Дмитрий Черный. Чувствовать себя старым большевиком — мне, признаюсь, непривычно. Однако именно это сравнение нырнуло мне под енотовую ушанку в ходе ожидания окончания собрания «Левого фронта», после которого я и планировал поговорить с Сергеем Удальцовым. Непросто теперь побеседовать с героем своего романа! Может быть, это и есть радикальный реализм: когда герой вышагивает за пределы текста и продолжает говорить с тобой или ты настигаешь его с вопросами текущего дня? Среди густо заполнивших подвальное помещение были уже не те панки и паночки, которых видел я в другом подвале, на «Пролетарской», в начале нулевых. На собрании, переполненные революционными идеями, выступали те самые представители «креативного класса», которые пришли к нам после Болотной, то есть в течение нескольких лишь месяцев.

Хорошо одетые люди смотрелись в подвале близ театра Маяковского уже не странно, нормально — сильно изменилась политическая ситуация. Вероятно, мало отличались от этого и собрания в Москве 1905-го года — в доме Фидлера, например, на нынешней улице Макаренко. Новые люди горящими в скупом освещении подвала глазами — как говорится, пожирали Сергея. Прибившийся к нам политтехнолог в шубе с изобильно-купеческим каким-то, в стиле Саввы Морозова норковым меховым воротником, выборный специалист, когда-то помогший «красному банкиру» Собко победить Брынцалова где-то далеко — так и сыпал комплиментами. Харизматический лидер у нас есть, говорил… Еще много чего говорил — а товарищи мои улыбались в сторонку, как, думаю, улыбались рабочие в 1917-м в свои прокуренные усы, когда слушали на своих собраниях разночинцев.

Я оказался на самой галерке собрания, поэтому так и стоял в шапке, прислонясь к дверному косяку — места не хватило, ажиотаж. А тепло в подвале — только человеческое, от чувства плеча. Выступила искрометно насчет «путинга» 23 февраля и отделившегося от него «кургинятника» рыженькая Оля (в «Поэме Столицы», неподалеку от первого появления Удальцова, во 2-й части — Боевая Подруга), которую я знаю с 2001-го года. Оля похорошела, нынешние годы украсили ее — хотя в те, прежние годы могла она запросто оказаться вместе с товарищами на допросах по делу ΗΡΑ… Мы глянули вблизи друг на друга в холодном коридоре подвала и чуть не поцеловались: да, десятилетие подполья не прошло зря. И, хоть она ныне высокооплачиваемый специалист, тоже «креативный класс», а я хоть и не известный, но иногда заметный писатель — ничего наносного не было в этих наших, почти влюбленных, взглядах. Только революция.

– Сергей, первый раз я брал у тебя интервью семь лет назад. Тогда, в 2005-м, ты тоже с товарищами проводил голодовку, мы сидели в изнуряющей майской жаре на площади Революции, тебе было тяжело говорить, правда, та голодовка не была сухой. Мимо ваших палаток шли равнодушные соотечественники и обеспокоенные интуристы… Что с тех пор изменилось, на твой взгляд, в обществе и у нас, левых, внутри общества?

— За семь лет, ну, чуть меньше, будем ориентироваться все же на 2011-й год, изменилось практически все. Та наша голодовка была уже символической, как бы отзвуком «седой революции», когда пенсионеров пытались лишить льгот и некому было за них вступиться, в тот момент путинская власть временно отступила. Сейчас ситуация качественно изменилась. По сравнению с тогдашней вялой поддержкой нашей голодовки, ныне вся Россия, не только Москва и крупные индустриальные центры, созрела для протеста. В 2005-м отобрали льготы у самых слабых, они посопротивлялись зимой, как могли, и даже это казалось кому-то революцией, но к весне затихли. Их не поддерживали тогда ни рабочие, ни бюджетники действительно, шли мимо нашей голодовки. Сейчас же обворованы после выборов в Госдуму оказались не только слабые, «незащищенные слои», как их власть называет самообличительно, а все, кто голосовал. И в декабре, и в феврале в Москве собирались сотни тысяч и рабочих, о чем боятся говорить официозные СМИ, и студентов, и офисных служащих, потому что были украдены их голоса, а человек ведь «животное говорящее», и именно речь его отличает от остальной фауны. И в 2011 году, да и на февральском выступлении уже не требовали возвращения льгот каких-то, требовали качественных изменений в российской политике.

