День восьмой. Исчезновение и новая улика

11 апреля, в Страстной четверг, я мирно позавтракал у себя дома. Но в девять, как только пришел на работу, началось светопреставление. В пять минут десятого зазвонил телефон, стоящий на моем письменном столе. Я услышал на другом конце линии громкий и решительный голос судьи Верховного суда Еспера Кристофера Харальдсена. К моему огромному облегчению, он говорил необычно дружелюбно.

– Доброе утро, инспектор! Решил пожелать вам счастливой Пасхи и поздравить с быстрым раскрытием такого сложного преступления!

Я поблагодарил его; сердце мое забилось чаще – я ждал продолжения. Подозревал, что желание поздравить меня – не единственная причина, по которой Еспер Кристофер Харальдсен прервал свои пасхальные каникулы. Так и оказалось.

– Кроме того, я хотел убедиться в том, что дело и правда раскрыто. Имейте в виду, я по-прежнему готов помочь вам советом. Правда, в данном случае вы вряд ли нуждаетесь в посторонней помощи. В конце концов, бывший нацистский преступник и сосед героя Сопротивления покончил с собой, оставив предсмертную записку с признанием!

У меня не только участился пульс; я весь покрылся испариной. Вкратце рассказав ему о развитии событий, я решил немного пойти ему навстречу, не раскрывая в то же время карты.

– Пока у нас в самом деле нет других подозреваемых, но обнаружились некоторые довольно странные обстоятельства, вследствие чего дело пока не закрыто.

Мой собеседник недолго помолчал. Затем последовал неизбежный вопрос – слегка посуровевшим тоном:

– Что ж, должен признать, молодой человек, ваши слова меня слегка тревожат. Что за странные обстоятельства позволяют усомниться в исходе дела? Надеюсь, они никак не связаны с тем досадным совпадением, что в том же доме снимает квартиру сотрудник американского посольства?

Я постарался ответить как можно уклончивее:

– Надеюсь, вы, будучи судьей Верховного суда, понимаете, что на данном этапе я не имею права разглашать подробности расследования. Могу сказать лишь одно: мы самым серьезным образом проверяем версию, по которой убийцей был покойный нацист, покончивший с собой. А другие сведения лишь подчеркивают тот факт, что мы ничего пока не исключаем – по крайней мере, до конца каникул.

Ответом мне снова стало недолгое молчание. Потом судья вдруг снова разозлился и затараторил, как пулемет:

– Что ж, в таком случае от всей души надеюсь, что за время Пасхи больше никого не убьют… иначе после каникул дело могут передать другому следователю!

Он бросил трубку, не дав мне вставить ни слова. Какое-то время я сидел, словно парализованный. Опомнившись, со всех ног побежал в кабинет начальника. К счастью, он оказался на месте и, когда я попросил разрешения поговорить с ним, охотно согласился. Я вздрогнул, когда у него на столе зазвонил телефон, но начальник заметил: пока мы не закончим беседы, он не станет подходить к телефону.

Я подробно информировал его об открывшихся фактах и объяснил, почему решил пока не закрывать дела. Он согласился со мной, похвалил за проницательность и сказал, что до сих пор у него не было оснований усомниться в моей компетентности. Начальник признался: он испытал облегчение, услышав, что американец вряд ли причастен к убийству, но полностью согласен с тем, что ему не следует покидать Норвегию до тех пор, пока преступление не будет раскрыто. Мы также решили пока не предавать огласке тот факт, что дело не закрыто. Лучше, если общество в целом и наши коллеги будут считать убийцей Конрада Енсена.

