Глава 18
Мне кажется, если я стану наездником, то буду человеком с крыльями.
Ксенофонт. Об искусстве верховой езды
Дождь закончился. Быстрой рысью Сара ехала по бесконечной зеленой обочине к Королевским докам, в сторону городского аэропорта. Шкура Бо высыхала и светлела. Он успокоился, почувствовав знакомого наездника у себя на спине, слыша знакомый голос. Но ее сердце по-прежнему колотилось в груди, и болела шея оттого, что она постоянно оглядывалась.
Вокруг было свободное пространство, силуэты зданий не заслоняли бескрайнего серого купола неба. Они с Бо могли бы двигаться быстрее, но на открытой местности были слишком заметны. Поэтому она ехала вдоль обочины, чтобы в случае чего иметь возможность сменить курс. Проверив наличие транспорта, Сара пересекла гудронную дорогу. Был слышен только стук копыт Бо. Выехав на траву, она снова перешла на легкий галоп, перепрыгивая через дренажные канавы.
Серые тучи раздвинулись, и вдруг прямо перед ней возник аэропорт. Сначала она хотела поехать по лондонским мостам, но решила, что там будет слишком много транспорта и девочка верхом на лошади привлечет внимание. Поэтому она направилась на восток, через бесконечные жилые массивы в советском духе Ньюхема и Бектона, через равнины Северного Вулвича, оставляя сияющие башни Кэнэри-Уорф позади.
Час пик заканчивался, и бесконечный поток автомобилей, непрерывно атакующий Сити, стал ослабевать. Мимо проезжали редкие машины, возможно, срезали углы по дороге к тоннелю Блэкуол или к Собачьему острову, но водители не обращали на нее внимания. Кто ел сэндвич, кто был оглушен громкой музыкой. Сара накинула капюшон ветровки, чтобы скрыть лицо. Здесь редко кто останавливался, если только по делу. Между эстакадами шоссе затерялись склады и дешевые гостиницы из железобетона. В таких местах останавливались лишь менеджеры среднего звена и торговые агенты.
Бо устал. Она перешла на шаг, давая ему отдышаться, и осмотрелась. В окружении нескольких обшарпанных домов на пустыре с посеревшей травой одиноко стоял закопченный паб. За ними на некотором отдалении выстроился ряд новых жилых домов с апартаментами, как теперь принято называть квартиры. Там, где солнечные лучи пробивались сквозь тучи, ртутного цветы полосы воды тускло блестели. Потом начиналась разбитая асфальтированная дорога, а по сторонам – здания из железобетона. Паромный терминал. Она замедлила ход, оглянулась и направила туда своего коня.
– Мистер Элсворт, назовите, пожалуйста, суду ваше полное имя.
– Питер Грэхем Элсворт.
– Спасибо. Скажите суду, кто вы по профессии.
– Я оказываю консультации как психотерапевт и психолог. Специализируюсь на помощи детям, в частности тем, кто пережил травму.
– У вас опыт работы в этой области более тридцати лет, и вы считаетесь одним из ведущих специалистов. Это так?
Элсворт выпрямил спину:
– Да, я опубликовал статьи в нескольких профессиональных журналах, которые оценили мои коллеги.
Наташа заглянула в свои записи. За ней миссис Перси нервно постукивала ногой в изящной туфельке, едва заметно выражая свое раздражение и недовольство.
– Мистер Элсворт, дети, на ваш взгляд, переживают травму одинаково?
– Нет. Каждый переживает ее по-своему. В этом они не отличаются от взрослых.
– Иными словами, стандартной реакции на травматическое событие нет.
– Правильно.
– Можно ли тогда сказать, что некоторые дети могут реагировать на травматическое событие открыто, например будут плакать, конфликтовать с друзьями и взрослыми. Тогда как другие, пережившие столь же печальный опыт, могут внешне никак этого не проявлять?
Элсворт задумался.
– Это будет зависеть от развития ребенка и от его взаимоотношений с окружающими. И разумеется, от характера травматического события.
– Например, если они решат, что родитель огорчится, если ему рассказать о чем-то нехорошем, они могут замкнуться?
Наташа еще не привыкла к парику, и у нее зачесалась голова. Она боролась с желанием поскрести затылок.
– Да, такое часто встречается в моей практике.
Миссис Перси выразительно посмотрела на нее. У высокого солидного мужчины, с круглыми щеками и цветом лица, говорившим о трех хороших отпусках в год, был пронизывающий взгляд, от которого Наташа в других обстоятельствах почувствовала бы себя неловко. Она понимала, почему миссис Перси так нервничает.
– Можете ли вы из своего опыта заключить, что, если речь идет о родителях, которые находятся, скажем, в конфликте, ребенок может скрывать, что травмирован, если это будет способствовать развитию конфликта?
– Это хорошо известный психологический феномен. Ребенок пытается защитить родителя, когда считает, что если он расскажет о своей проблеме, то это может тому навредить.
– Даже если этот родитель может быть злоумышленником?
