Глава 3
На распутье

Влада отчетливо помнила последние секунды перед тем, как родители сообщили ей о разводе. Детская память словно сделала прощальный снимок: папа стоит посреди комнаты, рука за руку, синие глаза задумчивы и печальны. Рядом – мама, потухшая, неживая, смотрит в пол. В комнате царит полумрак, оранжевый свет настольной лампы отражается в дверце секции и хрустальных рожках люстры. Над родителями нависают большие, на полстены, тени.

Следующее воспоминание – она лежит на кровати, глубокая ночь. По квартире раздаются шаги, хлопают дверцы шкафчиков. Когда звуки на время замолкают, наступает такая оглушительная тишина, что, кажется, лопнут барабанные перепонки.

Наутро папа ушел, а мама закрылась в комнате с зашторенными окнами и не выходила оттуда почти три недели. Она лежала на кровати, тихо, неподвижно, никого к себе не подпуская. Ей было плохо настолько, что известие об отлете папы в Америку ничего не изменило.

За это время Влада научилась готовить, оплачивать коммунальные счета и принимать сложные решения. Она перевелась из гимназии в ближайшую школу, устроилась фотокорреспондентом в заводскую газету и отказалась от дальнейших попыток восстановить отношения с Аркаевыми. Удаляя из почтового ящика электронные адреса Илоны и Марка, она чувствовала во рту такую горечь, словно у нее начал выделяться яд.

Дни проходили одинаково. Утром Влада училась, потом – работала, а когда темнело – бежала к маме, чья комната, мрачная, влажная, с густым неподвижным воздухом, напоминала кокон, в котором человек трансформируется в иное существо.

Это было тяжелое, беспросветное время, но и оно лечило. Через месяц мама вышла на работу, а через четыре – привела в квартиру другого мужчину и попросила называть его папой. Влада заперлась в детской. Ей хотелось кричать. Но как кричать в квартире многоэтажки? Все, что она могла сделать, – забиться в угол и рыдать. В тот вечер Влада поняла: ее жизнь больше никогда не будет прежней, даже похожей на прежнюю.

Тем временем второй «папа» сменился третьим, третий – четвертым, четвертый – пятым, и этот пятый оказался самым мерзким. Он был невысокого роста, плотный, с белой дряблой кожей. Мысленно Влада называла его Опарышем – но никогда вслух: в отличие от других «пап», этот вызывал у нее не только отвращение, но и страх.

Он вставал не раньше полудня, запивал завтрак коньяком и уезжал с другими Опарышами на сверкающем черном джипе. Обычно «папа» возвращался после полуночи. Но однажды он объявился раньше.

Влада поняла, что не одна в квартире, только когда дверь ванной приоткрылась, и в мутном стекле душевой кабинки нарисовалось красное пятно шелкового халата. Под ложечкой больно кольнуло. Влада обеими руками сжала насадку для душа и стальным голосом попросила Опарыша уйти, но он не шелохнулся.

– Только скажи, какова была вероятность, что распространители религиозной литературы позвонят в нашу дверь так вовремя?! – впервые в жизни кричала на маму Влада.

– Хватить врать! Это твой папа бросил тебя – не я! И нечего выживать из дома каждого, кто не носит его фамилию! – вопила мама.

После той истории Влада стала всегда запирать за собой дверь. А еще купила швейцарский нож – такой маленький, что его не было видно в зажатом кулаке, и такой острый, что он мог перерезать летящий волос, как самурайский меч. Влада постоянно носила нож при себе: на цепочке, в потайном кармашке или кармане джинсов. Но это были лишь временные меры: она мечтала сбежать.

Шанс представился, едва ей исполнилось восемнадцать. В августе, окончив первый курс Санкт-Петербургского государственного университета культуры и искусств, Влада поехала отдыхать в Румынию. Симпатичный парень Джордже Александру, высокий, с тонкими, почти женскими чертами лица, увидел ее, выходящей из моря, и смог произнести только одно слово: «Blue». Натуральная блондинка с васильковыми глазами – конечно, она его покорила.

Оказалось, Джордже двадцать восемь. Он окончил школу Британского совета в Италии, получил высшее образование в университете ресторанно-гостиничного бизнеса и открыл в Бухаресте собственный ресторан итальянской кухни. Словом, он тоже ее покорил. Иногда, глядя, как Джордже сосредоточенно просматривает деловую переписку, разложенную прямо возле них, на песке, Владе казалось, что она испытает к нему нечто большее, чем симпатию.