Признаюсь, несмотря на поддержку начальника, я еще долго вспоминал недовольный голос Еспера Кристофера Харальдсена. Около половины двенадцатого решил позвонить Даррелу Уильямсу и выяснить, знаком ли тот с Харальдсеном. Трубку тут же сняла жена сторожа. Я поинтересовался, как у нее дела, и она ответила: лучше не бывает. Деньги переведут на ее счет сразу после Пасхи. А пока она предвкушает, как удивит детей и внуков подарками. Жена сторожа соединила меня с квартирой Даррела Уильямса, но он не подошел к телефону. Мне стало немного не по себе. Я перезвонил жене сторожа и попросил ее сходить к Даррелу Уильям-су и позвонить в его дверь. Она так и сделала и, вернувшись, сообщила, что ей никто не ответил. Что очень странно, продолжала она с заметной тревогой. Она не видела, чтобы американец выходил на улицу; если его нет дома, он, наверное, ушел очень рано или за те несколько минут, когда ее не было на посту.

Я обещал перезвонить через полчаса, а пока попросил ее выйти и посмотреть, горит ли свет в квартире Даррела Уильямса. Следующие полчаса я был сам не свой от беспокойства. Да и фру Хансен, когда я ей перезвонил, уже не радовалась. Она сообщила, что свет в квартире Даррела Уильямса горит, но дверь он по-прежнему не открывает.

Моя собеседница немного помолчала. Мы оба слишком хорошо помнили, что увидели в квартире Конрада Енсена два дня назад. Свет стал решающим фактором. Я попросил ее ждать меня с ключами, а сам быстро спустился к машине.

Четверть часа спустя я снова стоял за запертой дверью в обществе перепуганной жены сторожа. Снова я захватил с собой табельное оружие. И снова изнутри не доносилось ни звука, хотя я несколько раз звонил и стучал в дверь. В двадцать пять минут первого я попросил жену сторожа отпереть дверь и с трепетом переступил порог, держа пистолет наготове.

Свет горел во всех комнатах. На первый взгляд, все осталось таким же, каким было во время моего визита. Мебель стояла на тех же местах, книги и бумаги остались нетронутыми; на кухне у раковины я увидел гору немытой посуды, оставшейся со вчерашнего дня. Однако на вешалке у двери не было меховой шубы Уильямса. А самое главное, нигде – ни в ванной, ни в спальне, ни на кухне – не оказалось самого Даррела Уильямса. Гостиную я оставил напоследок и почти ожидал увидеть там мертвого Даррела Уильямса в кресле – как два дня назад этажом ниже увидел Конрада Енсена. Но, к счастью, и трупа я не нашел. Зато увидел прислоненную к бутылке записку, в которой Уильямс попытался объясниться:

Я несколько раз перечел письмо. Вначале не поверил своим глазам, потом во мне вскипел гнев. Выйдя, я успокоил жену сторожа, сообщив, что больше никто не умер, а Даррелу Уильямсу просто пришлось срочно уехать. Потом я сел в машину и, превышая предельную скорость, помчался к американскому посольству.

За время поездки мой гнев на Даррела Уильямса не выветрился; я окинул фасад здания мрачным взглядом и сухо заявил дежурному, что я – инспектор уголовного розыска Кристиансен, расследую убийство Харальда Олесена и буду ждать до тех пор, пока советник посольства Джордж Адамс не соизволит меня принять. Я действовал наугад. За напускной храбростью скрывал бешено бьющееся сердце. Следующие минуты показались мне бесконечными. Кто-то спустился и сказал, что «мистер Адамс» в своем кабинете и будет рад принять меня немедленно.

Стол был таким же большим, рукопожатие – таким же крепким, лицо – таким же бесстрастным, а голос – таким же гнусавым, как и в мой прошлый визит.

– Какая радость снова видеть вас, инспектор! Поздравляю с успехом – я читал вчерашние газеты… Итак, чем мы можем вам помочь?

Я внимательно посмотрел на него, не заметив ни одной трещинки в его дипломатической броне.

– Для начала тем, что объясните, почему Даррел Уильямс внезапно исчез. Кроме того, меня интересует, куда и зачем он уехал.

Джордж Адамс потер руки.

– Наверное, «исчез» – не то слово. Я могу подтвердить, что Даррел Уильямс покинул страну, и нам, конечно, известно, где он находится. Никакой трагедии в произошедшем нет. После того как Маврикий стал независимым государством, США учредили там посольство, и мистера Уильямса попросили занять пост посла.

