Глава 27
Тому, кто не виноват, бояться нечего, правда?
Почему же мне так страшно?
Прежде мои показания не записывались на диктофон, и приходила Ламарр одна, без сопровождения, то есть в суде они неприменимы. Поэтому начинаем мы с тех же вопросов, чтобы зафиксировать мои ответы на пленке. От адвоката я отказываюсь. Хотя это и глупо, я не могу отделаться от ощущения, что Ламарр на моей стороне. И что главное – убедить в своей невиновности ее, а дальше все устроится.
Закончив со старыми вопросами, Ламарр переходит к новым.
– Пожалуйста, еще раз взгляните на телефон. – Она протягивает мне его в закрытом пластиковом пакете. – Вы его узнаете?
– Да, это мой телефон.
Я борюсь с желанием грызть ногти. За прошедшие дни я успела обкусать их до мяса.
– Вы уверены?
– Да, тут царапинка на корпусе.
– Это ваш номер? – Она перелистывает блокнот и называет набор цифр.
– Д-да, мой.
– Меня интересуют последние звонки и текстовые сообщения с этого номера.
К такому я была не готова. Зачем им эта информация, какое отношение она имеет к смерти Джеймса? Может, они пытаются отследить наши перемещения по телефонным сигналам?
Я напрягаю память.
– Да я за эти выходные им и не пользовалась почти… В доме не ловилась сеть. Только на стрельбище голосовую почту проверила… и «Твиттер». А, и еще перезвонила мастеру в Лондоне, у меня велосипед в починке. И все.
– А сообщения?
– Не отправляла вроде… Точно нет. Последнее было в пятницу Нине, я написала, что жду ее в поезде.
Ламарр резко меняет тему:
– Расскажите о ваших отношениях с Джеймсом Купером.
Я спокойно киваю, стараясь продемонстрировать свое желание сотрудничать со следствием. Я ожидала этого вопроса. Может, Клэр очнулась? У меня сосет под ложечкой.
– Я правильно понимаю, что вы знакомы со школы?
– Да. Лет в шестнадцать встречались, недолго.
– Недолго – это сколько?
– Месяца четыре-пять.
Тут я вру. Встречались мы полгода. Но я зачем-то ляпнула «недолго», а полгода – уже какой-то срок. Мне бы не хотелось, чтобы мои показания звучали противоречиво. К счастью, Ламарр не расспрашивает меня о датах.
– Потом вы поддерживали дружбу?
– Нет.
Она ждет, что я пущусь в разъяснения. Я жду конкретных вопросов. Ламарр складывает руки на коленях и смотрит на меня. Но если я что и умею делать хорошо, так это держать паузу. Слышно очень тихое, ритмичное тиканье дорогих часов у нее на запястье. Интересно, откуда деньги? Не похоже, чтобы такую юбку можно было купить на зарплату констебля, как и крупные золотые серьги. На вид это не бижутерия.
Впрочем, какая разница. Разглядывая Ламарр, я просто коротаю ожидание.
Она тоже умеет ждать. У нее прямо-таки кошачье терпение – способность не мигая смотреть на затаившуюся мышь, пока та в панике не выскочит из укрытия. Первым не выдерживает второй полицейский, констебль Робертс, здоровенный детина с толстыми щеками и застывшим на лице мрачным выражением.
– То есть вы не общались с ним десять лет и после этого он вдруг взял и пригласил вас на свадьбу?
Черт… Врать бесполезно. Им понадобится пара минут, чтобы затребовать у матери Клэр список приглашенных.
– Нет. Клэр пригласила меня на девичник. На свадьбу меня никто не звал.
– Вы не находите, что это немного странно? – интересуется Ламарр, словно не допрос ведет, а болтает с подружкой за чашечкой капуччино.
У нее круглые розовые яблочки щек и точеные высокие скулы, как у Нефертити, а улыбка такая широкая, теплая, благодушная…
– Да, в общем, нет. Зачем жениху звать на свадьбу свою бывшую? Это было бы неловко и для него, и для меня, и для Клэр.
– То есть это неловко, а в приглашении на девичник никакой неловкости нет?
– Об этом надо спрашивать Клэр. Ей виднее.
– Значит, после разрыва вы вообще никак не связывались с Джеймсом Купером?
– Нет. Никак.
– Вы не писали ему писем? Не отправляли сообщений по телефону?
– Нет.
Я теряюсь. Не понимаю, к чему они ведут. Пытаются доказать, что я ненавидела Джеймса? Что не могла находиться с ним рядом? У меня сосет под ложечкой, и внутренний голос тихонько спрашивает: «Может, все-таки адвоката?»
Сама того не желая, я слегка повышаю голос.
– Знаете, вообще это обычное дело – обрывать контакты с бывшими.
Ламарр снова внезапно меняет тему:
– Опишите ваши перемещения по дому. Вы покидали его пределы?
– Ну да, на стрельбище ездили, – неуверенно говорю я. – Вы же знаете.