Она переехала в Бухарест через два месяца. Сняла квартиру, наняла репетитора по румынскому, и они с Джордже начали собирать документы для ее перевода в Бухарестский университет.

Джордже пропадал на работе с утра до ночи, а Влада, подучив язык, стала путешествовать: сначала по окрестностям, затем по всей стране – и фотографировала, фотографировала… У Румынии необычная аура, там столько всего намешано: и диковатость, и страсть, и тоска, и тревога. Фотографировать эту страну – бесконечное удовольствие. Влада пробовала разные способы съемки, сравнивала цифровые и пленочные камеры, экспериментировала с пленкой, пока не добилась почти идеального совпадения ее восприятия объекта с изображением на фото. С тех пор она снимала только «Никоном» и только на черно-белую пленку.

Больше всего ей нравилось фотографировать людей: лица, измененные светотенью, случайные ракурсы, необычные силуэты. Впрочем, человек на фото играл второстепенную роль, он был лишь частью истории, которую рассказывал снимок.

Некоторые фото получались удивительные. Казалось, люди на них источали едва заметный матовый свет. Влада так и не разгадала, из-за чего возникал этот эффект. Он не зависел ни от места или времени суток, ни от марки фотоаппарата или светочувствительности пленки.

Джордже был заворожен «сияющими» фото. Особенно его потряс один крупный план, сделанный в закоулках Констанцы. Сухая морщинистая старуха с белыми волосами, покрытыми черным кружевным платком, смотрит прямо в объектив. В ее глазах спокойствие и отрешенность обреченного человека. А рядом с ней – молодой безупречно красивый мужчина. Даже на статичном фото видно, сколько в нем уверенности и жизни. Мужчина снят анфас. Он склонился над старухой – и замер, словно в предвкушении поцелуя – поцелуя, который никогда не случится.

Джордже говорил, у него мороз по коже от «сияющих» фото. Он показал их своему другу, владельцу маленькой галереи, и тот согласился организовать выставку. Влада назвала ее «Незнакомцы» – в честь безымянных героев «сияющих» фотографий. Выставка должна была состояться через два месяца, но это событие отошло на второй план, когда Влада познакомилась с Мартином Скоттом.

Она узнала его по глазам. Буквально за пару дней до встречи Влада перещелкивала каналы, и попала на кадр: весь экран заполняли его небесно-голубые, пронзительные, какие бывают только у младенцев, глаза. Драма называлась «Чайки над городом», она рассказывала о художнике, который понимает, что из-за болезни скоро не сможет рисовать. Загипнотизированная этим взглядом, Влада, не отрываясь, досмотрела фильм до конца. Потом нашла «Чаек» в Интернете и посмотрела еще трижды. Она прожила восемнадцать лет, скептически относясь к любого вида идолопоклонничеству, но Мартин заставил ее понять, почему вопят девчонки, увидев на красной дорожке Роберта Паттинсона.

И вот она сидит в кафе. Обычная забегаловка на окраине Бухареста, на скатерти – ожег от окурка. Перед ней – нетбук (просматривает недавно отснятые в Карпатах фото), рядом – остывшая чашка американо. Задумавшись, Влада отрывает взгляд от экрана – и снова видит эти потрясающие глаза из «Чаек». На этот раз в реале.

Она пялилась на Мартина так долго, что привлекла его внимание. Он улыбнулся, сказал пару слов своему приятелю и подошел к Владе. Очень вовремя: на экране как раз была одна из ее любимых фотографий: «сияющий» человек в длинном плаще стоит на выступе горы и смотрит на луну, большую и бледную, а на его плече сидит летучая мышь. Мышь расправила крыло и, кажется, задевает им луну.

Влада выучила фото до малейших деталей и все равно, глядя на него, испытывала восторг – что тут говорить о человеке, который увидел его впервые. Даже если этот человек – Мартин Скотт.

В общем, они проболтали почти час: о его съемках в Румынии и ее фото, а потом договорились вместе сходить в кино на новый фильм Вуди Аллена. Затем была пара ночных прогулок, вечеринка у его друзей, еще премьера… Они сказочно прожигали время – как способны на это только восемнадцатилетняя девушка, вдруг ощутившая свободу, и парень – двадцатилетняя восходящая звезда кино.

