«Благодаря Диме и Володе»

Неожиданный телефонный звонок во вторник 2 ноября 2010 года. Я — в Лондоне, погружен в чтение тайных телеграмм «WikiLeaks» по России. На проводе — Николай, младший функционер из департамента печати российского Министерства иностранных дел. «Вы должны прийти на встречу в министерстве иностранных дел, которая состоится завтра в 10 утра», — говорит он по-русски. Я объясняю ему, что нахожусь в Британии, выполняя временное задание в офисе «Guardian» в Лондоне, и некоторое время не буду возвращаться в Россию. Я спрашиваю, по какому поводу эта встреча. Он отказывается говорить. Через неделю Николай (я так и не выучил его полного имени) звонит снова. Министерство до сих пор хочет меня видеть.

Телефонный звонок явно предвестник чего-то. Но чего? Странным кажется время, когда он прозвенел: скоро, 27 ноября 2010 года, должна закончиться моя ежегодная аккредитация в российском Министерстве иностранных дел (МИД). Я, как и в прошлые годы, подал заявление на ее продолжение. 28 ноября 2010 года «Guardian» вместе с международным консорциумом печатных изданий, включая «New York Times», вот-вот должна опубликовать первые сенсационные разоблачения из телеграмм американского Государственного департамента. Знает ли об этом Кремль? И не наблюдаем ли мы попытку отговорить нас от публикации? Возможно, это запугивание?

Внутренний сервер «Guardian», на котором хранятся телеграммы «WikiLeaks», имеет несколько уровней безопасности. Но у российского государства есть армия опытных хакеров, для которых регулярные брандмауэры не представляют значительной опасности. На той же неделе я встречаюсь с Джулианом Ассанжем, шеф-редактором «WikiLeaks». Он придерживается мнения, что русские, китайцы и, «возможно, иранцы» уже имеют файлы Госдепа.

Но несмотря на это, мне кажется невозможным, чтобы министерство пошло на столь резкую меру и решило вытурить меня из России. Конечно, это было бы катастрофой для государственных отношений, возвращением к досадным старым временам СССР. Исходя из таких соображений, я готовлюсь к еще одному официальному выговору. В субботу, 13 ноября, я лечу в Москву из Лондона. Мы договариваемся, что я приду в Министерство иностранных дел в понедельник, 15 ноября. МИД без предупреждения переносит встречу на 24 часа. Его руководство «недоступно».

На следующее утро, во вторник 16 ноября, в 11 часов я являюсь в Департамент информации и печати МИД в историческом районе Старый Арбат. Здание с классическим фасадом расположено неподалеку от модернистского британского посольства и Министерства иностранных дел, огромного сооружения эпохи сталинизма, которое возвышается как готическое чудовище над Бульварным кольцом. Пушкин жил на Арбате в течение трех месяцев после бракосочетания. Этот район любила московская дореволюционная интеллигенция. Сейчас Арбат является ловушкой для туристов, с его лотками, в которых продаются советские сувениры, шапки из кроличьего меха и матрешки или российские куклы с изображениями Путина, Горбачева и Губки Боба.

Я встречаюсь с Николаем внизу. Он сопровождает меня в скрипучем лифте на второй этаж, потом проводит меня по коридору, устеленному красным ковром, в приемную. Стены украшают графические карты старой Москвы в рамках. Из мебели — софа и несколько тускло-коричневых деревянных стульев. Из окна виден мощеный Денежный переулок. Атмосфера — казенная и выразительно советская. У меня складывается впечатление, что эту мрачную комнату используют нечасто. Олег Чурилов, глава департамента прессы, появляется со своим заместителем Александром Кузнецовым. Чурилов — человек позднего среднего возраста. Эти двое, вежливые правительственные функционеры, должны что-то сообщить.

Чурилов начинает говорить натянуто приветливым тоном. Мы разговариваем на русском. Он отмечает теплую не по сезону погоду в Москве: на улице 11 градусов выше нуля и середина ноября, обычно к этому времени улицы Москвы покрыты тонким снежком. За два года до этого коллега Чурилова из департамента прессы, Борис Шардаков, орал на меня, употребляя обращение «ты», выражая недостаток уважения. Но Чурилов разговаривает спокойно и мягко. Он употребляет «вы» и вежливо называет меня «господин Хардинг». Мои плохие предчувствия усиливаются.

