Глава 15
То, что лошадь делает по принуждению… она делает без понимания. При таком обращении как лошадь, так и человек скорее будут выглядеть уродливо, чем грациозно.
Ксенофонт. Об искусстве верховой езды
Сара лежала в постели, свернувшись калачиком: согнутые колени у подбородка и обхвачены руками. Одеяло из гусиного пуха, наброшенное сверху, создавало уютное гнездышко, кокон, который не хотелось покидать. Простыни из египетского хлопка по-прежнему чудесно пахли средством для глаженья, которым пользовалась уборщица. В нем сочетались ароматы лаванды и розмарина. Шторы из тяжелого серого шелка пропускали мягкий свет, но не давали слишком резко проснуться. Но по мере того как комната с антикварным комодом, огромным венецианским зеркалом и небольшой стеклянной люстрой наполнялась светом, у нее становилось все темнее и темнее на душе.
Она уставилась в стену, сосредоточилась на дыхании. Если о нем не думать, все получается само собой. Не важно, чем ты занимаешься – бегаешь, ездишь верхом, спишь, – оно работает само, поддерживая в тебе жизнь. Как только задумаешься о нем, оно становится пассивным. Ждет, пока ты наполнишь легкие. Замирает, когда у тебя в голове нехорошие мысли, когда чувствуешь, что твой желудок сжимается от страха.
Ей не избежать с ним встречи. Он будет там в пятницу, как обычно. И на выходных. Его не обманут те крохи, которые ей удалось собрать. Она закрыла глаза, прогоняя мысли, вдыхала и выдыхала.
Папá, наверное, уже проснулся; он всегда просыпался рано. Наверное, смотрит на стену. Ждет, когда комната наполнится светом и будут видны фотографии лошади и любимой внучки. Может, он представлял себя верхом на коне, которого давным-давно нет в живых. Он посылает ему беззвучные сигналы, и они несутся в танце по просторной арене. А может, он дремлет, пуская слюни, и его бесцеремонно обтирает губкой какая-нибудь медсестра, которая разговаривает с ним так, будто он не только стар, но и глуп. Сара обхватила колени еще крепче, по телу пробежала дрожь.
Накануне вечером Папá взял ее руку дрожащими пальцами. Кожа на ощупь была сухой, как бумага. От него пахло по-другому – каким-то сильным дезинфицирующим средством. Он перестал быть собой. Что бы они ни говорили о выздоровлении, при каждой встрече он становился все более отстраненным, его охватывало все большее отчаяние. Будто все, что делало его Папá, Капитаном, обожаемым мужем Нанá, уходило с каждым вдохом. Иногда ей казалось, она точно знает, что он чувствует.
В двух милях от нее Наташа проснулась от шума наполняемой ванны за стеной. И подумала сквозь сон: как эгоистичны люди, которые считают нормальным включать телевизор на полную громкость в четверть седьмого утра. Зачем некоторым обязательно слушать телевизор, когда они принимают ванну? Неужели нет места, где они могли бы просто побыть в тишине?
Выпуск новостей. Половина седьмого. Сквозь стены, тонкие как бумага, было даже слышно, как объявили время. Наташа села, почувствовав первые симптомы головной боли, которая потом усилится. Попыталась сообразить, где находится. Вспомнила: что-то случилось, что-то нехорошее. Помрачнела. Осмотрелась: незнакомое покрывало, ее сумочка на спинке стула, узорчатое бежевое ковровое покрытие, почти пустая бутылка красного вина.
События прошлого вечера пронеслись в голове, она откинулась на чужую подушку и закрыла глаза. Как посмотрела на нее та женщина – как на пустое место! Смеющиеся глаза говорили, что ей известны их секреты, она осмеивала их прошлое. Как он посмел! Наташа вытерла глаза. А почему бы и нет? А что это было, если не окончательный разрыв? Чего она от него ждала? Такой разный Мак. Когда они еще были вместе, его окружали женщины, которые рассматривали ее как серьезное препятствие. Мак был мужчиной, на которого засматриваются женщины, он всегда был более привлекателен, чем Наташа, и женщины давали ей это понять. Сначала она думала, это не имеет значения. Когда все его обаяние было предназначено только ей одной. Когда она чувствовала, что ее обожают, хотят, в ней нуждаются. На вечеринках она говорила ему, шутя: «Иди пофлиртуй», а потом, когда их глаза встречались, она читала в них, что с ней никто не мог сравниться.