– Возражаю! – Барристер мистера Перси вскочил с места. – Ваша честь, мы уже установили, что нет свидетельств, будто мистер Перси когда-либо жестоко обращался со своим ребенком. Продолжение допроса с подобным эмоциональным языком глубоко неправильно.
Наташа обернулась к судье:
– Ваша честь, хочу только уточнить, что в подобных случаях отсутствие очевидного материала, или физических улик, или даже свидетельство самого ребенка не означает, что травмы не было.
Барристер мистера Перси, тяжеловес по фамилии Симпсон, громко фыркнул:
– Всем известно, что женщина, заявляющая о жестоком обращении с ней, обязана показать следы побоев. Но только в данном случае даже сам ребенок не заявляет о жестоком обращении.
Он был из барристеров, которые считали ниже своего достоинства сражаться с солиситором-адвокатом. Удивительно, но существовало много предрассудков против таких юристов, как она.
– Ваша честь, если позволите продолжить, я бы хотела показать, что именно по этой причине дети ведут себя совсем иначе. Они, скорее всего, будут скрывать травму, пытаясь защитить близких.
Судья не поднял головы:
– Продолжайте, миссис Макколи.
Она снова склонилась над записями, и Бен протянул ей записку под скамьей. В ней говорилось: «Срочно позвоните Маку». Она с удивлением посмотрела на него.
– Что ему надо? – прошептала она.
– Не знаю. Только сказал, чтобы вы срочно ему позвонили.
В данную минуту сделать это она уж точно не могла.
– Миссис Макколи, так вы будете продолжать?
– Да, ваша честь. – Она украдкой отмахнулась от Бена.
– Мистер Элсворт, возможно ли, по вашему мнению, что ребенок, который испытывает страх перед одним родителем, может скрывать проблемы от другого родителя?
– Ваша честь…
– Я приму это во внимание, мистер Симпсон. Миссис Макколи, говорите по существу.
– Это зависит от возраста ребенка и обстоятельств, разумеется. – Элсворт бросил взгляд на судью. – Но да, это возможно.
– От возраста и обстоятельств. Что вы имеете в виду?
– По опыту работы с юными клиентами знаю, что чем меньше ребенок, тем труднее ему скрыть травматическое событие. Даже если ребенок не говорит, что страдает, это будет все равно проявляться в таких нарушениях поведения, как ночное недержание мочи, обсессивно-компульсивные расстройства, даже нехарактерная агрессивность.
– А в каком возрасте, по вашему мнению, ребенок способен скрывать душевное страдание? Если нет проявлений, о которых вы сказали?
– Это зависит от ребенка, но я встречал детей семи-восьми лет, которые умело скрывали то, что с ними произошло.
– Речь идет о серьезных травматических событиях?
– В некоторых случаях – да.
– Таким образом, можно допустить, что десятилетний ребенок вполне на это способен.
– Безусловно.
– Мистер Элсворт, вы слышали о синдроме отчуждения от родителя?
– Слышал.
– Я процитирую: «Это расстройство, при котором дети резко отдаляются от родителя или критикуют его. Иными словами, это неоправданная или преувеличенная диффамация». Вам это определение кажется справедливым?
– Я не эксперт, но да, оно мне кажется справедливым.
– Мистер Элсворт, вы сказали, что являетесь признанным коллегами специалистом, чьи работы печатаются в ведущих психологических журналах многие годы. Вы верите в клиническое существование синдрома отчуждения от родителя?
– Нет, но мне кажется, вопрос сформулирован не совсем правильно.
– Хорошо, я сформулирую иначе. Можете нам сказать, скольких детей вы лечили?
– Вообще? За всю практику? За все эти годы наберется несколько тысяч. Больше двух тысяч, вероятно.
– И вы ни разу не имели дела с ребенком, у которого бы наблюдался так называемый синдромом отчуждения от родителя?
– Я лечил многих детей, которых настроили против одного из родителей. Некоторые из них испытывали враждебность к родителю, которая продолжалась несколько лет. Я лечил многих детей, которые были глубоко травмированы разводом родителей. Но не могу сказать, что такие психологические состояния являются проявлением синдрома. Это было бы преувеличением.
Она выдержала паузу.
– Мистер Элсворт, вам известно об уровне ложных заявлений о жестоком обращении или сексуальном насилии в отношении детей во время бракоразводных процессов или делах об опеке?
– Да, в последнее время появился ряд статей, посвященных этому явлению.
– Одобренных научным сообществом? Написанных уважаемыми авторами? Скажите, пожалуйста, к каким заключениям пришли специалисты. Какое количество таких заявлений оказалось ложным?
– Насколько я помню, в последней статье от две тысячи пятого года говорилось, что процент ложных заявлений в подобных делах был очень низок. Мне кажется, исследования, предпринятые в тот год, показывали, что число ложных обвинений в делах об опеке было между одним процентом и нолем целых семью десятыми процента.