Я не был обескуражен: американцы действовали так дерзко, как я себе и представлял.

– В таком случае почему посольство не сочло нужным проинформировать об этом меня или полицию?

Джордж Адамс еще энергичнее потер руки и с еще более самодовольным видом ответил:

– Я понимаю, что мы должны были вас предупредить, примите мои извинения, но мы не видели оснований отвлекать от дел такую важную персону, как вы. Тем более у нас имелись все основания полагать, что дело об убийстве раскрыто наилучшим образом, и выяснилось, что мистер Уильямс не имел к произошедшему никакого отношения. Более того, вы вряд ли одобрили бы наши действия, если бы мы решили потревожить вас в полночь Страстного четверга.

Я быстро понял, что показывать гнев или раздражение бессмысленно, и решил сам поиграть в дипломата. На сей раз у меня в рукаве оказался припасен лучший козырь, чем раньше.

– Боюсь, произошло прискорбное недоразумение. Вчера вечером я сообщил Даррелу Уильямсу о новом неожиданном обороте, который приняло дело, в связи с чем всем жильцам дома двадцать пять по Кребс-Гате, которые присутствовали там в ночь убийства, было предписано до конца пасхальных каникул не покидать Осло.

Джордж Адамс выразительно пожал плечами и жизнерадостно улыбнулся:

– Мне очень жаль… Как вы и говорите, произошло прискорбное недоразумение. Позвольте добавить: существует простое объяснение тому факту, почему мистер Уильямс не рассказал вам вовремя о своем назначении. Его срочно вызвали на Маврикий по телефону в два часа ночи, и он улетел из Норвегии рейсом в шесть утра. Очевидно, возможность стать послом стала настолько неожиданной и привлекательной, что он тут же забыл обо всем остальном.

Я еще демонстративнее пожал плечами и улыбнулся еще жизнерадостнее:

– Такое случается, и, видимо, никто не виноват, но недоразумение в самом деле весьма прискорбно, ведь оно может вызвать всплеск нежелательных антиамериканских настроений в прессе и политических кругах… Именно этого я пытался избежать, информируя вчера мистера Уильямса.

Впервые я нащупал слабое место в обороне Джорджа Адамса. Он по-прежнему приветливо улыбался, но его жесты стали более скованными.

– Посольство, естественно, сделает все возможное, дабы избежать подобных последствий. Вы можете объяснить, в чем затруднение?

– С удовольствием. У меня нет оснований полагать, что Даррел Уильямс в каком-либо смысле причастен к убийству, но после каникул пресса, возможно, снова проявит интерес к делу, и меня обяжут ответить на важные вопросы, касающиеся всех очевидцев. Отсутствие мистера Уильямса, естественно, породит ненужные подозрения и домыслы. Пресса задастся вопросом, предупреждал ли я Уильямса о том, что ему нельзя покидать страну, и я, как страж порядка, вынужден буду ответить правду. Что, как вы, несомненно, понимаете, приведет к новым нежелательным слухам и домыслам.

Джордж Адамс резко кивнул, показывая, что понял масштаб проблемы, а затем склонился над столом. Было ясно, что он ломает голову, пытаясь придумать выход из положения. У меня в рукаве по-прежнему был спрятан пиковый туз, и я не видел оснований хранить его и дальше, учитывая то, как развивались события.

– Произошедшее недоразумение тем более прискорбно, что я в ходе следствия получил сведения, указывающие на возможные в прошлом контакты Харальда Олесена с американскими разведывательными службами, что, в свою очередь, затрагивает интересы определенных ведущих политиков как в Норвегии, так и в США. Полученные нами сведения касаются подробностей их сотрудничества, а также непосредственных участников… Насколько мне известно, это не имеет отношения к убийству, и я надеялся, что можно будет не упоминать о контактах в моих отчетах. Но, если пресса решит копнуть поглубже, мне уже не удастся все скрыть, учитывая скорые выборы в США и уже существующие антиамериканские настроения в Норвегии…

Очевидно, я сорвал джекпот. Голова Джорджа Адамса безвольно повисла; в его глазах мелькнул страх. Невозможно было не отдать ему должное: он продолжал по-прежнему выражаться гладко, хотя напряженность в его голосе стала вполне заметна.