После очередного выкидыша она теряла уверенность в своей женственности. Молчаливо оценивала плодовитость других женщин. Они казались ей полнокровными, зрелыми. Молодыми. Себя она стала считать старой, иссохшей. И тут он, очаровывает их, возможно, планирует завести роман с более молодой и красивой. С той, которая может родить ему детей. Как ему было себя вести? Он сердился, когда она высказывала ему подобные мысли. Стало проще вовсе ничего не говорить. Конор был первым мужчиной, который дал ей почувствовать, что это Маку с ней повезло.
Мак не принадлежал ей. Скорее всего, никогда. Лишь необходимость заставила их снова жить под одной крышей. Искусственная близость в силу сложившихся обстоятельств.
Наташа выбралась из постели, прошла в ванную и открыла воду. Потом вернулась в комнату и включила телевизор. Очень громко.
Даже индеец-следопыт не мог бы сравниться с Сарой в искусстве двигаться бесшумно. В последние несколько недель она могла внезапно появиться за спиной на лестнице или рядом на кухне. Словно решила стать как можно незаметнее, занимать как можно меньше места, не тревожить дом ни одним звуком. Обычно легкий скрип ступеней, когда девочка спускалась по лестнице, его не будил. Но Мак давно не спал.
Мария ушла около одиннадцати, через полчаса после того, как уехала Наташа. Гнаться за ней было бессмысленно: он понятия не имел, куда она направилась. Или что он мог ей сказать, даже если бы нашел.
Когда он вернулся в спальню, Мария презрительно фыркнула. Он тяжело опустился на кровать и отказался от бокала с вином, который она ему протянула.
– Она разозлилась из-за вина? Я куплю ей новую бутылку. Все равно вино было из супермаркета. – Мария сделала глоток. – В Польше вести себя так негостеприимно считается грубостью.
Он знал: Мария понимает, что дело было не в вине. На миг он почувствовал к ней ненависть. Она вела себя нарочито вызывающе и получала от этого удовольствие.
– Тебе лучше уйти.
– Чего ты так переживаешь?! – воскликнула она, натягивая джинсы и демонстративно извиваясь. – Ты целый год ее вообще не видел. Через несколько недель разводитесь. Сам говорил.
Что он мог ей сказать? Что не хотел обижать Наташу? Что, когда въезжал, глупо надеялся наладить с ней дружеские отношения? Что эта смешная, саркастичная, умная женщина останется в его жизни и после развода? Или что ее лицо, побелевшее от шока и боли, укор в сверкающих от ярости глазах не давали ему уснуть до рассвета?
Он встал, ополоснул лицо холодной водой, натянул джинсы и спустился. На кухне Сара, в аккуратно отутюженной школьной форме, делала себе сэндвич.
– Прости, – сказал он едва слышно. – Я должен был приготовить тебе завтрак.
Потер щетину на подбородке, прикидывая, успеет ли побриться.
– Наташа обычно готовит завтрак, – заметила Сара.
– Знаю. Я вчера накуролесил. Ты в конюшню? – Мак посмотрел на часы. – Успеваешь.
– Да.
– Я тебя подвезу, только…
– Не надо меня подвозить, – перебила она.
– Хочешь яблоко для Бо?
Он взял одно из корзины с фруктами и бросил ей, ожидая, что она его поймает. У них это стало традицией. Но она отошла в сторону, и яблоко упало на пол.
Он поднял его и внимательно изучил повернутую к нему чересчур выпрямленную худую спину.
– Ты на меня сердишься?
– Это не мое дело. – Она аккуратно укладывала сэндвичи в школьную сумку.