– Между одним процентом и нолем целых семью десятыми процента, – повторила Наташа, кивая. – Таким образом, более девяноста процентов обвинений в жестоком обращении будут правдивыми. Это соответствует вашему собственному опыту?
Он ответил не сразу.
– По моему собственному опыту, миссис Макколи, существует тенденция не сообщать о жестоком обращении с детьми как во время бракоразводных процессов и процессах об опеке, так и за их рамками.
Она заметила, как Майкл Харрингтон довольно ухмыльнулся. Она сама едва удержалась, чтобы не улыбнуться.
– У меня нет больше вопросов, ваша честь.
Вулвичский паром, направлявшийся с севера на юг, был пуст. Ряд скамеек на пароме «Эрнст Бевин» были покинуты и пусты, поскольку его пассажиры в деловых костюмах высадились с другой стороны и отправились на станцию Доклендского легкого метро. Она поколебалась, потом повела Бо по длинному посадочному трапу на транспортную палубу, держась подальше от кокпита. Когда завели мотор и палуба задрожала, Бо стал озираться по сторонам и перебирать ногами на маслянистой поверхности, но, похоже, этот странный транспорт его не напугал. На пароме не было ни грузовиков, ни легковушек. Только она и Бо на пустой палубе. Сара снова оглянулась, желая одного: чтобы паром скорее тронулся, пока не появился проклятый внедорожник. Рассудок говорил, что они вряд ли пустились в погоню, но страх пронизывал ее до костей. Этот внедорожник виделся ей повсюду. Его призрак выезжал из-за угла, останавливался перед ней. Вечная угроза.
Она стояла на палубе, зажав в руке поводья. Из кокпита появился кондуктор, высокий, слегка сутулый мужчина с полуседой бородкой. Он встал как вкопанный, будто не верил своим глазам. Потом медленно приблизился. Сара крепче сжала поводья и приготовилась к скандалу. Но мужчина улыбался, подходя к ней.
– Это первая лошадь, которую я вижу на борту за тридцать лет. – Он остановился в паре шагов от Бо и покачал головой. – Мой отец работал на пароме в тридцатые и сороковые годы. Он рассказывал, что почти весь транспорт тогда был гужевой. Можно мне его погладить?
Сара кивнула, почувствовав несказанное облегчение.
– Красавец, да? – Мужчина провел рукой по шее Бо. – Красивое животное. Раньше было так: там стояли лошади, там люди. Конечно, паромы были другие. – Он указал на огромную желто-белую балку, опоясывающую паром. – Он в порядке? Хорошо будет себя вести?
– Да, – пробормотала Сара. – Да.
– Как его зовут?
Она помедлила.
– Бошер, – все же ответила она и прибавила, сама не зная зачем: – Его назвали в честь знаменитого французского наездника.
– Благородное имя, да? – Кондуктор погладил коня по лбу. – Благородное имя для благородного животного. У меня сохранилась открытка со старых времен – упряжные лошади на борту. Я тебе покажу, когда паром тронется.
– Сколько? – спросила она. – За него, я имею в виду. Сколько с нас?
– Нисколько, дорогая. – Он удивился. – Никто не платит за паромную переправу с тысяча восемьсот восемьдесят девятого года. – Он тихо засмеялся. – Примерно с того времени, когда я начал… – Он пошел назад на несгибаемых ногах и исчез в кокпите.
Паром задрожал, потом плавно отошел от северного берега Темзы и направился в темные бурлящие воды. Сара стояла в одиночестве на открытой палубе рядом со своей лошадью и смотрела на безлюдную реку, на строительные краны, на блестящие купола плотины через Темзу, на сине-серебристые ангары рафинадного завода Тейт и вдыхала сырой воздух.
Сара почувствовала, что проголодалась, хотя и представить не могла, как после всего произошедшего сможет есть. Она сняла рюкзак, открыла его и нашла печенье. Отломила кусочек и протянула Бо. Конь тыкался ей в рукав бархатистыми губами, пока она не сдалась и не скормила ему еще один.
Они с лошадью были посередине реки, мимо проплывали незнакомые прибрежные районы, будто она спала и видела все это во сне. Ей мерещилась другая лошадь, которая жила более ста лет назад. Расстояние от берега увеличивалось, дыхание Сары выровнялось, голова прочистилась, словно она выходила из какой-то огромной тени. Внедорожник остался на северном берегу, а с ним хаос, тревога и страх, которые душили ее несколько месяцев. Все вдруг стало просто. С удивлением Сара поняла, что улыбается, мышцы, которые, как ей казалось, атрофировались за последние недели, снова работали.
– Держи. – Она дала Бо еще кусочек печенья. – Наше время пришло.
Бен протянул еще одну записку: Он звонил Линде четыре раза.
Наташа прочитала, поправляя парик и пытаясь просунуть шпильку через сетку. Солиситорам-адвокатам только недавно стала доступна привилегия носить парик. Она не хотела его надевать, но коллеги настояли. Говорили, что оппоненты будут относиться к ней серьезнее. Она подозревала, что они просто хотели воспользоваться возможностью увеличить счета клиентов, которую давал парик.
