Назад: Часть вторая Пациент. Наследственная патология и электротерапия

Дальше: Часть четвертая Стрелок. Линзы и патентованный глушитель Максима

Часть третья
Оракул. Сны и Сновидец

1

Люди меняются. Сначала взрослеют, потом стареют. Попутно толстеют, худеют, седеют и лысеют. Обычное дело.

Но нормальны подобные метаморфозы лишь для нормальных людей.

Вымышленные друзья не меняются, они на такое просто неспособны. Вымышленный друг существует исключительно в вашей голове, он плод излишне живого воображения, и не более того. Изменения происходят не с ним. Изменения происходят с вашим сознанием.

И если беловолосый коротышка-лепрекон превращается в жуткую химеру, чьи когти легко царапают стеклянный стакан, значит, у вас серьезные проблемы с головой. Проще говоря, вы чокнулись. Спятили. Двинулись. Пребываете не в своем уме.

Так подумал я, когда старый знакомец откинул с головы капюшон, но от комментариев воздержался. Вместо этого спросил:

– Где цилиндр потерял?

Альбинос знакомым жестом продемонстрировал мне средний палец с жутковатого вида когтем и одним махом осушил стакан рома.

– Дра-а-ать! – потряс он мощной головой, затем с прищуром глянул на меня и расплылся в ехидной улыбке. – А сам чего прическу поменял?

Я провел ладонью по неровно остриженной макушке, взял стакан, но пить не стал и посмотрел поверх него на собеседника. Тот перехватил мой взгляд и расплылся в страшноватой улыбке.

– И как я тебе?

– Уродом был, уродом и остался, – ответил я, изрядно, впрочем покривив при этом душой.

Пусть красавцем лепрекон не мог считаться и раньше, но в своем прежнем обличье страха ни у кого не вызывал. Сейчас же от одного взгляда на него дрожали поджилки и хотелось вжаться спиной в стену.

Горящие призрачным огнем глаза прятались под массивными надбровными дугами; зубы, казалось, не могли поместиться в широком лягушачьем рту. Узкие губы туго обтягивали их, оставляя торчать наружу длинные клыки. Островерхие уши плотно прилегали к голове, а приплюснутый нос совершенно точно не мог принадлежать человеку, да и короткий ежик белых волос, скорее, напоминал жесткую звериную шерсть.

И вместе с тем альбинос вовсе не казался отвратительным уродцем. Он словно вобрал в себя часть неземной красоты падшего, чье сердце сожрал, и внутреннее сияние сглаживало рубленые черты, смягчало их и превращало страшенную морду в заготовку, из которой искусный скульптор вполне мог изваять лицо Аполлона.

Я отхлебнул рома и покачал головой.

– Да нет, бред…

– На себя посмотри! – обиделся альбинос, выложил на стол сигару и уверенным движением когтя срезал кончик. На деревянной столешнице осталась глубокая царапина.

Зажав сигару меж толстых пальцев, Зверь закурил и выдохнул в мою сторону струю пахучего дыма. Сигара оказалась не из дешевых.

– Не хочешь спросить, что со мной не так? – прервал наконец затянувшееся молчание альбинос.

– Ветрянка? – пошутил я.

– Драть! – выругался Зверь и навис над столом. – Тебе в дурке начисто мозги промыли, малыш! Ты перестал верить. Ты перестал верить в меня, вот что со мной не так!

От табачного дыма заслезились глаза; я выдернул сигару из пальцев вымышленного собеседника и кинул ее в стакан с остатками рома. Та зашипела и погасла.

– В пять лет я начисто забыл о твоем существовании и не вспоминал о нем до совершеннолетия! Что же изменилось теперь?

– Сила! – рявкнул альбинос, соскочил со стола, и полы рваного плаща взметнулись, словно призрачные крылья. – Все изменила эта драная сила!

– Сила? – не понял я.

– Сила падшего!

– А зачем было есть его сердце?

– Зачем? – проскрежетал альбинос, и сияние его запавших глаза налилось мрачным багрянцем. – А ты знаешь другой способ уничтожить эту тварь раз и навсегда?

Я не знал.

– У меня просто не было выбора, – глухо произнес Зверь.

– А еще ты хотел жрать.

– Хотел, – признал альбинос и облизнул губы длинным розовым языком. – Драть! Знал бы ты, какое это искушение…

– Ближе к делу! – потребовал я. Из-за выпитого рома меня все сильнее мутило, и было совершенно непонятно, как долго получится оставаться в сознании.

Альбинос наставил на меня когтистый палец и потребовал:

– Прояви уважение! Я спас твою задницу!

– Ближе к делу! – повторил я, поднялся из-за стола и неровной походкой запойного пьяницы поковылял к рукомойнику. – Говори или проваливай!

Впрочем, мне уже все было ясно и так. Лепрекон проглотил слишком большой кусок силы, это его и подвело.

– Сила! – выкрикнул Зверь. – Она горит внутри! Она меняет меня! Превращает во что-то иное! А я не хочу меняться! Понимаешь? Драть! Не хочу!

– Спина сильно чешется? – спросил я, склоняясь над раковиной.

– Да, а что? – простодушно озадачился альбинос.

– Крылья растут.

– Дра-а-ать! – выдохнул Зверь, и в этом его возгласе послышался откровенный страх. Он все понял.

Меня вырвало; я включил воду и умылся.

– Не стоило тебе есть сердце падшего.

– А ты?! – рыкнул альбинос. – Как же ты сам? Ты ведь тоже ел! Рыжая стерва скормила его тебе целиком!

– Я человек, высшее творение, а ты лишь созданный моим воображением фантом. Я перестал думать о тебе, и ты должен был вернуться в небытие. Но не смог. Сила падшего подцепила тебя на крючок и удержала в реальности. Теперь она формирует твое обличье, не я.

– Так верни все назад! Я хочу стать прежним! – заголосил Зверь. – Я не хочу меняться!

– Никто не хочет. Но таков порядок вещей.

– Верни все назад! – потребовал альбинос. – Или добром это не кончится! Ты пожалеешь!

Я напился воды, завернул кран и выпрямился.

– Посмотри мне в глаза, – потребовал я, постучав указательным пальцем себя по виску. – Посмотри и скажи, что ты видишь. Точнее, чего не видишь!

Зверь шумно засопел, но промолчал.

– Талант! – подсказал я. – Меня лишили таланта! И с этим ничего поделать нельзя.

Но альбинос так не считал.

– Отыщи их, отыщи всех, – потребовал он. – Отыщи и запугай до смерти. Или просто убей.

– Думаешь, это поможет?

– О да! – расплылся в жутком оскале мой вымышленный друг. – Даже не сомневайся, малыш. Это всегда помогает.

– Не уверен.

– Не уверен? – нахмурился альбинос и вдруг выкрикнул: – Так проверь! Проверь и сделай прежним меня!

– Попробую.

– Драть! – выругался Зверь, схватил со стола стакан и со всего маху запустил его в стену. – Помоги, Лео, – попросил он. – Помоги, иначе долго я не протяну.

Я вернулся за стол и без сил плюхнулся на стул.

– Не все в моих силах.

Альбинос только фыркнул.

– После превращения, став иным, я приду за тобой, ты это понимаешь? – спросил он.

Я кивнул.

– Тогда оторви свою задницу от стула и начинай нас спасать!

Вместо ответа я выставил средний палец.

– Драть! – выругался альбинос, резко развернулся и в один миг растворился в тенях, словно его здесь и не было вовсе.

Или действительно не было, а все происходило исключительно в моей голове? Я не стал задаваться этим вопросом, навалился грудью на столешницу, подложил руки под голову и закрыл глаза.

Уснул? Нет, скорее, просто перестал существовать здесь и сейчас…

2

Рамон растолкал, когда солнце уже начало светить в неплотно занавешенное шторой окно.

– Лео! – подергал он меня за плечо. – Лео, очнись!

Я отлип от стола и огляделся по сторонам, не в силах сообразить, где нахожусь и каким образом тут очутился.

– Лео! – вновь дернул меня Рамон. – Ты в порядке?

– Нет, – коротко ответил я, поднялся из-за стола и на подгибающихся ногах поспешил к умывальнику. Напился из-под крана, смывая мерзкий привкус засахаренных слив, потом умылся и с надеждой посмотрел в зеркало, но чуда не произошло: глаза остались прозрачно-стеклянными.

– Тито сказал, ты разговаривал на два голоса, – задумчиво произнес Рамон. – Я не верю в историю о Джекиле и Хайде, но пойми меня правильно: в «Готлиб Бакхарт» просто так людей с улицы…

Крепыш осекся; я обернулся и увидел, что он смотрит на стакан с утопленной в остатках рома сигарой.

– Какого черта?! – охнул Рамон.

Я подошел к нему, ухватил за плечо и заглянул в глаза.

– Пятьдесят тысяч.

Грандиозная сумма моментально отвлекла приятеля от всех нестыковок и несуразностей. Он мотнул головой, досадливо поморщился и указал на дверь.

– Идем, я нашел твоего поэта. Он живет на улице Яблочкова. Это в центре.

Мы вышли на улицу, и я поежился из-за налетевшего ветерка. Было прохладно, в разрыве между плотными облаками проглядывало тусклое из-за смога осеннее солнце. И мне вдруг стало невероятно хорошо и спокойно. Никаких стен вокруг, никаких решеток. Небо, свежий воздух, солнце. Благодать. Даже голова закружилась…

– Дать тебе плащ? – предложил Рамон, который сменил сержантский мундир на брюки и пиджак неброской коричневой расцветки.

– Пистолет дай, – попросил я, спускаясь с крыльца.

Рамон Миро шумно засопел, и на красноватом скуластом лице отразились охватившие его сомнения.

– Мы тебя довезем, – напомнил он.

– Довезете, – кивнул я и навалился на ограждение крыльца. – Но пистолет все равно не помешает.

– Я больше не держу дома арсенал, – отказал крепыш и нахлобучил на макушку потрепанную кепку. – И тебе ли не знать почему?

Сыщики из Третьего департамента могли наведаться сюда с обыском в любой момент, и сомневаться в словах приятеля не приходилось, но и отказываться от своего желания обзавестись оружием я не хотел.

– Ствол, Рамон. Мне нужен ствол. Ни бегать, ни драться я сейчас не в состоянии, а обратно в «Готлиб Бакхарт» не вернусь. Я знаю точно, у тебя при себе что-то есть…

– Ты говорил об ошибке!

– Понадобится время, чтобы уладить формальности!

Рамон закатил глаза, потом вытащил из кобуры на поясе свой «Веблей – Фосбери» и протянул мне.

– Устроит?

Я согласился без раздумий.

– Вполне!

– Кобура нужна? – спросил Миро, начиная расстегивать ремень.

– Оставь себе, – отказался я, покачав оружие в руке. Весил громоздкий револьвер немногим больше килограмма, зато рассчитанный на шесть патронов барабан под действием отдачи проворачивался автоматически, и так же автоматически взводился курок. Боеприпасы четыреста пятьдесят пятого калибра отличались изрядной убойностью; однажды Рамону удалось ненадолго, но все же остановить оборотня, нашпиговав того семнадцатиграммовыми пулями практически в упор. Человеку с лихвой хватило бы и одной такой свинцовой пилюли.