– Примите от имени посольства благодарность за то, что незамедлительно проинформировали нас. Мы, разумеется, сделаем все от нас зависящее, чтобы щекотливая личная информация не попала не в те руки и не породила негативную реакцию. Пожалуйста, посоветуйте, что нам предпринять, дабы избежать подобной ситуации?

Я чувствовал себя на коне.

– Что ж, во-первых, будем надеяться, что мистер Уильямс еще не сел в самолет, летящий на Маврикий, и вам удастся как можно скорее раздобыть ему обратный билет в Осло. Если завтра, скажем к четырем часам пополудни, он вернется в свою квартиру в Осло, ситуацию удастся замять. В противном случае события могут принять непредсказуемый оборот: например, нам придется объявить его в международный розыск, задействовать Интерпол. Вполне разумно предположить, что враги США здесь, в Норвегии, и в других местах обратят внимание на розыск американского дипломата. В таком случае ситуация стремительно выйдет из-под контроля и в политических кругах, и в прессе. При худшем раскладе список контактов Харальда Олесена в Норвегии и Америке и информация о том, что они сделали, может просочиться наружу.

Джордж Адамс тут же три раза кивнул – его голова все более уныло повисала с каждым кивком. После третьего кивка его подбородок чуть не ударился о столешницу.

– Тогда я больше не буду отнимать ваше драгоценное время, а подумаю, как нам скорее вернуть Даррела Уильямса в Осло, дабы избежать дальнейших осложнений. Позвольте еще раз от имени американского посольства поблагодарить вас за жест доброй воли. Я буду держать вас в курсе дела.

Теперь рука советника посольства была определенно влажной от пота. Мне удалось сохранять невозмутимость, пока я не вышел на улицу и не сел в машину – но не дольше. Я безудержно расхохотался.

Еще больше я развеселился во второй половине дня. Секретарша принесла мне срочную телеграмму из американского посольства. Она была краткой:

«ДАРРЕЛ УИЛЬЯМС ПРИЗЕМЛИТСЯ В ФОРНЕБЮ ЗАВТРА 14.30 ЕГО НЕМЕДЛЕННО ДОСТАВЯТ В КВАРТИРУ ТЧК СПАСИБО ЗА СОТРУДНИЧЕСТВО ЕЩЕ РАЗ ПРИМИТЕ ИЗВИНЕНИЯ ЗА НЕДОРАЗУМЕНИЕ ТЧК ДЖОРДЖ АДАМС».

Досада из-за отъезда Уильямса улетучилась. Меня переполняли детский восторг и гордость: я заставил всемогущего советника посольства пойти на попятный! И тут секретарша передала мне еще одну срочную телеграмму. Я осторожно осведомился, откуда она. Она ответила, что от наших шведских коллег. Я тут же вскрыл конверт. Вторая телеграмма оказалась длиннее первой и даже более яркой:

«САРА СУНДКВИСТ В ФЕВРАЛЕ 1944 ПОПАЛА В НЕБОЛЬШОЙ ПОЛИЦЕЙСКИЙ УЧАСТОК В СЭЛЕНЕ ТЧК НАЧАЛЬНИК УЧАСТКА ХАНС АНДЕРССОН ЕЩЕ НА СЛУЖБЕ И ПОМНИТ МНОГО ПОДРОБНОСТЕЙ ТЧК ВИДЕЛ ХАРАЛЬДА ОЛЕСЕНА И ОЛЕНЬЮ НОГУ НО НЕ ЗНАЕТ ЕГО ИМЕНИ ТЧК АНДЕРССОН ПРОСИТ ВАС ПРИЕХАТЬ В СЭЛЕН ЛИЧНО КАК МОЖНО СКОРЕЕ ТЧК ПОЛИЦИЯ ШВЕЦИИ СТОКГОЛЬМ».