– Позвони ему, – прошептала она, протягивая выключенный телефон. – Номер в списке. Скажи, я смогу с ним поговорить только в перерыв.
– Линда сказала, у него голос дрожал от гнева. Что-то с Сарой.
В другом конце зала Симпсон пытался разнести в щепки показания Элсворта. Посмотрим, подумала Наташа. Он считался одним из лучших в своей области, и деньги, которые брал как эксперт по свидетельским показаниям, подтверждали это.
– Скажи ему, мы обсудим дату его отъезда после того, как он поговорит с ней о моей карточке. И скажи, поскольку я не могу отвечать на звонки, никакого толку звонить нет.
Она начала делать записи, пытаясь собраться с мыслями.
– Вы его достали. – Миссис Перси обхватила тонкими пальцами ее запястье. – Все, что вы сказали, доказывает, что он жестоко с ней обращался.
Глаза клиентки были широко раскрыты, в них угадывалось напряжение, несмотря на тщательно наложенную косметику.
Наташа заметила, как на них смотрит судья. У него было серьезное лицо.
– Мы поговорим об этом позже. Но вы правы, все прошло хорошо, – прошептала она и наклонилась вперед, чтобы лучше слышать Симпсона.
Через несколько минут вернулся Бен. «Она сбежала. Исчезла», – говорилось в записке.
Наташа написала: «??? Куда?»
«Он не знает. Это кто-то из родственников?»
Наташа уронила голову на руки.
– Миссис Макколи, вы в порядке?
– Я в порядке, ваша честь. – Она поправила парик.
– Вам не нужен короткий перерыв?
Она быстро приняла решение:
– Если ваша честь позволит. Неожиданно возникло обстоятельство, которое требует моего срочного вмешательства.
Судья повернулся к Симпсону, который смотрел на нее с почти нескрываемым гневом, будто она специально все подстроила.
– Хорошо. Мы соберемся вновь через десять минут.
Он ответил после первого гудка:
– Она сбежала. Взяла с собой кое-какие вещи.
– Ты звонил в школу?
– Я стараюсь выиграть время. Позвонил, сказал, что она заболела. Решил, если окажется, что она в школе, объясню, что ошибся.
– Но в школе ее не было.
– Она сбежала, Таш. Забрала фотографии, зубную щетку и все такое.
– Может, она в конюшне. Или у дедушки.
– Я звонил в больницу. Они сказали, что сегодня посетителей у него не было. В конюшню сейчас еду.
– Лошадь она не бросит, это точно. Подумай, Мак. Она не бросит лошадь и не оставит дедушку. Он ей очень дорог.
– Надеюсь, ты права. – Мак явно нервничал, что было для него необычно. – Не нравится мне все это.
Наташа вспомнила, что накануне вечером Сара была молчалива и со всем соглашалась. Было видно: что-то случилось. Но Наташа была так благодарна, что девочка приняла перемену в своей судьбе спокойно, не устроила сцену, не стала задавать никаких вопросов.
– Мне нужно возвращаться в зал суда. Позвони, когда доберешься до конюшни. Не забывай, у нее моя карточка. Но, как ты говоришь, она, возможно, пошла по магазинам, купить дедушке эту чертову новую пижаму за мой счет.
Облокотившись о ржавую машину, Ковбой разговаривал с каким-то мальчишкой. Мак возился с воротами, стараясь не обращать внимания на немецкую овчарку, которая злобно зарычала, когда он вошел. Бросил взгляд в сторону стойла под аркой – дверь открыта, стойло пусто.
– Э-э… мистер… э-э… Джон? Я Мак, помните меня? Друг Сары.
Ковбой сунул самокрутку в рот и пожал руку Мака. Скривил рот:
– Я вас отлично помню.
– Я ищу Сару.
– Все ищут Сару, отсюда и до доков Тилбери. Хотелось бы, черт возьми, понимать, что здесь произошло, пока меня не было!
Мальчишка переводил взгляд с Джона на Мака и обратно:
– Джон, я здесь редко бывал.
– Тем лучше для тебя.
– Я, в общем-то, не в курсе. Сами знаете.
– Она была здесь? – спросил Мак.
– Видел ее мельком. Она ничего не сказала. Знаю только, что здесь пахнет большим дерьмом. – Ковбой Джон угрюмо покачал головой.
– Постойте, так вы ее видели? Сегодня?
– Ну да, в семь утра. Видел, как она перемахнула через эстакаду, будто у этого проклятого циркового коня выросли крылья. Один Бог знает, как она не разбилась.
– Она ехала верхом?
– Ехала верхом? – Ковбой Джон посмотрел на него как на дебила. – Так вы не знаете?
– Не знаю – что?
– Я все утро ее ищу. Она удрала. Взяла лошадь, никто и глазом не успел моргнуть, и только ее и видели.
– И куда она подевалась?