Миро с сожалением проводил взглядом револьвер, покачал головой и зашагал к гаражу, в распахнутых воротах которого маячил забрызганный грязью нос броневика. Племянник сыщика уже долил в радиатор воду и сейчас заправлял движок гранулированным тротилом.

Я отлип от ограждения крыльца и едва устоял на ногах, но головокружение вскоре прошло, и нужды в посторонней помощи не возникло.

– Рамон! – окликнул я приятеля.

– Да? – обернулся крепыш.

– Как лицензию на тротил оформить умудрился?

– Есть связи, – не стал откровенничать Миро и протянул мне больничную карту. – Держи, это твое.

Я уселся на подножку броневика, положил рядом с собой револьвер и, открыв картонную обложку, принялся бегло просматривать заполненные листы. Ничего интересного там не обнаружилось, лишь стандартные записи истории болезни, придуманной от первого и до последнего слова. Информацию об экспериментальной электротерапии профессор картотеке не доверял и хранил где-то в другом месте.

Я вспомнил о его блокноте, вздохнул и попросил Рамона:

– Огонь есть?

Миро похлопал себя по карманам и выудил коробку спичек. Не дожидаясь моей просьбы, он чиркнул красноватой головкой о грубую подошву ботинка, и с громким шипением в полумраке гаража возник дымный огонек. Я поднес к нему краешек листа, и пламя начало быстро пожирать сухую бумагу. К потолку полетел черный невесомый пепел.

Дым привлек внимание Тито; он посмотрел на нас с неприкрытым неодобрением, но замечание дяде делать не решился, а вместо этого сходил до бочки в углу двора и вернулся с ведром. Когда бумага прогорела, парень тщательно залил пепел и тлеющий картон водой.

– Все, поехали! – поторопил меня Рамон.

С револьвером в руке я забрался в кузов и без сил развалился на скамье. Тито натянул шоферские краги, уселся за руль и в несколько приемов выгнал неуклюжий броневик из гаража во двор. За это время Рамон успел сходить в дом и вернуться с самозарядной винтовкой в руках.

– Вечно от тебя проблемы, Лео, – проворчал он, отвечая на невысказанный мной вопрос, и кинул на скамью подсумок с запасными магазинами.

Рамон Миро опасался неприятностей, но броневик беспрепятственно выехал за ворота и спокойно покатил по дороге меж мануфактур с отчаянно дымившими трубами. Никто не заблокировал нас, никто не обстрелял и не попытался остановить.

Рамона такое начало поездки нисколько не успокоило, он дослал патрон и принялся напряженно смотреть в зарешеченное боковое окошко. Я только посмеялся над его страхами.

Едва ли профессор Берлигер решится поднимать шум. Ни один консилиум не признает меня умалишенным, никакое решение суда не поможет вернуть меня обратно в «Готлиб Бакхарт». К тому же попытка превратить сиятельных в обычных людей – это не научные изыскания, а самонадеянная игра в бога, метафизика в самом вызывающем ее проявлении, и более того – государственная измена.

Обвинения в убийстве санитаров я тоже нисколько не опасался, поскольку никто так и не озаботился сбором доказательств моей вины. Стоит делу дойти до суда, и оно рассыплется, словно карточный домик. С такими процессуальными нарушениями обвинительного вердикта не получить даже самому пронырливому обвинителю.

Куда больше обеспокоило предупреждение лепрекона. Мой переживший столь пугающую метаморфозу вымышленный друг нисколько не преувеличивал: если сила падшего возьмет верх, нам обоим несдобровать.

Но каким образом вернуть коротышке-альбиносу его прежнее обличье, если талант сиятельного больше не повинуется мне?

Начал накрапывать мелкий дождь, зашуршали по крыше капли дождя. Рамон немного расслабился, уселся на лавку и спросил:

– Как ты собираешься со мной расплатиться?

– Легко, – усмехнулся я, а когда на лице приятеля заходили желваки, продиктовал адрес конторы поверенного.

– И что мне с этим делать? – нахмурился Рамон.

– Привезешь мэтра к Брандту, оформим перевод.

– Ты вот так запросто способен отстегнуть пятьдесят кусков? – засомневался крепыш.

– На кой черт ты вообще вытащил меня из клиники, раз не поверил в оплату?

– Я не сомневался в твоих словах, просто предполагал, что речь пойдет об отсрочке. И потом – мы же с тобой друзья, так?

– Друзья, – подтвердил я, чувствуя в словах бывшего напарника некую недосказанность. – Что-то еще?

– Нет, – покачал Рамон головой и вновь выглянул в окно. – Подъезжаем.

– Что тебя беспокоит?

– Помимо налета на психиатрическую клинику?

– Помимо этого, да.

– Тот человек, который приходил от тебя…

– Говорил же – я его не знаю!

– Помяни мое слово, с ним еще будут проблемы, – вздохнул Рамон. – И не проси от него избавиться, хорошо?

– Не стану, – пробурчал я, вовсе не испытывая в этом уверенности.

В этот момент броневик замедлил ход, а потом и вовсе остановился. Рамон распахнул боковую дверцу и указал на аккуратный двухэтажный домик.

– Тебе туда.

Я выбрался из броневика на неровную брусчатку тротуара, и немедленно навалилось головокружение. Пришлось опуститься на подножку кабины.

– Помочь? – спросил Рамон.

– Нет, – отказался я, оглядывая узенькую улочку, дома которой жались друг к другу боками, словно бродяги в холодную ночь. Отличались они лишь потемневшими медными цифрами на стенах да вывешенными за подоконник горшками с пожухлыми цветами. Городская сажа и копоть не оставили растениям ни единого шанса порадовать взгляд прохожих яркими красками.

Да и в остальном улочка выглядела серой, мокрой и неприметной. Она совсем не походила на места, в которых поэт предпочитал останавливаться прежде.

– Это точно здесь? – засомневался я.

– Справлялся в Императорском театре, – подтвердил Рамон.

– Ну если так…

Я протянул руку, крепыш помог мне подняться с подножки и предупредил:

– Мы подождем.

– Лишним не будет, – согласился я, хоть из труб на крытой черепицей островерхой крыше и шел дым.

Если Альберта не окажется дома, меня в таком виде даже на порог не пустят. Лично сам я и слушать не стал бы худого и босого бродягу с длинной седой щетиной и клочьями неровно обстриженных волос, да еще наряженного в застиранные обноски с чужого плеча…

Но делать было нечего, я босыми ступнями по холодным камням прошлепал к дому и несколько раз стукнул молоточком по медной пластине. Сначала ничего не происходило, затем послышались шаги, дверь приоткрылась, и на меня с изумлением уставилась средних лет женщина в строгом платье и чепце.

– Милостыню не подаем! – объявила экономка с явственным английским акцентом и попыталась закрыть дверь, но я успел заблокировать ее ногой. Босую ступню так и зажало.

– Альберт у себя?

Тетенька с чопорным лицом старой девы на миг заколебалась, потом раздраженно объявила:

– Уходите или я позову полицию!

В прежние времена Альберт Брандт и сам нередко возвращался домой в подобном виде, но я не стал об этом говорить, просто спросил:

– Что вы видите у меня за спиной?

Пусть на списанном броневике Рамона не было гербов и бортовых номеров, а из башенки при продаже демонтировали «гатлинг», но мало кто из обывателей мог с первого взгляда отличить его от полицейской самоходной коляски. Тетенька засомневалась.

– Какое отношение… – начала было она, но тут у нее за спиной послышался быстрый перестук каблуков, словно кто-то спешно сбежал по лестнице со второго этажа.

– Что-то случилось? – поинтересовался приятный женский голос, и сразу, без всякого перехода, раздался радостный возглас: – Лео!

Выскочившая из дома Лилиана бросилась мне на шею, едва не сбив при этом с ног.

– Лео! Ты вернулся! – смеясь и обливаясь слезами одновременно, повисла на мне подруга. – Я знала! Знала, что ты вернешься!

Появление Лили словно придало мне сил, и каким-то чудом я сумел устоять на ногах.

– Давай зайдем в дом? – предложил я, чувствуя, как подгибаются колени.

Лилиана меня не услышала, пришлось самому шагнуть через порог, уводя подругу с улицы. Экономка быстро закрыла за нами дверь, не желая привлекать столь пикантной сценой внимание соседей, и в этом отношении я был с ней всецело согласен.

– Лео, любимый! – прижалась ко мне Лилиана. – Я так ждала, так надеялась!

Я поцеловал ее, заставляя замолчать, потом тихонько прошептал на ухо:

– Спасибо, что верила в меня. Без твоей веры я бы не выбрался.

Лилиана словно очнулась, отступила и посмотрела на меня со стороны:

– Ох, Лео! – охнула она. – Ты ужасно выглядишь! И так исхудал! Тебе надо немедленно лечь в постель!

– Со мной все в порядке!

– И не спорь даже! – отрезала Лили. – Когда ты последний раз ел горячее? Миссис Харди, приготовьте…

– Бульон, – попросил я, поскольку ничего другого мой желудок сейчас принять не мог.

– Да, бульон! – подтвердила Лилиана. – И позвоните в театр, сообщите Альберту, что вернулся Леопольд.

– Как скажете, – с ледяным спокойствием восприняла это распоряжение миссис Харди.

– Лео, тебе надо лечь в постель! – вновь взялась за меня Лили. – Я вызову доктора!

– Не надо, дорогая, – отказался я. – Со мной все хорошо. И, если честно, прежде чем ложиться в постель, я бы принял ванну.

– Ванна – лучшее средство от простуды, – одобрила это решение миссис Харди, выразительно посмотрев на мои босые ступни.

Лилиана потащила меня к лестнице; я между делом прихватил с журнального столика номер «Атлантического телеграфа» и спрятал под него «Веблей – Фосбери», который грозил вывалиться из-за пояса брюк и отбить пальцы, а то и пальнуть при ударе об пол.

На второй этаж я поднялся, почти не запыхавшись. Вероятно, так подействовал талант Лилианы. Она все это время верила в меня, но сложно верить в возвращение человека, сгинувшего без вести два месяца назад, а сейчас Лили воспрянула духом, и я словно купался в идущем от нее тепле.

Лестница привела нас в просторный холл с камином, круглым столом и мягкими креслами. Сейчас там царил полумрак, электрические лампочки хрустальной люстры под потолком не горели.

– Наша ванная справа, – указала Лилиана на один из расходившихся в разные стороны по этажу коридоров.

– Наша? – удивился я. – Лили, ты живешь здесь?

О присутствии в доме Альберта Брандта с супругой наглядно свидетельствовал богатый ассортимент бара и картины новомодных экспрессионистов на стенах гостиной, разбавленные полотнами с обнаженной натурой, но Лилиана? Что делает здесь она?

– А что мне еще оставалось? – вздохнула подруга. – Я ожидала твоего возвращения со дня на день и не хотела расстраивать родителей. – Она улыбнулась. – Пришлось соврать, что мы путешествуем по Европе.

