Предположим, что члены племени, в котором существует известная форма брака, расселяются на незанятом еще материке. Они вскоре разделятся на особые группы, отделенные друг от друга различными естественными преградами и непрерывными войнами, которые столь обыкновенны между дикарями. Отдельные группы будут, таким образом, подвержены влиянию несколько различных жизненных условий и обычаев и рано или поздно почти перестанут отличаться друг от друга. Как только это произойдет, каждое племя составит себе несколько различное представление о красоте, затем бессознательный отбор начнет свое действие вследствие того, что наиболее могущественные и сильные мужчины будут предпочитать одних женщин другим. Таким образом, различия между племенами, сначала очень слабые, будут постепенно и неминуемо усиливаться все более и более.

Чарльз Дарвин. Происхождение человека и половой отбор

Из Африки есть две дороги. Одна — вдоль северного побережья Красного моря через Синайскую пустыню в Левант, на восточное побережье Средиземного моря. Другая — через южные ворота Красного моря, Баб-эль-Мандебский пролив, или Ворота слез.

Пралюдям, чей дом располагался в Восточной Африке, преодолеть обширную пустыню на севере было бы не так легко. А вот Ворота слез лежали практически у порога.

Сегодня ширина Баб-эль-Мандебского пролива чуть меньше 20 км. Но 50 000 лет назад плейстоценовые ледники удерживали заметную долю Мирового океана, и Врата слез были значительно уже. Уровень океана с тех пор поднялся на 70 м [87]. Сплошного перешейка на месте пролива не было, но в отлив обнажалась группа островов, по которым, будто по камням через ручей, открывался путь на Аравийский полуостров.

«От дуновения Твоего расступились воды, влага стала, как стена, огустели пучины в сердце моря», — в таких словах Мои­сей вознес хвалу божественному ветру, что разделил воды Красного моря как раз вовремя, чтобы евреи успели бежать из Египта и от гнавшихся за ними по пятам колесниц фараона [88]. Жаль, что эпическую, пусть и менее чудесную переправу первых современных людей за пределы Африки реконструировать в таких подробностях мы не сможем. Но все же некоторые важные детали этого доисторического исхода видятся довольно отчетливо.

Во-первых, как показывают генетические исследования, скорее всего, была только одна миграция современных людей за пределы Африки. Во-вторых, ученые установили, что покинувшая Африку партия, скорее всего, была совсем не многочисленна. Возможно, не более полутораста человек. Тут приходится задаться вопросом: если одной группе людей удалось покинуть Африку, почему никто не последовал ее примеру.

После некоторых споров генетики, кажется, сошлись на том, что древа, построенные по данным Y-хромосомы и митохондриальной ДНК, равно указывают, что исход из Африки случился лишь единожды. «Изучение митохондриальной ДНК и разновидностей Y-хромосомы приводит к выводу о едином восточно­африканском источнике миграции из Африки, — заключают ученые. — Если же волн было несколько, они все вышли из одного и того же сообщества» [89].

Люди покинули Африку в те дни, когда северные области Европы и Азии покрывали ледники, а уровень океана был примерно на 70 м ниже нынешнего. Они, вероятно, пересекли Красное море в его южной оконечности и достигли Индии. Поколение за поколением люди расселялись вдоль побережья Южной Азии и примерно 40 000 лет назад достигли Сахула, континента, впоследствии частично ушедшего под воду (от него сегодня остались Австралия, Новая Гвинея и Тасмания).

Восточный маршрут, избранный первыми современными людьми, покинувшими Африку, отражает их тяготение к тропическому климату, в котором они привыкли жить, или то, что земли в глубине материка были заняты популяциями Homo Erectus, либо и то и другое.

Источник: 5W Infographic.

Таким образом, вполне вероятно, что первые современные люди покинули Африку одной партией, пересекли южную оконечность Красного моря и медленно, поколение за поколением, расселялись вдоль побережья Аравии и Ирана, достигнув в итоге Индии. Поскольку в плейстоценовом ледниковом перио­де уровень океана был ниже, археологические свидетельства этого продвижения вдоль моря сегодня надо искать под водой.

Однако эту версию пока принимают не все. Некоторые специалисты выдвигают альтернативную теорию: о том, что путь первых людей из Африки в Индию пролег по северному маршруту, в обход Красного моря, через Левант и Иран.

Есть и третья версия: было по меньшей мере две миграции — одна северная, в Левант, вторая южная, в Индию. Этой теории придерживаются археологи, не доверяющие выводам генетиков. Если же генетики правы и миграция была одна, придется делать выбор между северной дорогой над Красным морем и южной, через его «нижние» ворота, а имеющиеся сегодня свидетельства, во всяком случае с точки зрения генетики, указывают на южный вариант.

На картах генетиков, выстраивающих перемещения первых современных людей по планете, четкие линии тянутся из Восточной Африки в Индию, Австралию и Японию, и трудно отделаться от ощущения, что доисторические эмигранты целенаправленно двигались в эти отдаленные земли. Но, разумеется, это не так: у них не было ни карт, ни представления о том, чем окончится путешествие. По сути дела, не было и путешествия.

Для первобытных собирателей перемещения на небольшие расстояния, видимо, были обычным делом, но дальний переход с детьми — тяжелое испытание. Скорее всего, покинувшие Африку пионеры не собирались путешествовать в неведомое, подвергая свои семьи тяготам и опасностям, а вели себя, как и свойственно охотникам и собирателям: меняли стоянки после короткого путешествия. Через несколько лет родились новые дети, группа выросла в числе и разделилась, чтобы избежать раздоров, обычно возникающих в крупных собирательских сообществах.

После такого раздела часть людей оставалась на старом месте, а часть откочевывала на новые земли. Собирателям для пропитания нужна обширная территория, и потому за столетие — за пять поколений — популяция охотников-собирателей могла продвинуться на значительное расстояние, особенно если ее члены овладели искусством прибрежного рыболовства и старались не удаляться от водоемов. Другими словами, те дальние миграции совершались не одной группой людей, проходившей огромное расстояние, а были медленным расширением зоны обитания, и каждый новый этап путешествия проходило новое поколение.

Выход из Африки на Аравийский полуостров через Ворота слез, вероятно, не обошелся без применения лодок. Хотя археологи не нашли ни одного судна или плота, относящегося к тому периоду, люди, обитавшие на африканских стоянках позднего каменного века, который начинается без малого 50 000 лет назад, определенно занимались рыболовством, так что технология изготовления лодок, вероятно, была им известна. Если первые мигранты покинули Африку на лодках, их потомки могли и дальше двигаться по воде вдоль побережья до самой Индии.

Держаться береговой линии, помимо прочего, было безопаснее, чем удаляться вглубь материка. Большая часть Южной Аравии — это суровая пустыня, которая для собирателей могла оказаться непреодолимым препятствием. Однако время от времени (по геологическим часам) и там случались дождливые сезоны. Даже в плейстоценовый ледниковый период, из оков которого мир освободился лишь 10 000 лет назад, случались промежутки относительного потепления. Пик одного из них случился 50 000 лет назад. Во время этого потепления в Южной Аравии климат стал влажнее и вполне подходил для жизни охотников-собирателей [90].