– Я имею в виду, не вместе со всеми, а одна. Кажется, вы выходили на пробежку?
При чем тут пробежка?! Я вообще не понимаю, к чему они ведут, и начинаю сильно нервничать.
– Выходила. – Я прижимаю к груди подушку и, с целью продемонстрировать желание сотрудничать, уточняю: – Дважды. Один раз в пятницу вечером и один – в субботу.
– А примерное время можете назвать?
– В пятницу примерно в четыре тридцать. Или попозже. Уже почти стемнело. По пути назад я встретила Клэр, она приехала около шести. А в субботу… рано утром. Раньше восьми. Точнее не скажу. Но после шести утра – было светло. Мелани уже не спала, может, она вспомнит.
– Хорошо. – Ламарр записывает в блокнот названные мной временные промежутки, словно не доверяя диктофону. – Во время пробежек вы не пользовались телефоном?
– Нет.
Я впиваюсь пальцами в подушку, ничего не понимая. Вопросы ставят меня в тупик.
– А в субботу вечером вы не выходили?
– Нет. – Тут я вспоминаю. – А про следы вам сказали?
Ламарр поднимает голову от блокнота.
– Какие следы?
– Утром, возвращаясь с пробежки, я заметила следы на снегу. Они вели от гаража к двери кухни.
– Хм… Спасибо, будем иметь в виду. – Ламарр черкает в блокноте. – Вы не вспомнили, что вы делали в субботу вечером, когда побежали за машиной?
Я качаю головой.
– Нет, извините. Помню только, как продиралась сквозь лес, вспышки фар и битое стекло… Ничего конкретного.
– Ясно. – Ламарр захлопывает блокнот и встает. – Спасибо, Нора. Робертс, у вас еще есть во-просы?
Вопросов у Робертса нет. Ламарр называет в диктофон дату и место, отключает его и уходит.
Я подозреваемая.
Оставшись наедине с собой, я пытаюсь переварить эту информацию.
Почему меня подозревают? Потому что нашли телефон? Но какое отношение мой телефон имеет к убийству Джеймса?
И тут до меня доходит то, что следовало понять уже давно.
Я с самого начала фигурировала в деле в качестве подозреваемой.
Меня прежде не допрашивали по всей форме, потому что мои показания все равно были неприменимы в суде. С таким-то провалом в памяти любой адвокат от моих заявлений камня на камне не оставит. Ламарр была нужна информация, каждая крупица информации, как можно скорее – именно поэтому она рискнула начать говорить со мной до того, как врачи разрешили официальный допрос.
Теперь врачи признали, что я нахожусь в здравом уме, и полиция начинает выстраивать против меня дело.
Меня не арестовали. Уже неплохо.
Мне пока не предъявили обвинений.
Только бы восстановить в памяти стершиеся минуты в лесу… Что там произошло? Что я сделала?
Отчаянное желание вспомнить сжимает мне горло, как рыдания. Я стискиваю мягкую подушку, зарываюсь лицом в ее белоснежную поверхность и пытаюсь вспомнить изо всех сил. Если я не восстановлю эти пропавшие минуты, разве смогу я убедить Ламарр, что мне можно верить?
Я закрываю глаза и представляю тихую поляну в лесу, огромный сияющий дом из стекла, его свет пробивается сквозь стоящие почти вплотную деревья. Пахнет опавшими сосновыми иголками, мороз щиплет мне пальцы и ноздри. Я слышу тихие лесные шорохи, шуршание снега, соскальзывающего с ветвей, уханье совы – и удаляющийся рев мотора.
Я помню, как бегу по грунтовке меж деревьев, как под ногами пружинит ковер из иголок.
А дальше – провал. Как бы я ни старалась поймать в нем хоть что-то – это как ловить отражение в воде. Только что оно было – и вот превратилось в рябь и ускользнуло сквозь пальцы.
Что-то случилось там, в темноте. Со мной, Клэр и Джеймсом. Что-то вызвало эту аварию.
Что-то или кто-то.
– Ну, Леонора, я вами очень доволен. – Доктор Миллер откладывает ручку. – Конечно, меня несколько беспокоит провал в памяти, но, как вы сами говорите, что-то начинает возвращаться, так что я не вижу причин вас здесь удерживать. Некоторое время вам будут нужны регулярные осмотры, но с этим вполне справится терапевт по месту жительства. – И, не дав мне опомниться от такого поворота, спрашивает: – Дома есть кому помочь?
– Э-э… нет, – отвечаю я, не сразу поняв вопрос. – Я живу одна.
– Ни у кого из друзей вы недельку пожить не можете? Или к себе кого-то пригласить? Вы очень быстро идете на поправку, однако оставаться одной в пустом доме я бы пока не рекомендовал.
– Я живу в Лондоне, – зачем-то говорю я.
А как ему объяснишь, что некому мне на недельку навязать свою персону? И вряд ли я сейчас ломанусь в Австралию в матушкины объятия.
– В Лондоне… Кто-то может вас туда подвезти?