Эти требования до сих пор не услышаны, поэтому мы переживаем период «революционного накопления», как сказал бы горьковский Лютов. Скажи, ведь только 4 февраля левые появились как-то обозначенно, краснознаменно в колоннах на Якиманке и на Болотной многих интересовал тогда и сейчас интересует вопрос, чем «Левый фронт» отличается от КПРФ.

Главное отличие от парламентской оппозиции работа на земле, защита прав граждан в городских конфликтах, которых хватало при Лужкове и поныне. Мы боролись и будем бороться не только в поселке «Речник» или на стройке гостиницы Никиты Михалкова, на выкорчеванных срубах и колодцах Патриаршьей слободы XVII века. Мы сегодня нужны везде, где несправедливость передела общественной собственности вступает в свои незаконные права… Думские коммунисты не за всем поспевают, мягко говоря. Мы являемся более мобильной организацией, не так ригидны и в идеологии, потому что, в отличие от думских деятелей, нам приходится вертеться без госфинансирования. Мы организация тех, кто в нее вступает. Поэтому реальная поддержка населения, обновление наших рядов насущная проблема, живет ведь организация на членские взносы и за счет инициативности, творческих и с ними связанных финансовых вложений активистов. Сам придумал транспарант, стикер, баннер сам сделал. Сейчас для нас настало важное время, наша аудитория выросла с тысяч до миллионов, нам есть что сказать и тем, кого почти до нитки обворовала власть предателей СССР, но мы говорим все чаще и больше с представителями «креативного класса», хоть это и глуповатый термин. Им не просто есть что терять, они сами себя и даже коллег кормят, рождая идеи и стратегии, они могут менять место работы и тем более они могут менять власть в стране, которую из сверхдержавы нынешняя правящая династия превратила в какие-то задворки цивилизации. Ведь претензии к выборам они не коренные, если вдуматься. Главная причина солидарных выступлений практически всех классов, кроме олигархии, против Путина это отсутствие пресловутых социальных лифтов, это стагнация экономическая и социальная как результат воровской монополизации власти. Люди, выросшие на образчиках высокой культуры, воспитанные на именах носителей передовой мысли, оказались в результате попытки «стабилизировать» распад в медвежьем каком-то углу, где и гордость за свою родину, и вообще какие-то гражданские чувства перешли в разряд рудиментов, стыдного чего-то такого…

– Гордиться сырьевой империей действительно сложно, ведь коммунистический вектор-потенциал и советская скорость из того стишка «мы Америку догоним…» потеряны, страна отброшена на век назад в дореволюционность, во всех смыслах. Многие слышали, какими словами ты на Болотной покрыл премьера, приведя пример гражданского протеста 1999-го года, когда развязанная в бывшей Югославии НАТО война вызвала негодование масс и затишье в ФСБ. Скажи, как один из лидеров «оранжевой революции» (по версии путинских СМИ), какой себя видит новая власть и возможна ли смена формации помимо смены лиц в Кремле в случае невероятного?

— Во-первых, стоит сразу развеять миф об «оранжевой угрозе», самым последовательным проамериканским политиком является на протяжении всего своего правления Путин. Я могу продолжить примеры на получасовом митинге просто времени не было… Свернутые наши военные базы на Кубе, в Лурдесе, и во Вьетнаме. Есть другие версии, хотя бы минимальные, проамериканскими или какими-то еще это было поступками? А Стабфонд, помещенный Кудриным в США и кормивший американскую экономику в самые трудные годы кризиса, когда как раз потенциальный враг мог бы захлебнуться в «безвоздушном пространстве», в созданном своими же банкирами вакууме, в безденежье? Где ныне этот Стабфонд, почему о нем не вспоминают? Думаю, тема исчерпана; продолжая дело Ельцина по встраиванию России как сырьевой колонии в экономики бывших конкурентов, Путин просто ни шагу в сторону сделать не мог, вот рейтинг его на родине и падает неуклонно. Впрочем, тут еще остаются иллюзии у многих бюджетников…