Мак взял чайник и налил воды.
– Прости меня за вчерашнее.
– Мне кажется, не у меня вы должны просить прощения.
– Я не знал, что она вернется.
– Но это все еще ее дом.
– Наш дом.
– Да хоть бы и так. – Она пожала плечами. – Как я уже сказала, это не мое дело.
Он приготовил себе кофе, поражаясь, как четырнадцатилетняя девчонка может заставить взрослого мужчину почувствовать себя виноватым. Он знал, что Наташа разозлится. Просто не ожидал, что так все выйдет.
– Можете дать мне денег? – Она стояла позади него, собираясь уходить.
– Конечно. – Он обрадовался возможности разрядить атмосферу порицания. – Сколько тебе нужно? – Стал рыться в карманах.
– Пятьдесят, – отважилась она.
Он перебирал мелочь на ладони.
– Вот. – Мак протянул серебряную монету.
– Пятьдесят пенсов?
– А ты хотела пятьдесят фунтов? Очень смешно. Послушай, я утром работаю. Днем сниму деньги в банкомате. Могу дать десятку. Ни в чем себе не отказывай. Купи бургеры себе и друзьям.
Она не обрадовалась, как он ожидал. Но ему не надо было беспокоиться об ужине, если Сара проведет вечер с друзьями.
Нужно было поговорить с Наташей. Но он не знал, что ей сказать.
Все резюме дел, которые получает барристер, за исключением имеющих отношение к государственным органам, перевязываются розовой лентой. Этот анахронизм объясняется не только аккуратностью или традицией подачи документов. У ленты было свое предназначение: она символизировала способность барристера эмоционально отстраниться от дела. От него требовалось сохранять независимость и объективность. Перед возвращением папка снова перевязывалась лентой. Барристер должен был забыть факты дела.
Сидя напротив Майкла Харрингтона, Наташа думала, что в каких-то делах было легче соблюдать объективность, чем в других. Они встретились у него в кабинете, чтобы обсудить дело о разводе Перси, слушание которого должно было вот-вот начаться.
– Наташа, ты выглядишь усталой, – заметил он и вызвал свою помощницу. – Надеюсь, ты не корпела над материалами всю ночь.
– Конечно нет.
– Думаю, нам следует встретиться с миссис Перси завтра утром. Как я понимаю, мы ждем заключение судебных бухгалтеров. Можешь пригласить их на эту встречу? Нужно также окончательно решить, каких свидетелей каждый из нас приглашает.
Он внимательно ее изучал, и она точно не могла сказать, как долго сидела, опустив глаза к бумагам.
– Наташа, все в порядке?
– Да.
– Сможешь прийти?
Она заглянула в ежедневник: день был расписан по минутам.
– Я освобожу время.
– Хорошо. Вот, собственно, пока и все. – Он встал, и она стала собираться. – Погоди. У тебя есть минутка? Выпьем чего-нибудь?
Она вспомнила вчерашний вечер.
– Мне чая. – Она снова села. – Спасибо.
– Хорошо.
Помощница просунула голову в дверь.
– Бет, приготовь нам по чашке чая, пожалуйста. Сахар? Без сахара, обе чашки. Спасибо.
Неожиданно он сменил тему разговора: завел речь о своих взрослых детях, о вновь проснувшейся страсти к яхтам. Обсудили знакомого, замешанного в скандале с юридической помощью.
– Я давно хотел с тобой поговорить. Мы задумали кое-какие перемены, хотим перераспределить работу в бюро. Вероятно, откроется вакансия. – (Она выжидала.) – Я с интересом наблюдаю за твоей карьерой. Мне нравится, как ты работала по делу Ричмонда против Тернера и по делу о похищении тройняшек. Я поговорил со многими солиситорами, все отзываются о тебе наилучшим образом.
– Спасибо.
– Если откроется вакансия, она могла бы тебя заинтересовать?