– Будто я знаю! – Ковбой Джон раздраженно цыкнул зубом.
Мак прошел в кладовую Сары:
– У вас есть от нее ключ?
– Я больше здесь не хозяин. Я передал…
– У меня есть, – сказал парень. – Она дала мне ключ, чтобы я мог кормить ее лошадь в ее отсутствие.
– А ты…
– Дин.
– Ральф, – поправил Ковбой Джон, отталкивая мальчишку. – Ральф его зовут.
Ральф порылся в кармане, достал большую связку ключей и принялся медленно их перебирать. Наконец нашел нужный и отпер навесной замок. Мак отворил дверь. Кладовая была пуста: ни седла, ни уздечки. Только недоуздок и какие-то кисти в коробке.
– Джон, вы говорите, она могла сбежать вместе с лошадью?
Ковбой Джон закатил глаза и толкнул Ральфа локтем:
– Вот тормоз-то! Ну да, она взяла проклятую лошадь и оставила мне большую кучу дерьма. Многие тут рвут и мечут. И у меня такое чувство, что, пока меня не было, здесь происходило что-то очень скверное. – Он внимательно посмотрел на Ральфа. – Для начала нужно придумать, что я скажу Капитану в больнице. Что не имею ни малейшего представления, куда делась его драгоценная внучка.
Мак закрыл глаза и долго не открывал. Тяжело вздохнул:
– У меня такая же проблема.
Солнце было в зените. Учитывая время года, оно стояло совсем низко. Теперь оно светило ей в лицо, и она щурилась, пытаясь сообразить, сколько они еще смогут проехать до темноты. Пока Бо не выбьется из сил.
Выносливая лошадь может преодолеть пятьдесят или даже шестьдесят миль в день. Сара читала об этом. Но для этого лошадь необходимо тренировать, подниматься с ней в гору и спускаться с горы, чтобы ее мышцы окрепли. Надо проверять подковы и защищать ноги.
С Бо ничего такого не делали. Сара разговаривала с ним, пока они ехали быстрой рысью через окраины Дартфорда. Она чувствовала, как его шаг теряет упругость, аллюр замедлялся, видела по его ушам, что он ждал, когда она попросит его сбавить скорость. Потерпи, сказала она мысленно, слегка сжав ноги, давая ему понять, что еще не время. Еще немножко.
Улицы стали оживленнее. Было время обеда. Девочка верхом на лошади привлекала внимание. Ей кричали что-то водители проезжающих мимо пикапов и дети в очереди за жареной картошкой. Она не поднимала головы, общаясь только с лошадью. Обычно ей удавалось проехать мимо, прежде чем они успевали понять, что видели.
Она смогла найти тихую улицу с банкоматом. Сара спешилась, провела Бо по тротуару, достала из кармана Наташину карточку и набрала пин-код, который выучила наизусть. Он отпечатался в ее сознании жгучим темным пятном. Банкомат зажужжал, обдумывая запрос. Время застыло. Сердце колотилось. Возможно, они уже все знают. Наташа уже могла обнаружить, что сделала Сара, понять степень ее предательства. Сара хотела оставить им записку, объяснить, но не смогла найти слов. От страха, потрясения и чувства утраты голова плохо соображала. И она не могла позволить, чтобы хоть кто-нибудь знал, куда она направляется. Это был слишком большой риск.
Наконец на экране появился текст. Сколько она хочет снять? Десять, двадцать, пятьдесят, сто или сто пятьдесят фунтов? После нескольких недель жесточайшей экономии, когда ей был дорог каждый фунт, цифры ошеломили. Она не хотела красть, но знала: как только Макколи поймут, что карточка у нее, они ее заблокируют. И больше денег не будет.
Возможно, это ее единственный шанс.
Сара глубоко вдохнула и нажала несколько кнопок.
Мак ждал Наташу в полдень у выхода из зала суда. Стоял к ней спиной и резко повернулся, услышав ее голос:
– Какие новости?
– Она взяла лошадь.
Наташа переменилась в лице: вначале на нем отразилось недоумение, будто она не поняла, что он сказал, затем изумление, какое испытал он сам. Идея была такой нелепой, что вызывала чуть ли не растерянный смех.
– Что значит – она взяла лошадь?
– Это значит, она сбежала с лошадью.
– Да, но куда она могла сбежать с лошадью?
Наташа перевела взгляд с Мака на Ковбоя Джона за его спиной. Джон медленно шел по коридору, бормоча что-то себе под нос. Он с трудом преодолел ступени.
– Не пойму, почему было просто не позвонить, – хрипло выдохнул он и опустил руку Маку на плечо.
От него пахло старой кожей и мокрой собачьей шерстью.
Мак сделал шаг назад и подтолкнул старика вперед:
– Наташа, это… Ковбой Джон. Он хозяин конюшни, в которой Сара держит свою лошадь.
– Бывший хозяин. Что за черт! Если бы я был хозяином, всего этого безобразия не случилось бы. – Ковбой Джон слегка пожал ей руку, потом согнул колени и прокашлялся в носовой платок.