То, что происходит дальше, похоже на сюрреалистическую пантомиму — черная комедия, которая могла бы выйти из-под пера Гоголя, непревзойденного летописца бюрократического абсурда. Чурилов объясняет, что возникли «определенные проблемы», связанные с аккредитацией. С торжественным выражением лица он достает тонкую кожаную папку желтовато-коричневого цвета. Она оказывается пустой. Тогда я замечаю два листа бумаги размером А4. В течение следующих 20 минут Чурилов объясняет, что я «нарушил» миграционные правила, когда ездил в российскую Арктику в пресс-тур, организованный «Гринпис».

Я хорошо помню эту поездку. В октябре 2009 года, за два месяца до Копенгагенского саммита, я вместе с другими журналистами полетел на полуостров Ямал. Нашей целью было изучение изменения климата. Мы провели две ночи в лагере с ненецкими оленеводами. Ненцы блуждали по этой отдаленной субарктической территории тысячи лет. Но их кочевой образ жизни испытывал каждый раз большой стресс от потепления климата.

Экспедиция была незабываемой. Я ел оленину с лапшой, плавал голышом в сибирском озере и брал интервью у исследователя мохнатых мамонтов. Я также летал на вертолете над целиной древних ледяных горных гребней, раскинутых в ряде изумрудных полигонов. Нашим конечным пунктом было Карское море — одно из самых экстремальных мест на земле. Я спросил здешнего российского метеоролога, замечал ли он какие-то различия в толщине морского льда. Как насчет изменения климата? Он ответил: «Изменение климата — это фантазия, придуманная скучающими европейцами».

В эту поездку должен был поехать мой коллега из «Guardian» Джон Уидал. Но в последнюю минуту он отказался. Вместо него поехал я. «Guardian» имела разрешение на посещение региона, выданное на имя Джона. В зоне прибытия аэропорта «Салехард» я смирно стоял в очереди. Работники аэропорта из Федерального пограничной службы, подразделения ФСБ, изучали наши разрешения. Эми Ферис-Ротмен, московская журналистка «Reuters», также имела бумажку, выданную на имя главы ее бюро.

Служащий отделил нас от остальных. Он объяснил, что нас отвезут к главному офису службы — современному одноэтажному зданию на окраине города, перед которым находятся изысканные черные двойные ворота. Это был вечер позднего октября; небо было облачное и серое. Лед, предвестник ранней зимы, уже обрамлял грязные выбоины.

Внутри, в теплом боковом офисе, второй служащий объяснял, что наше «преступление» не было серьезным: нам только пришлось подписать протокол или форму, и мы могли снова присоединиться к остальной группе. Однако сначала был допрос. Кто я по национальности? Что я делаю на Ямале? Я объяснял, что прилетел с большой группой иностранцев. Нашей задачей было найти признаки изменения климата — понятие, незнакомое служащему.

Я достал свой паспорт, карточку аккредитации для прессы Министерства иностранных дел и копию адреса своей регистрации в Москве с загнутыми уголками: еще один осколок советской бюрократии, который выжил в современной России. Он осторожно сделал ксерокопии моих документов. Мы направились к салехардскому отелю «Северный полюс».

Через год я снова вижу свой протокол! Я замечаю Чурилову, что другие журналисты в поездке также «нарушили» правила. Мое преступление, если это преступление, было явно незначительным. Я также отмечаю, что Федеральная пограничная служба не побеспокоилась оштрафовать меня. «Я не могу утверждать, что финансовая ситуация службы была удовлетворительной на то время», — противится Чурилов.

Затем Чурилов достает вторую бумажку. Она касается моей мартовской поездки в Ингушетию, когда агенты ФСБ задержали меня вблизи главного города республики — Назрани. Я отмечаю, что ранее в тот же день агенты арестовали трех других журналистов из «Agence France-Presse». Все мы приняли необходимые меры при поездке, но мы не знали, что Назрань за несколько дней до этого объявили запретной для въезда. Накануне своего путешествия я известил местную власть. В Ингушетии президент республики Юнус-бек Евкуров пригласил меня взять у него интервью. Я даже позвонил местной ФСБ. «Как я должен брать интервью у президента Ингушетии, не поехав в Ингушетию?» — спросил я.

Чурилов не может мне ничего ответить и признает, что в отношении других корреспондентов, которые «нарушили» те же правила в то же время, никаких мер принято не было. Как и в случаях с другими критиками режима, похоже, что в моем случае справедливость будет применяться избирательно. Тут мое терпение лопнуло.