Наташа была застигнута врасплох. Когда она была стажером, фирма «Харрингтон и Левинсон» служила образцом современного, прогрессивного адвокатского бюро с безупречной репутацией. И вот Майкл Харрингтон, его основатель, делает ей заманчивое предложение.
– Я польщена.
Помощница принесла чай. Они подождали, пока за ней не закроется дверь.
– Не скрою, велика вероятность, что мне могут предложить должность партнера на моем нынешнем месте работы.
– Не думаю, что это идеальный для тебя вариант. Знаешь, многие солиситоры-адвокаты переходят целиком на адвокатскую работу? Это будет для тебя стартовой площадкой. Мы могли бы предложить тебе должность с испытательным сроком. Менее чем через пару лет ты могла бы стать адвокатом.
Наташа попыталась переварить сказанное и то, как может измениться вся ее жизнь. Не надо будет больше выполнять работу солиситора, с утра до вечера жить в хаосе. Она займет более независимое положение барристера. Не надо будет ежедневно соприкасаться с жизнью клиентов. После случая с Али Ахмади она не была уверена, что хочет этого.
– Майкл, это серьезный шаг. – На уме у нее был Конор. – Мне нужно все взвесить.
Он написал что-то на листке бумаги и протянул ей:
– Мои телефоны. Не пытайся соединиться со мной через секретарей. Они охраняют меня не хуже мастифов. Звони на прямой номер. Задавай любые вопросы: о деньгах, помощниках, кабинетах – о чем угодно.
– Рекомендации понадобятся?
– Я знаю о тебе все, что нужно, – улыбнулся Майкл. – Куда ты теперь? Еще одна встреча?
Она смотрела на розовую ленточку, силясь вспомнить, что именно она символизирует.
– Вроде того. – Наташа поставила чашку и блюдце на стол. – Майкл, я позвоню. Спасибо. Я тщательно обдумаю ваше предложение.
Дом ничем не выделялся среди других современных малопримечательных домов из некрасивого красно-коричневого кирпича. Только дверные звонки говорили о том, что и без того маленькие жилые ячейки были поделены на еще более крошечные закуты. На тротуаре под изгородью из бирючины развевалась на ветру никому не нужная помятая и грязная лента ограждения, рассказывая свою печальную повесть. Яркие цвета ленты подчеркивали мрачность истории, развернувшейся за этой дверью.
Наташа стояла на тротуаре, всматриваясь в пустые окна, закрытые тюлем. Где теперь двадцатишестилетняя продавщица? Выглядывает на улицу из-за края занавески или все еще в больнице? Может, боится возвращаться домой? Думала ли она о том, что могло привести молодого парня к ней?
Почему Али Ахмади выбрал именно этот адрес? Почему его эпическое путешествие с другого конца света закончилось на этих шести ступенях именно к этой двери? Как ее или чей-то еще недосмотр привел к такому катастрофическому исходу?
Мимо прошла пожилая женщина с клетчатой сумкой-тележкой. Наташа уступила дорогу, улыбнулась, но женщина только посмотрела на нее слезящимися глазами и решительно продолжила свой одинокий путь.
Наташа почувствовала ком в горле. Наверное, она пришла сюда не за ответами. Наверное, ей нужно было извиниться. Я должна была проверить его показания, беззвучно сказала она молодой женщине. Если бы я проверила название города и расстояние, которое, по его утверждению, он прошел, я бы могла тебя спасти. Не пытаясь спасти его, я могла бы спасти тебя.
Зазвонил телефон.
– Вы не забыли о встрече в четыре пятнадцать? – Это был Бен. – Я думал, вы уже должны были вернуться.
– Отмени ее.
Наташа стояла у машины и смотрела на двух девушек с колясками на противоположной стороне улицы. Обе разговаривали по телефону, не обращая внимания ни на детей, ни друг на друга.
– Что вы сказали?
– Отмени ее. Меня сегодня не будет.
Последовала долгая пауза.
– А что я скажу Линде? С вами все в порядке?
– Да. На самом деле нет. Я еду домой. Скажи, что мне очень жаль. Перенесите встречу на любой другой день на этой неделе. Это Стефан Харт. Он поймет.