Наташа поморщилась, ее рука повисла в воздухе. На них украдкой бросали любопытные взгляды. Стройная, дорого одетая блондинка замолкла от удивления.
– Так что будем делать?
– Сперва искать. Предлагаю разделиться и спрашивать у людей. Девочка на такой лошади не может не привлечь внимание.
– Но вы сказали, что уже искали ее утром, но это ничего не дало. Джон видел ее на болотах, – объяснил Мак.
Джон дотронулся до полей шляпы, его слезящиеся глаза смотрели вдаль.
– Она знала, куда направляется, единственное, что могу сказать. С рюкзаком за спиной. Ехала очень быстро.
– Она все спланировала. Таш, надо заявлять в полицию.
Джон неистово затряс головой:
– Вы ведь не хотите привлекать к делу этих назойливых ищеек? Они-то и принесли ей беду. Только не полиция. Девочка не сделала ничего дурного. Заварила кашу, да, но ничего плохого она не сделала…
Мак взглянул на Наташу. Оба молчали. Он ждал, ее молчание его раздражало.
– Ты же говорила, что наш долг по закону – сообщить о ее исчезновении, – напомнил он; Наташа смотрела в пространство и хлопала глазами. – Таш?
– Послушайте, я не хочу сообщать о ней сейчас. В прошлый раз она ведь вернулась, – обратилась Наташа к Джону. – Вы ее знаете. Куда она могла отправиться?
– Единственное, куда она могла отправиться, – это к дедушке.
– Тогда едем к нему, – решил Мак. – Поговорим с ним. Может, он что-нибудь подскажет. Таш? – (Она молча смотрела на него.) – Скажи что-нибудь.
– Мак, я не могу уехать в середине слушания дела.
– Таш, Сара пропала!
– Знаю. Но это не в первый раз. Я не могу все бросать всякий раз, когда ей захочется погулять.
– Непохоже, скажу я вам, чтобы она вернулась в ближайшее время, поверьте. – Ковбой Джон снял шляпу и почесал макушку.
– Я не могу бросить процесс. – Наташа кивнула в сторону стройной блондинки, которая стояла в коридоре. Та закуталась в кашемировую шаль и стала похожа на жертву несчастного случая. – Это самое серьезное дело за всю мою карьеру. Ты это знаешь.
Она не выдержала его взгляда и покраснела. В нем закипел гнев.
– Мак, я не могу взять и все бросить.
– Тогда прости за беспокойство, – мрачно сказал он. – Позвоню тебе на телефон Конора, когда она найдется.
– Мак! – вскрикнула она, но он уже повернулся к ней спиной. Казалось, ни разу еще ей не удалось разочаровать его так сильно. – Мак!
Он слышал, как Ковбой Джон, пыхтя, ковыляет за ним.
– Опять эти проклятые ступени…
«Чем шире грудь, тем он красивее и сильнее… Тогда шея защитит наездника, а глаз будет видеть дорогу».
Сара не помнила, чтобы Папá ее обнимал. Не то что Нанá, для которой это было так же естественно, как дышать. Вернувшись из школы, Сара подходила к креслу Нанá, и та обнимала ее и притягивала к себе. Сара утыкалась в ее нейлоновый домашний халат, и ее ноздри наполнялись теплым, сладковатым ароматом пудры. Прижималась к мягкой, как пуховое одеяло, груди, находя в ней неиссякаемый источник любви и защищенности. Нередко бабушка, желая Саре спокойной ночи, долго держала ее в своих объятиях, и Саре это не слишком нравилось. А теперь она ругала себя за это.
После смерти Нанá, когда тоска делалась нестерпимой, Сара иногда прижималась к Папá, и он обнимал ее за плечи. Но это давалось ему нелегко, Саре всегда казалось, он вздыхал с облегчением, когда она отодвигалась. Девочка болезненно ощущала недостаток объятий, даже не осознавая этого.
Однажды, около года назад, дедушка сидел за кухонным столом. Сара вернулась из конюшни чуть раньше, вошла и спросила, что он читает. Книга была хорошо ей знакома, настолько, что ей ни разу не пришло в голову поинтересоваться, о чем она. И дедушка, бережно положив книгу на пластиковую столешницу, начал ей рассказывать о человеке с талантом поэта и военачальника, который одним из первых заговорил о сотрудничестве человека и лошади, основанном не на жестокости или силе. Он прочитал ей несколько абзацев. Если бы не слегка непривычный стиль, подобные вещи можно было бы найти в любом современном пособии по верховой езде: «По этой причине всякий раз, когда вы побуждаете ее вести себя естественно, следовать своим инстинктам, когда ей не терпится показать свою красоту, вы делаете так, что со стороны кажется, будто она получает удовольствие оттого, что на ней едут, вы наделяете ее благородством, силой и красотой».
Сара придвинулась поближе.