«Я получу новую аккредитацию или нет?» — спрашиваю я.

Ответ: «Нет».

«Как иностранный гражданин, вы дважды нарушили административное законодательство. Вы попали в список тех иностранцев, чьи визы не будут продлены. Это решение уже принято».

Чурилову понадобилось 23 минуты, чтобы добраться до сути, заявить, что Министерство иностранных дел выгоняет меня из России. Но даже тогда он способен, собравшись с духом, выдать новость, употребляя лишь безличный пассивный способ.

Я спрашиваю его прямо: какой орган решил, что я должен сейчас покинуть Россию? И знает ли об этом решении Администрация Президента, которой, очевидно, хочется привлечь иностранных инвесторов и модернизировать экономику России?

Он отвечает еще одним поразительным образцом велеречивости: «Это решение приняли органы, уполномоченные применять соответствующие законодательные нормы. Вы можете просмотреть наши уставы, чтобы увидеть, к компетенции каких органов относится принятие законов в отношении въезда и выезда из страны».

«Итак, это — ФСБ?»

«Да», — наконец подтверждает он.

Министерство иностранных дел, оказывается, хочет, чтобы «Guardian» сделала «виртуальную замену» — иными словами, заменила меня другим, наверное, менее критичным корреспондентом, присланным из Лондона. Я думаю о Магеридже: «Агентам СССР свойственно даже осуществлять давление на редакции, когда корреспондент в Москве их не удовлетворяет».

«Мы готовы по-дружески, по-человечески позволить вам остаться в России до конца года», — говорит Чурилов.

«Как вам известно, дело в том, что я имею двух детей, которые учатся в британской школе здесь, в Москве. Сейчас — середина учебного года. Моя виза заканчивается 27 ноября. Вы хотите сказать, что мы можем не выезжать 27-го?».

«Мы говорим о разумном времени», — отвечает Чурилов.

«А как насчет следующего лета?».

«Боюсь, что нет».

Где-то на фоне нашего разговора, на серых улицах за окном, раздается сигнализация.

Разговор неутешителен. Через два десятилетия после того как холодная война якобы закончилась, меня выбрасывают из России за неправильную бумажку. По сути, меня выгоняют под тем же предлогом бдительного соблюдения законодательства в советском стиле, который использовали против других критиков режима. Российское правительство обычно предпринимает нескольких юридических мер, чтобы досадить и закрыть иностранные неправительственные организации, запретить оппозиционным кандидатам регистрироваться и соревноваться на местных и национальных выборах и наказать предприятия. Все совершили надуманные «преступления».

Эта тактика применялась долгое время. В 1970-х годах Хедрик Смит отмечал, что никто не мог соблюдать бесчисленные правила и нормы СССР. Эту систему построили специально для того, чтобы власть постоянно сохраняла контроль, а граждане были озадачены, безвольны и раздражены. Смит писал:

«Как мне часто говорили россияне, для них невозможно жить безупречно в обществе с таким количеством правил, которое предусматривает советская система. Все в чем-то виноваты: в каком-то политическом или экономическом нарушении, мелкой коррупции. Власть использует это чувство вины и уязвимость, говорили мои друзья, чтобы держать обычных людей в состоянии готовности защищаться».

Я говорю Чурилову: «Я хотел бы отметить, что работал вполне законно. Я не верю, что эти нарушения являются хоть в какой-то степени серьезными. Мы оба знаем, что это — не настоящая причина [моего изгнания]. Это лишь повод, чтобы избавиться от меня. Я не понимаю, зачем вы это делаете. И, думаю, что это ошибка».

Чурилов повторяет, что «факты есть факты» и что я виноват в «нарушениях».

«Мне обидно, что решение является таковым. Я сейчас свяжусь с британским посольством и британским правительством, и мы сделаем заявления на политическом уровне. Мне странно, что в то время, когда двусторонние отношения между Великобританией и Россией улучшаются, вы делаете столь негативный шаг».

Как запоздалую мысль я добавляю: «Вы осознаете, что будет большой скандал?»

