажусь ужинать обслуженный и всячески облагодетельствованный бабулей шестидесяти лет, которая выглядит по меньшей мере на девяносто. Изрезанное глубокими морщинами лицо, грубые руки, глаза цвета серого льда, зубов — с десяток, не больше. Завязался тридцатиминутный разговор, который перешел в настоящее интервью, пожалуй, самое искреннее и настоящее в моей жизни.
* * *
Артык стал для меня поворотным моментом. В Артыке я чуть было не сдался и не повернул назад. Я был исчерпан, больше психологически, чем физически. Меня все начало раздражать — еда, которую мне предлагали, поездки на попутках. Мне с трудом удавалось ослабить напряжение, скручивая папиросу за папиросой. «Это — не жизнь!» — говорил я себе.
В Артыке случилось что-то, что я не могу объяснить, здесь произошло мое психологическое падение на самое дно, здесь я дошел самой низшей точки моего путешествия, ниже которой — ад, но затем, понемногу, моя паранойя начала испаряться. И все благодаря этой старушке! Пока я с ней общался и слушал ее речь, пока она рассказывала мне о Советском Союзе, мой дух поднимался все выше по лестнице. Я ощутил полное отсутствие страха и предрассудков, что сделало меня невозмутимым и в то же время ошеломило меня.
Жизнь, проведенная в поселке в исторический период, когда никто не знал ничего, что происходит вне собственного жизненного пространства, — тот факт, что я представлял для этой старушки первого иностранца, с которым она говорила, — все это было завораживающим. В тот момент не было ни личностной, ни социальной, ни культурной разницы. Мы представляли собой двух людей, и не имело никакого значения, что я был иностранцем из будущего.
Когда я спросил, есть ли у нее интернет, она посмотрела на меня, прищурившись, как бы пытаясь понять, потом очертила в воздухе прямоугольник, как бы изображая экран, и спрашивая — это ли? Нет, этого нет…
По многим причинам время в Артыке остановилось тридцать лет назад, а эта шестидесятилетняя женщина, не зная другого языка, кроме русского, не испытывая никакого страха, позаботилась о том, чтоб привести меня к себе в дом, накормить и дать мне все удобства. Я спал в ее кровати, а она на матрасе из джута, грязного, как земля этого призрачного места, которому она принадлежала…
В восемь утра она меня будит и говорит, что нашла мне машину в Усть-Неру, а также предлагает 1000 рублей, которые я, естественно, отверг. Тогда она пишет свой адрес и просит отправить ей открытку из Италии. Ее звали Валентина, и для меня она оказалась еще одним примером «человека-музея», хранящего в себе частицу ушедшей эпохи. Валентина оказалась для меня самым ярким образцом того, какой была «школа жизни» СССР, и я буду по гроб жизни благодарен ей, что увидел эту сторону мира, неизвестную для многих людей.
* * *
Я приехал в Усть-Неру примерно через два часа, оставив позади первый участок Колымы длиной 1012 км. Усть-Нера — довольно мрачное место, расположенное в узкой долине, окруженной бесконечными горными грядами и красивой нетронутой природой. Дома построены на сваях, а трубопроводы идут по воздуху вместо того, чтобы быть под землей, — так они защищены от вечной мерзлоты.
Складывается ощущение, что ходишь по космическому кораблю, прогуливаясь в центре города, хотя центра-то толком и нет. Есть 400-метровая улица, вокруг которой и идет вся жизнь. Есть китайский ресторанчик с не очень китайскими ценами — 14 евро тарелка спагетти, 22 евро за тарелочку блинчиков с начинкой.
Все улицы пересечены гигантскими трубами в основном черного цвета. Тут все черное, наверное, потому, что название города происходит от названия реки Неры (nera по-итальянски — «черная». — Прим. пер.). Усть-Нера — тихий городок в 15000 жителей, где пиво в пабе может стоить 12 евро потому, что здесь, как и в Сусумане, коэффициент надбавки по зарплате равен 8. Это означает, что если вы зарабатываете 200 евро в месяц, то получаете 1600.
Семья, предоставившая мне кров, состояла из бабушки и дедушки, двух детей и мамы с папой. Ей 32, а ему 24. Она работает преподавателем английского языка (единственным в городе), а он — водителем цистерны, которая поливает улицы водой, очищая их от черной токсичной пыли. Я должен был остаться только на одну ночь, а закончилось тем, что прожил у них четыре дня, потому что они не хотели, чтобы я уезжал. Мне пришлось подчиниться священным законам водки. Трое мужчин на два литра водки. Сказать «нет» — невозможно. Из строя выходил первым, пьяным в стельку. Мы приготовили пиццу — довольно неплохую, учитывая тот факт, что не удалось найти моцареллы и базилика.
