Прошлая и будущая война

Приехав в Москву, мы сознательно решаем не покупать машины — слишком много пробок, вождение слишком опасное, обочины — самоубийственны. Зато, как и менее состоятельные москвичи, мы пользуемся общественным транспортом. Донкихотское решение превращает утренний бег к школе, мою любимую часть дня, в сложный процесс.

Сначала надо пройти за угол от нашего коттеджа к временной автобусной остановке. Потом немного проехать к Волоколамскому шоссе, ужасной многорядке, к нашей трамвайной остановке. Наш трамвай имеет номер 23. Обычно он забит, мы с трудом протискиваемся в задние двери. В дни государственных праздников в трамвае играет патриотическая музыка. Часто он идет быстрее, чем автомобили в пробке, — несется мимо серых жилых домов и набережной, которая вспыхивает зеленым. Трамвай с грохотом мчится под мостом Победы, потом ускоряется на железнодорожном мосту и спускается к переполненной окраине Войковской.

Последний штрих — прогулка по маленькому городскому парку. Здесь есть тополя, современные многоэтажки, собаки, сортировочное почтовое бюро и, наконец, британская школа, неброское двухэтажное здание за высоким забором. Последний отрезок — самый лучший. Мы говорим о проблемах с математикой, астрономией, о том, существует ли Бог (соглашаемся, что нет), о жестких грамматических падежах в России и о «Симпсонах».

Как-то местная власть установила на нашем коварном пешеходном переходе мерцающего зеленого человечка. Мы шутим, что это — редкий пример программы «модернизации» президента Медведева. Последние 100 метров Тили идет сама: в 12 лет она уже стесняется папы. Я довожу Раскина к школьным воротам. Маленькая, озабоченная особа в голубом пальтишке, он толчком открывает тяжелые металлические двери и исчезает.

Я возвращаюсь маршруткой до Войковской, а потом еду на работу на метро.

…Утро понедельника, 29 марта 2010 года. Еще один типичный школьный день. Мы почти дошли до школы, когда звонит мой мобильный. Это иностранное бюро «Guardian» — в московском метро произошли два взрыва и погибло много людей. Ошеломительная новость. Подробностей мало. Я прощаюсь с детьми и мчусь к станции метро «Войковская». Москва находится в панике и безвыходном положении, но, к моему удивлению, метро до сих пор работает в обычном режиме, а это единственный способ добраться до центра города. Я сажусь в первый попавшийся поезд.

Через 20 минут я приезжаю на станцию «Театральная», возле Большого театра. Отсюда недалеко до места первого взрыва, следует пройти мимо постамента Карла Маркса и гостиницы «Метрополь». Кажется, кто-то взорвал станцию метро «Лубянка». Взрыв происходит почти под самой штаб-квартирой ФСБ. Избрание Лубянки — места, которое ассоциируется с российской спецслужбой, а также репрессиями и террором сталинской эпохи, когда жертв расстреливали в ее подвале, — точно не совпадение.

Это — первая значительная террористическая атака в российской столице за последние шесть лет. Огромная площадь рядом со станцией метро огорожена кордоном. На станции находятся пожарные и работники неотложной помощи. Над головами кружит вертолет. И мало что указывает на пострадавших. Один человек говорит мне, что ищет жену. Ходят слухи — они оказываются беспочвенными — о третьем взрыве.

В своем репортаже для «Guardian» в тот вечер я пишу, что взрывы — это серьезный удар по Путину и по неуклюжим попыткам Кремля успокоить проблемные мусульманские республики, Чечню, Ингушетию и Дагестан. Кажется, мишени тщательно выбирались — символический удар в самое сердце российского правительства. Первая бомба была точно направлена на ФСБ — организацию, ответственную за грубые операции против повстанцев по всему Северному Кавказу. Вторая же бомба, как кое-кто убежден, могла предназначаться для станции метро «Октябрьская», расположенной рядом с Министерством внутренних дел России.

Путин прерывает визит в Сибирь. Он возвращается в Москву. Заявляет, что «террористы будут уничтожены». Однако бомбы является прямым унижением Путина и знаком, что его стратегия для кавказского региона не работает.

У нуждающихся чеченцев существует традиция, порожденная необходимостью. Ранней весной местные жители отправляются в покрытые снегом леса на поиски дикого чеснока. Чеснок, как английский дикий лук-порей или черемша, имеет широкие зеленые листья и тусклый луковый ствол. 11 февраля 2010 года около 200 жителей чеченского города Ачкой-Мартан едут кортежем изношенных автобусов в соседнюю республику Ингушетия. Среди членов группы — четверо парней-подростков: Адлан Мутаев, 16 лет, его брат Арби, 19, и двое их приятелей — Шамиль Катаев, 19, и Мовсар Татаев, 19.

К трем часам дня ребята уже доверху набили свои брезентовые мешки чесноком, который они собирались продать на местном базаре. Они вышли из леса, чтобы сесть на автобус и ехать домой. Неожиданно, без предупреждения, российские бойцы диверсионно-десантного отряда, прячущиеся за холмом, открыли огонь. Шамиль и Мовсар были ранены. Также и Адлану подстрелили ногу, однако он сумел добраться ко рву и спрятаться там. Его брат Арби также пытался сбежать, но мужчины в камуфлированной одежде догнали его.

