1965 г. Москва
Наступила суббота — солнечная, яркая, июльская. Вера позволила себе поспать в выходной день и проснулась чуть позже обычного — в восемь. Уже почти полгода, как суббота в стране стала выходным днем, а Вера все никак не могла к этому привыкнуть, каждый раз воспринимала субботу в качестве непонятно какого праздника. Она собиралась сегодня сходить в военторг, туда, говорят, завезли миллиметровую бумагу для построения топографических карт. На ней удобно чертить выкройки. Еще надо будет посмотреть рейсшину. По дороге можно будет зайти в Сокольники, там сейчас чудо как хорошо: зелень, пруды — не хуже, чем за городом. А вечером можно заняться воротником платья. У соседки, Любови Игоревны, дочь выходит замуж, она заказала себе выходное платье из крепдешина. Ткань — прелесть! Синяя в ирисы, тонкая, струящаяся. Любовь Игоревна дама представительная и в этом платье будет краше всех. После невесты, разумеется.
Вера приложила к себе отрез крепдешина и повертелась перед зеркалом. Что ни говори, ткань замечательная! Если останутся лоскуты, а они останутся, можно будет их приспособить на рюши для фартука.
— Вера, мы с папой на дачу! Поедешь с нами? — прервала ход ее мыслей мама. Она услышала, что дочь встала, и вошла в комнату.
Суббота в их семье по традиции начиналась с обычного вопроса про дачу. Объяснять маме, что нужно остаться в городе, бесполезно, но Вера все равно объясняла:
— Мне нужно шить платье Любови Игоревне.
— Подождет твоя Любовь Игоревна. Лето нынче разгулялось, тепло-то как! На даче клубника поспела. Светланка уже ею объелась. Бери пример с сестры! Экзамены сдала и на все лето на дачу уехала. А ты в городе сидишь, вся зеленая.
— Ну, мам, я же работаю.
— Что у тебя за работа?! Швея на фабрике! Вместо того чтобы в институт поступить, ты отправилась строчить пододеяльники!
— Мне нравится моя работа.
— Нравится… Пусть такая работа нравится двоечницам, а ты же хорошо училась, пятерки, четверки получала. Да разве бы мы с отцом тебе репетиторов не нашли? Все условия готовы создать, только учись! А ты даже не пыталась поступить. Пока мозги не закостенели, поступай на вечернее, иначе потом локти будешь кусать!
— Я хочу быть швеей!
— Опять двадцать пять! Швеей она хочет быть! Нашла к чему стремиться! Вот Светланка учится на переводчицу. При такой профессии она будет вращаться в высшем обществе и блистать на приемах, найдет себе достойную партию, а ты всю жизнь просидишь за булавками! За кого ты замуж выйдешь?!
Вера лишь вздохнула, причем с облегчением: это был любимый мамин вопрос, отвечать на который не требовалось, и звучал он обычно в конце ее назидательной речи.
— Ниночка, ты готова? Машину уже подали, — из коридора послышался глуховатый голос отца. — И оставь дочь в покое! Она взрослая, сама разберется.
Нина Матвеевна ничего не ответила. Бросив на Веру укоризненный взгляд, женщина вышла. Еще десять минут в доме раздавались топот ног и хлопки дверей, затем все стихло. Вера заметно повеселела: два дня никто не будет пилить, требовать поступать в институт и зудеть про замужество. Какое блаженство! Даже жаль тратить время на прогулку по парку. У мамы, по ее мнению, жизнь сложилась правильно. Почти. Картину портила неудачливая старшая дочь. Если бы не Вера со своим странным выбором профессии, жизнь Нины Матвеевны можно было бы назвать эталонной. Или, говоря проще, всем на зависть. Нина Матвеевна окончила институт культуры, на последнем курсе вышла замуж за аспиранта, ныне профессора Рязанцева, родила двоих детей, потом устроилась на работу в художественную школу преподавателем истории искусства. Дочери росли прилежными, радовали хорошими отметками. Ожидалось, что обе девочки получат высшее образование, найдут приличную работу, удачно и вовремя выйдут замуж — в целом, состоятся. Младшая, Светлана, вполне оправдывала родительские надежды. Она еще со школы с подачи матери знала, к чему следует стремиться — к красивой, обеспеченной жизни.