Однако эти периоды благоприятного климата могли привлечь обитавших на севере неандертальцев. Безусловно, неандертальцы мешали ранним попыткам африканских перволюдей выйти в Аравию и воспрепятствовали их проникновению в Левант. Но 50 000 лет назад неандертальцам пришлось столк­нуться с новым врагом. Первобытные люди, уже обладавшие языком, были лучше организованы и пользовались более совершенным оружием. Уступающие неандертальцам в физической мощи, современные люди наконец-то получили преимущество перед свирепым древним противником.

И все же, пустившись в путь с семьями, первобытные эмигранты, вероятнее всего, предпочли бы не сталкиваться с неандертальцами. Потому они не пошли вглубь материка, а двинулись по побережью Южной Аравии, а лодки служили им одновременно и для рыбалки, и как транспорт.

Так почему же из Африки мигрировала только одна партия людей? Могло ли это объясняться тем, что единственный путь миграции — Баб-эль-Мандебский пролив — первые люди, пересекшие его и осевшие по ту сторону, перекрыли, не позволив идущим следом вторгнуться на их территорию? Скорее, впрочем, дело в том, что шансы на выживание были невелики, и лишь одной группе мигрантов повезло преодолеть все тяжкие испытания, выпавшие по дороге.

Переход в Индию

Как можно проследить путь тех первых мигрантов на заре времен? Первобытные люди, выйдя за пределы Африки, оседали там, куда пришли, кроме тех, кто оказывался во главе катящейся волны. Таким образом, мир заселялся довольно упорядоченно. Тысячелетиями люди жили и умирали там же, где рождались. Популяции не смешивались, заключались патрилокальные браки, свойственные обществу охотников и собирателей.

Такой вывод диктует генеалогия Y-хромосомы и митохонд­риальной ДНК. Мужчины с каждой ветви древа Y-хромосомы, как правило, происходят из одного географического региона. То же самое верно в отношении древа митохондриальной ДНК. Некоторые ветви этих двух древ ограничиваются одним континентом. Другие простираются через несколько, но в определенном смысле и это доказывает упорядоченное расселение человечества. Если бы население планеты было сильно перемешано, представители каждой ветви обнаруживались бы повсюду.

Даже сегодня для большинства живущих генеалогия по Y-хромосоме или митохондриальной ДНК точно указывает на континент происхождения. Африканцы к югу от Сахары принадлежат к митохондриальным линиям L1, L2 и L3. Весь остальной мир принадлежит к двум дочерним ветвям линии L3, именуемым M и N.

Для реконструкции исхода из Африки особенно интересна линия M. Ученый из Павийского университета Сильвана Сантакьяра-Бенеречетти обнаружила, что линия М довольно распространена у людей на юге Аравийского полуострова, но не встречается в Леванте [91]. Это любопытное свидетельство в пользу того, что путь из Африки лежал через Южную Аравию в Индию. Однако оно не окончательное, потому что в период между 659 и 1900 гг. нашей эры у арабов процветала интенсивная работорговля, и многие африканские невольники были вывезены на Аравийский полуостров. Линию М могли принести сюда именно рабыни, ассимилированные местным арабским населением [92].

Поскольку мужчины и женщины расселялись по планете вместе, то картина, которую дает генеалогия по Y-хромосоме, должна совпадать с данными генеалогии по митохондриальной ДНК. В целом обе картины совпадают довольно точно, но расходятся в деталях. Мутации, формирующие линию Y-хромосомы, открыты недавно и пока еще не изучены до конца. Митохондриальная ДНК мутирует быстрее Y-хромосомы, и датировка развилок на ее генеалогическом древе в целом старше, чем на древе Y. Чтобы точно и правильно соотнести данные этих древ, предстоит еще большая работа.

Эти два древа не только помогают проследить миграцию первых современных людей по земному шару, но и показывают, что лишь ничтожная группа африканцев оказалась за пределами континента, — этот вывод также косвенно свидетельствует в пользу однократной миграции. По женской стороне линии L1 и L2 на древе митохондриальной ДНК оставались запертыми в Африке, по меньшей мере до нового времени; только дочери L3 — M и N — вышли во внешний мир. Со стороны Y-хромосомы никогда не покидали Африку сыновья A и B с древа Y. За пределами континента обнаруживаются только носители так называемой мутации M168. Предположительно мужчины линии M168 сопровождали M- и N-женщин в миграции из Африки в Индию.

Эмиграция современного человека из Африки была не только поворотным моментом человеческой истории, но и важным демографическим событием. Те немногие, что перешли Красное море, несли лишь малый фрагмент генетического разнообразия, которое было характерно для первобытного человечества. Под генетическим разнообразием понимается число альтернативных версий одного и того же гена — аллелей, как называют их генетики, — наблюдаемых в популяции; каждая особь может нести до двух аллелей, унаследованных по одной от каждого из родителей. Так, область ДНК, ответственная за ген инсулина, у африканцев встречается в 22 разных вариантах, а вот за пределами Африки — только в трех [93]. Небольшой размер покинувшей Африку партии должен был увеличить вероятность того, что эволюционная траектория этих людей будет отлична от эволюции оставшихся в Африке, поскольку малый размер группы создает условия для возникновения важного типа эволюционных изменений, иначе говоря, для дрейфа генов.

Главным инструментом эволюции считают естественный отбор, но генетический дрейф также действенный фактор, и он сказывается тем быстрее, чем меньше популяция. Суть дрейфа генов в том, что половина родительских генов, передаваемая ребенку, и половина, откидываемая прочь, тасуются абсолютно случайным образом. Только случай определяет, какие версии генов со сменой поколений умножаются в популяции, а какие сходят на нет. В конце концов одна из версий может стать в популяции всеобщей, а все другие варианты исчезнут. Так было с Y-хромосомой и митохондриальной ДНК. В общем эволюционном механизме дрейф дополняет мутацию. Мутация постоянно привносит в геном новшества, но в каждом поколении часть новаций вымывается дрейфом. Так работает естественный отбор — биологические виды приспосабливаются к меняющимся условиям жизни.

Дрейф — процесс стихийный, и потому всеобщими в популяции могут становиться как полезные, так и вредные версии гена. В большинстве случаев, впрочем, это нейтральные, как называют их генетики, вариации, никак не влияющие на выживание особи. Чем меньше популяция, тем скорее одна из вариаций гена вытесняет все остальные. Таким образом, дрейф был особенно силен в небольшой группе первых людей, покинувших Африку, и у их дальних потомков, разбредшихся по планете. Человеческая популяция как целое, вероятно, многие тысячелетия существовала в виде изолированных немногочисленных сообществ, потому что расстояния и вражда к чужакам не допускали сколько-нибудь заметного смешения племен.

Вышедшие из Африки несли лишь фрагмент широкого генетического разнообразия тогдашнего человечества, и размер этого фрагмента позволяет приблизительно оценить численность партии эмигрантов. Генетик Сара Тишкофф из Университета Мэриленда подсчитала, что современных людей, покинувших Африку, могло быть всего 160 [94]. Другой расчет сделали генетики, изучающие митохондриальную ДНК: африканская популяция, от которой произошли все люди за пределами Африки, насчитывала максимум 550 женщин детородного возраста или, скорее всего, гораздо меньше [95].