На следующий день мы поехали на машине в горы. Несмотря на присутствие двух маленьких детей, водку мы дома не оставили. В течении всех четырех дней я должен был подчиняться следующему правилу: три стопарика водки перед едой, по одному в минуту, а потом можно было есть. Это был суп, пицца, или какое-то другое блюдо, неважно — главное, чтобы рюмки постоянно опрокидывались. Никакие возражения не принимаются!
В последний день меня взяли с собой в русскую баню. Действительно здорово! Сорокаминутная порка задницы и спины при температуре 90 градусов, а затем — прыжок в восьмиградусную реку! Естественно, не без изрядного количества алкоголя, как будто мы мало выпили за последние три дня. К счастью, я смог убедить их сделать выбор в пользу скромного пива.
* * *
В Усть-Нере можно быть случайно остановленными полицией, но не для проверки документов, а для того чтобы они могли сделать пару снимков с тобой. Или же зайти в продуктовую лавку и, только сказав слово «Italiano», быть приглашенным продавщицей выпить кофе на заднем дворике. Также быть остановленным на улице пацаном, который приглашает тебя к себе, а потом оказывается, что это сиротский приют, и ты проводишь весь день за питьем кофе и разговорами с социальными работниками детдома. В Усть-Нере также может случится, что к тебе пойдут и предложат покурить марихуану или найти ее для вас, и ты с улыбкой и сожалением должен объяснять, что куришь мелко нарезанные листья тимьяна и что у тебя нет намерения курить дурь, после чего видеть в их глазах скорбь, но не потому, что не куришь дурь, а потому что просто отказался покурить с ними.
Может случиться зайти в автобус и не заплатить за проезд только потому, что ты итальянец, и все знают итальянскую сборную, и никто не болел за Испанию.
Как-то, во время прогулок по улице с хозяйкой квартиры, в которой я остановился, нам случилось повстречать 28-летнюю подругу хозяйки. При первой встрече она ограничилась приветствием в виде легкого взмаха руки в мою сторону, так как еще не знала, кто я. Зато во второй раз, когда она уже была в курсе, — это был горячий двойной поцелуй в щеки с подпрыгиванием на 10 см!
Я думаю, что если итальянец, попавший в эти края, скажет, что ему нужен белый конь, — ему его найдут! Ну, или, по крайней мере, что-то похожее. Когда я покидал Усть-Неру, мне организовали машину до Томтора (390 км), — естественно, я не заплатил ни копейки.
* * *
Вторая часть трассы «Колыма» от Усть-Неры до Якутска — столицы Якутии, ставшей знаменитой благодаря настольной игре «Риск», — тянется на 1000 км. К ним следует добавить еще четыре сотни, если хотите совершить небольшой крюк, как сделал я, чтобы посетить поселок Оймякон, где был зарегистрирован абсолютный рекорд для населенного пункта — самая низкая температура в мире (-71,2 °C). Поэтому каждую зиму в Оймякон съезжаются десятки отчаянных путешественников, зато летом сюда никто, по крайней мере, автостопом, не приезжает. Я — точно первый, как мне сказала старушка в Томторе. От Томтора до Оймякона 37 км «чистого сафари», и всего две-три машины в день, которые едут туда или обратно.
В Усть-Нере я сажусь в фургон советского образца и впервые погружаюсь в культуру республики Саха, с ее языком, сильно отличающимся от русского, чем-то похожим на турецкий. Нас девять в машине. Я сижу в проходе на офисном кресле, используемом в качестве сиденья, — и, конечно же, без ремня безопасности. Другим посчастливилось ехать на сиденьях, прикрепленных к кузову автомобиля. В Нидерландах водитель был бы за это уже арестован, в Италии — остановлен и оштрафован. Здесь же полиции просто не существует, ремни безопасности являются ненужной частью мебели или украшением, и используются только в редких случаях, когда есть вероятность встретить полицию.
Поездка напряженная. Дорога очень плохая, если сравнивать с той, по которой я ехал до сих пор из Магадана, однако очень хорошая по сравнению с той, что меня ждет впереди. Постоянное болтание из стороны в сторону вместе с сиденьем напоминает мне мои золотые годы, когда я ходил в луна-парк, и тот аттракцион с крутящимся полом, где нужно удержаться на ногах.
