Когда-то я любил плавать. Может, потому, что плавать особенно и негде было. Маленькая речка в деревне, карьеры в шахтерском поселке – я бросался в любой водоем, как рыба, попавшая на берег, словно исправляя ошибку. Словом, плавал я так хорошо, что не чувствовал разницы между движениями при ходьбе и плавании. Не чувствовал никакой трудности. В войну, когда был сапером, это пригодилось. Но так наплавался, что теперь воды боюсь. Стою сейчас где-нибудь на берегу речки, смотрю в воду, а по коже мороз, хоть и не холодно. Потому что мелькает в памяти смертельный страх, когда то под корягой застревал, то замерзал в Днепре так, что выползал из воды, перекатываясь как бревно – руки уже не слушались, а ноги не поднимались. А однажды зацепился за что-то под водой трос, который протянули перед тем, как навести переправу, я поплыл, нырнул, отцепил его, а остальные солдаты из нашего взвода на берегу его держали, и когда он освободился, то они его мгновенно натянули. Трос как струна меня выбросил из-под воды так высоко, что я чуть не разбился. Помню, что летел вниз, сжимался и обхватывал руками лицо, чтобы не удариться им об воду.

Нет, воды я стал бояться. Она передо мной течет спокойно только в памяти. И когда я вспоминаю, то думаю: судьбы все-таки нет. Если она есть, то только та, которая случилась, вылилась, как вода. И смыла то, что было написано не так, как надо.

Жизнь идет, ты оглядываешь и видишь ее. А где ее окончание? В тебе. Может быть, это и есть судьба, которая нащупывает, куда идти, вместе с тобой выбирает. В войну, конечно, я об этом ничего не думал. Но вот появилось время, и я задумался. И о жизни, и о судьбе, и о будущем.

Плыли мы по Дунаю, сплавляли вниз по течению понтоны. Целыми днями лежишь, смотришь в небо, такое синее, какого никогда на родине не видел, и думаешь, что с тобой будет дальше. Есть ли ты там, в своем будущем?

Наверное, залежался я в покое, а к нашему понтонному плоту, который катер тащил, была привязана резиновая лодка. Легенькая, как сухой лист на воде. Я в нее прыгнул, отцепил, на весла прилег – и по Дунаю туда, сюда, вправо, влево. Сил много. И вдруг вижу впереди белесое пятно, как будто облако отражается. Я понял, что это водоворот. Сейчас лодку туда затянет, перевернет – конец, не выплыву. А сам почему-то не пугаюсь, не отгребаю – как будто поиграть хочется, возьмет меня водоворот или нет. А может, надеялся – рядом же понтон плывет, закричу, ребята мне канат бросят. Словом, не понимал, что я делаю. Ведь опасность впереди, а я в нее лезу. И когда уже совсем закрутило меня, сначала медленно, как бы по овалу, я испугался той силы, которая к центру воронки все ближе меня тянула. А туда уходили и щепки, и крупные палки безвозвратно. Вряд ли хватило бы у меня сил вплавь выбраться. А лодку бы точно перевернуло, не удержался бы я на ней. И тут я испугался. Понял: не туда себя завел. Смотрю на понтоны, а там никого – ушли на другую сторону.

И вдруг я почувствовал, что в одном месте овала течение чуть-чуть ослабевает, как будто набирает силу для следующего витка. Тут и надо идти на прорыв, понял я. Как только замедлялась вода, я изо всех сил – на весла. Несколько кругов так сделал – не отпускал водоворот. Наконец я все-таки вырвался. Догнал понтоны, забрался, и ребята меня обступили, смеются. Мы, говорят, знали, что ты выплывешь, тебе ж всегда везло. А меня словно холодом колотит. То ли от их слов, то ли от того, что произошло. И болит что-то, как будто грудь острием изнутри режет, как будто эта самая судьба, которую я не туда по своей глупости повернуть хотел.

И я вот думаю: что это значило? Что нельзя судьбу испытывать? А что ж я делал всю войну? Кто меня спрашивал?

Но все равно мне кажется, судьба видна только в прошлом. Не является она человеку, а если и является, то вот так, как с этим водоворотом, – непонятно, загадкой на всю жизнь.