Вскоре Влада получила пропуск на съемочную площадку и стала проводить с Мартином целые дни. Однажды ее задействовали в эпизоде. Фильм назывался «Любовь», он рассказывал о непростых взаимоотношениях молодой румынки и американского туриста, а Влада играла эпизодическую роль девушки, покупающей в лотке мороженое. Задача была проста: улыбнуться мнимой продавщице, отсчитать мелочь, взять мороженое и удалиться по аллее.

Солнце светило в глаза, ветер гладил волосы, и Влада, в легком сарафане, непривычных «сценарных» шпильках, ощущала себя богиней. Она была счастлива еще и потому, что Мартин предложил лететь с ним в Америку, и документы на получение визы уже лежали в посольстве.

В Штатах они прожили вместе меньше месяца. К тому времени стало ясно, что ее переезд – чистой воды авантюра. Просто Мартин был слишком романтичным, чтобы не предложить ей поехать с ним, а она – слишком безрассудной, чтобы отказаться. Безрассудной и рассудительной одновременно: Влада ни на секунду не верила в их долгую совместную жизнь и смерть в один день. Так что, узнав о его отношениях с актрисой-китаянкой, собрала вещи, черкнула записку и вызвала такси. Было тоскливо, но не смертельно.

Надо отдать должное Мартину, он помчался в аэропорт. Но не для того чтобы вернуть Владу – а чтобы попрощаться. Он расстался с ней так же легко, по-дружески, как пару месяцев назад она рассталась с Джордже.

Следующую неделю Влада провела у папы, и этого времени с лихвой хватило, чтобы понять, как сильно они отдалились друг от друга. Наверное, в глубине души Влада так и не простила отцу крушения семьи, а он уже жил с другой женщиной, которая ждала от него ребенка. Владе снова захотелось сбежать – и, как в прошлый раз, в ее судьбу вмешался Джордже. Он рассказал, что на «Незнакомцев» нашелся покупатель, который предлагает очень, ну очень крупную сумму – только есть два условия. Во-первых, требуется личное присутствие Влады, а во-вторых, ему нужны все «сияющие» фото, их копии и негативы. Влада согласилась, не раздумывая. Вернулась в Румынию и продала фотографии.

Неделю спустя Влада стояла на балконе своего номера в «Континентале», как вдруг почувствовала запах полевых цветов, раскаленной земли и стоячей воды. Откуда?.. Это было странно и тревожно. Она закрыла глаза, надеясь снова ощутить этот запах, но ее отвлек телефонный звонок. Юрист прокуренным голосом сообщил, что ей нужно срочно прилететь в Москву – выслушать завещание, оставленное Серафимой Ивановной Аркаевой.

– Вкратце, это вся история, – подытожила Влада.

Она не собиралась изливать душу, тем более Терезе, простоватой деревенской подружке, с которой не виделась столько лет, но так получилось: одно зацепилось за другое, и рассказ полился сам собой.

Теперь Влада была счастлива, что решила не ночевать на Белой даче. После холодного пустого дворца почти сказочная хатка Терезы с самоткаными половиками, накрахмаленными кружевными занавесками и десятком детских босоножек у порога казалась самым уютным местом на свете.

Отреставрированная Дача пахла мрамором, лаком и кожей, а домик Терезы – вековым бытом, заботой и лаской. Зачарованная запахом, Влада стояла под кухонным окошком избушки, пока Тереза, пышнотелая рыжуха с косой до пояса, раскрасневшаяся от готовки, с пятнами муки на щеках, не увидела ее сквозь запотевшее стекло. Тереза замерла, не веря своим глазам, потом спохватилась и замахала руками, приглашая гостью войти.

На кухне за столом, накрытым потертой клеенкой, пятеро детишек уплетали вареники с вишней. Младшему, Павлику, было не больше двух, а старшей, Кате, уже стукнуло семь – все племяшки Терезы, дети ее старших сестер. Увидев незнакомку, малышня на мгновение замолчала, а потом продолжила трещать. Они лупили друг друга, перестреливались вишневыми косточками, на громкость прихлебывали молоко из кружки, и когда, наконец, под Терезино крепкое словцо выскочили из кухни, тишина показалась Владе неестественной.

Уложив племянников спать, Тереза поставила перед подругой миску с вишнями, крупными, как перепелиные яйца, и, подперев щеку кулаком, сказала:

– Начинай.

Пока длился рассказ, за окошком маленькой избы с тремя аляповатыми, как заплатки, пристройками, разлилась ночь, теплая, лунная, наполненная стрекотом сверчков и кваканьем жаб. В стекло бились мотыльки, еще один порхал возле зажженной электрической лампочки, свисающей с потолка.