Светлана у них красавица: высокая, статная, с благородной белой кожей, тонкой костью, выразительными желто-зелеными глазами под густыми дугами бровей и толстой светло-русой косой. Она носит модные платья и лакированные туфли на каблуках; за ней с восьмого класса бегают все парни. Света себе цену знает, привечает не каждого, только тех, кто чем-либо выделяется: отметками, внешностью, достижениями в физкультуре или знатной родней.
Вера же кряжистая и сильная, уродилась в деда-крестьянина по отцовской линии. Волосы не то русые, не то пегие, непослушные. В косу заплетет — рассыпаются, да и коса получается слишком короткой, так что Вера чаще собирает их в хвост. На ее широком лице в марте появляются веснушки, да такие большие и яркие, что в них теряются ее мелкие черты. Парни не то чтобы не обращают на Веру внимание. Обращают. Но долго не задерживают. Да ей их внимание не больно-то и надо! Ей бы новую модель платья где подсмотреть и ткань хорошую достать, нитки-пуговицы подходящие раздобыть и сшить такую вещь, чтобы она глаз радовала, чтобы люди носили с удовольствием. А все эти танцульки, походы в кино и вечерние посиделки на лавочках — потеря времени.
Ведь счастье — это труд во благо людей и гордость за свою работу! Раз людям нравится результат работы, значит, без ложной скромности можно сказать, что работа выполнена на отлично и ею можно гордиться. Гордиться не красивым названием работы, а хорошим результатом. И не важно, что ты швея, а не переводчик или даже актриса. Да хоть дворник! Если ты чисто подметаешь улицу, значит, достойна уважения. В нашей стране всякий труд почетен. Об этом и по радио говорят, и в газетах пишут, и на площади огромный плакат висит. Как только мама об этом забывает?
Светланка любит показать себя в обществе. Она и в театры, и на выставки ходит только для того, чтобы пофорсить там в модных платьях, сшитых, между прочим, Верой. И мать Светку в этом поддерживает. Сестра перед выходом фланирует по комнатам, то прическу поправит, то макияж, а мать нахваливает. Это, пожалуй, единственный случай, когда мама не ругает работу старшей дочери. Хотя нет-нет Нина Матвеевна да скажет: вот и шила бы наряды для семьи, в качестве увлечения, а работала бы на престижной работе!
Как же объяснить маме, что нужно заниматься любимым делом, а не престижным? Вот нравится ей мастерить одежду, и все тут, а другие занятия кажутся скучными. Да, можно было бы поступать в институт, выучиться на врача или филолога. Тогда бы мама ею гордилась, а она, Вера, всю жизнь тосковала бы в своем рабочем кабинете и ощущала бы себя несчастной.
Светка другая. Ее вообще никакая работа не интересует, ей уже девятнадцать лет, а она все как бабочка беззаботно порхает. Ребята с ее курса на каникулах отправились на комсомольскую стройку, а она принесла справку, что у нее астма и физические нагрузки ей вредны. Ага, астма у нее! Мать врача умаслила, тот и нарисовал диагноз. Вот как так можно товарищей обманывать? Она и матери врет, говорит, что в город ездит, а сама пропадает неизвестно где. И самое отвратительное, что Светка втягивает в свою ложь других. Вере дважды приходилось прикрывать сестру, врать, что она приезжала домой за книгами, в то время как Света дома не появлялась.
— С ребятами у костра засиделась, — объяснила Светлана. — Звездная ночь, танец пламени, песни… Какие там песни! У моря, у синего моря. Со мною ты, рядом со мною, — запела она тягучим, как мед голосом. — Только пусть мама думает, что я в Москву ездила, хорошо? — вкрадчиво попросила сестра.