При всей кажущейся точности эти цифры весьма приблизительны, и погрешность оценки может быть значительной. Главный вывод, который можно отсюда извлечь: популяция прародителей, из которой вышли первые эмигранты-колонизаторы, была совсем немногочисленной: скорее всего, просто родовая группа охотников-собирателей. Численность ее при условии, что тогдашние группы были похожи на существующие сегодня, могла составлять около 150 человек. И вот эта партия, видимо, и отправилась за Красное море.

Заселение исчезнувших материков Сунды и Сахула

Каким бы путем люди ни вышли из Африки, их первой крупной остановкой была, судя по всему, Индия, потому что именно там обнаруживаются первые после выхода из Африки разветвления и на митохондриальном древе, и на древе Y-хромосомы.

Среди жителей Индии и сегодня часто встречаются представители вышедших из Африки линий M и N митохондриальной ДНК. Линия М широко распространена, и ее мутации в Индии старше, чем те, что обнаруживаются в ней дальше на восток: косвенное указание на то, что индийский субконтинент был заселен вскоре после исхода из Африки. Что касается Y-хромосомы, то несколько отростков ранних мужских ветвей встречаются только в Индии, и эта картина также согласуется с южным сценарием первой трансафриканской миграции: если бы миграция прошла северным маршрутом, эти отростки встречались бы не только в Индии, но и в Леванте [96].

В Индии пути группы первоэмигрантов исторически разошлись. Часть прародителей и дальше держалась берегов, расселяясь вдоль южного края Азии и в итоге добравшись до Австралии, Китая и Японии. Часть отправилась вглубь материка, на северо-запад, через земли, ныне известные нам как Иран и Турция: этой группе предстояло долгое противоборство с неандертальцами за обладание Европой. Оба путешествия испытывали человека на прочность, требуя изобретательности, умения выживать во враждебной среде и преодолевать жестокие трудности. Сначала рассмотрим австралийскую миграцию, а затем проникновение в Европу.

Популяция, расселявшаяся вдоль побережья, двигалась на восток вокруг Индии и Индокитая и в итоге достигла двух ныне исчезнувших материков — Сунды и Сахула. 50 000 лет назад уровень моря был существенно ниже, чем в наши дни, так что Малайский полуостров и острова Суматра, Ява и Борнео были одной большой сушей, известной как Сунда, или Сундаленд, отходившей на юг от Азиатского континента. Австралия в те времена сливалась с Папуа — Новой Гвинеей на севере и с Тасманией на юге, и эти три острова вместе образовали материк под названием Сахул, лежавший строго к югу от Сунды.

Если не считать речных устьев, людям, селившимся по побережью, не приходилось пересекать обширные водные пространства, пока они не вышли к проливу, разделявшему Сунду и Сахул. При ширине около 100 км он представлял собой серь­езную преграду. Присутствие земли на юге наблюдателям с Сундского берега могли выдать лесные пожары на Сахуле или миграции птиц. Так или иначе, современные люди достигли и Сахула, и это не оставляет сомнений в том, что они обладали навыками мореходства, необходимыми для исхода из Африки через Ворота слез.

Появление первых современных людей в Австралии — важное событие не только потому, что они совершили великое путешествие из далекого дома в Восточной Африке, но и потому, что благодаря этому событию появилась одна из первых возможностей соотнести генетическую историю с данными архео­логии. Известные археологам погребения позволяют датировать колонизацию Австралии 50 000 лет назад. Такая давность уже не проверяется радиоуглеродным методом, так что приходится использовать другой, так называемый термолюминесцентный. Термолюминесцентное датирование не всегда надежно, но в нашем случае его подтверждают другие свидетельства: 46 000 лет назад в Австралии внезапно вымерли все крупные, тяжелее 100 кг млекопитающие, птицы и рептилии [97]. Причиной наверняка были действия нового неутомимого хищника — человека-охотника. Такая же судьба постигла немного позже и крупных животных Америки, когда первые люди достигли Нового Света.

Довольно удивительно, что самые ранние стоянки современного человека за пределами Африки обнаружены именно в Австралии. Вероятное объяснение — мигрировать вдоль побережья легче, чем продвигаться вглубь суши. Море было надежным источником пищи и удобной дорогой, кроме пролива между Сундой и Сахулом. И поскольку в те дни уровень океа­на был значительно ниже, многочисленные прибрежные стоянки человека теперь оказались на дне, и таким образом свидетельства о промежуточных этапах путешествия еще предстоит отыскать.

Многие генетики считают, что современные люди вышли из Африки много раньше чем 50 000 лет назад. Недавняя датировка на основе подсчета мутаций в древе человеческой митохондриальной ДНК показывает, что исход случился 65 000 лет назад [98]. Однако генетические данные, хотя неизменно интересные, основываются на допущениях, не всегда верных, даты же, устанавливаемые археологами, гораздо надежнее. Сегодня самые ранние известные археологии следы современного человека за пределами Африки датируются периодом 46 000 лет назад — таков возраст погребений у озера Мунго в юго-восточной Австралии и современных ему находок в Леванте. Археологов не особенно убеждают аргументы о том, что более ранние стоянки человека, располагавшиеся на морском берегу, ныне лежат на дне, потому что люди определенно откочевали бы вглубь материка, вместо того чтобы ждать, пока их поглотит медленно прибывающее море.

Разумеется, блокировать на морском берегу мигрировавших из Африки современных людей могли архантропы, расселившие­ся по Евразии многими тысячелетиями ранее. На Аравийском полуострове время от времени появлялись неандертальцы, а Дальний Восток занимал Homo erectus. Возможно, архаичные люди поначалу не позволили современным пройти вглубь Евразийского материка, вынудив их жаться к его краю, зато сами они так и не добрались до Сахула. Может быть, этим и объясняется то странное обстоятельство, что старейшие из известных науке останков современного человека нашлись на самом дальнем отрезке его миграции, в Австралии.

Тому, что именно в Австралии наука обнаружила первый «привал» человечества, есть и другое объяснение — климат. Наши африканские прародители не были приспособлены к холодному климату. Далее в главе 6 речь идет о том, что людям, видимо, пришлось сначала эволюционно адаптироваться, чтобы заселить холодные области Евразии. Не исключено, что именно климат заставлял первых мигрантов концентрироваться на побережье и стремиться в теплые земли вроде Сунды и Сахула.

Как бы там ни было, наверное, правы археологи, не видящие оснований предполагать, что исход современных людей из Африки мог состояться ранее 50 000 лет назад — даты, которая согласуется и с поведенческими изменениями, о которых сообщают археологические находки в самой Африке, и с другой датой — 46 000 лет назад, — начиная с которой можно точно говорить о присутствии современного человека в Австралии.

Но если археологи верно называют дату исхода, то генетики, очевидно, не ошиблись с числом миграций: она была только одна.

Сахул находится в стороне от миграционной трассы прародителей, и его не затронули последующие передвижения и смешения народов, и поэтому аборигены Австралии, возможно, носят в своих генах удивительный портрет первых эмигрантов из Африки. Однако разница в массивности первых австралийских скелетов и появление людей с полуодомашненной собакой (динго) указывают на то, что после прибытия современных людей было еще несколько волн миграции в Австралию. Нынешние политические ограничения на отбор образцов ДНК у аборигенов не позволяют получить ясную картину последовательности этих волн, которую могли бы воссоздать генетики.