– Ох, – выдохнул я и опустился в ближайшее кресло. Силы как-то враз оставили меня, защемило сердце.

– Не беспокойся, папа с мамой ничего не подозревают. Друзья Альберта время от времени посылают им с континента открытки, – сообщила Лили и отвернулась, демонстрируя классический профиль лица.

Скрыть выступившие на глазах слезы ей не удалось, и сердце мое сжалось от боли.

– Я не об этом беспокоюсь, – сознался я. – Совсем не об этом.

– Что случилось, Леопольд? – спросила Лили, уселась на подлокотник кресла и обняла меня. – Что с тобой стряслось?

– Прошлое дотянулось, – ответил я, не став вдаваться в детали, и уткнулся лбом в девичье плечо. – Мне было плохо без тебя.

– А мне без тебя, – сказала Лили, приподняла мою голову и поцеловала в губы. – Расскажешь обо всем позже, хорошо? Сейчас ты должен принять ванну и выпить бульон, а мне надо позаботиться о Елизавете-Марии.

– А что с ней? – насторожился я.

– Нервная горячка, – сообщила Лилиана, поднимаясь с кресла. – Лекарства не помогают, она не приходит в себя уже вторую неделю.

Меня пробрала дрожь. Нервная горячка? Ох, если бы! Своим нынешним обликом Елизавета-Мария была целиком и полностью обязана моему воображению, а я больше не мог удержать ее образ в своей голове.

Вот и еще одна проблема повисла на шее мельничным жерновом…

– Иди в ванную, я принесу тебе халат, – распорядилась Лилиана и зашагала по коридору.

Я полюбовался стройной фигурой подруги, ее тонкой талией и россыпью черных волос, но, когда Лили скрылась из виду, в ванную комнату не пошел, а вместо этого заглянул в спальню Елизаветы-Марии. Ее комната встретила меня полумраком, тяжелым ароматом благовоний и запахом разгоряченного болезнью тела. Окна были зашторены, у широкой двуспальной кровати стоял столик с батареей стеклянных пузырьков с микстурами и таблетками.

Елизавета-Мария при моем появлении даже не шелохнулась. Промокшая от пота простыня едва-едва колыхалась от медленного движения ее груди. Подушка пестрела рыжими прядями выпавших волос, лицо сильно похудело и утратило милую округлость, стало жестким и резким. Оно нисколько не потеряло своей красоты, просто в нем начала проглядывать истинная сущность суккуба, хищная и безжалостная.

Я постарался воскресить в памяти образ вымышленной невесты, какой увидел ее первый раз, но в моих воспоминаниях помимо облика круглолицей симпатичной девицы хранился и другой, ничуть не менее яркий образ Елизаветы-Марии. Весьма непросто забыть, как суккуб слизывает раздвоенным языком кровь со стального цвета когтей, а глаза ее при этом пылают огнем преисподней!

Я больше не мог полагаться на собственное воображение и не знал, какими последствиями грозит возвращение суккуба в демоническую ипостась, поэтому, отвесив Елизавете-Марии крепкую пощечину, быстро отступил от кровати и лишь после этого произнес:

– Встань и иди!

Припухшие глаза Елизаветы-Марии вдруг распахнулись, и она уставилась на меня невидящим взглядом.

– Сволочь! – хрипло выдавила она, облизнула пересохшие губы и простонала: – Какая же ты невыносимая сволочь, Леопольд Орсо! И как меня только угораздило связаться с тобой!

Под ее тяжелым взглядом я попятился к двери.

– Где пропадал? – прошептала суккуб, приподнимаясь с подушки.

– Не важно. Важно, что я вернулся.

– Сгинь!

Не став испытывать терпение Елизаветы-Марии, я выскользнул за дверь и только там снял с боевого взвода курок спрятанного под газету револьвера.

– Лео? – удивилась Лилиана. – Ты еще не в ванной?

– Нет, решил проведать Елизавету-Марию, – ответил я с беспечной улыбкой, забрал у подруги халат и прошел в комнатку, посреди которой на звериных лапах стояла пузатая медная ванна. К ней было подведено две трубы: с холодной и горячей водой.

– Сейчас принесу бульон, – предупредила Лилиана, но только вышла в коридор и взволнованно вскрикнула: – Мари? Ты очнулась?!

Прикрыв дверь, я прямо на кафельный пол скинул свои обноски, потом заткнул слив и открыл оба до блеска надраенных медных вентиля. Проверил рукой температуру воды, забрался в ванну и обессиленно развалился в ней, наслаждаясь окутавшим меня теплом.

Немного отмокнув, я намылил голову, смыл с короткого ежика волос пену и взял прихваченную с собой газету. Из меня словно вырезали кусок, я не мог просто лежать в ванне и радоваться возвращению к нормальной жизни. Требовалось хоть как-то отвлечься от зияющей пустоты в душе.

Со мной что-то было не так. И это беспокоило, словно обнаруженный языком скол на зубе, только много-много хуже. Будто мне сделали лоботомию, а я даже не понял этого.

– Проклятье! – в голос выругался я, нервным движением расправляя газету.

В передовице с броским заголовком «Жнец из Лондона вернулся?» шла речь о серии убийств молодых женщин. На момент написания статьи насчитывалось уже четыре жертвы, у каждой из которых вырезали сердце, и взволнованная общественность требовала от полиции ускорить поимку злоумышленника. Звучали даже призывы к отставке главного инспектора, но всерьез их пока не воспринимали. В самом конце заметки приводилось мнение пожелавшего сохранить анонимность эксперта, который в пух и прах разносил предположение о переезде в Новый Вавилон таинственного убийцы, орудовавшего в Лондоне почти четверть века назад.

Памятуя о прибытии в метрополию ацтекских жрецов, я с экспертом был целиком и полностью согласен. Кровожадные язычники сотнями вырезают сердца на вершинах своих зловещих ступенчатых пирамид, с чего бы им менять образ действий в Новом Вавилоне?

«Значит, Детективное агентство Пинкертона в расследовании не преуспело», – решил я, по диагонали просмотрел заметку о взрыве на патронной фабрике и отвлекся на звук открывшейся двери. Лилиана закатила в ванную комнату сервировочный столик, где рядом с кружкой куриного бульона стояла тарелка с горкой поджаристых тостов. От вида нормальной еды болезненной судорогой свело живот.

– Пока завтракай, – улыбнулась Лили, – а я скоро приду!

Отложив газету на столик, я обеими руками ухватил кружку с бульоном и мелкими осторожными глотками принялся глотать горячую ароматную жидкость.

Хорошо…

Мне и в самом деле стало хорошо, но к тостам я все же не притронулся, опасаясь перегрузить отвыкший от твердой пищи желудок.

Насытившись, я вновь взялся за газету. Новости особого оптимизма не внушали. Мир попросту катился в тартарары. Рабочие продолжали бессрочную стачку, для освобождения захваченных ими заводов в город ввели армейские части. Социалисты подорвали очередной полицейский броневик, а вот попытка анархистов заложить бомбу в здание Высокого императорского суда закончилась перестрелкой и арестом злоумышленников. Ее высочество кронпринцесса Анна без малого месяц пребывала в коме, и за это время назначенный регентом герцог Логрин так и не сумел сформировать новое правительство. Его влияние в императорском совете таяло с каждым днем и, судя по всему, в стране назревал сильнейший за последние полвека политический кризис.

Криминальную хронику я даже не стал читать. Просто решил поберечь нервы. И без того возникло желание выбраться из ванны и первым же паромом уплыть на континент. Впрочем, если империи придет конец, безопасных мест на планете просто не останется. Не стоит питать на это пустых надежд.

Принцесса… Я провел пальцем по шраму с левой стороны груди, аккуратному и ровному, а не извилистому грубому рубцу, и задумался, желаю ли смерти своей венценосной кузине. Ее жизнь и смерть была в моих руках.

Я представил, как сжимаю в руке сердце – свое собственное сердце! – и вдруг уловил упругость мышцы и легкое-легкое биение, будто пульсацию в загноившемся пальце.

От удивления я встрепенулся и с нескрываемым изумлением уставился на распаренную ладонь.

Действительно удалось почувствовать биение чужого теперь уже сердца или только почудилось? И вернут ли остатки моего выжженного электротерапией таланта к жизни принцессу Анну? Суккубу этой малости хватило, хватит ли наследнице престола?

Вновь скользнуло по затылку дуновение сквозняка, я встревоженно обернулся, но при виде проскользнувшей в дверь Лилианы расслабился и по шею погрузился в мыльную воду.

Подруга с лукавой улыбкой завела руки за голову, а когда опустила их, платье свободно упало к ее ногам. Из одежды на Лили осталась лишь бархатная лента на шее, и у меня все так и обмерло внутри. Во рту моментально пересохло, сердце лихорадочно забилось, а в ушах зашумело, словно от приближающегося беспамятства.

Нисколько не стесняясь ни выставленной напоказ высокой груди, ни треугольника черных курчавых волос внизу живота, Лилиана шагнула из платья и томным голосом поинтересовалась:

– Потрешь мне спинку?

Я лишь кивнул, не в силах отвести взгляда от обнаженной девичьей фигуры.

И тут к нам постучали.

Ойкнув от неожиданности, Лилиана схватила с пола скомканное платье и прижала к себе, скрывая наготу, но заглянувшая в дверь Елизавета-Мария не обратила на застигнутую в столь пикантной ситуации подругу никакого внимания.

– Лео, к тебе пришли, – сообщила она и многозначительно добавила: – Это срочно.

Я резко махнул рукой, призывая ее закрыть дверь. После едва уловимой заминки суккуб так и поступила, а пунцовая от смущения Лилиана принялась судорожно натягивать на себя платье.

– Лео, кто это? – спросила она.

Я выбрался из ванны и взял халат, нисколько не сомневаясь, что это Рамон привез моего поверенного, дабы поскорее оформить перевод обещанного ему вознаграждения. Но Лили говорить об этом не стал и лишь пожал плечами:

– Понятия не имею.

– Так иди и узнай! – поторопила меня Лили, застегивая платье. – Постой! Вот же тапочки!

Я просунул ноги в домашние тапочки, попутно спрятал в просторный карман мягкого бумазейного халата револьвер. Потом распахнул дверь и, придержав Лилиану на выходе из ванной комнаты, поцеловал ее в шею.

– Я тебя люблю.

– Буду у Мари, – хихикнула она и зашагала по коридору.

Не стал медлить и я. Мне хотелось поскорее закончить с формальностями и вернуться в теплую ванну. Или завалиться в постель.

С этим я еще не определился.

3

Шаркая слишком большими тапочками по ковровой дорожке с упругим ворсом, я подошел к лестнице и уже начал спускаться на первый этаж, когда навстречу ринулся потерявший терпение посетитель. Представительного вида господин в темном плаще и коричневой шляпе остановился на полпути и вскинул голову.

Он посмотрел на меня, я – на него; узнали мы друг друга одновременно.