– Поэтому я постоянно повторяю, что никогда нельзя сердиться на лошадь. К лошади надо относиться по-доброму, с уважением. Все это написано здесь. Ксенофонт – родоначальник выездки. – Дедушка похлопал по книге.
– Должно быть, он очень любил лошадей.
– Нет. – Папá резко покачал головой.
– Но он сказал…
– Дело не в любви. Здесь ничего не написано о любви. Он лишен сентиментальности. Все, что он делает, вся его доброта, которую он проявляет, идет от понимания, что только так можно побудить животное раскрыть все свои способности. Только так человек и лошадь могут добиться успеха вместе. А эти поцелуйчики и сюсюканье ни при чем. – Он скорчил рожу, и Сара засмеялась. – И никаких эмоций. Он знает, что самое главное для человека и лошади – это понимать и уважать друг друга.
– Но как это?
– Лошадь не хочет быть комнатной собачкой, дорогая. Она не хочет, чтобы ее украшали ленточками, пели ей песенки, как делают глупые девчонки на конюшне. Лошадь – это dangereux и сильное животное. Но может быть послушным. Ты объясняешь лошади, почему она должна что-то для тебя делать, защищать тебя. Когда она понимает, то хочет это сделать сама. И вы достигаете чего-то прекрасного.
Он смотрел на Сару, желая убедиться, что она поняла. Но девочка была разочарована. Ей бы хотелось, чтобы Бо любил ее. Ходил бы за ней по двору не в надежде получить что-то вкусное, а из желания быть рядом. Ей не хотелось думать о нем как о средстве достижения цели.
Дедушка погладил ее руку:
– То, о чем говорит Ксенофонт, лучше. Он говорит о необходимости уважения, самого лучшего ухода, последовательности, справедливости, доброте. Лошади было бы лучше, если бы он говорил о любви? Non.
Она решительно не могла с ним согласиться.
– Конечно, во всем, что он делает, видна любовь. – Капитан слегка улыбнулся. – Во всем, что он делает, присутствует любовь, во всем, что он… предлагает. Пусть он не говорит об этом, но это чувствуется в каждом слове. Любовь там есть, Сара. В. Каждом. Даже. Самом. Незначительном. Поступке. – Он стукнул кулаком по столу.
Теперь до нее дошло то, чего она не поняла тогда. Дед хотел ей сказать, как сильно ее любит.
Они устроили привал неподалеку от Ситтингборна. Сара отпустила Бо на длинном поводу, и он щипал сочную травку. Она тоже достаточно проголодалась, чтобы съесть припасенную булочку. Подстелив пластиковый пакет – трава была мокрая, – она сидела на безлюдной тропинке и наблюдала, как ее лошадь поднимает голову, если ее отвлекает от еды пролетающая ворона или олень в поросли.
На открытой местности Сара ехала быстро, пустив лошадь галопом, по кромкам вспаханных полей, где было можно, по узким тропинкам, держась обочин и щадя ноги Бо. Шоссе оставалось справа, оттуда доносился гул транспорта. Так она знала, что не собьется с пути. Зеленые луга взбодрили Бо; когда она дала ему волю на довольно длинном равнинном участке, он даже подпрыгнул несколько раз, затряс от возбуждения головой, задрал хвост. Сара не удержалась от смеха и подогнала его, хотя знала, что впереди долгий путь и надо беречь его силы.
Когда еще он был так свободен? Когда еще перед его глазами до самого горизонта была зеленая трава, а копыта касались мягкой земли? Когда она была свободна? На короткий, но прекрасный миг она позволила себе забыть обо всем и сосредоточиться только на абсолютном наслаждении, которое она получала оттого, что связана с этим великолепным животным, разделяет его удовольствие, что эта мощная сила добровольно подчиняется ей. Они летели вдоль кромок полей, перепрыгивали через невысокие изгороди и канавы, наполненные темной водой. Бо передалось ее настроение, и он пошел быстрее, отказываясь сбавить скорость, когда они пересекали тропинки, и перепрыгивал через них. Он подергивал ушами, отталкиваясь от земли длинными ногами.
«Мне кажется, если я стану наездником, то буду человеком с крыльями».
У нее выросли крылья, как у Ксенофонта. Она пустила Бо еще быстрее, хватая воздух ртом. Она смеялась, хотя по щекам текли слезы. Он понял ее, потянулся и побежал. Так бегали лошади со времен Сотворения мира – от страха, для удовольствия, ради славы. Она не сдерживала его. Ему было все равно, куда его направляли. У нее разрывалось сердце. Так вот что Папá имел в виду. Не бесконечное оттачивание движений его ног. Не круги, не пассаж, не тщательное взвешивание того, что можно достигнуть. У нее в голове крутилась одна фраза Папá. Она повторяла ее под ритмичный стук копыт.
«Это путь к твоему спасению», – сказал ей Папá.