До появления европейцев австралийские аборигены делились на шесть сотен разных племен численностью от 500 до 1000 человек, говоривших на разных диалектах и имевших свои территории обитания. Судя по всему, браки заключались только внутри племен, между ними гены почти не перемешивались, и вследствие древности популяции в каждом племени сформировался неповторимый генофонд с особенными разновидностями генов, не встречающимися больше нигде в мире. Анализ митохондриальной ДНК племени валибри, живущего на северо-востоке континента, показал присутствие нескольких генеалогических линий, не встречающихся ни в одном другом племени, а это означает, что племена сильно различаются по генетике [99].

По сравнению с многообразием митохондриальных типов вариантов Y-хромосомы, напротив, совсем немного: половина всех туземных мужчин имеет одну Y-хромосому. Это могло быть результатом ситуации, известной у генетиков под названием «эффект основателя»: снижения генетического разнообразия в популяции, основанной малым числом особей [100]. Могли сработать и другие факторы. Например, полигамия (когда часть мужчин имеет по несколько жен, а часть — не имеет вовсе) значительно снижает разнообразие в Y-хромосомах. Так же как и постоянные вооруженные конфликты, бремя которых падает на мужчин.

Австралийские племена, судя по всему, жили в состоянии непрекращающейся войны, не пуская чужаков на свои территории, а торговлю вели на нейтральных землях. Набор орудий аборигенов, необременительный в дальних переходах, включал в себя оружие типа тяжелых палиц, бумерангов с крюком и копий [101]. Аборигены хорошо умели выживать в суровых условиях, но так и не освоили земледелия. Их уникальная генетика отражает древность популяции и дрейф генов, усиленный в условиях раздробленности на мелкие вражду­ющие сообщества.

Похожую картину дает генетический анализ других ранних обитателей Сахула — народов Новой Гвинеи. Примерно до 8000 лет назад Австралия и Новая Гвинея представляли собой единый материк, так что население обоих островов могло произойти от одной миграционной волны. Научная группа Марка Стоункинга изучала Y-хромосому и митохондриальную ДНК многих новогвинейских племен и обнаружила поразительное однообразие в Y-хромосоме, особенно у высокогорных племен дани, яли, уна и кетенгбан [102]. Как и у австралийских аборигенов, такое однообразие может означать либо широкое распространение полигамии, когда лишь несколько мужчин производят все потомство в племени, либо высокий уровень насильственных смертей.

В Новой Гвинее, вероятнее всего, действовали оба фактора. Все папуасские популяции в этом регионе практикуют патрилокальный брак, т.е. мужчины всегда остаются со своим родом, а жены переходят в род мужа. Большинство, если не все новогвинейские племена, придерживались полигамии, по крайней мере до появления первых миссионеров. Например, у дани 29% мужчин имели больше одной жены, притом число жен варьировалось от двух до девяти, а 38% мужчин не имели ни одной.

Война была обычным делом в большей части папуасских обществ до второй половины XX в., отмечает группа Стоункинга, и смертность на войне была высока: по данным антрополога Карла Хайдера, приблизительно 29% мужчин дани погибали в сражениях. Практически таков же уровень военных потерь мужских особей у шимпанзе и у южноафриканских яномамо, причем мотив у тех и других, предположительно, одинаков: репродуктивное преимущество, которое успешный воин получает для себя и для своего клана.

Стычки охотников и собирателей кажутся не такими уж кровопролитными в сравнении с мясорубкой современной войны. Начатый бой можно было остановить, как останавливают футбольный матч из-за, например, дождя или серьезной травмы кого-то из игроков. Хайдер, как и многие антропологи, поначалу считал, что война для дани не такая уж трагическая ситуация. После первого полевого исследования в Новой Гвинее в 1961 г. он написал книгу, в которой подчеркивал миролюбивость племени. Однако после многочисленных новых поездок и тщательной реконструкции родословных с выяснением причин смертей Хайдер увидел, как много мужчин на самом деле гибнет в сражениях. Если сражаться приходится еженедельно, даже при небольшом числе потерь убыль со временем будет гигантской.

Как и бушмены, дани бьются насмерть. Они не научились отравлять наконечники стрел ядом жука-листогрыза, но вместо яда используют экскременты, чтобы в рану попадала инфекция. Подобно многим другим человеческим племенам и шимпанзе из Касакелы («Гомбе»), дани знают, что истребление лишь некоторой части врагов дает выжившим повод для мести и потому более эффективно изводить врагов без остатка.

«На плоскогорье около 30% автономных групп исчезают каждое столетие после военных поражений, — пишет о межплеменной вражде в Новой Гвинее археолог Стивен Леблан. — Племена вырезаются целиком или гибнут в сражении, уцелевшие после больших кровопролитий спасаются у союзников или дальних родственников. Последнее из незатронутых цивилизацией мест оказалось не мирным пастбищем, а полем незатихающей битвы» [103].

Фенотип коренного австралийца называется австралоид, этот термин подразумевает темную кожу, волнистые или куд­рявые волосы, вытянутое телосложение и крупные зубы. Новогвинейцы относятся к австралоидам, но имеют некоторые небольшие отличия: например, мелкокурчавые волосы. То, что народы Сахула выглядят похоже на центрально- и западноафриканцев, вероятно, не просто совпадение. Вследствие своей относительной изоляции австралоидные племена могли сохранить наиболее полное среди всех народов сходство с первыми африканскими мигрантами. Но точно сохранить облик первых современных людей, покинувших Африку, они тоже не могли бы, потому что к их популяции примешались поздние иммигранты, например полинезийцы, да и сами австралоиды сильно изменились под действием дрейфа генов.

Загадка андаманцев

Австралийские аборигены — не единственная остаточная популяция первой трансафриканской миграции. На всем протяжении маршрута, до самой Африки, на дальних островах или в уединенных местах, где было удобно отражать последующих пришельцев, сохранились необычные народы, чья генетика указывает на их происхождение от тех первых мигрантов. Все они живут родоплеменным строем, обитают по большей части в лесах и научились сопротивляться ассимиляции и смешанным бракам. Это примитивные народности Индии, например австралоидные ченчуи койя в штате Андхра-Прадеш, а также негритосы — народ, обитающий на Андаманских островах, в Малайзии и на Филиппинах. Многие из этих народов имеют темную кожу, словно в напоминание об их африканском происхождении.

Один из самых загадочных среди этих реликтовых народов — туземцы Андаманских островов. Андаманские острова лежат в Бенгальском заливе, примерно в 200 км от побережья Бирмы, но при том уровне моря, который был 50 000 лет назад, расстояние до материка было всего около 60 км. Поскольку первые выходцы из Африки хорошо владели искусством мореплавания — а иначе они не добрались бы до Сахула, — то и Андаманские острова были в пределах их досягаемости.