— С кавалером загуляла, — догадалась Вера. — Гляди, деревенские ухари они такие — поматросят и бросят, будешь потом слезы лить.
— Да что ты понимаешь! — воскликнула Света. — Он меня так любит, такие страстные песни под гитару поет, такие жаркие слова говорит, так на меня смотрит, аж мурашки по телу. Такой любви даже в кино нет и в книжках не бывает. Он меня так любит, так любит! И жениться на мне хочет!
— Ты уши и развесила.
— Скучная ты, Верка! Да если бы тебя кто так любил до мурашек, чтобы в омут с головой…
— Глупости! Когда в омут с головой, добра не жди, потому что не любовь это вовсе, а помутнение рассудка. В таком состоянии, если кашу заваришь, всю жизнь расхлебывать будешь.
Светлана слушала причитания сестры вполуха. Она надела сшитую Верой новую блузку, повернулась перед трюмо и так и этак, нацепила мамины янтарные бусы.
— Нет, не пойдут! — сняла их. — Они меня старят!
— Что тебя может старить в твои годы?! А бусы и правда здесь лишние. Тем более что брать без разрешения нельзя! Сколько раз тебе говорили!
— Не бухти! Не собираюсь я их надевать. Надо было жабо сделать, а то шея пустая.
— Жабо здесь ни к чему. Оно вышло из моды пять лет назад! — авторитетно заявила Вера.
Светлана вынула из кармана и приложила к груди медный в виде веера с вставленными цветными камнями медальон. Медальон был хоть и интересным, но для воздушной блузки слишком грубым и подходил к ней еще меньше, чем янтарные бусы. Девушка с сожалением вздохнула.
— Что это у тебя? — запоздало заметила Вера украшение. Тонкая девичья рука уже убрала медальон в сумку.
— Так, ничего. Некогда мне, побегу! — отмахнулась Светлана. Она подкрасила губы и выпорхнула из комнаты.
— Хоть для вида книжки возьми! — крикнула ей вдогонку сестра.
— И сладким кажется на берегу поцелуй соленых губ… — загадочно пропела Светлана.
Через минуту из коридора до Веры донеслись звуки брякающих склянок.
— Что ты там ищешь? — Вера вышла в коридор и застала сестру роющейся в кладовке. Светлана испуганно обернулась.
— Я? Ничего. То есть… Зажигалку! Ту, что папе на Первомай подарили, а он ей не пользуется.
— Ты что, куришь?!
— Нет. Это чтобы костер разводить. И вообще, почему я должна перед тобой отчитываться?
— Передо мной можешь не отчитываться. Маме скажу, что ты куришь, — перед ней будешь отчитываться, — пригрозила Вера.
— Я не курю! Хочешь, дыхну? — Светлана подошла к сестре и дыхнула на нее карамелью.
— «Красную Москву» у мамы стянула? — строго произнесла Вера, вместе с карамельным запахом уловив аромат духов.
— Капельку! — примирительно улыбнулась Света.
— Как хоть его зовут? — смягчилась Вера, убедившись, что от сестры табаком не пахнет.
— Санчо.
— Странное имя. Не русский, что ли?
— Не-а. Испанец! — задорно произнесла Светлана.
— Где ты испанца нашла?
— Где нашла, там больше нет! Верунчик, будь другом, принеси морсика. Пить очень хочется, а я уже обулась.
Вера отправилась на кухню за морсом. Светлана тем временем схватила с полки бутылку с керосином и ловко сунула ее в сумку.
— На, пей! — вернулась сестра с чашкой домашнего морса.
Света сделала несколько торопливых глотков, поблагодарила сестру и исчезла за дверью.
На лестнице раздался удаляющийся стук каблучков. Света оставила после себя разворошенную кладовку, пустую чашку и аромат «Красной Москвы».