Я посмотрел на часы. Поскольку поездка в Сэлен занимала четыре-пять часов, сегодня я уже не успел бы обернуться туда и обратно. Поэтому я поспешно написал ответную телеграмму, в которой обещал приехать завтра около полудня.

Потом позвонил Патриции, желая выяснить, нет ли у нее хорошего совета мне на дорогу.

Наша очередная встреча в «Белом доме» продолжалась не дольше часа, хотя за это время мы успели съесть превосходный обед из трех блюд: луковый суп, лосось и рисовый крем. У меня даже создалось впечатление, будто мы празднуем неминуемое окончание следствия. Впрочем, обстановка была совсем не радостной. Патриция, как я и надеялся, посмеялась над рассказом о моей второй, куда более продуктивной, беседе с советником посольства, но вскоре снова посерьезнела.

– Что ж, будем надеяться, интуиция тебя не подвела и Даррел Уильямс не убийца. Иначе в самом деле трудно будет избежать публичного скандала.

Картофелина застряла у меня в горле.

– По-моему, можно почти с полной уверенностью утверждать, что он не убийца. Я засомневался после того, как он с помощью посольства покинул Норвегию. Но, будь он убийцей, вряд ли его бы почти сразу же согласились вернуть…

Патриция с задумчивым видом жевала кусок лосося.

– И все-таки положение рискованное. Если Даррел Уильямс все же совершил оба убийства и тем не менее согласился вернуться, он по-настоящему хладнокровный игрок. А на то, что он играет умело, указывает многое. Зато посольство теперь доверяет тебе, а ты доверяешь посольству. Благодаря твоим сегодняшним успехам более или менее опровергнута одна из версий, в соответствии с которой Даррел Уильямс убил Харальда Олесена из-за ценных сведений и старых счетов, которые он хотел сохранить в тайне. И в дневнике имеется запись, которая подтверждает наши выводы. Харальд Олесен ведь упомянул о том, что они с Б. обо всем договорились и сожгли бумаги. Видимо, ранее в посольстве неверно оценивали ситуацию. Там решили: если Даррел Уильямс уберется с места преступления, негативная реакция будет не столь велика. А может, они знали о том, что у них с Харальдом Олесеном личные счеты, и боялись, что Уильямс в самом деле его убил. Мы ведь пока ничего не исключаем?

После ее слов я потерял аппетит и отодвинул тарелку с остатком восхитительного лосося в сторону. К сожалению, мы действительно пока не могли исключить ничего, однако мне бы не хотелось, чтобы убийцей оказался Уильямс, особенно после сегодняшнего посещения американского посольства. Я утешился мыслью: если убийца все-таки Уильямс, посольство окажется в более невыгодном положении, чем я. Практически все, что я говорил или делал в ходе следствия, можно было оправдать интересами общества в целом и моего начальства в частности. Однако должен признаться: мне стало не по себе при мысли, что меня могут обвинить в конфликте с влиятельными союзниками Норвегии, пусть и в интересах дела. Я поспешно ответил Патриции: это кажется маловероятным.

– Есть еще несколько версий, позволяющих предположить, что убийца – другой человек, – с мрачной миной сказала она. – Сейчас они кажутся мне более правдоподобными. Но и Уильямса пока рано сбрасывать со счетов. Будем надеяться, завтра вечером сможем обо всем судить более уверенно – если, конечно, тебе удастся понять, кто скрывается под прозвищем Оленья Нога. – Патриция отодвинула тарелку и наклонилась над столом. – Самое главное, тебе нужно прояснить в Швеции два вопроса, и оба могут играть решающую роль. Во-первых, запиши любые подробности, связанные с Сарой Сундквист и с тем, что могло случиться с ее родителями. И второе. Нас интересует все об Оленьей Ноге. Мы должны установить его личность. Теперь, когда у нас наконец появилось подтверждение его существования, и мы нашли человека, знавшего его, любопытно посмотреть, куда это нас приведет.