Чурилова это не тронуло. У меня складывается впечатление, что, кем бы ни был этот человек, который решил выгнать меня из России, он стоит на очень высокой ступени. Мне интересно, насколько она высокая. На каждого модернизатора внутри Кремля, который занимается международной репутацией России, найдется сторонник жесткой линии, который радуется, даже наслаждается конфронтацией с Западом. Пусть даже на столь мелком уровне как выдворение иностранного корреспондента. Я понимаю, что задача Чурилова — передать мне плохую новость. Я нисколько не считаю его злым. Как и другие члены разнообразной бюрократической системы Путина, в которой безусловная верность является ключом к продвижению и залогом хорошей карьеры, он имеет человеческие недостатки: слабость, самодовольство, самообман и более всего — малодушие.

Когда я встаю, чтобы идти, Чурилов бросает примирительное замечание: «Я понимаю, что для журналиста это неприятно. Нам обидно. Не вижу причины, почему через некоторое время вы бы не смогли снова подать заявку на получение визы».

«Вы имеете еще что-то сказать?» — спрашиваю я. Чурилов не отвечает.

«Благодарю». Я жму ему руку и выхожу, оставляя две бумажки, два доказательства моих тяжких преступлений против русского государства, на стеклянном столе.

Я ошарашен. Но мое изгнание, думаю, не является диковинкой. Это — то, что я всегда считал реальной, хотя и отдаленной возможностью. Западные корреспонденты, работающие в Москве, встречаются как минимум раз в месяц во время ряда неформальных собраний, известных как «hack pack». После более чем десяти лет работы иностранным корреспондентом «Guardian» я осознаю такую закономерность: чем более уродливым является режим, тем больше чувство солидарности между осажденными им дипломатами и журналистами. Самые дикие вечеринки, на которых я присутствовал, были в Кабуле, контролируемом Талибаном, где употреблять алкоголь запрещено. Клуб ООН подавал только спирт, потому что пиво уже все выпили.

Эти встречи являются полезной возможностью выпустить пар. Они привлекают эклектичную толпу небрежно одетых репортеров и стройных русских блондинок, которые работают в государственном пресс-агентстве «РИА Новости». За полгода до этого молодая женщина, которая проходила стажировку в МИД, появилась на вечеринке «hack pack». Местом проведения этого мероприятия являлась дорогая кофейня, где продают круассаны и пирожные. Обычно вечеринки проходят в задымленных подземных московских барах, где бокал желтого легкого пива в среднем стоит 300 рублей или 6 фунтов. Когда девушку-интерна МИДа спрашивают, какого журналиста министерство ненавидит больше всего, она невольно отвечает: «Есть один, его зовут Люк Хардинг. Они действительно ненавидят его».

Я — не единственный журналист в Москве, который пишет на деликатные темы, такие как коррупция. Есть много других корреспондентов, как западных, так и российских, которые правдиво и смело рассказывают о том, как Россия движется из хаоса, но при этом и относительных свобод ельцинских лет к «управляемой демократии» вертикальной путинской эпохи. Табу хорошо известно: состояние Путина и его команды, деятельность спецслужб и нарушения прав человека федеральными и местными войсками на Северном Кавказе. Другие также нарушают эти неписаные правила.

Но меня иногда озадачивают робость и склонность к приспособленчеству моих западных коллег. В частности, московское бюро BBC на удивление неохотно освещает вещи, которые могли бы обидеть Кремль. Несмотря на усилия некоторых его более смелых репортеров, корпорация пока полностью проспала то, что экономист Андерс Асланд называет «крупнейшей коррупционной историей в истории человечества».

«Reuter» и другие агентства, которые имеют корреспондентов в пресс-пуле Кремля, также поражают меня чрезмерным желанием принимать заявления кремлевских пиарщиков за чистую монету. Они, наверное, беспокоятся о будущем своих бюро, что естественно. Многие корреспонденты, которые работают в Москве, имеют русских жен или девушек и российских свояков, что делает их более чувствительными к самоцензуре.

Виновата ли служба BBC и некоторые другие новостные организации, работающие в Москве, в самоцензуре? Пожалуй, да. Может им не хватает смелости? Однозначно.

Я нарушил все эти неформальные кремлевские «правила» относительно того, что журналисты должны и не должны сообщать из Москвы. А потом был «WikiLeaks» и взгляд Госдепа США на Россию как глубоко неприглядную клептократию.

Итак, таковы мои преступления. Я стал раздражителем, и кто-то (кто?) решил избавиться от меня.