«Откуда в наших Липках испанцы? — недоумевала Вера. — А может, она с ним в институте познакомилась? Ну да, у них же иностранцы учатся! А в Липки Санчо мог поехать к своему товарищу и живет теперь с ним на его даче». Найдя такое объяснение, Вера немного успокоилась. Она чувствовала себя ответственной за младшую сестру. А как иначе? Она по возрасту к сестре ближе, чем родители, знает о ней больше, покрывает ее, а значит, и спрос — с нее.
Все же у Веры было неспокойно на душе. Дачный роман сестры начался в первых числах июня и до сих пор не закончился. Слишком долго, скептически думала Вера. И вот эти страстные до мурашек взгляды, о которых поведала Светлана, до добра не доведут. Там явно взглядами дело не ограничивается. И от родителей она таится. Если кандидат достойный, то мама будет не против, потому что мама придерживается мнения, что чем раньше случится замужество, тем лучше. Выходит, что с этим Санчо не все в порядке. Надо будет серьезно поговорить со Светкой на эту тему и поставить вопрос ребром: либо она представляет ухажера семье, либо прекращает с ним встречаться. Не дело это — по углам прятаться.
Вера все-таки сестру проглядела. Закрутилась: столько заказов на лето выгорело — просто прорва! Любовь Игоревна, довольная новым платьем, рассказала о Вере всем знакомым, и они тоже захотели обновок. Вере такое признание в радость, да и деньги лишними не бывают. На фабрике бригадир взял повышенные обязательства, так что швеям, и Вере в том числе, пришлось поднапрячься. Светка больше «за книгами» не приезжала, а Вера понадеялась, что все обойдется. Не обошлось.
Августовское небо встречало осень. Дождь смывал последние теплые деньки. Из-за сырой погоды Рязанцевы вернулись с дачи раньше запланированного времени. Ивана Сергеевича ждали на кафедре в институте, и Нину Матвеевну, хоть она уже два года как ушла из художественной школы, в городе ждали дела: отвезти вещи в химчистку, устроить после лета генеральную уборку квартиры, сделать покупки… да мало ли хлопот у хозяйки дома! Только голова Нины Матвеевны вот уже который день была занята отнюдь не домашними делами.
Светлана приехала в город посвежевшая, ее светло-русые волосы выгорели на солнце и стали почти белыми, глаза на загорелом лице сияли огнями, кожа обветрилась, пропахла травами и костром, грудь налилась, в талии образовалась припухлость. Ее фигура, и раньше выглядевшая соблазнительно, стала еще более аппетитной. Света ходила с загадочной, понятной только ей одной едва заметной улыбкой и все время витала в облаках. Как же она изменилась! Даже походка ее стала плавной, жесты и движения приобрели женственность, неторопливость, совсем не похожие на прежние порывистые движения ласточки.
— Юбку придется распарывать, — с досадой сказала Вера, заметив, что сестра не влезает в обновку. Перед самым приездом Светланы Вера сшила для нее чудную юбочку со встречной складкой, какую она видела в парижском журнале мод. Хотела сделать подарок к началу учебного года. — Только не вздумай худеть! Тебе так очень идет.
— Не беспокойся, не похудею! — хохотнула сестрица.
— Света! Ты что?! Ты… да? — Вера ошарашенно смотрела на младшую сестру. В ее голове ураганом проносились мысли о том, что будет дальше. Мама узнает, будет скандал! Папа не переживет! А может, нет? Может, показалось?
— Светка! Не молчи! Скажи, что — нет!
Светлана снисходительно посмотрела на сестру — по ее мнению, некрасивую, ограниченную старую деву. Что она может понять? Что она в жизни видела, кроме своих булавок?! Разве она знает, как это — любить и быть любимой? Синий чулок! Да о чем вообще с ней разговаривать?!
— Отстань от меня! — отрезала Света и швырнула сестре юбку. — Сама ее носи!