В новое время моряки долго избегали этих островов, чьи обитатели слыли свирепыми людоедами. Согласно британскому источнику 1858 г., на архипелаге насчитывалось 13 разных племен, каждое со своим языком и территорией, некоторые из них находились друг с другом в состоянии непрекращающейся войны. Многие из северных племен, известных как большие андаманцы, сильно поредели после проникновения на их территорию обитания европейских болезней, а за 50 лет британской колонизации практически вымерли. На сегодня уцелели лишь три андаманских племени, все с южных островов: онге, ярава и сентинельцы.

Происхождение андаманцев долго оставалось загадкой. Их фенотип: низкорослость, темная кожа, мелкокурчавые волосы и торчащие ягодицы — так называемая стеатопигия — характерен для африканских пигмеев. «Они выглядят, будто африканцы, но их дом здесь, на этой цепи островов посреди Индийского океана, — говорит Питер Андерхилл, специалист по генеалогии Y-хромосомы. — Люди 200 лет ломали головы, не понимая, что это за народ и откуда он взялся» [104].

Чтобы разобраться, две группы ученых недавно исследовали ДНК андаманцев. Эрика Хагельберг из Университета Осло изучала образцы крови народов онге и ярава; она же извлекла митохондриальную ДНК из волос, собранных этнографом Альфредом Рэдклифф-Брауном у больших андаманцев в 1906–1908 гг. [105]. Вторая группа, возглавляемая Аланом Купером из Оксфордского университета, получила митохондриальную ДНК из андаманских черепов, хранящихся в лондонском Музее естествознания: старую ДНК извлекли из зубной пульпы [106].

Обе группы установили, что андаманцы принадлежат к митохондриальной линии M2, и сделали вывод, что этот народ участвовал в ранней миграции человечества из Африки в Южную Азию. Y-хромосома онге и ярава подтверждает, что андаманцы — древний азиатский народ.

Таким образом, выходит, что физическое сходство андаманцев с пигмеями — это так называемая конвергентная эволюция, т.е. независимое формирование одних и тех же признаков. Предположительно, при жизни в лесу появление определенных признаков, таких как малый рост и стеатопигия, дает преимущество. Так, пигмеи байака в Центральноафриканской Респуб­лике и конголезские пигмеи мбути принадлежат к разным митохондриальным линиям и, скорее всего, пришли к карликовости независимо друг от друга и от андаманцев.

Андаманцы и другие австралоидные народы с темной кожей и иными африканскими чертами, возможно, мало отличаются от первых обитателей Дальнего Востока и Европы, какими те были до прихода 40 000 лет спустя земледельческих народов неолита.

Другое указание на почтенный возраст андаманских племен дает язык. Андаманские языки, как и древние щелка­ющие языки !хонг и хадза, изолированные, т.е. не имеют сходства ни между собой, ни с какими-либо другими языками. Есть легенда, будто лингвист Эдвард Сепир говорил студентам, что все языки мира делятся на две группы: андаманские и все остальные. Непохожесть — это тоже знак великой древности [107].

Джозеф Гринберг в своей типологии языков поместил все андаманские языки в одну макросемью, которую назвал индо-тихоокеанской. К ней, помимо андаманских, он отнес тасманийские и древнепапуасские языки, бытовавшие в Новой Гвинее. Как и некоторые другие предложенные Гринбергом гипотезы, индо-тихоокеанскую семью языков признают далеко не все лингвисты. Но сегодня мы видим, что в эту группу собраны языки, имеющие удивительную общую черту: на них говорят народы, живущие в уединенных местах и, по всей вероятности, наследующие прямо мигрантам первой волны, прошедшим из Африки до затонувшего материка Сахула.

Проникновение на Дальний Восток и в Индонезию

Пути первых колонизаторов Азии лежали не только в Австралию. Часть пионеров переправилась через пролив в Сахул, а часть, судя по всему, продолжила двигаться на восток вдоль южного края Сунды. Эти мигранты прошли краем моря на север по восточному берегу Китая, оставив позади цепь поселений, и достигли Японии и Камчатки.

Затем, обнаружив, что побережье обитаемо и на юге, и на севере, они в итоге должны были двинуться вглубь материка. Согласно реконструкции генетика Стивена Оппенгеймера, во внутренние области Индии, Индокитая, Китая и Центральной Азии переселенцы поднимались вдоль течения рек. «География и климат подсказывали новым обитателям Азии, что делать дальше, — пишет он. — Правила, скорее всего, были просты: селись у воды и там, где проливается достаточно дождя, на переходах избегай пустынь и высоких гор, держись рек и следуй за зверем, которого можно добыть» [108].

Проникновение вглубь Евразийского материка неизбежно обернулось для современного человека прямым столкновением с архаичными людьми, давно обитавшими там: с неандертальцем на западе, несомненно, и с Homo erectus на востоке. Не исключено, что вторжение на материк откладывалось много поколений, пока изобретательные современные люди не разработали оружие и тактики для противостояния архантропам, а возможно, пока у них не выработались механизмы адаптации к холодному климату. Взаимодействие между разными биологическими видами людей — интереснейшая страница истории, но на сегодня у нас нет практически никаких данных об этом, кроме того непреложного факта, что один из видов выжил, а все остальные вымерли.

Что касается востока, пока неизвестно, какую территорию занимал Homo erectus и связано ли его исчезновение с распространением современных людей. Однако, судя по недавним довольно неожиданным находкам, два человеческих вида все-таки пересекались в самых разных аспектах. Первое свидетельство доставил непосредственный спутник человеческой эволюции: платяная вошь.

Специалист по вшам из Музея естествознания Флориды Дэвид Рид обнаружил, что на людях паразитируют два разных типа платяной вши, морфологически одинаковых, но с разной генетической историей. Рид сделал свое открытие, составляя генеалогию митохондриальной ДНК для платяной вши, как другие генетики составляют ее для человека. Но у человека все линии митохондриальной ДНК — это ветви одного древа, а вот у платяной вши они образуют два разных куста. Один из них соответствует древу человеческой митохондриальной ДНК и по датировке, и по географии, как и следовало бы ожидать, если вошь делилась на популяции следом за человеческими хозяевами, которые начали расходиться по всему свету. Второй куст сходится с первым, но лишь в далеком прошлом, примерно 1,8 млн лет назад, как будто большую часть времени эта разновидность вши паразитировала на другом хозяине.

Вошь — узкоспециализированный организм, и платяная вошь без тепла и питания, обеспечиваемых человеческим телом, живет лишь несколько часов. Так что и второй куст вши должен был паразитировать на людях: но только на людях иного биологического вида, считает доктор Рид. По его предположению, эта вошь вышла из Африки вместе с предками Homo erectus и лишь много позже переселилась на современного человека, который физически контактировал с азиатской популяцией Homo erectus где-то 50 000 лет назад [109].

Второе и еще более удивительное свидетельство взаимодействия современных людей и Homo erectus недавно обнаружено на индонезийском острове Флорес, расположенном между Индонезией и Австралией. В одной из пещер на берегу реки археологи обнаружили окаменелые останки людей, старейшим из которых было 95 000 лет, а самым недавним — 13 000. Останки принадлежат семерым индивидам, и среди костей есть сохранившийся в целости череп. Эти люди были чуть выше метра, но это не пигмеи. Скорее, как считают обнаружившие их специалисты и ряд других ученых, речь идет об уменьшенной версии Homo erectus [110].