К чести своей, даже невзирая на неважное самочувствие, я среагировал первым. Просто выкинул вперед ногу и пинком в грудь спустил оппонента с лестницы.

Уильям Грейс, тот самый лейтенант лейб-гвардии ее величества, что сопровождал меня на операцию по извлечению сердца, всплеснул руками и кубарем скатился по ступенькам. При падении он сильно приложился головой о кадку с фикусом, но сознания не потерял и сразу перевалился на живот. Я дернул из кармана «Веблей – Фосбери», да только громоздкий револьвер, как на грех, зацепился курком за ткань, и, прежде чем удалось высвободить его, раздалась резкая команда:

– Стойте!

Приказ отдала невысокая женщина в темно-синей накидке и шляпке с густой вуалью, к ногам которой скатился Уильям Грейс. Возникшие за ее спиной два крепких парня в одинаковых черных дождевиках уже вскинули необычайно короткие карабины с перехваченными толстыми витками проводов стволами и коробчатыми магазинами, но окрик заставил замереть на месте их тоже.

Даже при столь паршивом раскладе я вполне мог выстрелить прямо через карман, но вместо этого послушно разжал стиснувшие рукоять револьвера пальцы и выставил перед собой раскрытые ладони. В таких делах никогда не угадаешь, кому достанется шальная пуля…

Лейтенант Грейс поднялся с пола и сунул руку под плащ.

– Довольно, Уильям! – одернула его незнакомка.

– Это же… – охнул лейтенант, но дамочка оборвала его резким взмахом руки.

– Не хочу ничего знать! – отрезала она и потребовала: – Эй вы там! Спускайтесь немедленно!

– Да послушайте меня! – возмутился Уильям Грейс, достал из кармана платок и зажал им разбитый при падении нос. – Я пытаюсь…

– Замолчите, лейтенант! – последовал холодный ответ. – Отчитываться за свое поведение вам предстоит не передо мной!

И лейтенант замолчал, а странная дамочка вновь обратила свое внимание на меня.

– Долго вас еще ждать? – раздраженно поинтересовалась она, обернулась к охранникам и отвела от меня сначала один карабин, а потом и другой. – Да уберите вы оружие, в самом деле! Ну сколько можно!

– Уберите, – подтвердил приказ Уильям Грейс, и парни послушно опустили карабины и даже укрыли их полами дождевиков.

Но я с места так и не сдвинулся, вместо этого потребовал объяснений:

– Чего вам надо?

Лейтенант лейб-гвардии промолчал, позволяя высказаться своей спутнице.

– Вы дали слово! – ледяным тоном объявила та. – И заблуждаетесь, полагая, будто сможете безнаказанно нарушить его!

Дал слово? Какого черта?!

Я ровным счетом ничего не понимал.

Тем временем взбалмошная дамочка, полагавшая возможным отдавать приказы лейтенанту лейб-гвардии, обратила свое внимание на замершую у стены экономку.

– Милочка, есть в этом доме свободная комната? – спросила она.

– Вы можете пройти в кабинет, – сообщила миссис Харди, которая была ни жива ни мертва из-за появления в доме вооруженных до зубов людей.

– Ну? – уставилась на меня незнакомка и язвительно добавила: – Или решили умереть от старости на этой лестнице?

Упоминание смерти неприятно резануло слух, и я послушно спустился на первый этаж. Слишком уж ненаигранным было изумление лейтенанта Грейса. Ожившего покойника в моем лице он повстречать здесь точно не ожидал, так на кой черт вообще сюда явился? И что за дамочка помыкает лейтенантом лейб-гвардии, словно собственным слугой?

– Ну что у вас за вид? У кого вы только стрижетесь? Смените цирюльника, а то выглядите как пугало! – с презрительным недоумением выдала стервочка и протянула руку: – Ваше оружие!

Я вынул из кармана халата «Веблей – Фосбери» и вложил его в затянутую черной кружевной перчаткой ладонь. Незнакомка взвесила в руке громоздкий револьвер, язвительно фыркнула:

– Компенсируете размер мужского достоинства? – и попросила экономку: – Ведите, милочка!

Миссис Харди засеменила по коридору, дама двинулась за ней элегантной, но слишком уж танцующей походкой, а когда экономка остановилась у двери кабинета, озадачила ее новым распоряжением:

– Кофе, сахар, сливки и булочки. Булочки непременно с корицей! И поспешите!

Выдав столь неожиданное распоряжение, незнакомка первой вошла в кабинет Альберта Брандта. Лейтенант жестом предложил проследовать за ней, и под его пристальным взглядом я переступил через порог просторной комнаты с заваленным черновиками столом и облокотился на высокую спинку гостевого кресла. Парни в дождевиках остались в коридоре, к нам присоединился лишь Уильям Грейс.

– Это Леопольд Орсо! – с ходу объявил он.

– Да хоть Захер-Мазох! – ответила дамочка, небрежным движением кинув мой револьвер на пустую тахту. После этого она сняла шляпку и без густой черной вуали оказалась брюнеткой средних лет с очень красивым худым лицом, благородные черты которого не мог скрыть даже слишком броский макияж и ярко-красная губная помада.

И еще она была сиятельной. В кабинете с задернутыми плотными шторами окнами царил полумрак, и я без труда различил мягкое свечение ее бесцветно-серых глаз.

Дама бесцеремонно водрузила свою шляпку прямо на черновики поэта, туда же убрала накидку и осталась в элегантном платье с открытыми плечами и глубоким декольте. После этого она уселась в кресло и расстегнула сумочку, но сразу отвлеклась от ее содержимого и вновь вперила в меня свой пристальный взгляд.

– Садитесь! – потребовала она, теребя нить жемчужных бус. – Вы такой длинный, у меня голова при взгляде на вас кругом идет!

Я оглянулся на оставшегося у двери лейтенанта и развернул кресло так, чтобы контролировать его движения хотя бы самым краешком глаза. А незнакомка все с тем же непрошибаемым спокойствием извлекла из сумочки стеклянный шприц, заткнутый резиновой пробкой пузырек и жгут. У меня при виде этих приготовлений чуть сердце из груди не выскочило!

Позволять накачивать себя наркотиками я не собирался, но прежде чем успел вскочить из кресла, дамочка стянула длинную черную перчатку и сноровисто перетянула жгутом собственное плечо.

– Я фрейлина ее императорского величества королевы-императрицы Виктории, ныне покойной, – сообщила собеседница, размеренно сжимая и разжимая кулак. – Здесь я представляю ее высочество кронпринцессу Анну. Предупреждаю заранее, чтобы избежать недопонимания.

Тут раздался осторожный стук в дверь, а когда она приоткрылась, в такт этому движению немедленно качнулась одна из портьер.

Сквозняк? Очень интересно…

– Принесли кофе! – сообщил заглянувший в кабинет охранник.

– Лейтенант!

Уильям Грейс принял поднос и отнес его на стол. Я перехватил его взгляд и непроизвольно поежился. Лейтенант смотрел на меня как на выходца из преисподней.

Дама тем временем проткнула длинной иглой резиновую пробку пузырька, наполнила шприц и ловко стравила оставшийся в стеклянном цилиндре воздух.

– В последние годы жизни старушке везде чудились заговоры, – не слишком-то почтительно отозвалась фрейлина о покойной императрице и пристально посмотрела на Грейса. – Лейтенант, что вы сопите, будто еж? Хотите что-то сказать? Так говорите! Прошу, не стесняйтесь!

Лейтенант предпочел промолчать.

Дамочка воткнула иглу в набухшую вену, ослабила жгут и утопила поршень.

– Старая карга разогнала всех сиятельных из своего окружения, но от меня избавиться не посмела, – слегка заплетающимся языком произнесла фрейлина, откидываясь на спинку кресла. – Без меня ей было не обойтись. Я оракул.

Глаза сиятельной закрылись, грудь начала вздыматься медленно и размеренно, словно она погрузилась в глубокий сон. Возникли даже сомнения, что в пузырьке был раствор морфия. Слишком уж сильно и необычно подействовал препарат.

Затылок нестерпимо ломило от пристального взгляда лейтенанта, но я заставил себя успокоиться и даже откинулся в кресле. В кабинете сильно пахло свежей выпечкой и кофе, и эти самые обычные ароматы еще больше подчеркивали абсурдность происходящего.

Легкими мурашками пробежалось по спине подозрение, будто я до сих пор валяюсь накачанный морфием в карцере психиатрической клиники и побег лишь привиделся мне в наркотическом бреду. Из-за этого сделалось окончательно не по себе; от паники удержало только ясное понимание того, что мои кошмары всегда были куда более прямолинейны и стремительны. Несдержанная на язык фрейлина-наркоманка в них нисколько не вписывалась.

Но вот Уильям Грейс вполне мог стать проблемой и во сне, и наяву, поэтому я незаметно вытянул из халата пояс и завязал узел на одном из его концов. Пусть поясу было далеко до румалей душителей Кали, свою роль мог сыграть и он.

Внезапно спина фрейлины выгнулась, женщина шумно выдохнула и судорожным движением руки разорвала жемчужную нить, но сразу обмякла и без движения развалилась в кресле. Перламутровые горошины срывались с нитки и падали на пол одна за другой.

Я засмотрелся на них и упустил момент, когда фрейлина открыла глаза. Только теперь это были уже не ее глаза, теперь они лучились ясным светом, который враз разогнал тени по углам кабинета.

– Не вижу… – прошептала женщина, вытягивая перед собой руку, и меня словно приморозило к месту.

Изменились не только глаза, совершенно иным стал тембр голоса. Голос стал молодым и звонким, и под стать ему посвежело лицо и разгладились залегавшие в уголках глаз морщинки.

– Не вижу… – повторила фрейлина, и лейтенант нервно перевалился с ноги на ногу.

– Быстрее! – шикнул он на меня. – Прикоснись к ней!

Я поднялся из кресла и, придерживая левой рукой халат, правой дотронулся до ладони оракула. И тотчас меня словно электрический разряд пронзил! Голову заполонили красочные и болезненные образы; я отшатнулся, разрывая контакт, и плюхнулся обратно в кресло, но перед глазами продолжало стоять смутно знакомое лицо юной девушки, бледное и болезненно худое.

– Что за черт?! – не удержался я от ругательства, стискивая ладонями виски.

– Такое иногда случается, – последовал спокойный ответ. – Сейчас пройдет.

И в один миг не осталось никаких сомнений – со мной говорил Сновидец!

– Во сне ты был совсем другим, – после недолгой заминки произнес Сновидец устами оракула.

Или же – произнесла? В лице помолодевшей фрейлины явственно проступили новые черты, но они лишь усилили ее женственность.

– Кто ты? – выдохнул я.

– Тот, кому ты должен услугу.

И тут в разговор вклинился Уильям Грейс.

– Это Леопольд Орсо, ваше высочество, – сообщил он, сняв с головы шляпу и прижимая ее к груди.

– Это имя должно мне что-то говорить?

– Леопольд Орсо! – повторил Грейс. – Вы запрашивали бумаги после смерти ее величества. Вам пересадили его сердце!