Светлана чинно удалилась в свою комнату и просидела там до вечера. Вера списала поведение сестры на дурное настроение из-за волнения перед началом учебного года и внезапной полноты, а может, не дай бог, и интересного положения. Надо было завершить разговор, внести ясность, что случилось и случилось ли? Хотелось верить, что нет. Вера несколько раз пыталась помириться со Светланой, приходила к ней с разными вкусностями, приносила на примерку новую сорочку — все тщетно, сестра не выходила, лишь бросала сквозь дверь короткое «отстань!».
Как выяснилось позже, мать заметила перемены, произошедшие с младшей дочерью, еще в Липках. К сожалению, заметила слишком поздно, как раз перед самым возвращением в город. С тех пор Нина Матвеевна не оставляла Светлану в покое: то бросалась с руганью и причитаниями, то становилась ласковой, жалела и уговаривала на аборт.
— Только отцу не говори, ничего ему не говори! У него сердце! — просила мать. — Пусть считает, что ты поправилась. Вера тебе сошьет платье фасона пончо. Сейчас такие за границей входят в моду. Мы к врачу съездим, мне хорошего специалиста порекомендовали — он все аккуратно сделает. Папа ничего и не заметит. Мы ведь не будем расстраивать папу?
Света реагировала вяло. Она как будто бы отсутствовала, демонстрировала удивительное равнодушие к собственной судьбе, чем доводила до белого каления мать. Чего хотела сама Светлана, понять было сложно. Она замкнулась в себе, на все расспросы и предложения отмалчивалась, но однажды выдала, что намерена выйти замуж за отца ребенка, за Санчо.
— Да пойми же ты наконец! — сорвалась мать. — Ты одним махом перечеркнешь свою жизнь! Раскрой глаза! Что тебя ждет впереди? Институт ты не окончишь, останешься без специальности и достойного окружения! Твоим окружением станет он! А если ты думаешь подтянуть его до своего уровня, то знай, что это пустая затея: дурные манеры не вши — их керосином не вытравишь.
Посему выходило, что Нина Матвеевна была хорошо осведомлена о личности жениха. Светлана ничуть не удивилась осведомленности матери, словно она давно представила Санчо семье или же парень рос на глазах у Рязанцевых.
— Мне все равно. Я выйду за него и буду рожать!
— О боги! Что ты несешь?! — схватилась Нина Матвеевна за голову с аккуратной прической. — У тебя сейчас помутнение рассудка. Это пройдет, но с ребенком надо решать сейчас, иначе будет поздно.
Света молчала. Мать переходила на крик, но, опасаясь, что ее услышит муж, понижала голос, отчего ее речь напоминала по звучанию сломанное пианино: невпопад глухие ноты после нескольких высоких.
— Светлана, возьмись за ум! Иначе ты будешь жить хуже Веры. Она хоть шьет, к ней люди в очередь выстраиваются. Профессия не престижная, но на кусок хлеба она заработает. А ты? Что будет с тобой, ты подумала? Как ты будешь жить с ним? Там?! Или… — Нину Матвеевну осенила нехорошая догадка. — Или ты приведешь его сюда, к нам?! Света! Что ты задумала?! Не смей! Слышишь, не смей сюда его приводить!
Света только вздыхала. Ей надоели нравоучения и причитания матери, хотелось отгородиться от всего мира, чтобы рядом был только любимый. Когда она с родителями уезжала из Липок, Санчо стоял за раскидистой елью и наблюдал. Подходить ближе не стал, Света просила этого не делать, она знала: отцу не понравится ее выбор, а у него больное сердце.
— Я переведусь на заочное, поговорю с родителями и приеду к тебе, — нежно целуя, пообещала ему Светлана, прощаясь.
— А ты сможешь бросить город и жить в таборе? — не верил Санчо. — Ты же другая, ты не наша, ты не привыкла!
— Смогу! — твердо произнесла Светлана.