Мы выпили за успех и доели рисовый крем в уютном молчании. Перед тем как я ушел, Патриция попросила звонить ей из Сэлена, если мне вдруг понадобится ее помощь, и заехать к ней, как только вернусь в Осло. Я обещал все с легким сердцем. Неприятно признаваться, но я приходил в ужас, представляя, где бы сейчас был, если бы не Патриция. Я по-прежнему не понимал, как схватить убийцу. Беспокоило меня и другое. Что, если Патриция захочет выдвинуться на первый план? Ведь ее роль в расследовании убийства, несомненно, велика. Правда, до тех пор она никак не выражала стремления к публичному признанию.

Пока главным для нее было желание найти убийцу. Я вспомнил, как сам волновался в юности, во время первой охоты на зайца, и испытал еще более захватывающее желание надеть наручники на убийцу, лишившего жизни Харальда Олесена и Конрада Енсена и ухитрившегося остаться незамеченным. Больше я уже не сомневался в том, что Конрада Енсена тоже убили. Более того, мне делалось стыдно, когда я вспоминал, как долго не соглашался с выводами Патриции.

Перед уходом я сказал ей, что перед тем, как ехать в Сэлен, еще раз осмотрю место преступления и поговорю с жильцами. Она одобрительно взглянула на меня. Вполне разумный шаг – попросить жильцов оставаться в пределах досягаемости начиная со второй половины дня пятницы и до конца выходных. Однако она настоятельно советовала мне никому не говорить, куда я еду. Любые упоминания о Швеции или Сэлене могут встревожить одного или нескольких жильцов. Мы расстались в прекрасном настроении, полные оптимизма и надежд на завтрашний день.

Вечерний обход жильцов дома номер 25 по Кребс-Гате обошелся без драм. Казалось, весь дом охватило затишье перед бурей, и теперь, когда жизнь теплилась лишь в четырех из семи квартир, ему не суждено было продлиться. Небо было низким; шел проливной дождь.

Жена сторожа сразу открыла мне дверь своей квартирки в подвале; она обрадовалась, узнав о том, что Даррел Уильямс возвращается, и обещала известить меня, когда он приедет. Кроме того, она положительно ответила на все мои вопросы. Пока в здании было тихо.

Андреас Гюллестад открыл дверь почти сразу после того, как я позвонил, с обычной улыбкой. Как всегда, он предложил мне кофе с пирогом. Признался, что немного встревожился, когда чуть раньше заметил мою машину, а вчера вечером у Даррела Уильямса допоздна горел свет. Он поблагодарил меня, когда я сказал, что Уильямс вернется завтра и будет ждать последних допросов, они пройдут в выходные.

– По выходным я и так редко куда-то выбираюсь, – заметил он с обычной жизнерадостной улыбкой. Его слова звучали очень знакомо, но прошло несколько минут, прежде чем я вспомнил: несколько дней назад почти то же самое сказала Патриция.

Лунды открыли мне вместе и почти хором объявили, что им к своим показаниям добавить нечего. Оба испытали явное облегчение, когда я сообщил, что, судя по всему, следствие скоро завершится. Они обещали никуда не уезжать на выходные. Правда, сказали, что больше не рискуют оставлять сынишку в доме и потому отправили его на Пасху к бабушке и дедушке в Берум. Кристиан Лунд пребывал в сравнительно хорошем настроении. Он сообщил, что нашел адвоката, который считал его права почти доказанными. Его жена заметила: самое главное – что они по-прежнему вместе, они и их сынишка. Затем Кристиан Лунд нарочито громко и отчетливо проговорил: он глубоко сожалеет о том, что изменял жене. Уверял, что больше никогда не увидит Сару Сундквист. Жена нежно положила руку ему на талию и поцеловала в щеку. Казалось, они счастливы, и все же поверить им до конца я не мог. Слишком часто они лгали и изворачивались.