Спустя полтора часа рассказ закончился, а Тереза так и сидела с подпертой щекой.

– Теперь твоя история, – выдержав паузу, напомнила Влада.

Тереза, наконец, выпрямилась, потирая щеку с розовым пятном от ладони.

– Ну, я окончила кулинарный техникум, осенью начну работать в очень престижном кафе у дяди в Ошмянах. Как-то так… – Она несколько секунд рассматривала свои пухлые мозолистые руки, затем принесла из погреба бутылку из-под водки, наполненную смородинной настойкой, и разлила багряную жидкость по жестяным кружкам.

– Не могу поверить, что Сима не сказала тебе про Илону и Марка. – Тереза, смахнув слезу, за раз осушила кружку. – Как она могла?.. Почему… Даже твоей матери не сказала – своей родной сестре…

Влада сделала глоток, но воспоминания о Марке вызвали во рту такую сильную горечь, что от нее не спасла даже приторная настойка.

– Расскажи, как они погибли, – попросила Влада.

Тереза тяжело вздохнула и приложила руку к крестику, висящему у нее на шее.

– Это случилось три года назад, в Невестину ночь. – Она хотела добавить еще что-то, но, всхлипнув, спрятала лицо в ладони.

Влада прислонилась к стене, в груди разрастался твердый комок слез. Невестина ночь была любимым старопрудовским обрядом – ее, Илоны и Марка.

Легенда гласила, что когда-то на месте Белой дачи стоял обычный деревянный дом, и жил в нем Иван, работящий, но бедный парень. Однажды осенью, после проливных дождей, недалеко от Ивановой хаты застряла карета, в которой ехали пан с дочерью. Иван вызвался подсобить, увидел в окошке панскую дочь – и влюбился без памяти. Марыся тоже полюбила Ивана, только пан не захотел отдавать любимую дочь за бедняка, у которого кроме ветхой избы был только яблоневый сад, да и тот не давал плодов. Или ты, сказал пан Ивану, за год построишь дом не хуже моего, или отдам Марысю за другого.

Иван ломал голову, где раздобыть денег, – да все без толку. Помыкался Иван по свету, через полгода вернулся домой ни с чем, сел за пустой стол – да как ударит по нему кулачищем: дьяволу, думает, душу продам, но условие пана выполню.

В тот же вечер, когда солнце скрылось за горизонтом, дверь отворилась, и в хату вошел богато одетый мужчина в красном плаще с капюшоном, скрывающим лицо. Чужак снял капюшон – и от страха ноги у Ивана приросли к полу: лицо незнакомца было красивым и благородным, не хуже портрета на царских монетах, но в черных глазах блестел такой дьявольский огонь, что кровь в жилах стыла. «Я, – сказал незнакомец, – знаю о твоей беде и помогу тебе, но взамен ты должен выполнить мое условие». – «Ради Марыси я согласен на все», – не задумываясь, ответил Иван. «Скоро ты станешь богатым человеком, богаче пана – продолжил Красный Дьявол. – Но взамен отдашь мне в жены свою единственную дочь. Сказал – и превратился в огромного пылающего пса с орлиными крыльями. А потом сиганул в окно – и растворился в черном небе.

Проснулся Иван, ни жив ни мертв после кошмара, глянул в окно – а сад его зацвел пышным цветом. Не прошло и месяца, как на деревьях поспели яблоки – да такие красивые и сладкие, что лучше никто на свете не пробовал. Слава о яблоках разлетелась, как на крыльях, и стали за ивановками за сотни верст приезжать. Вскоре Иван накопил столько денег, что смог на месте своей хаты построить огромный белый дом с гранатовой крышей. Пан свое слово сдержал и молодых благословил.

Зажили Иван с Марысей счастливо, о своем страшном сне Иван вспомнил только пятнадцать лет спустя, когда после четырех сыновей у него родилась дочь Галина. Вспомнил – да и забыл.

А Галина все росла, хорошела, и стала первой красавицей на деревне: чернющая коса до пояса, рябиновые губы, глаза голубые, как озерная вода в самый солнечный день. Все парни на Галину заглядывались, но свое сердце она отдала только Алеше, лучшему певцу в округе. В канун ее шестнадцатилетия решили сыграть свадьбу.