Оракул отвела от меня взгляд лучистых глаз и раздраженно поинтересовалась:

– Вы сошли с ума, лейтенант?

– Никак нет, ваше высочество, – по-военному четко ответил Грейс.

Ему можно было бы посочувствовать, но речь шла о моем сердце, а я не настолько проникся идеями человеколюбия, чтобы простить хоть кого-то, причастного к собственному убийству. Пусть и неудачному, но все же…

Только что же получается – принцесса не знала, чье сердце предназначалось ей для пересадки? Она не знала обо мне?

Оракул попыталась подняться из кресла, но тело плохо повиновалось ей, и фрейлина повалилась обратно.

– Лейтенант! – Теперь в голосе зазвенел металл. – Человек не может жить без сердца! Вы отдаете себе в этом отчет?!

– Разумеется, ваше высочество! Но это он. Я уверен в этом.

– Как такое может быть?

– Не могу знать! Но осмелюсь напомнить, что тело Леопольда Орсо после изъятия сердца пропало из операционной, а один из хирургов впоследствии был найден убитым. Возможно, была проведена обратная пересадка…

Разговор принимал нежелательный оборот, но я не успел ничего предпринять, чтобы предотвратить катастрофу. Оракул уставилась на меня своими сияющими глазищами и спросила:

– Это действительно вы?

Любые попытки юлить и лукавить были изначально обречены на неудачу, поэтому я просто поднял руку и помахал фрейлине.

– Привет, кузина!

– Кузина… – эхом отозвалась завладевшая сознанием оракула принцесса Анна. – Так это правда?

– Увы…

– Вот почему я смогла проникнуть в твой сон! – догадалась наследница престола. – У меня твое сердце! Но как ты выжил? Была повторная операция?

Вопрос поставил меня в сложное положение – расскажи я правду о своем даре и выдуманном сердце, мигом окажусь в уютной камере с обитыми мягким войлоком стенами. Никто не оставит на свободе человека, гибель которого обернется неминуемой смертью наследницы престола. Ведь не станет меня – не станет и нового сердца принцессы. А вновь угодить в одиночную камеру я желал меньше всего. Но и к откровенной лжи, сколь ни велик был соблазн, прибегать не стал.

– Не тянет в последнее время выть на луну? – с усмешкой поинтересовался вместо этого. – От серебра кожа не зудит?

– Вздор! – не сдержался лейтенант и даже отлип от дверного косяка, но стоило только оракулу вскинуть руку, и он сразу вернулся на место.

– Ты оборотень, кузен? – спросила принцесса, как-то очень легко принимая мои слова.

Уверен – насчет серебра я попал в точку.

– Был им, – ответил я, краем глаза наблюдая за лейтенантом. – Но, лишившись сердца, полностью исцелился от этого проклятия.

Оракул обхватила себя руками и надолго замолчала, глаза ее перестали гореть двумя сияющими огнями. Показалось даже, будто транс прервался, но тут фрейлина вновь открыла рот.

– Это невозможно! – заявила принцесса. – Этого просто не может быть!

– Как скажете, ваше высочество, – лишь усмехнулся я в ответ.

– Вы не тот, за кого себя выдаете! Как вы пробрались в мой сон? Что за игру вы ведете? Отвечайте немедленно!

Я весь подобрался, но лейтенант среагировал первым. Я и глазом моргнуть не успел, а он уже взял меня на прицел карманного браунинга, который прятал под снятой с головы шляпой.

– Никакой игры! – уверил я кузину. – И это вы прошли в мой сон, а не наоборот!

– Мне нужны доказательства! – объявила принцесса Анна. – Докажите, что вы тот, за кого себя выдаете! Докажите, что вы мой кузен!

Подобная постановка вопроса вогнала меня в ступор.

– Что именно нужно доказать? Доказать, что я – это я?

– Докажите, что сердце вырезали именно у вас!

– Легко сказать! – возмутился я, но тут сухо щелкнул взведенный курок, и пришлось хвататься за первую попавшуюся соломинку. – Подождите! Хорошо! Я докажу!

Я поднялся из кресла и распахнул халат. Пах оставил прикрытым правой полой, а вот грудь с двумя шрамами и восьмиконечной звездой напротив сердца выставил напоказ без всякого смущения и стеснения.

– О дьявол! – с выражением произнесла принцесса. – Прикройтесь, кузен. И прошу вас – садитесь! Лейтенант, уберите оружие.

Уильям Грейс с немалым сожалением спрятал оружие в карман плаща, а я опустился в кресло и поинтересовался:

– И что теперь?

– Я не знала, кузен. Я и понятия не имела, что это ваше сердце. Бабушка не посвятила меня в такие подробности.

– Что дальше, ваше высочество?

Фрейлина замолчала, но молчание не продлилось долго.

– Вы по-прежнему мне должны, – объявила принцесса. – И хоть я смущена и расстроена тем, как с вами поступили, но сделка есть сделка. Вы дали слово.

Краем глаза я отметил, как вновь колыхнулась портьера у дальней стены, и без особого интереса уточнил:

– Чем я могу быть вам полезен?

– В свое время вы все узнаете, кузен. Вы все узнаете. Мне надо хорошенько все обдумать, – последовал расплывчатый ответ, а потом голова фрейлины безвольно упала на грудь.

Миг спустя женщина встрепенулась всем телом, выпрямилась и обвела кабинет невидящим взглядом. Глаза ее больше не лучились неземным светом, теперь они были просто бесцветно-серыми, с алыми ниточками полопавшихся капилляров.

Транс подошел к концу.

Фрейлина с трудом поднялась из кресла, неровной походкой наркомана дошла до стола и взяла с подноса чашку. Дрожащей рукой она поднесла ее ко рту, хлебнула остывший кофе и посмотрела на лейтенанта.

– Надеюсь, оно того стоило, – произнесла оракул уже своим обычным голосом.

– Не сомневайтесь, – уверил ее Уильям Грейс. – Вы прекрасно справились.

– Да что вы говорите! – язвительно рассмеялась фрейлина, взяла булочку и недобро улыбнулась. – Тогда, дорогой лейтенант, вы не откажете мне в любезности собрать с пола жемчужины? – И она с каким-то садистским удовольствием добавила: – Их ровно тридцать три.

Уильям Грейс выразительно посмотрел на меня, но я ползать по персидскому ковру в поисках перламутровых горошин не собирался и намек проигнорировал. Пришлось лейтенанту самому опускаться на четвереньки и складывать в платок разлетевшийся по полу жемчуг.

Честно говоря, так и подмывало захлестнуть поясом от халата его шею и затянуть петлю. Едва сдержался.

– Здесь только тридцать две жемчужины, – некоторое время спустя объявил Грейс. – Не понимаю, куда могла закатиться последняя.

– Последняя? – удивилась фрейлина, запивая булочку крепким сладким кофе. – Помилуйте, лейтенант, их и должно быть тридцать две!

Уильям Грейс поднялся с пола, щеки его пылали от гнева. И немудрено – он добрых пять минут ползал по пыльному ковру в поисках несуществующей жемчужины.

– Вы сказали, тридцать три!

– Ох, я сегодня такая рассеянная! – рассмеялась фрейлина, ссыпала перламутровые зерна в сумочку, туда же убрала шприц, пузырек и жгут. – Мы закончили?

– Да! – прорычал Уильям Грейс и повернулся ко мне. – Не покидайте город. С вами свяжутся!

Я лишь помахал в ответ рукой, желая поскорее остаться в одиночестве.

Фрейлина водрузила на голову шляпку, подхватила со стола накидку и продефилировала к двери своей прежней танцующей походкой, там обернулась и послала мне воздушный поцелуй.

– Мое почтение вашей кухарке! Отличная выпечка!

Лейтенант покинул кабинет вслед за фрейлиной, но я неподвижно сидел в кресле до тех пор, пока не послышался стук входной двери. И лишь после этого сказал:

– Выходи!

Колыхнулась портьера, и ко мне присоединилась Лилиана с карманным маузером в руке. За ее спиной мелькнула укрытая занавесом дверь в смежную комнату.

– Что происходит, Лео? – встревоженно спросила девушка. – Кто эти люди? И почему та женщина назвала тебя кузеном? Вы родственники?

– Садись, – указал я Лилиане на кресло, лихорадочно припоминая, в какой именно момент разговора второй раз колыхнулась портьера. И хоть это совершенно точно случилось в самом конце нашей беседы, мне никак не удавалось сообразить, что именно она успела расслышать.

Лили опустилась в кресло, отложила маузер на подлокотник и объявила:

– Я слушаю тебя, Лео!

– Эта женщина – оракул, таков ее талант. Впадая в транс, она открывает свой разум для кого-то другого. Выступает беспроводным телефонным аппаратом, если угодно.

– Ты говорил с кузиной? – перебила меня Лилиана. – Почему ты никогда не рассказывал о своих родственниках?

– Я не поддерживаю отношений с родней. С кем-то судился из-за наследства, с кем-то просто никогда не общался.

– А кто-то присылает к тебе вооруженных людей и оракула! И что это был за лейтенант, он военный?

Каждый мой ответ порождал целую лавину новых расспросов, поэтому я попытался обрисовать ситуацию как можно более сжато, буквально в двух словах.

– Лили, я попал в беду и был вынужден обратиться за помощью к дальним родственникам. А теперь должен им услугу.

– А я? – вспыхнула от гнева и обиды девушка. – Почему не просил о помощи у меня?

– Не та ситуация…

– У моего отца большие связи, ты же знаешь!

– Я не хотел впутывать ни тебя, ни твоих родителей.

– Это пустые слова! – взорвалась Лилиана и выскочила из кабинета.

Я со стоном поднялся из кресла и поспешил за подругой, но та стремительно взбежала по лестнице на второй этаж, а у меня на такой подвиг попросту не хватило сил.

Да и что бы я ей сказал? Правду?

От этой мысли по спине побежали колючие мурашки, и тут, словно мало мне было сердечных переживаний, с улицы вновь постучали во входную дверь.

4

С приглушенным проклятием я рванул обратно в рабочий кабинет Альберта и схватил забытый на тахте «Веблей – Фосбери». Оттуда, прижимая ладонь к нещадно коловшему боку, заковылял в прихожую, где уже слышались приглушенные голоса. Памятуя о недавнем конфузе, убирать револьвер в карман халата я не стал и в результате едва успел спрятать руку с оружием за спину, когда с распростертыми объятиями ко мне кинулся собственный поверенный.

– Виконт! – возликовал он. – Безумно рад видеть вас в добром здравии! Вы так неожиданно пропали, я ужасно беспокоился, как бы не стряслось ничего дурного! Я даже внес аванс адвокату, чтобы он мог приступить к работе без всякого промедления. Я правильно поступил?

– Вы все сделали верно, мэтр, – сдержанно улыбнулся я и с удивлением уставился на Рамона, который на пару с племянником заволок в дом немалых размеров сундук.

Юрист перехватил мой взгляд и пояснил:

– Виконт, это вещи из вашего фамильного особняка. Я взял на себя смелость привезти их с собой…

Я только вздохнул и растерянно посмотрел на миссис Харди. Мой титул виконта заставил экономку на время позабыть о визите в дом вооруженных людей, и она позвала Рамона за собой.