География острова накладывает серьезные эволюционные ограничения на поселяющиеся здесь виды, зачастую вынуждая некрупные существа приобретать гигантские размеры, а крупные — уменьшаться. На Флоресе обитала гигантская крыса, а ящерицы эволюционировали в хищного комодского варана трехметровой длины. В этом затерянном мире бродили стада карликовых слонов. И человеческие его обитатели тоже, получается, уменьшились.

Низкорослые флоресийцы поставили антропологов перед целым рядом парадоксов, которые пока не поддаются разрешению. Жители острова создавали сложные каменные орудия, схожие с теми, что изготавливали современные люди, и отличные от всех, которые прежде приписывались Homo erectus. При этом мозг, уменьшившийся в весе в соответствии со всем организмом, не превосходил в объеме мозг шимпанзе и австралопитека, не обладающих способностью к изготовлению каменных орудий вообще. Скептики считают, что, если орудия, найденные на Флоресе, созданы туземцами, значит, эти туземцы был современными людьми, возможно, какого-то патологического подвида. Часть ученых, однако, не сомневается в том, что обнаруженный череп принадлежит Homo erectus, и не обнаруживает в нем никаких признаков патологии [111].

Имеющиеся данные указывают на то, что флоресийские лилипуты были потомками Homo erectus, сумевшими просуществовать еще около 35 000 лет рядом с современными людьми, когда все другие его потомки давно исчезли с лица земли. Своим выживанием флоресийцы обязаны тому, что жили, никому не мешая, в лесах на уединенном острове. Только так вид Homo erectus и мог сохраниться при смене эпох: став практически невидимым для новых пришельцев.

Долгая война против неандертальцев

Не в пример скупым и разрозненным свидетельствам о судьбе Homo erectus, о контактах современных людей с неандертальцем, архантропом, обитавшим в Европе и на Ближнем Востоке, мы знаем немало. Неандертальцы, которые появились приблизительно 127 000 лет назад к западу от Уральских гор, были совершенно особой моделью человека. У них были коренастые тела с бочкообразной грудной клеткой и мускулатура штангиста. Большие головы, мощные надбровные дуги и странные выросты или гребни в задней части черепа.

Эти особенности могли быть или результатом биологической адаптации к холоду, или действием дрейфа генов, случайной перетасовки генов, происходящей при смене поколений. Дрейф особенно сказывается в небольших популяциях, какими они могли быть и у первых неандертальцев.

В неандертальских скелетах ученые часто обнаруживают срощенные переломы костей, что указывает на жизнь, полную суровых испытаний; были эти травмы связаны с охотой на зверя или на ближнего, сказать трудно. Некоторые скелеты имеют такие повреждения, при которых человек не мог бы обходиться без помощи сородичей, а значит, неандертальцы, вероятно, заботились о своих инвалидах. А еще они периодически предавались каннибализму, о чем свидетельствуют разруб­ленные и обожженные кости, обнаруженные на нескольких стоянках. Одним словом, и в привлекательных, и в не самых привлекательных своих обычаях неандертальцы были вполне подобны людям.

Объем мозга у них варьировал в тех же пределах, что и у современного человека, а у некоторых особей и превосходил его [112]. Но поведением они мало походили на людей нынешних. Неандертальцы пользовались тем же самым набором орудий, что и анатомически современные люди. Мертвецов они погребали в неглубоких могилах, но нет никаких бесспорных свидетельств того, что погребение сопровождалось ритуалами. В пещере Шанидар на северо-западе Ирака откопан скелет, обильно обвалянный в цветочной пыльце, что наводит на мысль о погребальных венках и букетах. Однако пока не обнаружены другие подобные захоронения, проще объяснить присутствие пыльцы деятельностью грызунов, изрывших всю могилу сетью ходов [113]. Есть некоторые указания, что неандертальцы не были высокосоциальными существами [114]. И, хотя примерно 100 000 лет назад они вытеснили с Ближнего Востока анатомически современных людей, неандертальцы оказались неспособны реагировать на высокую поведенческую мобильность людей, появившихся в ареале их обитания 45 000 лет назад.

«Нетрудно понять, почему неандертальцам пришлось исчезнуть после появления современных людей, — пишет антрополог Ричард Клейн. — Археологические находки показывают, что практически в любом заметном аспекте — будь то артефакты, устройство стоянки, умение адаптироваться к суровым условиям, добыча пищи и т.д., неандертальцы в социальном плане уступали современным людям, и, судя по их характерной морфологии, такое отставание могло быть обусловлено биологическими особенностями» [115]. Нельзя заключить, имея только скелеты, была ли у неандертальцев речь, но, возможно, причиной их отставания было именно то, что они обладали лишь грубым протоязыком без всякого синтаксиса или не обладали им вообще.

Некоторые антропологи считают, что первые современные люди могли скрещиваться с неандертальцами. Учитывая то, что основной формой межплеменных отношений у охотников и собирателей были вражда и сильнейший страх, который неандертальцы, вероятно, вселяли в наших прародителей, трудно вообразить, чтобы человек и неандерталец вообще взаимодействовали, а не то, что охотно шли на смешанные браки. Человеческие древа митохондриальной ДНК и Y-хромосомы сходятся к одному корню — к единственному предку в Африке — и ни в одной из линий не показывают присутствия неандертальца.

Генетическую разобщенность современного человека и неандертальца убедительно подтверждает впечатляющее открытие Сванте Паабо и Маттиаса Крингза из Мюнхенского университета, которые сумели в 1997 г. извлечь митохондриальную ДНК из первых обнаруженных останков неандертальца возрастом около 40 000 лет [116], найденных в 1856 г. в Неандерской долине близ Дюссельдорфа. ДНК в хромосомах клеточных ядер разлагается вскоре после смерти, но у небольшого кольца митохондриальной ДНК, которой около 1000 копий в каждой клетке, шансы на длительное выживание имеются. Извлечение этой ДНК было актом высочайшего мастерства, многие пытались это сделать, но не преуспели, отчасти из-за того, что методика амплификации, как правило, умножает копии не только нужной ДНК, но и посторонние вкрапления, которых в изобилии в любой лаборатории и на любом изучаемом объекте.

Часть африканских эмигрантов, достигшая Индии, расселялась на северо-запад, через Иран и Турцию и в конце концов достигла Европы. Медленный захват Европы занял около 15 000 лет из-за сопротивления туземного неандертальского населения. Точками отмечены местности, занятые ориньякцами (от археологического термина, названия культуры первых современных людей). Возраст стоянок, указанный в тысячах лет, получен радиоуглеродным методом, и может быть на 3000 лет или около того моложе обозначенных дат.

Источник: Paul Mellars, The impossible coincidence. A single-species model for the origins of modern human behavior in Europe Evolutionary Anthropology 14, 12.27, 2005. © Paul Mellars 2005. Воспроизведено с разрешения John Wiley & Sons, Inc.