Во-вторых, что касается возможной альтернативы, тут тоже не стоит питать иллюзии. Ни одна оппозиционная сила сейчас не имеет перспектив прийти к власти, только коалиционное правительство могло бы в ближайшем будущем сменить самодержавие «питерских». Тут ведь сами площади уже сформировали коалицию, ряд общественных, горизонтальных, как модно говорить, структур, которые показывают, что демократия вполне возможна не как думская ее имитация, а как процесс поиска компромиссов вне искусственно созданных властью структур. И здесь как раз представлен весь спектр политический, от самых правых либералов до левых радикалов, не минуя и националистов. Самый главный итог митингов противников выборного обмана — пробуждение всех политических сил и здоровая их конкуренция в ходе сотрудничества. Разум возмущенный кипит, противоположности анархисты, либералы, державники, поневоле находят общий, русский язык, в общем котле рождается новая гражданственность. Тут вполне уместно сравнение с собиранием княжеств в ту Русь, которая сможет сбросить иго. По крайней мере пытается…

Власть воровского меньшинства, само собой, защищается, причем все теми же методами бандитов и наперсточников, сажая одних и вываливая компромат на других. Но она не понимает главного: мы не любить друг друга до гроба собрались на Болотной, нами, а точнее, всеми миллионами обманутых избирателей выставлены конкретные требования. Полная амнистия для политзаключенных, отмена итогов махинаторских выборов, организация честных выборов президента с участием всех политических сил, а не одних фаворитов-имитаторов. Ни одно требование не выполнено, поэтому логично возникло требование отставки этой власти.

Власть на самом-то деле пошла на «диалог», пытается по старой гэбэшной памяти «глушилки» включить на Поклонной и в других местах, с помощью верных спойлеров хоть на секунду, а отвлечь внимание от протеста. Почему Новодворская и Жириновский именно 4-го вышли митинговать? Все же яснее становится с каждым днем, кто за реальную, народную демократию, а кто служит хозяину, прибравшему все российские богатства недр, и не только недр. В-третьих, о смене формации пока рано говорить, сценарий октября 1917-го пока не просматривается, хотя надо работать на него, только в иных направлениях…

– Многих сейчас волнует вопрос о методах противостояния очевидному, но, как считают тоже пока многие, терпимому произволу силовигархов. Ну, воруют голоса, так пока хоть имущество не воруют, и на том спасибо… Честно говоря, когда ты голодал, я ставил перед Исполкомом «Левого фронта» вообще вопрос о коллективном решении запретить тебе продолжать голодовку. Власть, и так вымаривающую голодом немалые статистические величины, не переголодаешь… Как бороться тем, кто еще не вымер, но и не имеет возможности вооружиться, и чем отличалась твоя голодовка 2005 года от 2011-го?

— Голодовка — это самый крайний, конечно, метод, пассивный и для себя деструктивный. Мы за любой кипеж, кроме голодовки сейчас. После монетизации льгот в 2005-м мы с Галей Дмитриевой из Революционной рабочей партии и другими товарищами проводили коллективную голодовку, и голодали за пенсионеров, за ветеранов, у которых отнимали последнее. Недавняя голодовка моя одиночная была уже единственно возможной при тех обстоятельствах борьбой за попранные властью личные права. Все видели, что мое непрерывное заключение политическая репрессия, попытка не допустить на Болотную левых, «убавить» социальный протест. Это была проверка на прочность не только мне, но и всем на площади, не очень гладко, но мы ее все прошли, поэтому я благодарил всех 4 февраля там, куда не был допущен два месяца назад. За это время изменилось многое, в протест втянулись десятки тысяч людей, и сегодня самыми действенными методами поправить положение в стране в сторону демократии массовые мирные акции гражданского неповиновения, забастовки экономические, переходящие в политические. Чтобы спасти страну от дальнейшего разворовывания олигархами под «питерской крышей», нужно скрепить ее на другом полюсе, на полюсе трудящихся, собственными руками. В этом заинтересован, кстати, и малый бизнес, и средний, задавленный статусной рентой чинуш вопрос стоит уже просто о спасении среды обитания, о самостоятельном спасении общества. И на данном этапе наш вектор это массовый мирный протест. Власть помимо стравливания флангов гражданской оппозиции, будет прямо провоцировать, буквально навязывать силовые сценарии, и важно тут сохранить самообладание, самоорганизованность, сохранить силы для более важного этапа борьбы.

– Расскажи, из каких культурных источников ты черпаешь силы: что читал в детстве, что читал во время длительной голодовки, если вообще была такая возможность?