– Несите в чулан!

Судя по раскрасневшимся щекам и аромату дорогого бренди, для успокоения нервов миссис Харди воспользовалась баром Альберта. На ее месте и сам пропустил бы стаканчик-другой чего-нибудь покрепче.

При воспоминании о выпитом с утра роме к горлу подкатила тошнота, я судорожно сглотнул и повел поверенного в кабинет поэта, между делом сунув револьвер в карман халата.

– Мне, право, неловко вас сейчас отвлекать… – забеспокоился юрист, но я даже слушать ничего не стал и сгреб черновики Альберта на край стола.

– Надо выписать чек на пятьдесят тысяч франков, – попросил после этого и упал в глубокое кресло. – На предъявителя.

Поверенный поставил на колени кожаный портфель и даже расстегнул его, но засомневался и переспросил:

– Вы уверены, виконт? Пятьдесят тысяч на предъявителя? Это громадная сумма!

– Долг чести, – просто ответил я, решив столь нехитрым способом избежать бесконечных расспросов, и не ошибся: поверенный покачал головой, достал ручку с золотым пером и принялся заполнять чек.

– Подпишите здесь, – указал юрист некоторое время спустя. – А еще здесь и здесь.

Пришлось выбираться из глубокого и чрезвычайно удобного кресла и ставить подписи в отмеченных галочками местах.

– Деньги поступят на счет завтра, во второй половине дня, после этого чек можно будет предъявлять к оплате.

– Пойдет, – кивнул я и спросил: – Наличные есть с собой?

Ко всякому привычный поверенный нисколько не удивился неожиданному вопросу, раскрыл бумажник и протянул мне толстую пачку сотенных банкнот и чековую книжку.

– Пять тысяч с вашего основного счета.

– Какой там сейчас остаток?

– Семнадцать тысяч франков.

– Нормально, – успокоился я и спросил: – За время моего… отсутствия из полиции приходили какие-либо запросы?

– Был вызов на допрос в Ньютон-Маркт, – подтвердил поверенный, – но мэтр Могфлин стоит каждого сантима. Каждого! Он оспорил не только сам вызов на допрос, но и законность уголовного преследования в целом! На текущий момент у полиции нет к вам никаких претензий!

– Замечательно! – с облегчением улыбнулся я, подозревая, впрочем, что столь благоприятный исход дела объяснялся не только талантами моего нового адвоката, но и расположением главного инспектора.

Впрочем, не важно.

Я проводил поверенного к выходу, оценил забитый моими вещами чулан и заглянул на кухню, где принявшая Рамона и его племянника за простых грузчиков миссис Харди потчевала их яблочным пирогом.

– Даже лучше, чем у тетушки Марты! – восхитился десертом Тито.

Рамон, заметив меня, быстро допил предложенный экономкой чай, поблагодарил ее и вышел в коридор.

– У тебя все в порядке? – настороженно спросил он, нервно теребя в руках кепку.

– Среднего роста, худощавый, светловолосый. В темном плаще и коричневой шляпе, – вкратце описал я внешность лейтенанта Грейса. – Он возвращался к тебе сегодня, так? Узнавал, где я сейчас?

Скуластое лицо Рамона Миро помрачнело.

– Лео, поверь, я ничего не мог поделать!

Мы вышли в прихожую, я толкнул бывшего напарника в плечо и усмехнулся.

– Расслабься. Этот кого хочешь достанет. Удавил бы гада…

– Все так плохо?

Я покачал головой.

– Нет, Рамон. Плохо было в «Готлиб Бакхарт». Но ты мне очень помог, и я это ценю. Держи.

Крепыш принял чек, взглянул на сумму и присвистнул.

– Вот так просто? – поразился он. – Пятьдесят тысяч?

– Предъяви чек завтра в конце дня, – предупредил я и посоветовал: – Только не депонируй. Сразу сними наличные и раскидай по разным местам. Деньги чистые, просто у меня неспокойно на сердце. Знаешь, как это бывает…

– Знаю, – кивнул Рамон. – Так и поступлю.

– И будь на связи.

– Звони.

Тут к нам с улыбкой до ушей притопал довольный жизнью Тито, и Рамон с племянником отправились восвояси. Я запер за ними дверь и спросил у экономки:

– Миссис Харди, как обстоят дела с арендной платой?

– Мистер Брандт и мисс Монтегю платят своевременно.

Я достал из кармана пачку банкнот и отсчитал пять сотен.

– Возьмите, это мой взнос на будущее.

– В этом нет никакой необходимости!

– А я уверен, что есть.

Упрямая англичанка сдалась и убрала деньги в карман передника, а потом поинтересовалась:

– А что с вашим фамильным особняком, виконт?

Я не стал ничего придумывать и ответил как есть:

– Продали за долги.

– То есть вы у нас задержитесь?

– Надеюсь на это, – вздохнул я и, тяжело опираясь на перила лестницы, поднялся на второй этаж. Мне хотелось верить, что Лилиана не велит убираться вон или, того хуже, не съедет сама.

В холле решимость объясняться оставила меня, и я не стал разыскивать подругу, а вместо этого плюхнулся в удобное кресло у растопленного камина. Уютно потрескивали поленья, стало тепло и спокойно. И я остался. Просто сидел и смотрел в огонь. А потом в руку мне всунули стакан с молочно-белым напитком.

– Сорбет, – сообщил Альберт Брандт, усаживаясь в соседнее кресло. – Как ты любишь, с лимонным соком, а не водкой.

Я с благодарностью кивнул, сделал небольшой глоток и говорить ничего не стал. Обычно в этом не было никакой нужды, поскольку поэт имел обыкновение говорить за нас обоих, но сейчас и он молча смотрел на огонь.

Это было настолько необычно, что я повернулся и пригляделся к Альберту внимательней. Тот слегка осунулся, а на высоком лбу залегла глубокая морщина, но в остальном внешность его не претерпела никаких изменений. Разве что растрепанная шевелюра своим беспорядком была обязана усилиям дорогого цирюльника, а песочного цвета бородка стала куда ровней и аккуратней, нежели прежде. Светло-серые глаза сиятельного смотрели по-прежнему проницательно, словно видели собеседника насквозь.

– Не стану спрашивать, где ты пропадал два месяца, – с усмешкой предупредил Альберт, – но вижу, что путешествие вышло не столь приятным, как в прошлый раз.

– Данте Алигьери спускался в ад по собственной воле. Меня туда скинули.

– Очень образно, – похвалил меня поэт. – Отличная аллегория!

– Банальная гипербола.

– Вижу, ты не в духе, друг мой, – понимающе улыбнулся Альберт, дошел до бара и налил себе коньяка. С пузатым бокалом в руке он вернулся обратно, но садиться в кресло не стал и посмотрел сверху вниз. – А у меня все хорошо. Замечательно даже! Сам ставлю в Императорском театре собственную пьесу. Как тебе такое? Подбираю исполнителей, согласовываю бюджет, провожу репетиции. – Поэт отпил коньяка и с брезгливой гримасой произнес: – Превратился из творца в черт знает что! В администратора! Представляешь, Лео? Альберт Брандт – администратор! А еще супруга полмесяца провалялась в горячке. Без твоей Лилианы мы не справились бы.

– Не преувеличивай, – усмехнулся я. – Нанял бы сиделку.

Альберт обдумал это высказывание и кивнул.

– Да, тоже выход.

– И в театре ты как в малиннике, – продолжил я, допив сорбет. – Актриски сами в койку прыгают, так?

Поэт фыркнул от смеха и уселся в кресло.

– Увы, мой циничный друг, не все так радужно. Пришлось объявить временный целибат.

– Да ну?

– О, ты не знаешь этих прожженных хищниц! Они милые и отзывчивые, пока ты популярный поэт, но, как только в твоей власти становится назначить их на роль, они готовы все соки из тебя выпить. Куда там вампирам! Какой-то кошмар!

Я отставил бокал, но не на подлокотник, а на пол сбоку от кресла и спросил:

– Зачем тогда согласился на эту работу?

Альберт пожал плечами.

– Интересный опыт. Новые знакомства. Неплохие деньги. Опять же, с частными выступлениями сейчас не все так замечательно, как раньше.

– Почему же? – удивился я. – Разве ценители изящной словесности еще не вернулись в столицу с курортов?

– Вернулись, конечно! Театральный сезон давно открыт, – подтвердил Альберт Брандт и запустил в шевелюру длинные тонкие пальцы. – Дело в механистах. Эта публика повадилась срывать выступления с участием сиятельных. В Императорский театр им ходу нет, но частная охрана с ними просто не связывается. Поговаривают, в столице завелась боевая ячейка механистов, но пока все нападения на сиятельных полиция списывает на акции анархистов.

Известие это неприятно царапнуло меня своей неправильностью, и я уточнил:

– Это из-за смерти императрицы?

– Да, старушка быстро прижала бы всех к ногтю, – кивнул поэт. – А герцог Логрин – слишком большой политик для решительных действий. Он апологет компромиссов, пытается со всеми договориться. Впрочем, он и регентом стал лишь благодаря компромиссам. И поговаривают, обеспечившая ему большинство голосов в императорском совете коалиция может развалиться в любой момент, если уже не развалилась.

– Все это лишком сложно для меня, – вздохнул я.

Станет выздоровление кронпринцессы Анны благом для империи или приведет к еще большему росту напряженности, я не знал, да и не особо задумывался на этот счет. В любом случае сейчас от меня уже ничего не зависело. Я сумел вернуть к жизни Елизавету-Марию, но суккуб располагала собственной силой, требовалось лишь придать ей начальный импульс, запустить маховик. Справиться же с недугом принцессы несравненно сложнее, без утраченного таланта сиятельного тут не обойтись.

Альберт перебрался из кресла на кушетку, разжег кальян и приложился к мундштуку, вырезанному из слоновой кости.

– Но не будем о грустном! – объявил он, выпуская к потолку длинную струю пахучего дыма. – Здоровье моей драгоценной супруги удивительным образом пошло на поправку, и она вовсю кипит энергией и фонтанирует новыми идеями!

Я с интересом посмотрел на поэта.

– Что я пропустил?

– Ты? Ничего, – рассмеялся Альберт. – Разговор был тет-а-тет. За закрытыми дверями. И знаешь, что заявила моя благоверная в кульминационный момент нашей… э-э-э… беседы?

– Откуда же?

– Она хочет летать!

– Что, прости? – решил я, будто ослышался.

– Ее манит небо, – объявил Брандт. – Небо, Лео! Аэропланы! Дирижабли, сказала она, для скучных стариков!

– Последствия горячки, не иначе. Пройдет.

– Вот уж сомневаюсь. Если ей что-то втемяшится в голову, она не отступится.

– Но аэроплан? Женщина-пилот? Вздор!

Альберт рассмеялся.

– Ты еще не видел ее новую прическу! Вот уж будет фурор, когда она покажется на публике! – Он приложился к мундштуку кальяна, затянулся, выдохнул и рассудительно произнес: – Но в свете премьеры моей постановки небольшой скандал не повредит. Стоит добавить, знаешь ли, перчинки…

– Не обожгись, – предупредил я.