Мюнхенской группе удалось расшифровать лишь небольшой участок митохондриальной ДНК неандертальца, но этого хватило, чтобы увидеть, насколько последовательность единиц неандертальской ДНК разнится с человеческой. На сегодня митохондриальная ДНК извлечена из всех четырех неандертальских окаменелостей, хранящихся в Германии, России и Хорватии. Все их ДНК схожи между собой и резко отличны от ДНК нынешних людей. Паабо и его коллеги показали, что митохондриальная ДНК неандертальца также отличалась и от митохондриальной ДНК первых современных людей, что говорит против теории о вкладе неандертальцев в генофонд человечества [117].

Однако митохондриальная ДНК представляет собой только небольшой фрагмент генома, так что пока нельзя исключить возможности, что неандертальские гены инкорпорировались в генофонд человека [118]. Хотя какое-то значительное смешение двух видов представляется вряд ли возможным, современные люди могли в отдельных случаях производить потомство от захваченных неандертальских рабынь. Приспособленные к холоду неандертальцы, несомненно, располагали полезными для современного человека генами, и если виды действительно скрещивались, следы этих генов еще могут обнаружиться, несмотря на то что митохондриальные линии неандертальца исчезли.

Крингз и Паабо рассчитали, что общая митохондриальная праматерь людей и неандертальцев жила примерно 465 000 лет назад плюс-минус пару сотен тысячелетий. Гены обычно расходятся вскоре после разделения популяций, и, значит, неандертальцы отделились от линии гоминид не позже 465 000 лет назад. Предполагаемый предшественник неандертальца, так называемый гейдельбергский человек, известен в Европе примерно с 500 000 лет назад, но неандертальские останки датируются не позже чем 127 000 лет назад.

Территория обитания неандертальца тянулась от Испании до закаспийских земель. В Западной Азии она включала в себя нынешние Турцию, Ирак и Иран. Возможно, современные люди пришли на земли неандертальцев прямиком из Африки, однако, если, как мы предположили выше, была лишь одна миграция, которая достигла Индии, тогда современные люди добрались до соседей-архантропов дорогой, пролегавшей из северной Индии через Иран и Турцию. Согласно данным археологии, приблизительно 45 000 лет назад они вторглись на Ближний Восток и стали медленно продвигаться по Европе [119].

С их распространением неандертальцам пришлось отступить в окраинные области, такие как Пиренейский и Апеннинский полуострова. Неандертальцы, за одним загадочным исключением шательперонской культуры (40 000 лет назад), всю свою историю пользовались неизменным мустьерским набором орудий, так и не научившись более сложным технологиям последующих культур [120].

Мы не можем точно узнать, какой характер носили контакты неандертальца и человека. Вряд ли они были мирными. Общества охотников и собирателей обходятся без регулярной армии, поэтому неверно было бы представлять продвижение современных людей по Европе как военную кампанию. Этот процесс больше походил на медленное проникновение. Поскольку в Европе эпохи плейстоцена не было сети дорог, новые пришельцы, скорее всего, двигались в лодках вдоль северного берега Средиземного моря и вверх по рекам Центральной Европы [121]. Зимой замерзшие реки представляли собой естественные шоссе сквозь лесные чащи.

По Европе современные люди, видимо, расселялись, как и прежде: новые территории осваивались по мере отделения новых популяций, а вовсе не ради продвижения и захвата. И каждому новому сообществу приходилось сражаться с неандертальцами, которым в случае отступления на земли соседнего клана, вероятно, грозила смерть от рук сородичей и потому оставалось или защищать свои территории, или исчезнуть с лица земли. Год за годом владения современных людей расширялись, а неандертальцев — уменьшались. По невероятной продолжительности этого процесса — пограничный конфликт длился в Европе 15 000 лет — видно, что неандертальцы сопротивлялись упорно. Но 30 000 лет назад их вытеснили из последнего убежища на Пиренейском полуострове [122].

Завоевание мира

С исчезновением неандертальцев на Евразийском материке не осталось архаичных людей. Сохранились лишь лилипуты-флоресийцы, жившие в лесах на своем далеком острове. Спустя 20 000 лет после того как их прародители пересекли Ворота слез, современные люди заняли большую часть мира. Их популяции, пусть все еще немногочисленные, рассредоточились по всей Евразии, Сунде, Сахулу и Африке.

Но это не была империя, это были просто разрозненные племена, не имевшие ни центральной власти, ни прочных коммуникаций. Ни городов, ни селений в этом периоде археологи не обнаруживают: люди все еще жили в природе, их существование полностью обеспечивалось охотой и собирательством.

Большую часть эпохи, в которую продолжался исход из Африки, от 50 000 до 30 000 лет назад, современные люди повсюду на Земле выглядели похоже. Все население за пределами Африки произошло от 150 пионеров, которые, в свою очередь, вышли из племени прародителей, обитавшего на Черном континенте.

Первые современные люди были африканским видом, который внезапно расширил ареал обитания. Тысячелетия за тысячелетиями все они, вероятно, оставались темнокожими, каковы и теперь реликтовые популяции в Австралии, Новой Гвинее и на Андаманских островах. Скорее всего, первые люди, достигшие 45 000 лет назад Европы, тоже сохраняли темную кожу и другие африканские черты. Неандертальцы в то же время жили в северных широтах достаточно долго, чтобы ген рецептора меланокортина, программирующий цвет кожи, вернулся в исходный режим и сделал их бледными. Хотя никаких явных указаний на цвет кожи неандертальцев нет, и нам остается лишь гадать, кожа у них вполне могла быть светлой, а вот у их победителей была, вероятно, черной. Наверное, первые европейцы, в том числе великие живописцы из французской пещеры Шове, многие тысячи лет сохраняли темную кожу и другие признаки африканского происхождения.

Однако, несмотря на первоначальное единство широко раскиданной человеческой семьи, местные различия неминуемо возникают. Археологов особенно удивляют различия в искусстве. Нигде нет ничего и близко подобного удивительным пещерным росписям Европы, хотя наскальные изображения того же периода обнаружены и в Австралии. «Приходится задаться вопросом, — пишет археолог Офер Бар-Йосеф, рассуждая об искусстве первых людей, — почему Западная Европа, и, в частности, франко-кантабрийская область, так разительно отличается от остального позднего палеолита. Явно не дефицит известняковых пещер и подходящих скальных поверхностей помешали другим племенам или их шаманам создать сравнимые росписи или рисунки. Возможно, такой местный расцвет искусств объясняется превратностями и испытаниями, выпавшими на долю охотников-собирателей в двух крупных территориях-убежищах на разных концах обитаемого мира — в Западной Европе и в Австралии, — где обнаружены наскальные росписи примерно одинакового возраста» [123].

Между европейским и австралийским потоком трансафриканской миграции современных людей возникли или наметились существенные различия. Австралийско-новогвинейская ветвь скоро угодила во временную петлю бесконечного застоя. Когда через 45 000 лет европейские «родственники» пришли их навестить, австралийцы по-прежнему жили палеолитическим укладом. Они так и не смогли разорвать тройных пут патрилокального общества, кочевья и племенной вражды.