Тот день выдался ненастным. Гремел гром, сверкали молнии, но молодым все было нипочем. Приехали они с гостями в церковь, ждут, когда их батюшка на венчание пригласит, и вдруг подъезжает еще одна свадебная тройка. Глянул Иван на молодых – и глазам своим не поверил: невеста и ростом, и фигурой на Галину похожа, а жених – вылитый Красный Дьявол. Плюнул Иван через плечо, перекрестился, и поспешил в церковь на венчание.

Батюшка пригласил к алтарю обе пары, повенчал и разрешил женихам поцеловать своих невест. Алеша поднял фату – и лишился дара речи: рядом с ним стояла незнакомая девушка. А Красный Дьявол, хохоча, спрятал Галину под плащом – и пропал. Отвергнутая жена Алеши в ту же ночь утопилась в одном из старых прудов, а Галину нашли мертвой на берегу. На ее запястьях было десять ожогов, словно отпечатки пальцев.

С тех пор, согласно легенде, каждый год, девятого августа, души невест, умерших не своей смертью, рыщут по Старым Прудам в поисках своего тела. Не найдя его, они пытаются вселиться в чужие тела, и, если это им удается, человек либо сходит с ума, либо погибает.

Одеть в Невестину ночь подвенечный наряд – означило привлечь внимание призраков, но из года в год в Старых Прудах находились девушки, желающие испытать судьбу. Девятого августа, ближе к полуночи, они облачались в свадебные платья и участвовали в обряде Узнавания невесты. Считалось, если «жених» угадает свою суженую из множества других, если любовь подскажет ему, какая из девушек, чьи лица скрыты фатой, его избранница, то неприкаянные души не посмеют разлучить возлюбленных, и жизнь молодых будет долгой и счастливой.

Сима запретила детям ходить на Невестину ночь, но в их последнее совместное лето Илона подговорила Владу и Марка сбежать, чтобы посмотреть обряд своими глазами.

Марк… Влада зажала рот ладонью: на этот раз жжение оказалась особенно сильный.

– Илона пошла на праздник, нарядилась, как принцесса, – глаз не отвести, – продолжила Тереза. – А ее «жених» – вроде как из Огневки – не стал прыгать через костер. Они поссорились. Илона побежала на Дачу, парень за ней. А что случилось дальше – покрыто мраком. Парня Илоны не отыскали, а Серафима Ивановна хоть и была в доме, но ничего не видела. Это она нашла своих детей под окном Илониной спальни, их тела были нанизаны на прутья металлической ограды, – Тереза закрыла лицо руками. – Насквозь… Лица…

Несколько вдохов она молчала, потом достала из кармана платок и вытерла слезы.

– Милиция сказала, несчастный случай.

Тереза замолчала, и Влада внезапно осознала, что они находятся в полной тишине. Сверчки смолкли, воздух за окном стал густым и неподвижным. Еще она осознала, что за пределами кухоньки, залитой электрическим светом, – непроглядная ночь, и если бы сейчас кто-то стоял по ту сторону стекла, он оставался бы невидимым.

Со стороны прихожей послышался шорох. Тереза насторожилась, потом смахнула запястьем слезы и метнулась к двери.

– Вот негодяи! – Она угрожающе щелкнула полотенцем, но в ее голосе слышалась только любовь. – Уже за полночь! Кыш спать!

Малышня и не думала слушаться: кто-то юркнул на веранду, кто-то бросился к лестнице на чердак, а трое девчонок прощемились сквозь крутые Терезины бока на кухню.

– Говорят, в твоем доме живет смерть, – серьезным тоном сообщила маленькая копия Терезы и шмыгнула носом, при этом ее тонкие рыжие косички смешно подпрыгнули.

– Говорят, это кровожадный призрак, – подтвердила ее сестренка, конопатая девчушка лет пяти.

– Да что вы мелете! – всплеснула руками Тереза.

Остальные малыши, почувствовав брешь в защите, бросились на кухню.

пропели они, сбившись в кучку.

– Понятия не имею, где они этого понабирались, – извиняясь, произнесла Тереза и, пытаясь придать голосу строгость, добавила: – Я кому сказала! Марш спать!

– Подожди-ка, – остановила ее Влада и незаметно макнула палец в кружку с настойкой. – Я хочу кое-что рассказать вам, ребята… – продолжила она шепотом. – Подойдите ко мне. Ближе… – Влада мазнула губы настойкой. – Все, что говорят об этом доме… Ближе, еще ближе… Это правда! – Она резко обернулась и, скрючив пальцы, зашипела.