Это путь к твоему спасению…
– Второй посетитель за день. Он обрадуется. – Медсестра закрыла за собой дверь, когда они входили в палату Капитана, и замешкалась. – Признаюсь, в последние два дня его состояние ухудшилось. Сегодня ждем специалиста для консультации. Мы подозреваем, у него случился еще один инсульт. Боюсь, вам трудно будет его понять.
Мак увидел смятение на лице Джона. Тому же потребовался долгий перекур на автостоянке больницы, чтобы набраться мужества перед суровым испытанием.
– Второй посетитель? – спросил Мак. – Внучка приходила?
– Внучка? – весело повторила медсестра. – Нет. Мальчик. Похоже, они хорошо знакомы. Милый мальчик.
Казалось, Ковбой Джон не слышал ее слов. Он покачал головой, собираясь с духом. Потом они вошли.
Голова Капитана свесилась с подушки, рот был приоткрыт. Всего за несколько дней он постарел еще лет на десять.
Они сели по обе стороны от него, осторожно двигая стулья, чтобы не разбудить больного. Мак постукивал пальцами по коленям, задаваясь вопросом, стоило ли им вообще сюда приходить. Джон взглянул на старика, потом долго рассматривал фотографии Сары с Бо. На стенах висели старенькие рождественские гирлянды.
– Красивые снимки. Хорошо, что он может на них смотреть.
Они сидели молча, не желая будить старика, чтобы сообщить катастрофическую новость: они оба подвели его самым ужасным образом. Дыхание Капитана было неглубоким, будто каждый вдох требовал усилия. Словно был запоздалой реакцией тела, которое так устало, что едва могло поддерживать жизнь. Левая рука, некогда сильная, теперь лежала на груди иссохшая и безжизненная, едва прикрытая простыней. Щеки были бледными, как у мертвеца, кожа сухая и полупрозрачная, сквозь нее просвечивали розовато-лиловые вены. Рядом на тумбочке стояла прозрачная чашка с острым носиком и крышкой, в ней был чай с молоком.
Мак прервал молчание.
– Нельзя ему говорить, Джон, – прошептал он.
– Мы не имеем права смолчать. Она его самый близкий человек. Раз она пропала, он имеет право помочь нам ее найти.
Каким, интересно, образом, хотел спросить Мак. К чему еще может привести это сообщение, так это убить старика. Он поставил локти на колени и опустил голову. Как тяжело здесь находиться. Было бы легче прочесывать улицы, задавать вопросы людям. Даже сидеть в полицейском участке и признаться, что не справился с ролью родителя и напрасно выдал себя за друга Сары. Девочка и лошадь не могли просто провалиться сквозь землю. Кто-то должен был их видеть.
– Эй… эй, Капитан…
Мак поднял голову. Ковбой Джон улыбался:
– Как поживаешь, лежебока? Не надоело еще валяться в постели?
Капитан медленно повернул к нему голову. Это потребовало от него невероятных усилий.
– Хочешь чего-нибудь? – Джон наклонился к нему. – Водички? Чего-нибудь покрепче? У меня в кармане бутылочка «Джимми Бима». – Он ухмыльнулся.
Капитан моргнул. Возможно, хотел показать, что оценил шутку. А может, просто моргнул.
– Говорят, ты чувствуешь себя неважно.
Старик смотрел прямо ему в глаза.
Мак видел, что даже Джон не может решиться. Он взглянул на Мака, потом снова обернулся к старику:
– Капитан, мне нужно вам сказать. – Он сглотнул. – Вынужден сказать, Сара кое-что выкинула.
Старик смотрел на него. Его голубые глаза теперь не мигали.
– Она исчезла вместе с лошадью. Может, когда мы уйдем отсюда, она будет ждать нас в конюшне. Но, мне кажется, она… – Он сделал глубокий вдох. – Мне кажется, она взяла лошадь и сбежала.
За его спиной Сара улыбалась на черно-белом снимке, прижимаясь к шее своей лошади, прядь волос попала в рот от ветра.
– Мы не хотели вас беспокоить, – начал Мак. – Мы с ней ладили, поверьте. Она была счастлива, если это возможно без вас. У нас не было никаких серьезных причин о ней беспокоиться. Но этим утром я вошел в ее комнату и увидел, что пропала ваша книга и рюкзак, а в ванной…
– Мак! – перебил его Джон.
– Не было ее зубной щетки. Возможно, Джон прав. Возможно, она уже там и смеется над нами. Но может быть, вы знаете, где она могла бы быть…
– Мак, заткнись, черт тебя побери!
Тот замолчал.
Джон кивнул в сторону старика:
– Он пытается что-то сказать. – Ковбой наклонился над кроватью, снял шляпу и приложил ухо к губам старика. Посмотрел на Мака. – Нет?
Мак тоже склонился, чтобы услышать прерывистый шепот. Гудели медицинские аппараты, из коридора доносились голоса медсестер. Он выпрямился.
– Я знаю, – повторил он.
Он понял, что новость не удивила старика. На его лице не было ни тени тревоги.
Мак посмотрел на Джона:
– Он говорит, что знает…