На протяжении 240 км нет ничего, абсолютно ничего, только мы и дорога. Пересекаем лес карликовых елей, в свете солнца они словно пылают огнем. Долина расширилась, и горизонт заметно отдалился. Солнце — белый шар, воздух сухой, на термометре тридцать один градус, а внутри фургона — все тридцать девять. Окна есть только впереди, но поднимающаяся из-под колес пыль находит способ проникнуть повсюду, образуя слой грязи на потной коже.
К такому испытанию нервов я не привык, но у меня нет другого выбора. За последние шесть часов я не видел на дороге больше ни одного автомобиля ни в ту, ни в другую сторону. У меня с собой только литр воды, и я осознаю, что если бы не этот фургон, я умер бы от жажды или был съеден каким-нибудь медведем. Это немного меня утешает.
Надеюсь, одна из этих святых женщин рядом со мной захочет в туалет… Возможно ли, что в этих местах женщины не писают? Глядя на них, мне кажется, что так и есть. Похоже, усталость их не особо беспокоит. Их темные глаза, очертаниями напоминающие гондолы, отстранены и лишены всякого выражения, — возможно, женщины слегка отупели от невыносимой жары. Наконец, не выдержав, спрашиваю, можно ли остановиться, чтобы выкурить сигаретку? Мне отвечают, что я могу спокойно курить внутри. Никто не возражает. Черт! Забыл, что в России сложно запретить это делать… «Господи! Почему я не придумал чего-нибудь другого?!» Покурить и сделать это адское место жары и грязи еще и газовой камерой?! Нет, такого желания я абсолютно не имею!!! Хуже не придумаешь — ни покурить, ни сходить в туалет…
В конце концов, после девяти часов жуткого кошмара, этот гад-водитель (другое слово трудно подобрать) решает остановить машину. «Черт возьми! — говорю я, — наконец-то, этому дьяволу захотелось отлить!» Но не успел я закончить предложение, вижу — он снова возвращается в машину: оказывается, он останавливался только затем, чтобы проверить колеса. Стремглав выскакиваю наружу, глубоко вдыхаю аромат чистой природы и снова возвращаюсь в газовую камеру, чтобы занять место на своей личной «американской горке».
Это не шутка. В течение всей изнурительной поездки, которая длилась 14 часов, я преодолел самую непроходимую дорогу из всех, что я когда-либо видел. Мы пересекли длинные языки льда толщиной два метра, прокатились на русских горках из грязи и гравия, перешли вброд два ручья и три реки, так как мосты здесь — архитектурное дополнение к окружающему пейзажу, такая же бесполезная вещь, как и ремни безопасности в машине. Могу с уверенностью утверждать, что прибыл в Томтор в таком психофизиологическом состоянии, которое не сравнится даже с состоянием после посещения рейв-дискотеки.
* * *
Приехав в Томтор в час ночи, неожиданно узнаю, что та, которая должна была меня приютить, просит за это 500 рублей (12 евро). Я, конечно же, отказываюсь. Это дело принципа. После этого начинается нелепая серия звонков между водителем «грузового вагона», на котором я приехал, и с которым мы едва ли понимаем друг друга, и моей подругой-переводчиком Аугиль (преподавательницей английского, у которой я гостил в Усть-Нере). Она переводила мне то, что говорит Сергей (водитель) и некоторые люди, чьи контакты были у меня в телефонной книжке. После 15 минут перекрестных разговоров: звонок одному, затем другому для того, чтобы перевести, что сказал первый и т. д. — ничего, все впустую. Не нахожу никого, у кого могу переночевать. Объясняю Сергею, что это не проблема — у меня есть палатка, и я могу расположиться, где хочу. Ночь, мы в поселке в 1000 жителей. Что тут может произойти? Его взгляд явственно выражает его мысль — «этот итальянец явно не понимает, где находится».