Тереза вздрогнула. Дети с визгом бросились врассыпную.

– Так что конкретно говорят о моем доме? – поинтересовалась Влада, вытирая губы полотенцем.

– Потом, Влада! Они же теперь полночи не уснут! – мученически произнесла Тереза и пошла укладывать племянников, а Влада, выложив вишнями на столе «пока!», сбежала к Чистому пруду.

Она лежала на ворохе скошенной травы с полным ощущением, что находится в вакууме. Ее родители отдалились, ее близкие умерли, а ее домом стала деревня, где нет ничего, кроме полевых цветов, раскаленной земли и стоячей воды. Если это жизнь, то она больше напоминает смерть. Влада закрыла глаза, чувствуя, как слезы жгут веки, – но сразу же их открыла.

Невдалеке послышался мягкий топот копыт. Влада приподнялась на локтях и в лунном свете увидела красивую длинногривую лошадь, которая направлялась к пруду, мимоходом хватая пучки скошенной травы. На лошади сидели парень и девушка, легкий ветер доносил их шутливую баловню. Влада без труда узнала голос возничего.

Наездники зашли в воду у дальнего конца пляжа, там, где возвышался деревянный пирс. Помыв лошадь, они еще долго дурачились в воде. Лошадь дурачилась вместе с ними: вскидывала мокрую морду, фыркала, тихонько ржала; ее черная, с рыжими пятнами, шерсть отливала серебром.

Вдоволь накупавшись, парочка выбралась на пирс, а лошадь, пожевывая траву, побрела в сторону оврага.

– Эх, Машка! Ну, зачем ты вернулась? – протянул парень, натягивая майку.

Вместо ответа девушка села на край пирса и спустила ноги в воду. Ее длинные темные волосы стекали по голым плечам до самой поясницы.

Пауза затянулась. Обрадованные лягушки заквакали во всю мощь, где-то всплеснула рыбешка.

– Игната боишься?! – неожиданно воскликнула Машка и со всей силы толкнула парня в воду. Он беспомощно взмахнул руками и рухнул, подняв стену брызг.

– За тебя боюсь, дуреха! – вынырнув, ответил возничий. В его голосе не осталось ни капли озорства. – Неспокойно здесь.

– Сейчас везде неспокойно.

– Не глупи. – Парень вышел на берег и, стащив с себя майку, стал ее выкручивать.

При каждом движении его гибкого, как у кошки, тела, танцевали мышцы, и Влада закусила губу. Она еще слишком хорошо помнила свое «купание» с возничим. Его сбивчивое горячее дыхание на своей шее, их стоны, смешанные с шумом воды, силу и страсть, с которой он двигался внутри ее…

Девушка стала за спиной возничего и провела ладонью по коротким, пшеничного цвета волосам.

– Ты не хочешь, чтобы я уехала.

– Хочу.

– Тогда скажи это, глядя мне в глаза.

Парень обернулся и, взяв ее за плечи, склонился так, чтобы их лица оказались на одном уровне.

– Я прошу тебя – уез… – Он не успел договорить: девушка прильнула к его губам. Парень тотчас же ответил жарким поцелуем.

Влада юркнула в траву. Ей совсем не хотелось присутствовать при том, что могло произойти, но обнаружить себя, спустя полчаса подглядывания, ей тоже не хотелось. Поэтому она заткнула уши и стала смотреть на звезды, молясь, чтобы страстная парочка как можно скорее покинула пляж.

Через некоторое время она осторожно убрала руки от ушей и, когда убедилась, что не слышно никаких других звуков, кроме кваканья лягушек и легкого шелеста листвы, приподнялась на локтях. То, что Влада увидела, было настолько красивым, что она не сразу осознала, за чем подглядывает. В густой низкой траве, переплетясь руками и ногами, идеально попадая в такт друг друга, исполняли свой особенный интимный танец возничий и его девушка. Их обнаженные тела, высвеченные ярким светом луны, казались идеально гладкими и холодными, как мрамор, но в то же время податливыми, как воск. И на какую-то долю секунды Владе захотелось избавиться от тесных джинсов и майки и, босиком ступая по мягкой влажной траве, присоединиться к паре влюбленных людей, так увлеченных друг другом. Она представила, как опускается на колени рядом с ними, освещенная тем же таинственным лунным светом, и возничий, прервав поцелуй, протягивает ей руку…

В реальный мир ее вернул болезненный укол в лодыжку.