По данным правозащитного объединения «Мемориал», сотрудники которого расспросили родственников и уцелевших, Арби заставили тянуть двух своих раненых и окровавленных товарищей по снегу. Шамиль умолял не убивать его, но российские солдаты были неумолимы. Они завязали глаза Арби и открыли огонь, расстреляв на месте Шамиля и Мовсара. По меньшей мере двух других собирателей чеснока постигла такая же участь: Рамзана Сусаева, 40 лет, и Мовсара Дакаева, 17. Их тела нашли через 48 часов.

Ребята случайно попали в эпицентр «контрповстанческой спецоперации», осуществляемой российскими войсками в лесной зоне между Чечней и Ингушетией. Солдаты, очевидно, искали военных исламистских повстанцев, которые воюют против русского государства. Вместо этого они натолкнулись на группу безоружных ребят. Но все равно они их убили. Убийства происходят среди живописного массива низких холмов и снега.

На видео, которое появилось через три дня после атак в московском метро, ответственность за теракты взял на себя главный повстанческий лидер Чечни Доку Умаров. Он говорил, что бомбы были местью за смерть мирных жителей, застреленных во время уборки чеснока. Умаров назвал также место расстрела ребят — неподалеку от ингушского села Аршати. Он также заявил, что бойцы ФСБ покалечили ножами их тела, насмехаясь над своими жертвами. Были сомнения относительно правдивости заявления. Но видео появилось на KavkazCenter.com, главном источнике новостей от повстанческого самопровозглашенного кавказского «эмирата».

Объяснения Умарова наталкивают на мысль, что причину терактов придумали задним числом. В конце концов, любая самоубийственная атака в Москве, очевидно, планируется заранее. Московская полиция охотится на нескольких сообщников. Но одновременно заявление Умарова иллюстрирует сущность конфликта: обе стороны заперты в бесконечном круге кровопролития и мести. Как отмечает политолог Андрей Пионтковский, насилие на Северном Кавказе привело не только к серьезному региональному конфликту в России, но и стало угрозой существованию всей страны.

Представляется неоспоримым, что грубые действия спецслужб вызвали восстание, которое сейчас бушует на юге России, в этнических горных республиках — Дагестане, Ингушетии, Чечне и Кабардино-Балкарии. С 1992 года, с зарождения чеченского националистического движения, Кремль многократно применял силу с целью уничтожения повстанцев. Эта стратегия была непродуктивной. Но, кажется, Москва ничего другого не может придумать.

Через три дня после взрывов я лечу во Владикавказ, столицу Северной Осетии. Отсюда я собираюсь поехать в Назрань, фактически главный город Ингушетии. Моя цель — узнать, что заставило двух женщин взорвать себя и других людей в метро. А также выявить глубинные причины — социальные, политические, родовые? — этой лютой гражданской войны.

Во Владикавказе я еду на такси до границы с Ингушетией — 15-минутная езда мимо придорожного мемориального кладбища жертв Беслана. На границе я выхожу и пересекаю ее пешком. Беру с собой маленький чемоданчик с несколькими футболками и сменным бельем. Здесь тепло — 25 градусов, ослепительно сияет белое небо. Переход не совсем обычный, ведь напряжение между ингушами и осетинами после этнического конфликта в 1992 году до сих пор ощущается. Водители неохотно пересекают границу между республиками. Территориальный конфликт был одним из нескольких, которые развернулись в Советском Союзе во время его распада. Другие, так называемые «замороженные конфликты», касались Чечни, Южной Осетии, Абхазии, Таджикистана, Нагорного Карабаха и Приднестровья.

Пограничник проверяет мой паспорт. Он переводит меня через границу. Только оказавшись в Ингушетии, я встречаюсь с местным ингушским журналистом Вахой Черепановым, который с машиной ждал меня на поросшей густой травой обочине. Мы вместе едем в Назрань — небольшой город низких домиков из красного кирпич. Едем к офису общества «Мемориал».

Здесь я встречаюсь с Магомедом Муцолговым, правозащитником, чей брат «исчез» четыре года назад. Он — приятель Политковской, Маркелова и Эстемировой: все они ныне покойные. Я расспрашиваю его об Ингушетии. Картина, которую он рисует, мрачная: «Людей похищают и убивают. Нет никаких гарантий безопасности». Мы сидим в верхнем кабинете, окна которого выходят на разрушенный полицейский участок без окон: прошлым летом его взорвали при помощи грузовика, начиненного взрывчаткой.

Муцолгов рассказывает, что за последние два года ситуация резко ухудшилась, когда в Ингушетии вышли из-под контроля правоохранительные органы и федеральные органы безопасности. Эти федеральные отряды виноваты в десятках быстрых и самовольных арестов, а также в пытках, в бесчеловечном и унизительном обращении. Российские спецслужбы выполняют внесудебные казни, говорит он.