Между тем фургон, в котором я просидел уже более 15 часов, стоит припаркованный на стоянке перед каким-то деревянным бараком. Больше часа ночи, но все еще светло. Из ниоткуда появляются двое, явно пьяные. Пошатываясь, приближаются к машине и, упершись своими растопыренными клешнями в водительское стекло, требуют, чтобы им открыли. Хотят, чтобы их подбросили куда-то. Их речь больше похожа на хрюканье, в котором изредка мелькают звуки, напоминающие слова. Командир Сергей делает им вежливый знак удалиться, но им явно пофигу. Шоу начинается. Шоу по-русски из матерных слов, которое мне представляется скорее пафосным, чем веселым — десять слов, семь из которых — ругательства. Начинают толкать фургон с обеих сторон, пытаясь раскачать как можно сильнее…
Тут я уже забеспокоился, — конечно, больше за себя, чем за фургон. Смотрю на Сергея — никакой реакции, похоже он к этому привык. Начинаю понимать, что, наверное, не стоит ставить палатку в поселке, прошу Сергея отвезти меня в лес. Он смотрит на меня, моргая глазами, думая, что, может быть, неправильно понял. Затем сухим голосом, даже с некоторой угрозой восклицает: «Что!?» — смотрит в сторону леса и продолжает: «Там медведи!» «Черт возьми! — думаю. — Придется выбирать между голодным медведем и двумя алкоголиками»…
Говорю Сергею, что предпочитаю медведя, но он не хочет даже этого слышать. Включает заднюю передачу и давит на газ. Двое «животных», как могут, цепляются за фургон, но после очередной порции матерных слов падают на землю…
Сергей устал, у него больше нет никакого желания возиться со мной, и я его понимаю. Привозит меня в гостевой дом, говорит, что заплатит за меня. Я вынужден согласиться, хотя такой вариант не очень-то мне по душе. Завтра в семь ему вставать на работу. Так заканчивается этот вечер, без лишних слов, без «если» и без «но». Кровать — обыкновенный жесткий матрас на полу, но меня и это радует.
* * *
На следующий день просыпаюсь в восемь. В 8:15 Сергей приезжает за мной, чтобы отвезти меня в центр, если это можно назвать центром. Томтор — это деревушка, с какой стороны ни посмотри. Я поражаюсь тому, что здесь есть даже банк, — пожалуй, самый красивый из всех, что я когда-либо видел: небольшой деревянный домик цвета морской волны, с красной крышей, тоже из дерева. Еще есть продуктовый магазин с невероятными ценами. Такими, что приблизившись, я тут же отдаляюсь, в точном соответствии с третьим законом динамики.
В Томторе я сразу же встречаюсь с единственным человеком, который говорит по-английски и преподает его здесь уже 25 лет. Сразу же обращает на себя внимание жесткость ее характера и поведения в отношении ко мне, так же, наверное, она общается и со своими учениками. Первым делом она ведет меня к боссу города, так называемому мэру. Оказывается, в таких местах тоже есть мэры, хотя мне это кажется пустым разбазариванием денег.
Это молодой человек. Точно моложе тридцати. Бронзовая кожа, узкий разрез глаз цвета черного дерева. В общем, настоящий якут. Во время посещения его офиса у меня возникло ощущение, что делать там особо нечего. Даже в Сусумане я не видел столь скудного офиса, мне он показался похожим на временное жилье жертв землетрясения.
Немного поговорили о проблемах поселка, его перспективах. Производит впечатление оптимиста и на вопрос о том, как живется в месте настолько изолированном, с подобными санитарно-гигиеническими и климатическими условиями, он смотрит на меня и немного раздраженно отвечает: «Живется…» Мне не нужно много времени, чтобы понять, что он не очень рад нашему разговору, поэтому раскланиваюсь в лучших дипломатических традициях и покидаю сцену.
Оказавшись на улице, учитель ведет меня к своей школе. Встреча с ее учениками всех возрастов — очень мило. Они все этнические якуты. Большинство из них даже не знают русского языка, но они учат его в школе. Играем во всевозможные настольные игры и много фотографируемся. 15 минут я чувствую себя настоящей звездой, ухожу довольный. Это была очень неплохая школа, скажу я вам, даже получше, чем многие в Италии.
Выйдя из школы, учительница дала мне понять, что она уже организовала нашу дальнейшую программу: музей известных людей Томтора, краеведческий музей и, наконец, музей льда.
Кое-что из того, что я увидел, мне показалось немного смешным, например, обломки сбитых самолетов, которые были выставлены как реликвии, но я знаю, что для этих людей все это представляет их сущность, их землю и историю. Мне показали тех, кто воевал на войне и был награжден за храбрость, и тех, кто принимал участие в зимних Олимпийских играх и даже выиграл медали.
* * *
Интересная вещь, которая меня поразила в Томторе, — что средняя продолжительность жизни здесь исключительно высока, достигает 92-х лет, с 18 долгожителями (более 100 лет), притом что средняя продолжительность жизни в России менее 70 лет. Мне объясняют, что несмотря на плохие гигиенические условия (нет канализации), холодный климат, вирусы и загрязняющие вещества, сельская жизнь, связанная с энергией земли, делает жителей Томтора абсолютными рекордсменами по продолжительности жизни среди всего населения России.