Только повесив трубку, она вспомнила, что дома у нее больше нет.
У Джессики Арнольд имелось двадцать три ухажера. Четырнадцать из ее класса, четыре из класса старше и остальные просто из школы, из Сандауна и соседних жилых массивов. Ее нынешние кавалеры были мужчины постарше, которые поджидали ее у школьных ворот в низких автомобилях с форсированными двигателями. Как только она забиралась внутрь, они с ревом уносились прочь по улице, содрогаясь от громкой музыки. С большинством она спала. Это не было простое бахвальство, как у других девчонок из класса, которые претендовали на «опытность». Об ее опыте свидетельствовали надписи в туалете и пустые упаковки из-под противозачаточных таблеток, выпавшие из ее сумки, и еще выражение лица мужчин в автомобилях. Они не были похожи на парней, которые удовольствуются долгим поцелуем на скамейке в парке. Джессика гордилась лиловыми пятнами на шее. Она была вынуждена вести себя так, будто это был ее выбор, будто она сама этого хотела, иначе она была бы просто потаскухой.
Если Джессика находилась на одном конце спектра сексуальной активности десятого класса, то Сара – на противоположном. Вместе с Дебби Дермот, которая носила очки с толстыми линзами и брекеты, и Салимой, которую вне школы заставляли ходить в парандже и которая ни разу даже не разговаривала с мальчиками, не то чтобы целовалась. Сара не была некрасивой, просто мальчики ее не занимали.
Знакомым парням было бы неинтересно слушать о Бо и его успехах в переходе от basse école к более сложной haute école. Никто из них не захотел бы пойти с ней в конюшню и потом возвращаться домой на автобусе. Они отпускали бы глупые шутки по поводу запаха на конном дворе, кричали бы и пугали лошадей и курили бы возле соломы. Они бы не поняли ее жизни.
Она никогда не говорила об этом Папá, но иногда по ночам ее переполняло какое-то странное чувство, тело пронизывало ощущение утраты чего-то, чего она не могла понять. Тогда она представляла себя в Кадр-Нуар. Она была бы самой лучшей наездницей, каких они не видывали. Там был бы симпатичный молодой капитан, в черной униформе с золотыми эполетами. Он был бы прекрасным наездником и понимал все ее желания. Он бы не ездил по округе в незастрахованной машине с наклейками, не хвастался бы, сколько раз его привлекали к ответственности за антиобщественное поведение и угон автомобиля, и не лез бы со слюнявыми поцелуями, пахнущими кебабом и соусом чили. Это был бы целомудренный роман, где были бы лошади и только намеки на содержимое сумки Джессики и граффити в туалете.
Будущее всегда представлялось ей именно таким. Она знала это, как знала будущее Бо. Но на руках у нее было семь фунтов пятнадцать пенсов, вырученные от продажи компакт-дисков и украшений, десять фунтов Мака и облигация выигрышного займа, которую можно будет погасить только через три недели, и то только при наличии подписи Папá. У нее было ощущение, что пробелам в ее познаниях суждено восполниться скорее, чем она думала.
– Мне нужно с вами поговорить.
– Принесла деньги?
– Об этом я и хотела поговорить.
– Так говори.
Она кивнула в сторону мужчин:
– Не здесь.
Он собирал щетки, все как одна сияли, будто никогда не счищали грязь с лошади. Убрал последнюю щетку на место и посмотрел на нее внимательно:
– Что тебе надо, Циркачка?
Она понизила голос, сжала ремешок школьной сумки в левой руке.
– Я хотела узнать, – сказала она тихо, – сколько… сколько вы мне скостите… если…
Он молчал. Не улыбался. На лице не было ни удивления, ни удовольствия. Не рассмеялся, как она надеялась в глубине души, не сказал, что шутил, что не такой он человек.
