Жарким августовским днем 1960 года в Риме на площади Святого Петра папа римский Иоанн XXIII благословлял XVII летние Олимпийские игры. В пестрой многоязычной толпе среди туристов и хозяев Вечного города стояли спортсмены – посланники 84 стран.

Невдалеке от нашей делегации я заметил небольшую группу спортсменов в ярких василькового цвета костюмах с трехполосными флажками на лацканах. Это были члены объединенной команды Германии, составленной из лучших спортсменов ГДР и ФРГ. Мое внимание привлек один из них – седовласый стройный высокий мужчина с хорошим загаром. Он пристально всматривался в меня, затем поднял руку в знак приветствия и улыбнулся. Я поклонился ему в ответ, напряженно вспоминая, где я мог его видеть. Он, видимо, хотел ко мне подойти, но в этот момент на балкон своей резиденции вышел папа, толпа стала теснить, и мы потеряли друг друга из вида.

Снова я увидел высокого немца через два дня, во время торжественной церемонии открытия Олимпийских игр на олимпийском стадионе. Команда Советского Союза, которую я представлял, проходила по беговой дорожке для построения на травяном поле. Там уже были построены команды многих стран, в том числе и

Германии. Проходя по дорожке мимо стоящей команды Германии, я вновь встретился глазами с этим симпатичным немцем. Поклонились друг другу и разошлись. И все-таки я не смог припомнить, где с ним встречался, хотя лицо его показалось мне знакомым. Чувствовалось, что он признал во мне старого приятеля.

Речь президента Международного олимпийского комитета американца Брендеджа, клятва в ведении честной спортивной борьбы известного итальянского дискобола Консолини, зажжение олимпийского огня – все это отвлекло мои мысли, и я перестал терзать свою память. Начались соревнования, борьба за секунды, очки, сантиметры, баллы, голы. Голова была занята командой, результатами моих спортсменов. Я уже стал забывать немца. Но судьба вновь столкнула меня с ним.

Произошло это через несколько дней, на футбольном матче между объединенной командой Германии и командой Италии. Мы с друзьями только заняли свои места на трибуне, как к нам подскочил разносчик мороженого и стал раздавать порции. Мы пробовали отказаться, но молодой человек сказал, что нас угощает господин, который сидит двумя рядами выше. Я обернулся и увидел знакомое лицо. Немец радостно кивал мне и улыбался, потом поднялся и направился к нам. Первое, о чем он спросил меня на хорошем русском языке, устроившись рядом на скамейке, откуда ему хорошо знакомо мое лицо. Я спросил, каким видом спорта он занимается. «Академической греблей», – последовал ответ. Здесь он находился как тренер сборной Германии по гребле. Я же был тренером сборной команды СССР по современному пятиборью. Точек соприкосновения не получилось. Я рассмеялся и сказал ему, что его лицо мне тоже знакомо, а заодно спросил, где он так хорошо выучил русский язык. Оказалось, в русском плену. И он начал рассказывать, как 16 декабря 1942 года руководил группой разведки из пятнадцати егерей: они шли через Местийский перевал из Кабардино-Балкарии в Сванетию… Стоило мне услышать эти названия, как я сразу вспомнил все. Это был Отто Бауэр.

В тот день, 16 декабря, я тоже со взводом альпинистов сопровождал разведгруппу через Местийский перевал в Балкарию. Я должен был провести наших разведчиков через ледник Лекзыр, а затем прикрыть при переходе через перевал. Нас тоже было пятнадцать. Старшим у разведчиков был лейтенант Ф. Лебедев, инструктором-про-водником – В. Кухтин.

Рано утром наш сводный отряд вышел из базы в Местиа и начал подъем к леднику. Миновав скалы горы Марианна, мы свернули за скальной грядой направо, где стояло наше боевое охранение. Уточнив у наблюдателей, что на перевале все спокойно, никаких передвижений противника не наблюдается, мы в белых маскировочных костюмах скрытно пересекли глубокую снежную целину на леднике Лекзыр и подошли к скалам Уллу-Тау-Чана.