Я действительно ценю усилия двух бабушек, которые в своем почтенном возрасте восьмидесяти лет заведуют краеведческим музеем и пытаются показать мне, сколько всего там интересного. Но когда мне демонстрируют чучела различной дичи и объясняют, что это — «медведь», это — «лиса», а это — «олень», будто я приехал из пустыни Тимбукту, я в очередной раз «разыгрываю дипломатический козырь», надеясь, что по крайней мере в музее льда будет интереснее.
Так оно и оказалось. Жители вырыли туннель в горе и используют его в качестве холодильника в летнее время. Уже через пару метров вглубь горы температура опускается с 35 до -10 градусов.
Стены туннеля полностью покрыты льдом и сталактитами. Меня поразила восхитительная геометрия форм, которые способна создать мать-природа в соответствии с фрактальной теорией Мандельброта.
Через 10 минут энтузиазм остывает. Несмотря на то, что мне дали леопардовую курточку, я начинаю стучать зубами. Бегом к спасительной жаре тропических степей Томтора!
После экскурсии благодарю учительницу и говорю, что должен ехать в Оймякон. Она, посмотрев на меня немного заговорщическим взглядом, говорит: «Смотри, автомобиль до Оймякона уже тебя ждет». Я в недоумении — «Что?!» Каким-то образом она смогла найти для меня машину, которая идет в Оймякон, хотя я об этом даже ничего не знал. Снова благодарю.
Взбираюсь на повозку, поскольку это все-таки не совсем автомобиль, и оказываюсь в обществе двух милых дам лет девяноста, они улыбаются и спрашивают, откуда я. Потребовалось некоторое время, чтобы объяснить, где это — Италия, затем вдруг всплывает — «Челентано!». Черт бы побрал этого Челентано! Кто-нибудь мне может объяснить, почему он настолько знаменит, что его знают даже в Томторе!? Если бы я был Челентано, я бы организовал тур — «Челентано на Колыме!»…
Примерно через 90 минут приезжаю в Оймякон, проехав по дороге, состояние которой я больше не хочу комментировать.
* * *
С самого детства Оймякон представлял для меня изолированную точку в большом папином Атласе мира, который я часто листал, еще сидя на горшке. Мое воображение рисовало затерянное место, где зимой температура воздуха настолько низкая, что даже водка замерзает через 12 минут, а выдыхаемый воздух обретает плоть, превращаясь в ледяное облако синего цвета.
Вообще-то, вначале я мечтал поехать в Верхоянск, но когда узнал, что туда не ведут никакие дороги, а только ледяные реки зимой и бурные потоки воды летом, моя мечта достичь автостопом самое холодное населенное место на планете трансформировалась в более скромный проект — посещение Оймякона. Ровно через 10 лет после того, как в возрасте 19 лет я добрался до вершины горы Кала Паттар в Гималаях (Непал), пришел черед реализоваться следующей мечте моей жизни — попасть в ту самую точку на помятой странице папиного атласа.
Рассказать про Оймякон особо нечего. Деревушка из 20 домов, 500 человек населения. Местные жители проводят летнее время, работая по 18 часов в лесу, заготавливая дрова на зиму, еще запасают сено для коров и сушат тонны навоза, который используется в качестве топлива и для теплоизоляции стен домов, вместо обычного асбеста.
Стоит сказать пару слов о Тамаре и ее муже, у которых здесь гостевой дом, где останавливаются с десяток туристов в год. В силу обстоятельств я должен был там переночевать, не найдя ни одной машины, едущей в Томтор.
Однако я провел там незабываемые моменты — мы ели огромные куски хлеба с маслом и сахаром. Сливочное масло их собственного производства. У них огромные блоки масла, большие, как кирпичи, — масло используется везде понемногу. Это можно понять, если подумать, при каких средних температурах они живут.
Мне предложили завтрак, обед и ужин. Им по семьдесят пять лет, и они уже прадеды пяти правнуков, что подтверждает легенду о том, что якуты плодятся, как кролики, несмотря на все усилия Москвы сдержать этот процесс…
Вечером температура падает на двадцать четыре градуса — от тридцати до шести, менее чем за шесть часов.