Таким образом, четыре года моего пребывания в России резко заканчиваются шаблонным изгнанием в советском стиле. Оказывается, я первый штатный западный журналист, которого постигла эта участь со времен окончания холодной войны. Я выхожу на улицу. Сажусь в соседней кофейне «МакКафе». Звоню своей жене Фиби. Говорю ей, что нас выгоняют. Фиби, которая направляется в российский литературный кружок (книга этой недели — «Анна Каренина»), появляется в кофейне за несколько минут. Она в шоке, не может в это поверить.

Я звоню Джеймсу Барбору, пресс-атташе британского посольства в Москве. Джеймс приезжает быстро. Похоже, он также удивлен новостью. Кампания ФСБ по преследованию меня известна посольству и британскому МИД в Лондоне. Но это — неожиданный поворот. Что он означает?

Через два часа мы едем по зеленой ветке метро до Войковской, а потом троллейбусом к британской школе в Москве. Мы говорим Раскину, что едем из России в Англию. Он реагирует прохладно. Я объясняю ему, что это означает, что он больше не будет играть младшую ворону в Рождественском спектакле госпожи Марины «Снежная королева». Мы идем к главному зданию школы, где Тилли посещает внеклассный литературный кружок. Когда она выходит, то сразу чувствует, что что-то неладно: ее встречают оба родителя, необычное событие. Мы сидим в испанском классе. Я говорю ей, что мы едем из Москвы. Я должен убедить ее, что это не шутка. После десяти лет путешествий по миру (Тилли жила в Индии, Германии и России) она наконец едет в Соединенное Королевство. Она потрясена. «Ничего себе!», — говорит она.

В следующие несколько дней мы находимся в неловком положении между двумя мирами — личным и публичным. Британский посол в Москве Эн Прингл делает дипломатические заявления своим коллегам из МИД. Мы тем временем пакуем вещи. На своей московской даче мы начинаем уборку: выбрасываем старые газеты, одежду и детские игрушки, обломки четырех лет жизни в России. В Лондоне главный редактор «Guardian» Алан Расбриджер пишет британскому министру иностранных дел Уильяму Гагу.

«Guardian» также делает набросок пресс-релиза. В нем Расбриджер говорит: «Мы чрезвычайно обеспокоены тем, что российская власть фактически выгнала нашего московского корреспондента Люка Хардинга. Он годами терпел преследования от России и окружающих ее регионов за свои материалы, но то, что правительство сейчас выгоняет репортеров, работу которых там не одобряют, является тревожным знаком. Отношение России к журналистам, как отечественным, так и зарубежным, является основанием для значительного беспокойства».

Я добавляю: «То, что меня выгоняют, не имеет ничего общего с фальшивыми объяснениями. Это — наказание за материалы о том, что Кремль считает запрещенным для публикации».

Мы соглашаемся напечатать статью о моем изгнании, как только сядем в самолет, направляющийся в Хитроу, и будем вне пределов досягаемости ФСБ.

Мы бронируем билеты на выезд из Москвы в среду, 24 ноября. Приезжают упаковщики. За несколько часов они сложили в коробки и должным образом упаковали большинство вещей, которые были в коттедже: книги, картины, карту ранней Москвы в рамке и настенные часы с изображением Путина и Медведева. Мы оставляем телевизор, нашу двойную кровать, доставленную из Индии, и несколько матрасов. Комнаты детей пусты.

За сутки до нашего отъезда звонит мой телефон. Это Николай, младший дипломат департамента прессы.

«Мистер Хардинг, у вас есть дети?», — спрашивает он.

«Вы же знаете, что есть», — уныло отвечаю я.

Он продолжает: «У меня для вас хорошая новость. Мы хотим предоставить вам визу на полгода, чтобы ваши дети могли закончить учебный год».

«А что потом?»

Пауза. «Потом вы должны будете уехать из России».

Оказывается, меня временно не выгоняют, чтобы выгнать позже.

В государстве, которым управляет таинственная и параноидальная олигархия, обычно невозможно узнать истинные причины, стоящие за административным решением. Решив выгнать меня, российское государство, похоже, отменило свое решение или по крайней мере отложила его. Причины непостижимы. Это могло бы быть прагматичной победой кремлевских либералов. Также возможно, что это дело рук британских дипломатов. Во время улучшения отношений между Москвой и Лондоном МИД России может представить свою «уступку» новому коалиционному правительству Британии как жест доброй воли. Более вероятно, что кого-то пробудила ото сна пиар-катастрофа, угрожающая случиться после того, как меня выгнали.