– Дьявол! – шепотом выругалась Влада и раздавила набухшего от крови комара.

В ответ где-то в прибрежных кустах мелькнуло черное пятно, словно с ветки вспорхнула огромная птица – а затем раздалось надрывное ржание.

Влада снова выглянула из укрытия. Она увидела, как лошадь, встав на дыбы, рванула прямо на нее – а после время словно замедлило ход. Застыв, Влада смотрела, как колышется густая черная грива, как шевелятся мышцы под бархатистой шерстью и песок брызгами вылетает из-под копыт. Не было ощущения опасности, не было страха, только любопытство кинозрителя.

Влада не видела, как возничий бросился наперерез взбешенному животному. Она пришла в себя, лишь когда парень, взлетев на лошадь, со всей силы натянул поводья. Лошадь встала на дыбы и остановилась – всего в паре метров от Влады.

Возничий объехал Владу по кругу. Его взгляд был злым и колючим.

– Что там? – раздался взволнованный голос Маши.

– Ничего!

Парень ударил пятками по бокам лошади, и помчался прочь, а Влада, размазав комара по лодыжке, побрела к поместью. Сонная и разбитая, она еще долго стояла у черных ворот, а потом вошла в дом. Двери на кухню были открыты, через них в холл вливалось первое солнце.

– Это очень страшный дом… – повторила Влада, но теперь Белая дача не казалась ей склепом, скорее, таким же опустошенным сосудом, как ее сердце.

Влада поднялась к спальне Марка, в который раз подергала за ручку двери, потом достала из кармана швейцарский ножик и попыталась расковырять замок. Взлом не удался, но теперь это не могло остановить Владу. Она сходила во флигель и вернулась с топором в руках. Первый же удар пробил в досках щель. Воодушевленная результатом, Влада ударила еще раз – и продолжила бить до тех пор, пока в двери не появилось внушительное отверстие. Тогда она просунула руку и открыла замок. А дальше усталость, недосыпание и алкоголь сделали свое дело: не включая свет, Влада добралась до кровати Марка и, рухнув нее, мгновенно провалилась в сон.

Стефан стоял у сосны, прислоняясь к еще теплому шершавому стволу и терпеливо ждал, когда свет в маленьком кухонном окошке погаснет, и Влада, наконец, вернется домой. Ее подруга вызывала в нем легкое чувство раздражения. Из-за того, что выглядела, как леденец на палочке: слишком ярко и слишком сладко. За то, что понапрасну тревожила Владу. За то, что не хотела оставить подругу в покое, хотя вся деревня уже давно спала.

А как упоительно начинался этот вечер! Чем длиннее становились тени, тем уже – пропасть, разделяющая его с Владой. Когда тени стали сливаться с землей, он смог подойти к этой божественно пахнущей девушке так близко, что ощутил колебание теплого воздуха, исходящее от ее тела… Стефан почувствовал на губах жжение и сильнее сжал пальцами ветвь. Сучки впились в ладонь.

Просто он слишком долго не насыщался. Так увлекся наблюдением за Владой, что забыл о холоде. Непозволительная оплошность. Он бросил прощальный взгляд на подруг, болтающих на кухне, и ринулся в чащу леса.

Насытиться ночью проще простого: люди становятся уязвимыми и беспечными. Кроме того, они сами указывают к себе путь: просто стой и слушай. Всего пара минут – и у тебя появляется выбор. Можно подойти к паре хохотушек, устроивших себе ночное купание. Или утешить девушку, сбежавшую из дома… Совсем близко, со стороны заброшенного хутора раздался девичий крик. Стефан прислушался – и бросился к своей жертве.

Он добрался до хутора как раз в тот момент, когда парень, высокий и широкоплечий, как игрок в рэгби, повалил девушку за землю. Старая доска хрустнула под ногами Стефана, и рэгбист настороженно поднял голову. Почувствовав ослабление хватки, девушка саданула преследователя локтем и, рыдая, бросилась прочь.

Не отрывая взгляда от фигуры в черной накидке, рэгбист медленно выпрямился. Стефан подошел ближе. Теперь они стояли друг напротив друга, на расстоянии вытянутой руки: безмолвные серые тени, освещенные белой луной. Стефан, не двигаясь, бесстрастно смотрел на противника, выражение лица которого стало меняться от настороженного к взбешенному. Этот тип людей был хорошо знаком Стефану: взбалмошные, агрессивные щенки, которые на взгляд в упор тоже реагировали по-щенячьи. Едва ярость рэгбиста достигла предела, тот замахнулся – и получил оглушительный удар в челюсть.