* * *
Сегодня 17 июля. Меня навещают две их внучки, сами уже матери, хотя им не больше 20 лет. Болтаем немного о том, о сем. На самом деле они живут в Якутске, но поскольку их мужья служат в армии и приедут только через год, они предпочитают проводить время со своими бабушками и дедушками, помогая присматривать за семейством (надо сказать, довольно многочисленным). Рассказывают, что хотя они и из этих мест — не смогли бы жить так, как их бабушки и дедушки, им скучно в селе, и они больше чем уверены, что через несколько поколений таким селам суждено исчезнуть.
Внезапно часа в два ночи слышится грохот и крики откуда-то со стороны соседей. Одна из девушек сразу же встает и выключает свет на кухне. Мы остаемся в полной темноте, без каких-либо объяснений. Наконец, не выдерживаю и спрашиваю, что происходит? Она мне отвечает, что если «ОН» придет сюда, нам всем не поздоровится. Спрашиваю, кто же это страшное чудовище? Она говорит мне, что пьяные вопли, доносящиеся с улицы, исходят от местного алкоголика — ему всего 25 лет, но он уже полностью спился, не работает и частенько кулаками выбивает из людей деньги на бухло. Сначала думаю, что неправильно понял, но она подтверждает, что все это не кино. Тогда я ей говорю: «Но тут же все друг друга знают, вы что, не можете с ним справиться!? Встретить его как-то утром на пороге дома и разобраться!». Она отвечает, что они это делали уже много раз — бесполезно. Добавляет, что в таких людях не осталось ничего человеческого.
Я определенно хочу заснять монстра, она умоляет меня не выходить. Я прошу ее не волноваться — в случае, если он будет приближаться, я достану свой «кинжал», хотя «монстр» настолько пьян, что еле стоит на ногах.
Мы подходим к деревянному забору, окружающему дом. Наблюдаем. Пьяный находится метрах в двадцати. Кричит и ругается, стуча кулаками в дверь соседнего дома. Она говорит, что там живет его собутыльник, и он требует открыть ему и налить что-нибудь выпить. Смотрим на это представление минут десять, — мне все это кажется некой комедией, в которой смешного на самом деле мало.
«Здесь, — говорит мне девушка, — такое происходит каждый день, и никто ничего не делает. Полиции здесь не существует. Люди привыкли вершить правосудие самостоятельно, и так будет до тех пор, пока такие села существуют».
* * *
На следующий день покидаю деревню в 9:30 утра со слабой надеждой найти что-нибудь, движущееся в направлении Томтора. Растягиваюсь на придорожной траве, чтобы немного подремать на солнышке. Совсем скоро, как мне кажется, просыпаюсь, окруженный стадом любопытных коров, которые совсем меня не боятся. Топаю ногами: может, уйдут? Ничего подобного, наоборот, начинают вести себя угрожающе. Тогда я встаю, беру свисток и свищу. Коровы отходят, но это привлекает внимание местных — к счастью, никаких алкоголиков…
Мне повезло, через три часа я уже в Томторе, и еще через два часа уже сажусь в фургончик, идущий в Kюбюме.
Потребовалось около трех часов для преодоления последующих 150 км. В общей сложности, выехав из Оймякона в 9:30, прибываю в Кюбюме в 19:00, проехав почти 180 км. Все мои тревоги позади.
Кюбюме — свалка под открытым небом, вокруг заправки с кафе-баром. Когда-то это была маленькая деревушка. Все еще можно видеть заброшенные здания и школу с символом серпа и молота. Я уже настолько привык к таким «урбанистическим феноменам», что почти не обращаю на них внимания. Не успел я выйти из машины и осмотреться, меня уже кто-то зовет с расстояния метров 20. Не выглядят угрожающе, престарелая парочка. Подхожу, приглашают присесть, угощают чаем.
Они — пара из Украины, обоим за шестьдесят, две недели живут на этой бензоколонке, ночуя в машине. Они приехали на своей машине из Украины провести месяц отпуска, из которых половину провели на этой заправке. Странных людей полно в этом мире — может быть, и я сам отношусь к этой категории, — но, ребята, провести две недели в Кюбюме!!! Это все равно, что купить абонемент в клуб мазохистов. Тут нужна смелость льва!
Кюбюме — это тюрьма под открытым небом, куда здесь можно пойти? Они объясняют, что ждут подходящих условий, чтобы выйти на реку. Хотят проплыть 150 км на каноэ в дикой природе, отметив таким образом свой общий день рождения — 128 лет на двоих. С ума сойти!!! По сравнению с ними, то что делаю я, — это как игра в дурака.