Фиби идет забирать детей из школы, когда я говорю ей о звонке Николая. Тилли только что попрощалась со своими друзьями. Ее учительница английского, миссис Семяник, дала ей экземпляр «Маленького принца», она сжимает свой табель успеваемости. Фиби выдает новость, что мы в конце концов остаемся в Москве.

Тилли бесится. Она бежит прочь через игровую площадку: «Вы, черт побери, разрушили мне жизнь, — кричит она. — Я, бляха-муха, не вернусь в свою старую школу!». Мисс Смит, учительница Раскина, мудрая и сердечная британка, которой за шестьдесят, ничуть не шокирована поведением Тилли. «Она права», — говорит мисс Смит.

Дома Тилли баррикадируется в своей спальни. Ей 13 лет. Она пишет:

«На нашей стене в прихожей висят скучные пластмассовые часы с лицами Владимира Путина и Дмитрия Медведева. Мой папа всегда говорит, что это — ироничная шутка, что эти часы и другие вещи, это частички политической сатиры, разбросанной по нашему дому.

Когда ваш отец — русский иностранный корреспондент «Guardian», политического юмора у вас будет с избытком. Помню, однажды мой папа попросил меня повесить на наших входных воротах табличку «Курятник» как шутку о финансовых махинациях.

Но когда мы шутим с правительством России, мы ничего от этого не ждем. По какой-то причине мы считаем себя неприкосновенными. Мы смеемся над «Димой и Володей», но не ждем, что они нам что-то сделают, кроме того, что яростно посмотрят на моего папу несколько раз и будут тихонько угрожать.

Поэтому это стало полным и абсолютным шоком, когда в один обычный вторник, только у меня завершился литературный кружок, мои мама и папа пришли к моей школе и довольно робко объявили, что мы поедем из Москвы в Лондон…

Когда я сидела в своей комнате, глядя на помятые и разбросанные повсюду вещи, я четко поняла, что происходило. Все это время папа прятался в своей комнате, он писал материал о том, как нас заставляли так внезапно уехать. Он собирался опубликовать все это, рассказать миру об этом, а российское правительство не могло это принять. Они не могли признать, что выгнали семью просто потому, что им не нравилось то, что писал мой отец. «Прекратите играть в игры разума, господин Медведев, — шепчу я. — Прекратите разрушать наши жизни, господин Путин», — говорю я.

И сейчас эти часы на стене — это не просто невинная частичка политической сатиры. Сейчас, каждый раз, когда мы заходим в дом, эти часы получают яростные взгляды недовольства и злости. Сейчас эти часы — источник всех наших проблем.

Поэтому наши жизни были разрушены дважды подряд. И все это благодаря Диме и Володе».

Я читаю текст Тилли и плачу.

Упаковывая вещи перед отъездом, я размышляю над судьбой России со времени падения СССР и конца коммунизма.

Есть много неприглядных аспектов: во-первых, феодальное превосходство российской «элиты», во-вторых, отсутствие правовой защиты обычных россиян от своевольных бюрократических сюзеренов. Это продолжается уже долгое время. Историк Ричард Пайпс называет это «своеобразной пропастью», которая годами существовала в России между управляющими и управляемыми. Исайя Берлин говорит о «двух нациях»: «классе руководимых», который «ведет себя, как все люди», и «руководящем классе», которого «все население боится, восхищается им, ненавидит и принимает как нечто неотъемлемое».

Я чувствую, что наибольшим поражением сегодняшнего российского режима является интеллектуальное поражение. Путину не удалось, ничуть не удалось придумать что-то новое.

Подполковник Путин вернулся в свою зону комфорта. Как молодой шпион, он имел учителей-близнецов. Это КГБ и Штази. Это заметно. Результатом является глубинный недостаток сочувствия к любому, кто не согласен с ним. Отсюда его обвинения демонстрантов, которые массово протестуют против фальсификации выборов. Под его опекой Россия стала запуганной, насильственной, жестокой и, главное, бесчеловечной.

К 2011 году, спустя более десяти лет пребывания у власти, Путин совершил головокружительную контрреволюцию. Он заменил полудемократические властные структуры 1990-х на властную вертикаль. Он усилил коррупцию, поскольку коррупция обеспечивает верность. Он предоставил ФСБ беспрецедентные полномочия. И он восстановил в этой организации старую роль КГБ как стража государства.

Однако оппозиция его правлению растет. Вскоре она может стать неостановимой.