Обычно вооруженные сотрудники в масках окружают село или район, осуществляя так называемую «операцию зачистки», похожую на проведенную в Аршати. Они заходят в дома, избивают жителей и повреждают их собственность. Заподозренных в связях с повстанцами забирают. Многие из них уже не возвращаются. Других просто убивают, всовывая им в руки оружие и надевая на них военную форму. Тогда их посмертно обвиняют в том, что они состояли в нелегальной организации.

По словам Муцолгова и других правозащитников, с которыми я разговариваю, зверские антитеррористические методы Кремля на Северном Кавказе усилили повстанческое движение: «Насилие порождает еще большее насилие. Оно заставляет людей идти в военное подполье. Спецслужбы ведут себя вполне безнаказанно, людей унижают, мучают или похищают их родственников. Люди присоединяются к повстанцам, желают отомстить, — говорит он. — Эта безнаказанность больше всего стимулирует пополнение рядов повстанцев». Кремль часто хвастается «уничтожением» повстанческих лидеров. Но, по мнению Муцолгова, стратегия недейственна. «На их место всегда приходит кто-то другой».

После 16 лет, двух войн в Чечне и гибели большого количества мирных людей, конфликт на юге России еще более усугубился. Однако природа вооруженного повстанческого движения на северном Кавказе изменилась. С 1994 по 1996 год Борис Ельцин вел войну против преимущественно светских чеченских сепаратистов, которые хотели, как и грузины в горах, которые только что получили независимость, собственной конституции и национального государства. В период 1999–2004 годов президент Владимир Путин инициировал вторую чеченскую войну. Целью было окончательное уничтожение чеченского сепаратизма.

Сейчас Кремль воюет с другим врагом. Новое поколение повстанцев имеет отчетливо исламистскую цель: создать радикальный панкавказский эмират, управляемый законом шариата, чем-то похожий на Афганистан под руководством Талибана. У этих джихадских повстанцев достаточно целеустремленности. За месяц до моего визита в Ингушетию Умаров клянется «освободить» не только территории Северного Кавказа и Краснодарского края, но и Астрахань на Каспийском побережье, и Волжскую область — другими словами, большой кусок европейской России.

Тактика повстанцев стала также фанатичнее. Умаров возродил группировки террористов-смертников, которые использовал его предшественник Шамиль Басаев, который в 2006 году был убит ФСБ. Кроме атаки на полицейский участок в Назрани, была еще одна успешная атака: террорист-смертник успешно протаранил автомобиль президента Ингушетии Юнус-бека Евкурова: он выжил, а его водитель — нет. Были и многочисленные другие взрывы в 2009 и 2010 годах, говорит Муцолгов. Взрывами в московском метро повстанцы продемонстрировали новую тактику, принеся войну в российские города.

Повстанцы также все чаще используют мощное новое виртуальное оружие — интернет. 2 марта 2010 года российские спецвойска начинают массированную операцию в Экажево, селе с современными домами из красного кирпича на окраине Назрани. Там они уничтожают Саида Бурятского, родившегося в Сибири исламского новообращенного, чьи джихадские сообщения, размещенные в YouTube, имеют многих последователей по всему миру среди недовольных мусульман. Под российским артиллерийским огнем за несколько мгновений до смерти Бурятский записал последнее сообщение для своих учеников.

Я хочу увидеть место боя, неподалеку от Назрани. И Ваха, мой ингушский журналист-посредник, говорит мне, что ехать в Экажево слишком рискованно. Зато работники организации «Мемориал» показывают мне видеозапись, которую они получили из села. На нем изображена картина опустошения — разрушенные дома, остатки автомобилей и засыпанные кирпичом переулки. Российские войска показывали трофейное оружие, отнятое у повстанцев, вместе с оторванной взрывом рукой.

«Методы правительства привели к радикализации подполья. Повстанцы имеют лишь одну цель: любой ценой победить Россию», — говорит мне Тимур Акиев, глава назранского офиса организации «Мемориал». Акиев критикует обе стороны. Он обвиняет их в неуважении к человеческой жизни: «Повстанцы и спецвойска ведут себя одинаково друг с другом. Мирное население находится посередине». Правозащитники хотят только, чтобы государство соблюдало права человека. Но власть все чаще ставит рядом правозащитников и повстанцев.

Сегодняшнее российское руководство плохо понимает регион, как и его царские предшественники, которые угнетали Кавказ длительной и жестокой кампанией, говорит Акиев. Он также осуждает взрывы в метро: «Я не понимаю, как можно убивать мирных российских граждан в ответ на убийство чеченских мирных граждан. Это — абсурд. Люди, которые погибли в метро, не причастны к конфликту. Они могли быть родственниками людей, убитых во время уборки чеснока в лесу».

ФСБ не удается справиться с внутренним терроризмом. 24 января 2011 года террорист-смертник заходит в московский аэропорт «Домодедово». Никто не обращает на него внимания. Он взрывает себя, убив 37 человек и травмировав 180.

Угроза террористической атаки в Москве до сих пор реальна. Но по улицам города ходит еще одна, более явная угроза. Она направлена против тех, кто родом с Кавказа — уже не как преступников, но как жертв. Как и против любого, кто имеет неславянское происхождение. Этой угрозой является бурно развивающийся русский национализм.