– Советуешь с высоты своего жизненного опыта? – развеселился поэт. – Лео, уже одиннадцатый час, позволь нескромный вопрос, почему ты до сих пор не отправился в кровать? Какое обстоятельство омрачило встречу двух любящих сердец?

– Не могу подняться на ноги, – спокойно ответил я.

– Вы поругались, и теперь ты полагаешь, что Лилиана заперла дверь спальни изнутри? Опасаешься постучать и не дождаться ответа?

Я мрачно посмотрел на приятеля, потом с тяжелым вздохом признал:

– Так и есть.

– И ты собираешься провести здесь всю ночь в надежде, что тебя простят и позовут в постель?

– Да.

– Пора повзрослеть, Лео, – покачал головой Альберт Брандт. – Надо учиться выстраивать отношения. Иди и попроси прощения. Не важно, за что, не важно, кто виноват. Просто сделай первый шаг. Это кресло от тебя никуда не убежит.

Я только вздохнул и сильнее укутался в халат. Меня бил озноб.

– Боишься? – раскусил меня поэт.

Ответа на этот вопрос я не знал.

Боялся я разрушить свои отношения с Лили и причинить ей боль?

Боялся – да, но как-то уже по привычке, без былой остроты. Нет, Лилиана привлекала меня ничуть не меньше прежнего, просто почему-то не получалось и дальше бояться искренне, до вспотевших ладоней, дрожи в коленках и немоты. Я будто наблюдал за происходящим со стороны.

Раньше меня подводили нехватка уверенности в собственных силах и неумение абстрагироваться от происходящего, а теперь я бы и рад был вернуть все обратно, чтобы вновь почувствовать всю полноту жизни, но не мог.

Чертова электротерапия…

– Иди спать, – посоветовал Альберт.

Я с трудом поднялся из кресла, и немедленно накатило головокружение. Ноги стали ватными, в ушах зазвенело, а озноб сменился жаром, на спине выступил пот. Кости и суставы закрутило, мышцы стало рвать болью. И не было ни малейшей уверенности, что смогу протянуть эту ночь без привычной уже инъекции морфия.

– Тебя проводить? – участливо поинтересовался Альберт. – А то ты бледный словно смерть.

– Не надо! Просто ногу отсидел, – криво улыбнулся я, отлип от спинки кресла и направился к выходу из гостиной. – Спокойной ночи!

– Вторая комната после ванной! – подсказал поэт.

Мог бы и не предупреждать – лишь под одной дверью пробивалось в темноту коридора неровное сияние ночника.

Я тяжело навалился на стену и постоял так какое-то время, но не слишком долго – подгибающиеся колени заставили собраться с решимостью, толкнуть дверь и переступить через порог. Сменившая платье на ночную сорочку Лилиана лежала в постели и читала книгу; свет электрической лампы в изголовье кровати больно резанул по привыкшим к полумраку глазам.

– Лили! – выдавил я из себя и облизнул пересохшие губы, не зная, как начать разговор.

Она отложила книгу на тумбочку и вздохнула.

– Иди спать, Лео. На тебе лица нет.

– С этим не поспоришь, – пробормотал я, обошел кровать и, кинув халат в кресло, с протяжным стоном уселся на упругий матрац.

– Святые небеса! – охнула Лилиана у меня за спиной. – Этот шрам, его раньше не было!

– Был, конечно, – ответил я и попытался лечь, но подруга удержала меня.

– Да нет же! На позвоночнике, чуть выше крестца! – Лилиана присмотрелась и легко раскусила мою ложь. – Рана еще заживает! И это след пулевого отверстия! Тебе стреляли в спину, Лео?

Отрицать очевидное было глупо.

– Так получилось, – вздохнул я и медленно опустился на подушку.

– Но кто это был?

– Не знаю.

Вновь начало знобить, и я натянул на себя одеяло, заодно скрыл синяки на ребрах.

– Лео, а если бы пуля попала в сердце? Ты бы умер! – задрожала Лилиана. – Да и с поврежденным позвоночником мог остаться парализованным на всю жизнь!

– Я знаю, – вздохнул я. – Знаю. Но от меня ничего не зависело. Просто так сложились обстоятельства. И как видишь – парализованным я не остался.

Лилиана уселась на кровать рядом со мной и с упреком спросила:

– Почему ты не прислал мне весточку?

– Не мог.

– Как так?

Я накрыл рукой девичью ладонь и легонько стиснул пальцы.

– Лили, я действительно не мог. Ранение оказалось слишком серьезным, я до сих пор не восстановился полностью.

– Я бы могла помочь!

– Я знаю. Но пуля и в самом деле повредила позвоночник. Какое-то время я даже был парализован. У меня не было с собой документов, никто не знал, кто я такой, а сам я никому не мог этого сказать.

– Альберт обошел все больницы!

– В «Готлиб Бакхарт» он зайти не догадался. Да его бы и не пустили.

– Тебя поместили в «Готлиб Бакхарт»? – обмерла Лилиана. – Но почему?!

– Направили на принудительное лечение. Возразить я, как понимаешь, не мог. Но так оказалось даже лучше – электротерапия поставила меня на ноги. Я вернулся, как только смог.

– А твои родственники?

– Они помогли мне выбраться из клиники, – расплывчато ответил я, притянул Лили к себе и поцеловал. – Давай спать!

Но Лилиана и не подумала успокоиться. Ответив на поцелуй, она вдруг нырнула под одеяло и провела рукой по моей груди. Сердце заколотилось с перебоями, девичьи пальцы скользнули по коже, будто по оголенным нервам. Я жаждал продолжения, но одновременно и страшился его. И это разрывало душу на куски.

– Я так скучала по тебе, Лео! – прошептала Лилиана, и на миг показалось, будто ее бесцветно-серые глаза светятся сильнее лампы в изголовье кровати.

– Я тоже скучал, любимая.

– Но я больше…

Девичьи пальцы скользнули с груди на живот, и я вымученно улыбнулся.

– Боюсь, сегодня от меня не будет много толку.

Но Лилиана продолжила целовать мою грудь, постепенно опускаясь вслед за ладошкой.

– Пожалуй, не стоит! – хрипло выдохнул я, чувствуя, как щекочут кожу локоны черных волос.

– Успокойся, любимый. Я знаю, что делаю! – отозвалась Лилиана и замолчала, не оставляя своих попыток расшевелить меня, и очень скоро я понял, что показавшиеся игрой на оголенных нервах легкие касания пальцев не идут с новыми ощущениями ни в какое сравнение. И теперь мне хотелось лишь одного – чтобы это никогда не кончалось. Более того – в дрожь бросило от одной лишь мысли о неизбежности финала.

Но развязал мой язык вовсе не этот восхитительный страх. Нет, я просто понял, что, если не расскажу Лилиане о себе сейчас, не смогу рассказать никогда. А мало что убивает чувства так быстро, как скелеты в шкафу.

– Ты хотела узнать о моих родственниках, Лили? – хрипло выдохнул я. – Что ж, слушай…

5

Я рассказал обо всем. Обо всем, что касалось меня.

Раскрывать чужие тайны не посчитал нужным. Некоторые секреты убивают не отношения, они убивают неосторожных на язык людей. Я ничего не рассказал Лилиане о фантомном сердце принцессы и о том, откуда взялись шрамы на моей груди. Но в остальном впервые за все время нашего знакомства я был с ней абсолютно откровенен.

И в итоге мне стало легче. Действительно стало.

Впрочем, имелись для того причины и чисто физиологические.

– Вот теперь можно спать, – сонно промурлыкала мне на ухо Лили, обняла и задремала еще прежде, чем я успел хоть что-то ответить.

Я дотянулся до выключателя и погасил лампу. Сердце неровно постукивало, но уже успокаивалось, размеренное дыхание девушки словно служило для него метрономом и задавало ритм.

И даже так сна не было ни в одном глазу. В голову лезла полнейшая ерунда, незаметно подкрались ночные страхи – неуловимые, но изматывающие. Тошно стало на душе и тоскливо, а почему, понять никак не получалось, сколько ни ломал над этим голову.

Все ведь хорошо, так чего переживать? Неужели дело исключительно в пропущенной инъекции морфия?

О наркотиках я рассказывать подруге не стал, полагая, что справлюсь с этим пагубным пристрастием без посторонней помощи. Только справлюсь ли? Впрочем, у меня просто не было иного выхода…

Лилиана размеренно дышала во сне; я лежал рядом и никак не мог задремать. И лишь когда с первого этажа донеслось двенадцать размеренных ударов настенных часов, как-то неожиданно, одним рывком провалился в кошмар.

Не заснул – именно провалился. Я даже позы не поменял, как лежал на спине, так и продолжил лежать, только теперь подо мной был не мягкий матрац, а жесткая поверхность каталки. И душу снова резал скрип расшатавшегося колеса.

Скрип. Скрип. Скрип.

Меня везли по коридору с закрытыми дверьми; лицо толкавшего каталку человека терялось в темноте, разглядеть его никак не получалось.

А еще я не мог ни пошевелиться, ни выдавить из себя ни слова. Я вновь был парализован. И вновь вернулся в «Готлиб Бакхарт». Осознание этого факта ткнулось в сердце раскаленной иглой, и я бы умер на месте, но у мироздания были на мой счет совсем иные планы. Постепенно в коридоре начало разгораться оранжевое свечение, и его неровные отсветы высветили лицо санитара. Это оказался маэстро Марлини, в глазах его плясали огни преисподней.

– Добро пожаловать в ад! – расхохотался он.

Я запрокинул голову и увидел, что коридор заканчивается топкой крематория, но прежде чем мертвый гипнотизер закатил тележку в огонь, меня рывком выбросило из разлетевшегося на куски кошмара.

Очнувшись, я какое-то время лежал на кровати с судорожно бьющимся сердцем и жадно хватал воздух распахнутым ртом, а только начал успокаиваться, как вдруг расслышал знакомый скрип.

«Мертвые санитары явились по мою душу!» – промелькнула заполошная мысль, но я сразу выкинул ее из головы.

А скрип между тем никуда не делся.

Я поднялся с кровати, высвободил из кармана брошенного в кресло халата «Веблей – Фосбери» и прислушался, но нет – скрип не послышался и раздавался вовсе не в моей голове. Показалось, будто что-то размеренно скрежещет где-то на первом этаже особняка.

Взломщики?

Донимавшая весь вечер слабость оставила меня, ноги больше не подгибались, а руки не дрожали, поэтому я накинул халат, затянул пояс и осторожно выглянул в коридор. После электротерапии мое ночное зрение заметно ослабло, но проникавшего через окна света уличных фонарей было достаточно, чтобы убедиться в отсутствии в коридоре посторонних.

Зажав револьвер под мышкой, я резким движением взвел курок, но и так металлический щелчок прозвучал в тишине ночного дома ударом кузнечного молота.