Там через две подгорные трещины мы организовали для разведчиков переправы с ледника на скалы. Отсюда им предстояло идти одним, по краю подошвы Уллу-Тау-Чана, не выходя на снежный склон Местийского перевала, чтобы не выдать своего присутствия и не оставлять следы на снегу. Все происходило по плану. Было тихо. Шел мелкий снег, который прикрывал передвижение разведгруппы по скалам. Разведчики почти не выходили на снег. Наш радист поддерживал с Лебедевым и Кухтиным связь. Минуло около часа, как мы получили сообщение: с перевала в нашу сторону стремительно спускается на лыжах группа немецких егерей: судя по всему, тоже разведчики. Было принято решение – нашей разведгруппе залечь у скал и пропустить егерей, не открывая огня. Мы их встретим внизу, на леднике. Таким образом они будут взяты в тиски.

Очень быстро показались эдельвейсовцы. Они проскочили мимо наших разведчиков, не заметив их. Немцы спускались на лыжах в колонну по одному, след в след, закладывая крутые виражи. Владели лыжами уверенно, смотрелись красиво. Колонна их растянулась на 150–200 метров. Когда до нас оставалось метров пятьдесят, мы открыли огонь. Немцы залегли в снег. На предложение сдаться – открыли огонь. Как только прозвучали первые выстрелы, сверху на лыжах ринулась цепь наших разведчиков. Немцы защищались отчаянно. Бой длился минут пятнадцать. С нашей стороны потерь не было.

Среди убитых фашистов мы обнаружили двоих раненых. Один, унтер-офицер, поджав ноги к груди, лежал на боку – пули попали ему в живот. Другой сидел, крепко обхватив окровавленные ноги. Он оказался обер-лейтенантом, старшим группы егерей. Это был отменный альпинист и горнолыжник. Звали его Отто Бауэр. Бойцы соорудили из трофейных лыж сани-волокуши и уложили на них раненых пленных. Когда их привязывали репшнурами, чтобы не вывалились на спусках, Бауэр обернулся и молча посмотрел туда, откуда только что спустился… Языки сами пришли в наши руки. Не было смысла продолжать разведку, надо было срочно доставить в медсанбат истекавших кровью егерей, спасти их, и они сами все расскажут.

Около месяца Отто Бауэр пролежал в местийском госпитале. На допросах он ответил подробно на все вопросы, дав много ценных сведений, которые впоследствии нам очень помогли. Я частенько заходил к нему в госпиталь. Он занялся изучением русского языка, и мы подолгу беседовали. Мне трудно объяснить почему, но я не чувствовал к нему никакой вражды: на больничной койке лежал раненый альпинист, которого наши военные медики старательно возвращали к жизни. Наверное, это и есть главное чудо человеческой души – врожденная потребность любить другого человека.

Ни один нормальный человек, находящийся в здравом уме, не захочет добровольно начать войну, чтобы убивать и грабить братьев своих. Потому что это означает, что война войдет и в его жизнь: могут убить и его самого, и его жену и детей, могут разрушить и его дом… Война – это всегда тяжелое испытание и великое горе для обычных людей. И только параноидальное помутнение разума отдельных политических деятелей с их корыстолюбием, амбициями и жаждой власти может ввергнуть людей, доверивших им свои судьбы, в пропасть междоусобной бойни.

Едва ли приходится удивляться тем странным на первый взгляд, а на самом деле нормальным человеческим отношениям, которые складывались между мной, русским военным альпинистом, и пленным немецким егерем, и тому самоотверженному милосердию русских врачей, которые всех нас выхаживали.

После выздоровления обоих эдельвейсовцев отправили в лагерь для военнопленных под Тбилиси. Я хорошо помню, как перед отъездом Бауэр встал на колени и по-русски благодарил врачей за спасенную жизнь.

И вот спустя семнадцать лет мы сидели рядом на трибуне стадиона «Стадио Фламинио» в Риме и мирно беседовали, болея за немецкую команду. Оба мы были тренерами приехавших на Олимпиаду спортсменов, оба поседели, заметно постарели. Бауэр расспрашивал о моей послевоенной жизни, я – о его. И никто бы, глядя со стороны, не подумал, что было время, когда эти двое мирно беседующих людей лежали в снегу под Местийским перевалом, целясь друг в друга из автоматов.

После этой встречи мы с Бауэром стали переписываться, дважды встречались в Москве и Ленинграде, и наши отношения поддерживались до 1978 года. В тот год он умер после тяжелой болезни.