Нина сказала мне в случае чего звонить ей. Неужели меня правда сейчас выпишут? Я совсем не чувствую готовности покидать больницу.
Врач уже забрал свои записи и ушел. Я обращаюсь к медсестре:
– Что-то я не пойму… Меня не предупредили.
– Не волнуйтесь, никто не собирается вы-швыривать вас на улицу. Просто вы уже нормально себя чувствуете, а нам нужна палата для новых па-циентов…
Короче, от меня хотят поскорее избавиться.
Я сама не понимаю, почему это так сильно вывело меня из равновесия. За несколько коротких дней, что я здесь пробыла, я успела привыкнуть к больничной жизни. Палата казалась мне клеткой, но вот дверь открыли, а я совсем не хочу уходить. Врач, медсестры, больничный распорядок защищали меня от полиции. От реальности произошедшего.
Что я буду делать, если меня отсюда выкинут? Ламарр отпустит меня домой?
– Поставьте в известность полицию, – говорю я с непонятной отстраненностью. – Не знаю, позволят ли мне выезжать за пределы Нортумберленда.
– Ой, да, я и забыла, что вы та самая. Не волнуйтесь, я им сообщу.
– Сообщите констеблю Ламарр, это она каждый день приходила.
Мне совершенно не хочется иметь дело с огромным мрачным Робертсом.
– Да, я с ней свяжусь. И не беспокойтесь, пожалуйста, сегодня вас никто не выставит.
Сестра уходит. Я остаюсь думать о своих перспективах.
Отсюда меня выкинут – вероятно, завтра утром. Куда дальше?
Либо меня отпустят домой… либо нет. А это значит, что меня арестуют. Я вспоминаю, каковы в этом случае мои права. Могут задержать для допроса… насколько там? Тридцать шесть часов? Вроде этот срок еще можно продлить, точно не помню. Черт! Я же детективы пишу, как я могу этого не знать?!
Надо позвонить Нине. В палате есть платный телефон, однако для него нужна кредитка, а кошелек мой вместе с остальными вещами у полиции. Мне наверняка разрешат позвонить с сестринского поста, но я не знаю номера! Все контакты, разумеется, в мобильнике.
Я пытаюсь вспомнить хоть чей-нибудь номер. Раньше я часто звонила в дом родителей Нины – они переехали. Кто теперь живет в нашем старом доме в Ридинге, я не знаю, как не знаю и номер мамы в Австралии. Все-таки было бы здорово, наверное, иметь спутника, к которому всегда можно обратиться за помощью, не испытывая стыда. Увы, у меня такого человека нет. Всегда считала, что самодостаточность дает мне силу, и вдруг она стала моей слабостью. Что делать? Разве что попросить сестер найти в интернете контакты моего редактора?.. От мысли о том, чтобы показаться ей в таком виде, я хочу сквозь землю провалиться.
Еще я, на удивление, помню номер родителей Джеймса. Я ведь набирала его много сотен раз. Они адрес не меняли, это я точно знаю. Но позвонить им я не могу.
Я должна связаться с ними, когда вернусь в Лондон. Должна выяснить про похороны. Должна… должна…
Я зажмуриваюсь. Нет, только не плакать, хватит плакать. Поплачу, когда все это закончится, а сейчас надо решать свои проблемы. О Джеймсе и его родителях я подумаю потом.
Тут мой взгляд останавливается на картонном стаканчике с номером Мэтта. Я осторожно отрываю прямоугольник с цифрами и прячу в карман. Хотя звонить ему я не могу – он сейчас едет в Лондон, – приятно знать, что в случае чего мне есть к кому обратиться.
Два дня назад я не подозревала о его существовании. Теперь же он был единственной моей связью с внешним миром.
Ладно, все не так страшно. Кто-нибудь ко мне зайдет. Нина или хоть Ламарр. Надо лишь подождать.
Я сижу, глядя в одну точку и кусая ногти, когда в дверь просовывается голова медсестры.
– Тебе звонят, лапуля. Сними трубку над кроватью, я сейчас переведу.
Кто может мне звонить? Кто вообще знает, что я здесь? Мама? Я смотрю на часы. Вряд ли, в Австралии сейчас глухая ночь.
Потом меня пронзает догадка – словно ледяная рука ложится на затылок: родители Джеймса. Они знают, что я здесь.
Телефон начинает трезвонить. На секунду я теряю всякое присутствие духа и не могу заставить себя ответить. Потом стискиваю зубы и хватаю трубку с рычага.
– Алло?
Повисает пауза, и на том конце провода слышится Нинин голос:
– Нора? Это ты?
Я вздыхаю с облегчением и даже задумываюсь о возможности телепатии. Как я рада ее слышать, как рада знать, что я не одна!
– Нина! Слава богу, ты позвонила! Меня собрались выписывать, а у меня ни номера твоего, ничего! Ты поэтому звонишь?
– Нет, – коротко отвечает она. – Тут такое дело… Короче, Фло пыталась покончить с собой.