Замерев на миг на месте, я пересилил неуверенность и двинулся к лестнице. Стоило бы поднять тревогу, но начавшаяся суматоха наверняка позволит неведомому злоумышленнику скрыться, а мне хотелось застать его с поличным.

Кто он и зачем явился? – вот что я намеревался выяснить, осторожно спускаясь по крутым ступенькам на первый этаж. Странное скрежетание привело меня в задний коридор, я повернул за угол и очутился у распахнутой настежь двери чулана.

Кто-то решил покопаться в привезенных из фамильного особняка вещах? Неужели среди прислуги завелся воришка? А скрип – это попытка взломать очередной замок?

Версия убедительной не показалась, поэтому я перехватил револьвер двумя руками, шагнул к двери… и оцепенел при виде сиявших в темноте глаз.

– Не спится? – спросил Зверь и вновь провел по точильному камню лезвием кухонного ножа. Скри-и-ип!

Меня перекосило, а темная фигура в плаще до пят шагнула в коридор и показала разделочный нож:

– Малыш, ты только глянь, что я здесь нашел!

Я попятился, но недостаточно быстро. С острия ржавого клинка сорвалась ослепительная искра и угодила в руку. Голова закружилась, и я бухнулся на колени, чувствуя, как дрожит в груди сердце.

– Драть! – рыкнул альбинос, отскакивая в глубину чулана.

Облик его на миг расплылся облаком серого дыма, и мимолетная нереальность вовсе не была иллюзорной: разделочный нож скользнул сквозь когтистые пальцы, Зверь поймал его лишь у самого пола.

– Держись от меня подальше! – приказал я, переведя дух.

– Малыш, что за ерунда с тобой творится? – опешил альбинос.

Я поднялся с колен и тяжело оперся на стену.

– В тебе слишком много силы, и ты не способен удержать ее в себе. Не приближайся больше ко мне! Понял? Не приближайся!

– Точно! Силу тянет к тебе! Ты ведь тоже пробовал сердце падшего! – сообразил Зверь, прищелкнув когтистыми пальцами. – Она признала тебя своим!

– Держись от меня подальше!

Альбинос расплылся в широкой улыбке во всю свою зубастую пасть и сделал маленький шажок, сокращая разделявшее нас расстояние.

– Малыш, а ты не заберешь силу себе?

– Назад! – скомандовал я, поскольку просто физически не мог совладать с такой прорвой энергии.

– Драть! – осклабился в ответ Зверь. – С чего бы это мне слушаться тебя, Лео?

– Если сила падшего поглотит меня, тебе конец в любом случае! Так что брось дурить и дай мне все исправить. Я что-нибудь придумаю!

– Тик-так, малыш, – шепнул альбинос. – Тик-так! Время уходит.

Я протянул ему револьвер.

– Так вышиби себе мозги, если такой нетерпеливый.

– Хорошая попытка! – хохотнул Зверь, завернулся в плащ и зашагал по коридору, на ходу продолжая править точильным бруском лезвие разделочного ножа. Того самого ножа, которым мне первый раз вырезали сердце.

– Стой! – окликнул я его.

Альбинос обернулся.

– Ну?

– Ты ведь просто образ из моей головы, – сказал я. – В действительности ты существуешь лишь там. Мог кто-то еще пробраться в мое сознание?

– Да ты окончательно рехнулся!

– Уже давно. Еще когда выдумал тебя.

Зверь хмыкнул.

– Кто конкретно беспокоит тебя, малыш?

Я собрался с духом и сознался:

– Маэстро Марлини.

Гримаса отвращения превратила и без того страшную физиономию альбиноса в гротескную морду каменной горгульи.

– Не стоило тебе убивать его, – заявил Зверь.

– Это не ответ!

– Лео, у тебя в голове такая пустота, что слышно, как свистит между ушами ветер. Там в каменном мешке заперт одинокий маленький мальчик – и больше никого нет. Драть! Даже я сбежал оттуда при первой же возможности! – выдал альбинос и зашагал прочь.

– Гад! – выдохнул я ему в спину.

– Я все слышал! – послышался в ответ тихий смешок, а потом Зверь растворился в тенях, словно его и не было вовсе.

Я убрал револьвер в карман халата и заглянул в чулан, где альбинос побросал вскрытые ящики и коробки. В одной из них сверху лежала серебряная рамка с фотографией мамы; я счел нужным прихватить ее с собой, а больше ничего трогать не стал. Просто прикрыл дверь чулана и поднялся на второй этаж.

Лилиана крепко спала. Я поставил рамку с фотоснимком на туалетный столик, кинул халат в кресло и осторожно, чтобы не разбудить Лили, забрался под одеяло. После встречи с вымышленным другом мне было не по себе, но нервозность не помешала задремать. Я больше не боялся кошмаров, напротив, с радостью укрылся в мягких объятиях сна от навалившихся забот и проблем реальности.

Во сне я стоял посреди бескрайней степи, и всюду, куда только доставал взгляд, под легкими дуновениями ветерка покачивались алые маки. Голову дурманил густой аромат цветов, захотелось лечь на землю и уставиться в бесконечно-синее небо, но прежде чем я успел осуществить это желание, за спиной раздался женский голос:

– Красиво, не правда ли?

Я резко обернулся и оказался лицом к лицу с молодой девушкой в неуместном для прогулки по степи длинном платье. Некоторый недостаток изящества открытого и симпатичного лица с лихвой перекрывался очарованием юности, но красавицей незнакомка с лучащимися ясным огнем глазами мне вовсе не показалась.

Стоп! Незнакомка?!

Вспомнились газетные публикации; я посильнее запахнул халат и склонил голову.

– Выше высочество…

– Бросьте, кузен! – звонко рассмеялась кронпринцесса Анна, поправляя растрепанные ветром волосы. – Это просто сон, оставьте правила этикета для личной встречи во дворце.

Памятуя, чем кончилось последнее приглашение, встречаться с наследницей престола мне нисколько не хотелось, но вслух своих сомнений я высказывать не стал и промолчал, ожидая продолжения.

Фрейлина-оракул связала нас, теперь мы со Сновидцем не казались друг другу безликими силуэтами, но принцесса не воспользовалась представившейся возможностью разглядеть меня, все ее внимание занимало поле маков. Или же она просто не знала, с чего начать разговор?

Мысль эта пробежала по спине неприятным холодком.

Я был обязан своим спасением одному из самых могущественных людей планеты, а запросы сильных мира сего никогда не отличались скромностью. Какая услуга потребуется от меня взамен?

Но кронпринцесса не стала озвучивать никаких просьб, вместо этого она обвела рукой поле и повторила вопрос:

– Красиво, не правда ли?

– Красиво, – односложно признал я.

– Это картина, – пояснила Анна. – Я никогда не покидала Новый Вавилон и знаю мир лишь по фотоснимкам и картинам.

– Такова обратная сторона власти.

– Вовсе нет, – не согласилась со мной принцесса. – Всему виной мое слабое здоровье. И я безмерно благодарна вам, кузен, за свое спасение. Просто невозможно передать словами, какую вину я испытываю сейчас…

– Не стоит! – поморщился я, стремясь поскорее закончить неприятный разговор. – Случившееся не зависело ни от вас, ни от меня. Решения принимали другие. Вам не за что благодарить меня и укорять себя.

– Есть! – возразила Анна, и впервые в ее голосе прорезались властные интонации наследницы престола.

Этого и следовало ожидать. Пусть дед принцессы сам провозгласил себя императором, но власть меняет людей куда вернее и скорее, нежели многие поколения связанных близкородственными браками предков.

Альберт Брандт однажды заявил по этому поводу, что моральными уродами становятся куда быстрее, нежели проявляется вырождение физическое.

– Как скажете, ваше высочество, – склонил я голову перед наследницей престола и заодно повернулся спиной к набравшему силу ветру. Небо потемнело, маки колыхались волнами, будто красное штормовое море.

– Я обязана вам жизнью, но при этом должна потребовать ответную услугу за освобождение из клиники, – продолжила принцесса. – Мне просто не к кому больше обратиться. Пока я пребываю в коме, не решатся действовать даже самые преданные люди. А если промедлить еще немного – империя развалится на отдельные провинции и начнется всеобщая война всех против всех.

– Герцог Логрин не справляется?

Анна зло рассмеялась, и сильные эмоции самым неожиданным образом преобразили лицо кузины, оживив его и сделав необычайно привлекательным.

– Герцог не видит дальше собственного носа! – отрезала принцесса. – Он озабочен лишь удержанием своего положения и потому готов договариваться с кем угодно и о чем угодно, лишь бы сохранить статус-кво! То, что не укладывается в его картину мира, он просто игнорирует! Берлин, Вена и Рим заключают тайный договор, и это остается без последствий! Объемы дипломатической переписки между правительствами Англии, Франции и России возрастают в разы, но никто не обращает на это внимания. Персы претендуют на Константинополь, египтяне – на Гибралтар и Аравию! В Индии беспорядки, Новый Свет все больше удаляется от метрополии. Справляется ли герцог Логрин? Ответ на этот вопрос очевиден. Нет, он не справляется!

Охватившее наследницу престола волнение бурей прокатилось по сновидению, сильный ветер теперь едва не сбивал с ног, а по небу с головокружительной скоростью неслись свинцовые облака.

– Чего вы хотите от меня?! – прокричал я, силясь перекрыть жуткий гул, но тут небосвод надвое рассекла ослепительно-яркая черта, словно над нами пронесся гигантский болид. И сразу наступила тишина.

– О нет! – выдохнула Анна, подскочила ко мне и ударила по щеке. – Просыпайтесь, кузен! Просыпайтесь немедленно!

Я просто не успел. Разрезанный надвое небосвод разверзнулся, и на степь хлынул ливень пылающей серы. Маки сгорели в один миг, вокруг нас раскинулось море огня. Раскаленный воздух и горький дым выжгли легкие, плоть продержалась под напором жидкого пламени немногим дольше, но агония тянулась и тянулась, пока огонь пожирал само мое сознание.

Боль вышвырнула из сновидения; я очнулся и зашелся в приступе надсадного кашля из-за отвратительной вони горелой плоти и серного дыма. Покрывало и наволочка промокли от пота, крупные капли катились по щекам и лбу, но у меня просто не было сил пошевелиться, чтобы промокнуть их краем простыни.

А в голове, будто отрывок кинопленки, все крутился и крутился обрывок сновидения, в котором обугленные губы пылающей принцессы складываются в одно-единственное слово: «Убей!»

– Убей! – беззвучно сказала она, а потом из распахнутого рта кузины вырвалось пламя.

Больше ничего кронпринцесса сказать не успела, но это уже не играло никакой роли. Имя жертвы непременно будет озвучено в следующую нашу встречу, и я не видел никакой возможности ответить на просьбу принцессы отказом.

Я дал слово и обязан его сдержать. Или умереть. Третьего не дано.

Назад: Часть вторая Пациент. Наследственная патология и электротерапия

Дальше: Часть четвертая Стрелок. Линзы и патентованный глушитель Максима

Часть третья Оракул. Сны и Сновидец

1

2

3

4

5

Часть третья
Оракул. Сны и Сновидец