Он кивнул, будто разговаривал сам с собой, глянул на нее и отвернулся. Подошел к мужчинам, собравшимся у жаровни. На холодном воздухе у них изо рта валил пар, смешиваясь с сигаретным дымом. Он что-то им показывал, что-то говорил – она не слышала что. Они пожимали плечами, хлопали по карманам в поисках ключей и сигарет, бросали ненужные бумажки в огонь. Ральф ободряюще смотрел на нее с противоположного конца двора. Может, завидовал, что Саль обратил на нее внимание. Она понимала, что стала другим человеком в его глазах. Не внучкой Капитана, не приятельницей по сомнительным приключениям, не человеком, лишенным собственной ценности. Он ушел, не глядя на нее.
В стойле Бо она забылась, поправляя его попону, прижимаясь головой к его теплой шкуре в поисках успокоения. Он повернул свою большую голову, проверяя, что она делает. Она гладила его морду, ощупывая кости под теплой кожей.
Через дверной проем она видела, как Саль ходит с беспечным видом, зажав сигарету между большим и указательным пальцем. Помахал рукой, крикнул что-то на мальтийском выходящим из ворот мужчинам. Когда отъехала последняя машина, запер ворота на тяжелую цепь. Стемнело, Шеба беспокойно металась у них под ногами, наверное ожидая, когда вернется Ковбой Джон.
Потом он пошел в сторону стойла Бо, насвистывая как ни в чем не бывало.
– Ну? – стараясь говорить грубо, спросила она, когда он появился на пороге.
Она копировала девчонок из Сандауна, то, как они обращались к парням на велосипедах. Девчонки старались выглядеть невозмутимо. Как будто ничто не могло их ранить.
– Так как это будет выглядеть?
Он словно ее не слышал. Затянулся сигаретным дымом, вошел в стойло и закрыл за собой дверь. Бо потерял к ней интерес и принялся жевать сено. Стойло освещалось только неоновым светом снаружи. Его лица не было видно, хотя свет озарял ее, делая похожей на оранжевое привидение.
– Сними свитер. – Он сказал это так обыденно, будто попросил закрыть ворота.
– Что?
– Сними свитер. Хочу на тебя посмотреть. – Он затянулся сигаретой, в упор глядя на нее.
Она смотрела на него во все глаза. Только не сейчас, думала она. Сейчас я не готова. Я просто хотела уточнить, что ты предлагал.
– Но…
– Если не хочешь, не надо… – Он сделал вид, что уходит. – Играешь в детские игры. Дала понять, что к тебе можно относиться серьезно.
Двумя пальцами он вынул сигарету изо рта и бросил на бетон. Она вспыхнула и потухла на мокром полу. При виде его холодного, сурового лица Сара запаниковала.
Не понимая, что делает, она сняла свитер. Без него ей стало холодно. Сквозняк проник сквозь дверь и лишил ее тепла и защиты.
Он повернулся к ней. Она не видела его глаз, но чувствовала, как он смотрит на нее, исследуя и оценивая каждую мелочь. Понятно, что не ей было решать. Его взгляд пронизывал, будто проникал сквозь кожу, доставал до плоти, скрывавшейся под ней. Это скоро закончится, говорила она себе, стараясь держаться прямо, с вызовом. А потом я не буду должна ему ничего. Все будет хорошо.
– А теперь лифчик, – медленно произнес он, но это была команда. Так говорит человек, который всегда получает то, что хочет.
Ей показалось, она ослышалась.
– Но что вы хотите? – возразила она. – Вы ничего не сказали…
– Ты мне указываешь, что делать? – Его голос стал сердитым. – Диктуешь условия?
Она дрожала. Руки покрылись гусиной кожей.
Сара закрыла глаза. Сердце так громко стучало, что она почти не слышала его слов.
– Снимай.
Она тяжело сглотнула, подняла подбородок, стиснула зубы, чтобы они не стучали то ли от холода, то ли от страха, она сама не понимала от чего. Не открывая глаз, расстегнула и сняла лифчик. Дешевый, некрасивый, немного великоватый. Папá покупал себе носки, и она так застеснялась, что даже его не примерила. Он взял его и бросил на землю. Она стояла с обнаженной грудью. Ей было холодно. Соски затвердели. Она слышала его вздох, приближающиеся шаги и поняла, что падает в бездну, о существовании которой и не подозревала.