Люди же, осваивавшие Европу и Ближний Восток, сумели как-то избежать этой ловушки и перейти в режим постоянного и безостановочного обновления. Почему дальнейшие пути двух ветвей человечества оказались столь разными — одна из самых больших загадок человеческой доистории. Историки и социологи, согласно природе своих наук, склонны объяснять все различия между людьми культурными особенностями или влия­нием среды обитания. С точки зрения биолога, однако, представляется вероятным, что действовали и генетические механизмы, ведь по меньшей мере трудно помешать организму подстраиваться генетически под постоянное давление среды. Осваивая полярные области, люди генетически приспосабливаются к холоду и приобретают сложение эскимосов. А поселившиеся в тропических лесах могут эволюционировать в лилипутов, и с тех пор, как человечество покинуло землю своих прародителей, такое случалось по меньшей мере трижды с разными племенами.

Люди позднего палеолита, расселившиеся небольшими популяциями от Африки до Австралии и от Дальнего Востока до Европы, подвергались различному эволюционному давлению и стихийному воздействию дрейфа генов.

Убедительный пример того, насколько человек склонен к формированию генофонда по месту локации, недавно обнаружен в Исландии, население которой генетики тщательно изучают в поисках истоков болезней человечества. Исландия заселена всего лишь 1000 лет назад колонистами из Норвегии, Британии и Ирландии. И все же, по данным анализа, проведенного исландской компанией DeCode Genetics, в каждом из одиннадцати протестированных местных сообществ уже сформировались свои генетические особенности. Причина в том, что исландцы, как и люди по всему миру, склонны жить, вступать в брак и умирать в одном месте, и даже всего за 1000 лет в каждой из субпопуляций успевают появиться свои генетические особенности.

Ученые из DeCode Genetics, проанализировав геном отдельного человека, могут сказать, из каких местностей были его родители, бабки и деды. Для анализа берутся последовательности ДНК всего на 40 участках генома [124].

Если в Исландии отличия в генетике разных местностей наметились всего за десять веков, то в остальном мире, где люди живут уже 40 000 лет и свободному перемешиванию генов препятствуют многие социальные и географические преграды, генетические расхождения между популяциями должны быть гораздо резче.

Расподобление генофондов, несомненно, началось уже в эпоху позднего палеолита. Генетик из Чикагского университета Брюс Лан сделал удивительное открытие об эволюции двух генов, участвующих в конструировании человеческого мозга. Каждый ген имеет несколько альтернативных реализаций, так называемых аллелей, и у каждого один из аллелей становится в популяции гораздо более частотным, чем остальные. Если аллель необычайно быстро становится преобладающим, это признак интенсивной работы естественного отбора. Так что, по логике, каждый аллель обеспечивает какое-то сильное селективное преимущество.

Брюс Лан работал с аллелями гена под названием микроцефалин. Преобладающий аллель этого гена появился примерно 37 000 лет назад (хотя это могло быть в любой момент между 60 000 и 14 000 лет назад) и сегодня встречается у 70% людей во множестве популяций Европы и Восточной Азии. Этот аллель гораздо менее распространен у народов Центральной и Восточной Африки: там обычная его доля в популяции — от 0 до 25%.

Где-то около 6000 лет назад в Европе и на Ближнем Востоке появился и быстро стал преобладающим, закрепившись у 50% населения, новый аллель другого гена — ASPM. Этот аллель сравнительно редок в Восточной Азии и практически не встречается в Африке южнее Сахары [125].

Что заставило эти аллели распространиться так быстро? Похоже, каждый из них обеспечивал какое-то когнитивное преимущество, может быть, незначительное, но тем не менее достаточное для того, чтобы естественный отбор стал его закреплять.

Возможно, отвергая предположение, что какие-то популяции могут быть генетически «умнее» других, некоторые критики ищут иные, не связанные с мозгом, причины распространенности этих аллелей, например устойчивость к болезням [126]. Но Лан не утверждает, что кто-то оказался умнее, а кто-то глупее. По его мнению, в конструировании человеческого мозга участвуют многие гены. У двух из них Лан обнаружил аллели, довольно широко распространившиеся среди европейцев и восточных азиатов, но наверняка и у других генов существуют аллели, распространенные в других популяциях. Таким образом, разные популяции используют свои наборы аллелей для решения одних и тех же задач: это хорошо известный биологический процесс, называемый конвергентной эволюцией.

Например, сопротивляемость малярии повышают несколько защитных аллелей в ряде генов, но у африканцев свой набор антималярийных аллелей, а у народов Средиземноморья — свой, хотя местами повторяющий африканский. Объясняется это тем, что новые аллели возникают в результате мутаций, стихийного процесса, и каждой популяции приходится использовать тот набор аллелей, какой достанется. Выгодный аллель может со временем распространиться и в соседние популяции, но наиболее частотным останется там, где возник. Такая же ситуация наблюдается и с аллелями, которые усиливают когнитивные способности. Лан случайно наткнулся именно на два таких аллеля, распространенных у европейцев и восточных азиатов. «Скорее всего, у разных популяций свои комбинации этих генов», — пишет он.

Кроме того, критики обходят молчанием то обстоятельство, что пока у нас нет никаких указаний на иные, кроме регулировки объема мозга, функции микроцефалина и белка ASPM. Есть такие гены, которые выполняют не одну, а несколько функций, но ни у микроцефалина, ни у ASPM никаких попутных задач пока не обнаружено. А вот их роль в формировании мозга хорошо изучена. Они вообще известны в первую очередь тем, что их отключение вызывает микроцефалию: патологию, при которой мозг не дорастает до стандартных размеров, особенно его большие полушария, где осуществляется вся тонкая ментальная деятельность.

Этот странный сбой выглядит как откат на 2,5 млн лет назад, когда объем мозга у человека был в три раза меньше сегодняшнего. Брюс Лан в 2004 г. установил, что и микроцефалин, ASPM и еще несколько мозговых генов в процессе превращения обезьяны в человека эволюционировали гораздо быстрее, чем соответствующие гены у грызунов [127]. Из этого напрашивается вывод, что мозг у человека увеличился в объеме благодаря тому, что естественный отбор закрепил серию новых, более эффективных вариаций микроцефалина, ASPM и еще некоторых генов. По мнению Лана, нынешние аллели микроцефалина и ASPM — продолжение того же процесса.

Открытия Лана позволяют твердо сказать: после того как человечество 50 000 лет назад разбрелось по миру, эволюция человека продолжалась, следуя разными путями у разных популяций. По большей части это была конвергентная эволюция, и каждая популяция своими наборами аллелей отвечала за одни и те же задачи. Но конвергентная эволюция не обязательно идет синхронно. Так что в одних европейских популяциях новый аллель микроцефалина, обеспечивший рост когнитивных возможностей и такие впечатляющие культурные достижения, как ориньякские пещерные росписи, распространился около 37 000 лет назад, другие же могли приобрести подобные способности позже [128].

И 50 000 лет назад, когда прародители человечества разошлись по планете, эволюция запустила великий эксперимент: каждая популяция на своей ревностно охраняемой территории стала развиваться своим особым путем. Мы говорим и о культурном аспекте развития: возникло огромное множество языков, разные религии и житейские уклады; и о генетическом, ведь каждому из сообществ приходилось приспосабливаться к своему климату, экологии и к установившимся нравам. Далеко разошедшиеся ветви человеческой расы, изолированные на разных континентах, двинулись разными дорогами, приспосабливаясь к чуждому им миру, распахнувшемуся за границами африканской родины.