— Начнем с современности: главное, что дает силы, во-первых, это то, что выходящие с нами протестовать сотни тысяч по всей стране, люди образованные, культурные, в основном. Радует, что в протест активно вливаются люди творческие — рок-музыканты, композиторы, пианисты, поэты, писатели, художники. Если в нашем общегражданском движении присутствуют деятели культуры, значит, протест имеет перспективы развития в нечто большее, чем протест. Он уже задает новые нормы гражданственности, и это не может не радовать. Касаемо же моих литературных предпочтений сложный вопрос, они разнообразны, нет какого-то узкого направления, которое бы я приветствовал. В детстве я любил научную фантастику Ефремов, Казанцев, Стругацкие, Брэдбери создавали очертания будущего. Впечатляли картины человечества, освобожденного от эксплуатации себе подобными: уход от рутинного труда, его роботизация, высвобождение времени для саморазвития, гармония с природой, освоение космоса, заселение других планет, продление жизни человека за пределы 100 лет. Вне вульгарной конкуренции, вне борьбы за выживание, навязанной капитализмом, с совершенно иным отношением, бережным, прежде всего, человека к человеку это не такая уж и фантастика… Все это казалось недалеким будущим, но жестокая реальность девяностых отбросила не только нашу родину, а вместе с нами и все человечество далеко назад. Прогресс свелся к потребительству, из него ушло творческое, альтруистическое начало, оно вытеснено корыстью, прибылью, суетой.

Поэтому закономерно, что в нашей изнурительной информационной борьбе с силами регресса практически не остается времени на чтение. А если и читаешь, то какой-нибудь быстрорастворимый детектив, возникла боязнь «длинных смыслов», это тоже своеобразное бегство от свободы, которую не измерить деньгами…

– Это снова к вопросу о тех картинах, которые рисовали советские фантасты; выходит, личное время и есть та плата за соблазн тотальной монетизации свобод (контрреволюции), которую пришлось выложить из своей жизни каждому ныне работающему как бы с нуля, без отцовских завоеваний социализма…

— Совершенно верно, клиповое сознание — вот к чему пришло в результате жуткой деформации наше общество после 1991-го… Как ни странно, именно в ходе голодовки, в заключении у меня появилось время на чтение. Товарищи-сокамерники давали почитать свои книги. Вышла такая смесь: Гессе, Ницше и воспоминания прозревшего Полторанина о Ельцине и девяностых. В такие моменты книга поддерживает.

– А ранее, в юношеские годы, на чьих книгах ты «делал себя сам»?

— Достоевского тогда любил и поныне люблю читать. Экзистенция, душевные, нравственные, неподдельные страдания, колоритные русские характеры впечатляют, заставляют задумываться, учат… Мои любимые писатели Маркес, Сартр, Кафка. Вообще предпочитаю литературу философского плана.

– Не могу не спросить о приснопамятных постмодернистах, чаша с коктейлем Сорокина — Пелевина, соблазн девяностых не миновал тебя, дотрагивался до их страниц?

– Не миновал, читал. Считаю постмодерн в нашем, отечественном искусстве тупиковой, бесплодной ветвью. Я, конечно, не навязываю никому, даже дома своих вкусов боже упаси, пусть расцветают сто цветов… Однако роман, повесть должны, по-моему, нести некий идейно-реальный заряд, не обязательно позитивный, но все же быть руководством к действию, ориентиром, к чему стремиться. Постмодерн вместо этого предлагает свой стеб, выдернутые из исторического контекста цитаты, высмеивание всего и вся. Это и есть по-своему конец истории рукотворный, литература социального пессимизма, пустая литература. Если общество остановилось в своем развитии – это не повод для идиотского, вредного и самоубийственного хохота. Помнишь детскую сказку о пузыре, который до того дохохотался, что лопнул? В потерявшем ориентиры, заблудшем социуме не находится человека, способного ему, обществу, сказать в своем произведении прямо, без оговорок и хитростей, что оно так погибнет. Вот и возникает после чтения упомянутых тобой ощущение пустоты. Пустая литература, она ворует время у молодых. Вакуум вселенского (подземного. – Д.Ч.) хохота втягивает их идеи, не дает укорениться ни одной мысли… Там нет никакого посыла на будущее, создается культ безвременья. Уверен, что «Так закалялась сталь», как бы ее ни обесценивали и ни высмеивали за девяностые, в тысячи раз полезнее сегодняшним ровесникам Николая Островского, чем остроумие в вакуумной упаковке.