Она не могла открыть глаза, не могла дышать. Стояла мертвая, униженная, вычленяя себя, Сару, из собственного тела. Стояла обнаженная в стойле. Новая лошадь Саля заржала под соседней аркой, снаружи лаяла собака, кто-то разговаривал на улице. Это была не она. Горячие сухие мужские руки скользили по ее холодной коже, его горячее дыхание приблизилось к лицу. Он шептал грязные, ненужные слова ей в ухо. Чужой, резкий запах, его жесткий ремень прижался к ее бедру, ей стало больно, и она вжалась в холодную стену. Реальный мир исчез, остался только он, его слова и его настойчивые безжалостные прикосновения, которые она была не в силах остановить. Это была не она. Это происходило не с ней. Что случилось с Сарой? Это была уже не ее жизнь, не ее семья, не ее будущее. Она уже ничего не решала. Какое имеет значение, что этот мужчина хотел овладеть ее телом, неопытным, бессильным, тяжело дышащим. Она впала в забытье, перестала что-либо чувствовать, перестала существовать.
Это была не она. Он взял ее бесчувственную руку и притянул к себе. Она стиснула зубы, чтобы не стучали от страха. Ерунда, повторяла она сама себе. Ерунда, потом все кончится. Она слышала, как он расстегивает молнию, он тяжело дышал, со стоном, хрипло. Слышала слова и удивлялась, смутно: неужели это я? Почувствовала грубую джинсовую ткань, а потом что-то мягкое и теплое, но упругое. Инстинкт подсказывал ей, что к этому не стоит прикасаться.
Она ничего не могла сделать. Он нашел ее руку, сжал в своей сильной ладони, и она вновь почувствовала что-то теплое в руке. Он настаивал, даже не убеждал. Она закричала, стала его отталкивать, бить:
– Убирайся! Оставь меня!
Бо встрепенулся и шарахнулся в сторону, задев копытами стену. Схватив сумку, она вырвалась от него, выбежала из промозглого стойла, бросилась к воротам, открыла их, выбежала на освещенную улицу, заполненную транспортом в час пик, натянула через голову свитер.
– Не был уверен, что застану тебя здесь. – Конор стоял перед ней с кружкой пива. – Ричард хотел с тобой поговорить сегодня. Мне пришлось за тебя извиниться. – Наташа промолчала. Тогда он добавил: – Линда за тебя волнуется.
– Линда слишком интересуется чужими делами. – Она откинулась на спинку кресла. – Сам видишь – я в порядке.
Конор окинул взглядом пустые бокалы перед ней. Он снял пальто и сел напротив нее в кабинку. Был конец рабочего дня, и паб наполнялся людьми. Он отпил из бокала.
– Звонил тебе домой. Твоя юная гостья сказала, что не знает, где ты.
Наташа сделала глоток. Если выпить много белого вина, оно становится похоже по вкусу на кислый виноградный сок.
– Я здесь не останусь.
Он удивленно посмотрел на нее:
– Слушай, Наташа, что происходит?
– Тебя это интересует?
– Но я же вижу, с тобой что-то происходит. Ты не пропустила ни одной встречи за пять лет и вдруг не приходишь на работу без видимой на то причины.
Он не сказал: «И ты пьяна». Это было не нужно.
– Отлично, Холмс. – Голос Наташи звучал тихо и спокойно. Она вдруг поняла, что ей нравится шардоне, несмотря на то что это могло показаться старомодным. Почему она так поздно это поняла? – Видела дом, где жила женщина, на которую напал Али Ахмади.
– Какого черта тебя туда понесло?
– Не знаю.
– Я думал, ты давно успокоилась. С чего это снова тебя тревожит?
– Потому что это меня по-прежнему тревожит. – Она заморгала. – Думаю о ней. Думаю о нем.