Ем и пью в очередной раз на халяву — уже больше чем 9 дней не трачу ни копейки. Гостеприимство в этих местах — жемчуг редкой красоты, но с капризным характером, собирая который, не нужно слишком жадничать…
11 вечера. После трех часов на дороге начинаю сдаваться, — не проехало ни одной машины. Солнце определенно сменило свой стиль — теперь оно одето в красивый бордовый плащ. Только успеваю поставить палатку, вымыть руки в реке, сделать снимки — вдруг откуда ни возьмись появляется маленький фургончик. Останавливается возле бара. Время — 23:15. Бросаюсь к толпе. Тип смотрит на меня и спрашивает, сколько я могу заплатить? Оказывается, это — маршрутное такси. Я на него смотрю с очень решительным видом и говорю: «Я путешественник и путешествую только автостопом. Если вам это не подходит, то я остаюсь здесь».
Несколько секунд он молча меня рассматривает, постепенно до него доходит смысл моих слов. Видно, что его не очень радует перспектива вести безбилетника, но все же он дает мне знак садиться в машину. Благодарю. Черт возьми, вот это подфартило! Одним махом 750 км! Завтра вечером буду в Якутске. Разбираю свою палатку со скоростью пули, прыгаю в машину, и мы начинаем двигаться. Пока, Колыма!..
* * *
Я очень счастлив. Пересеку Колыму меньше чем за 50 часов пути, побив рекорд Антона Кротова, считающийся абсолютным рекордом для автостопщика (приблизительно 52 часа). Правда, радостное похмелье проходит быстро. Я понимаю, что такого места, как Колыма, больше не будет, и возможно, в городе вместе с ней исчезнет и смысл слова «путешественник», а так же ощущение того, что я представляю собой что-то особенное. Ну да ладно… У меня еще 12.500 км впереди, и вообще, Якутск всегда был для меня мифологическим местом, которое я должен увидеть. Я засыпаю, убаюканный коктейлем из радости и грусти.
В 00:45 нас будят. Надо выходить. Колыма выстреливает свои последние патроны, давя понять, что она еще не закончилась, — пробили колесо. Наш «шеф» — ракета. Он поменял шину меньше, чем за 3 минуты. Судя по тому, как быстро и ловко он это сделал, становится ясно, что для него это — каждодневная практика. Интересно, сколько колес выдержат весь путь?
Отправляемся через несколько минут. 3:30 — снова вынужденная остановка. Мне говорят, что дороги больше нет. Как нет дороги? Что они говорят? Может, я не правильно понял? Ну да… на самом деле, дороги больше нет. Случился обвал, она накрылась тоннами земли. Рабочие уже приступили к делу несколько часов назад, пытаясь сделать «мост-молнию». Хотя, о чем это я, — у русских такого слова даже в словаре нет (буквальный перевод, так как точного соответствия действительно нет русском языке. — Прим. пер.).
«Где мы находимся?» — «Это Колыма», — отвечают мне с язвительной улыбкой. «Это был риторический вопрос», — говорю я с ответным сарказмом. Возвращаюсь в машину и пытаюсь поспать. Рекорд Кротова может тоже спать спокойно…
Только в 6:50 появляется возможность ехать дальше. Следующие 10 км проезжаем между пропастью и горой, с которой постоянно сыплются камни. Некоторые даже падают на крышу. Мне советуют укрыть голову рюкзаком, или еще чем-то прочным. Немедленно подчиняюсь, даже не думая о том, что они могут просто пугать меня, — так же, как иногда медведями. Однако остальные тоже накрывают головы, кто чем может. Полчаса по американским горочкам, водителю — нобелевская премия за вождение…
7:45. Колыма никак не успокоится, — прокалываем второе колесо. Все снова выходят. Смотрю на часы. Выехали мы вчера в 23:00 и ровно за 9 часов проехали почти 240 км.
Вижу, «шеф» вместо того, чтобы менять резину, решил заняться «битвой титанов» — бьет по несчастному колесу кувалдой, то там, то сям…
Дорога — буквально река из грязи. У меня с трудом укладывается в голове, но люди здесь живут с этим постоянно, и только тихо ругаются про себя по этому поводу…
* * *
Вот она — Россия. Эти дороги — прямое отражение сущности страны, такой далекой от демократии. На этой дикой земле, в одном из наиболее изолированных мест на планете, сосредоточены огромные ресурсы России (золото, алмазы, уголь, нефть), добыча которых составляет около 60 % ВВП. Как можно было оставить местное население, хотя и немногочисленное, в таких условиях!? Куда идут деньги от русского золота, нефти, угля? В чьих они руках? Олигархов? Почему русские не разозлятся и не перевернут тут все вверх дном, вместо того чтобы в своей обычной манере говорить «нормально!», тихо жаловаться на жизнь и топить свое недовольство в стакане с водкой?!