Визит к Саре Сундквист я приберег напоследок. Она снова приоткрыла дверь, не снимая цепочки. Но, услышав мой голос, тут же впустила меня и тепло обняла. Я почувствовал идущее от нее напряжение. Руки у нее дрожали, сердце под тонким платьем билось учащенно. Она обещала оставаться дома все выходные; больше ей нечего было мне сказать. И ей мне тоже хотелось верить, но я больше не смел ничего принимать на веру даже в ее случае. Правда, мой визит окончился совершенно неожиданно: внезапно она схватила меня за руку и показала на окно:

– Видите того типа в темном плаще на тротуаре?

Я проследил за ее рукой; в самом деле, под козырьком дома напротив маячила фигура в дождевике с капюшоном. Хотя освещение было слабым, плащ, вне всякого сомнения, был синим. Под плащом могли оказаться как мужчина, так и высокая женщина, но из-за темноты трудно было судить.

Сара Сундквист либо в самом деле боялась, либо была превосходной актрисой, но она испытала заметное облегчение, когда я подтвердил, что тоже вижу таинственную фигуру в дождевике.

– Слава богу, это не только мое воображение! Может быть, просто так совпало, но в самом деле странно, что… эта личность стоит здесь сегодня уже несколько часов. Скажите, я ведь правильно сделала, указав вам на нее?

Я неопределенно хмыкнул. Того человека, безусловно, стоило проверить. Возможно, это просто жилец соседнего дома, который ждет знакомых или почтальона. И все же странно, что личность простояла там несколько часов – а главное, что на нем или на ней синий дождевик.

Фигура в дождевике еще стояла на посту, когда я в последний раз взглянул из окна в квартире Сары. Но когда я, поспешно распрощавшись, выбежал на улицу, увидел, что под козырьком никого нет. Я быстро огляделся и заметил синий дождевик, который быстро удалялся в сторону ближайшей автобусной остановки. Я еще подумал: это либо женщина, либо очень легконогий мужчина. Подхлестываемый мыслью о том, что, возможно, вижу перед собой Оленью Ногу, я бросился в погоню. Человек в плаще заметил это и ускорил шаг, перейдя на бег. И тут к остановке подъехал автобус. Фигура в дождевике спешила на автобус, а мне не терпелось догнать ее. Приблизившись, я уже не сомневался, что передо мной женщина. Через пару минут погоня закончилась замешательством, когда она врезалась в автобус, а я – в нее.

Автобус отъехал от остановки, а мы остались стоять. Та, за кем я гнался, откинула капюшон и рассыпалась в извинениях. Я узнал длинные светлые волосы Сесилии Олесен.

Она попросила прощения за то, что убегала, а потом за то, что стояла у дома номер 25 по Кребс-Гате, но заверила меня, что не замышляла никакого преступления. Оглашение завещания, а потом наш вчерашний разговор всколыхнули в ней прежние чувства и воспоминания. Дома она не находила покоя, поэтому попросила подругу посидеть вечером с дочкой. А сама приехала сюда, надеясь хоть краем глаза увидеть Даррела Уильямса. Она все больше и больше нервничала, потому что шло время, а его окна оставались темными. Потом испугалась, когда я погнался за ней. По ее словам, в темноте она не сразу меня узнала. Она заверила, что в дом не входила ни сегодня, ни когда-либо раньше, ни в синем дождевике, ни без него. Про дождевик она сказала, что он у нее уже много лет.

Я велел ей не приходить сюда завтра и обещал, что позже попрошу Даррела Уильямса связаться с ней, если он окажется невиновным. Сесилия Олесен порывисто обняла меня и, с благодарностью помахав рукой, села в следующий автобус, который подошел через несколько минут. Когда я сел в машину и поехал домой, с моих волос капала вода. На девятый день следствия у меня была припасена долгая поездка и очень интересный разговор. Предвкушая поездку в Швецию, я представлял себе лица всех жильцов дома, как карточную колоду. Кроме того, в колоде имелся джокер – Оленья Нога.