Тонкие смуглые руки, сложенные в мольбе. Эти же руки, сжимающие шею женщины.
– Наташа, это нелепо. Ты ведешь себя… неразумно.
– Это потому, что я напилась.
– Хорошо. Я вызову такси, и ты поедешь домой. Ну, Дока. – Он взял ее за руку, но она высвободилась.
– Домой я не поеду.
– Почему?
– Я живу в гостинице.
– Ты живешь в гостинице? – Он посмотрел на нее как на неразорвавшуюся бомбу.
– В «Холидей-Инн».
– Можно спросить почему?
Ей хотелось крикнуть «нет». Нет, потому что ты давно ушел из моей жизни – при первом признаке беды. Нет, потому что ты избегал меня неделями и заставлял чувствовать себя дерьмом. Нет, потому что ты вел себя так, будто тебе было наплевать, как я себя чувствую.
– Все намного проще.
Она слышала его немой вопрос. Понимала, о чем он думает, сидя напротив: «Почему он не ушел?»
– Все намного проще, согласна. Ты был прав. У меня дома все слишком запуталось. Было ошибкой даже предполагать, что я смогу справиться со всем этим. Доволен?
Он промолчал. Она с трудом сглотнула и попыталась сосредоточиться на бокалах перед собой. Но они расплывались. Она нахмурилась, и они послушно выстроились в относительном порядке.
В конце концов она сдалась и подняла глаза. У него был добрый взгляд, печальный.
– Прости меня, Дока. – Конор встал, обошел столик, сел рядом и вздохнул. – Прости.
– Не за что. Глупая затея. Наверное, я сошла с ума.
– Тут ты права. – Конор обнял ее за плечи. Она нехотя прижалась к нему, расслабилась в его объятиях. – Прости, – шептал он, целуя ее волосы. – Я ревнивый дурак. Не хотел, чтобы ты мучилась.
– Врешь.
– Ладно. Не хотел, чтобы ты была счастлива с ним. Но этого я не хотел.
– Я в порядке.
– А я нет. Сам виноват. – Он наклонился, притянул к себе ее лицо. – Переезжай ко мне.
– Что?
– Что слышала.
– Конор! – Она высвободилась из его объятий. – Я ничего не понимаю. Все смешалось. Я загнала себя в тупик и не знаю, как из него выбраться.
– Я знаю. – Он откинул волосы с ее глаз. – Переезжай ко мне.
– Я тебе говорила, у меня…
– Хочешь – на время. Хочешь – навсегда. Как захочешь.
Она замерла, думая, что ослышалась.
– Пусть Мак разбирается, – продолжал он. – Это он втянул тебя во все это. А ты будешь… будешь жить со мной.
– Ты мне ничего не должен.
– Я знаю. Но поверь, я ни о чем другом думать не мог все это время. Представлял, как вы ужинаете вместе, болтаете непринужденно, занимаетесь… – он потер лицо, – черт знает чем. Не вздумай говорить, если это правда. Не хочу знать. Но не думать не мог. Давай забудем все это.
– Давай, – повторила она. – Старый романтик.
Он сказал это. Она ждала этого несколько месяцев, не признаваясь самой себе. Может быть, из-за переживаний прошлого вечера или всех этих недель она не знала, что сказать.
– Конор, это серьезный шаг. Мы оба…
– Запутались. Оба.
– Твое предложение такое заманчивое.
– Я не шучу, Наташа. Я люблю тебя.
Она допила вино.
– Не знаю, что сказать. Все слишком неожиданно.
– Хочешь ночевать в «Холидей-Инн»? Я знал, что ты давно неравнодушна к этому заведению. – Он рассмеялся, пожалуй немного неестественно.
Она внезапно почувствовала нежность к нему и потянулась к его руке.
– Я приду сегодня. – Наташа прижалась к нему, дала себя обнять. Закрыла глаза, а он уткнулся подбородком ей в плечо, не обращая внимания на косые взгляды людей за соседним столиком. – Но давай не будем торопить события.