Когда на рухнувшее тело опустилось облако пыли, Стефан отряхнул штаны и огляделся. Девушка пряталась неподалеку, она зажимала рот рукой, но ее всхлипы были бы слышны даже человеку.

Снова ощущая во рту дразнящий жар, Стефан обогнул сарай и открыл покосившуюся дверь полуразваленного курятника. Девушка, дрожа, попыталась забиться глубже в угол. В ее коротких черных волосах запутались маленькие грязные перья, глаза испуганно блестели из-под длинных ресниц. На какую-то долю секунды Стефан испытал к ней что-то, похожее на жалость, но потом решительно протянул ладонь.

– Тебе больше нечего бояться, – мягко произнес он.

Девушка перестала дрожать. Она размазала слезы запачканными пальцами, на щеках остались грязные разводы.

Стефан все еще протягивал ладонь. Он знал, какое воздействие оказывает его голос. Девушка доверится ему. Так, как до нее это делали тысячи других.

– Со мной ты в безопасности, – повторил он. Девушка нерешительно подалась вперед, потом схватилась за его руку и вышла из курятника.

Стефан окинул ее взглядом. Худенькая, тонкокостная, ниже его на голову. Руки и колени в ссадинах, платье на плече разодрано.

– Как тебя зовут? – спросил Стефан.

– Софья, – тихо ответила девушка.

– София, тебе следует промыть раны, – не отпуская ее руки, Стефан повел девушку к ручью.

Они остановились возле широкой кладки. София села на край, свесив ноги в воду. Она аккуратно смывала грязь с колен, вздрагивая, когда вода попадала на рану. Стефан стоял чуть позади, делая осторожные, короткие вдохи, чтобы ее ароматное тепло, нежное и терпкое, как у только что сорванной лилии, лишь слегка касалось ноздрей. Жжение щекотало десны и губы. Стефан заглушал его кончиком языка, но через секунду жжение появлялось снова. Ожидание первого насыщающего прикосновения, неотвратимого и опьяняющего, до боли сжимало диафрагму.

София поджала под себя ноги, и стала очищать раны на локтях. Эти раны выглядели хуже, чем те, что на коленях. Она то и дело замирала, чтобы перетерпеть боль. Стефан сел рядом и взял ее руку в свою.

– Боль пройдет, – сказал он, глядя в темно синие, почти черные глаза.

Зрачки Софии расширились, рука обмякла. Стефан зачерпнул воду и промыл рану на ее локте, потом на втором. Девушка сидела тихо и смирно, словно больше не чувствовала боли.

Стефан провел рукой по ее волосам, разглаживая их и убирая перья.

– Теперь тебе нужно умыться, – произнес он.

София послушно зачерпнула ладонями воду и вместе с отражением маленькой серебристой луны вылила ее на худое, бледное лицо. Она слишком похожа на мальчишку, подумал Стефан, и одернул себя. Когда до глотка оставались считанные секунды, он вдруг понял, что не хочет его делать.

Неужели это происходит снова?

София склонилась, чтобы зачерпнуть еще воды, и Стефан заставил себя сосредоточиться на ее тонком белом запястье – которое можно так легко обхватить ладонью – и, наконец, растопить холод внутри себя.

А лучше присмотреться к ее губам. Тонкие, но такие нежные на вид, словно шелк. Стефан подался вперед, не отдавая себе отчета, что делает, только краешком сознания уловил – София замерла, испуганная, но уже подвластная ему. Он провел языком по ее губам – да, нежные и мягкие – а потом двинулся глубже. Его рука легла на ее колено и медленно заскользила выше. Словно находясь под гипнозом, София глубоко и часто дышала. Она позволила ему это. Значит, позволит и все остальное.

Свободной рукой Стефан проник ей под майку. Едва слышный щелчок застежки – и шлейки лифчика скользнули с ее плеч. Сердце Софии бешено колотилось, и теперь маленькие груди, освобожденные от бюстгальтера, откликались на каждый удар сердца, призывно приподнимая легкую ткань майки.

Он чувствовал, как под кожей, пытаясь отыскать выход, билось человеческое тепло. Он жаждал дать ему выход, насытить себя – но не мог. Он больше не хотел тепла никакой другой женщины, кроме той, чей запах лишал его рассудка.

Стефан в гневе отпрянул. Потом вскочил на ноги и метнулся в чащу леса.