Боже, по-моему, в России нет ничего «нормального», но все здесь только и говорят: «Нормально!». Нормально идет их жизнь, все нормально на работе, все «нормально» вообще. Нормально видеть мать, покупающую 4 литра водки на день рождения своего 18-летнего сына…
Это слово звучит постоянно. Например, на простой вопрос: «У тебя сегодня много клиентов?» — ответ тот же: «Нормально!» Как будто это слово заключает в себе абстрактную концепцию количества, хотя и неопределенную, но понятную для русских.
Я думаю, что это слово хорошо отражает всю ограниченность русских в их подходе к жизни. Вместо черного или белого они предпочитают серое, что очень успешно используют те немногие, кто дорвались до власти. Можно, конечно, сказать, что это моя личная точка зрения, но за огромной властью олигархов стоит именно этот порок русских — всегда занимать нейтральную позицию, не претендовать на большее и оставаться в тени — порок, хорошо выражаемый словом «нормально».
* * *
8:02. Отправляемся. Примерно в обед прибываем в поселок Хандыга. «Шеф» говорит мне, что дальше я не поеду потому, что он берет новых пассажиров. Я, конечно, очень расстроен, так как устал ужасно, поспать мне так и не удалось, а он вышвыривает меня, как какого-то придурка. Но не возражаю. Забираю свои вещи, смотрю на часы. Да уж, рекорд! Такими темпами я только завтра буду в Якутске! Осталось 450 км, и уже полпервого дня. К моему счастью, какой-то тип останавливается и спрашивает, куда я еду. Отвечаю, как обычно. Он может подвезти меня только до главной дороги — спасибо и за это.
Доехали. Выхожу, благодарю. Жду не больше пяти секунд — снова останавливается машина. Вы не поверите! Тот же водитель, который подвозил меня из Томтора в Оймякон!
Моей радости нет предела! Запрыгиваю в машину. Направление — Якутск. Но самую большую радость я испытал, когда мы прибыли на паром, чтобы пересечь реку. Появился тот самый «шеф» с толпой своих пассажиров. Как же они удивились, когда увидели меня здесь! Ведь только что они выкинули меня на дорогу! Делают мне приветственный жест. Как воспитанный человек я им отвечаю, ничего больше…
Наше плаванье на пароме через реку длится не более 40 минут. Описывать весь ужас состояния дороги на другой стороне я не буду, из уважения к словам. Даже настоящий якут, наш бывалый водитель, не выдерживает и разражается 30-секундным потоком нецензурных выражений. Наконец-то! Человеческие эмоции!..
Как только мы выгрузились с парома, «шеф», который меня высадил, обгоняет нас на полной скорости, как бы показывая, что он все равно победит. Но через 3 часа приходит моя очередь смеяться — со скоростью 35 км/ч мы обгоняем машину «шефа», которую тянут на буксире со скоростью не больше 20 км/ч.
Это настоящая гонка на выживание и проверка стойкости нервной системы. Не знаю, как они так могут. Не знаю, как они могут спокойно, без лишних слов и почти без остановок вести машину, как роботы, — со скоростью черепахи в 30-сантиметровой грязи, или на 150 км/ч, если дорога позволяет.
Еще через 4 часа пути снова вижу обгоняющего нас «шефа», похоже он отремонтировал машину. Даже пальцем не пошевелил, чтобы поприветствовать меня, хотя хотел, наверное. В любом случае ему спасибо, но больше я его не увижу.
Подумать только, этот несчастный таксист после прибытия в Якутск, должен ехать еще 800 км до Нерюнгри, пытаясь нагнать накопившееся 12-часовое опоздание. Я бы на это не согласился ни за какие деньги!
* * *
В 23:20 прибываем на берег Лены, до Якутска еще 10 км. Великолепное зрелище! Я в своей жизни не видел такой широкой и величественной реки! Самое время сделать несколько фотографий, скрутить сигаретку и насладиться пейзажем. Солнце уже отправляется спать, ночь на подходе.
Какой красивый финал! После 36 часов изнурительной поездки прибываю в Якутск с мыслями, что, несмотря на все пережитое на Колыме, я ожидал, что будет еще хуже.
Мне нужны холодное пиво и душ, который смоет с меня пыль Колымского тракта…