Резать или не резать? Главный редактор ВОС расспросила пластического хирурга Дмитрия Мельникова о радостях и тяготах его профессии.

ВОС: Как-то вы неожиданно выглядите для…

Дмитрий Мельников: Вот! Ну да. А вы вообще знаете что-нибудь про меня?

ВОС: Пока ничего про вас не знаю.

Д. М.: Я доцент кафедры пластической хирургии Первого меда, который через дорогу на «Фрунзенской», кандидат медицинских наук, работаю в трех-четырех клиниках, занимаюсь этим уже лет семь.

ВОС: А сколько вам лет?

Д. М.: Стандартный вопрос, который все задают. Мне 29 лет.

ВОС: А сколько лет вы занимаетесь тем, что режете женщин?

Д. М.: Режу женщин?

ВОС: Ну вы же их режете. Или не всех?

Д. М.: Какая жесть, прекратите. Я очень люблю свою профессию, для меня это не резня.

ВОС: А что? Искусство?

Д. М.: Нет, это клише. Конечно, это не искусство. Слушайте, это банальная штука. Когда ты говоришь, что ты пластический хирург, тебе отвечают: «А-а-а, ты режешь грудь» или «Ты режешь телок». У нас в России люди не знают, что это, просто не понимают.

ВОС: И что же это?

Д. М.: Это очень серьезная специальность, которая включает в себя реконструктирование, эстетическую хирургию. То есть, с одной стороны, мы режем телок, с другой стороны, мы помогаем людям после ожогов, аварий. Это как раз называется реконструктированием. Мое направление – рак молочной железы.

ВОС: После операции вы восстанавливаете грудь? Я слышала, что иногда имплант не приживается.

Д. М.: А здесь фишечка заключается в том, что у нас в стране эти операции делают те, кто их не должен делать.

ВОС: Почему?

Д. М.: Не знаю, государство такое. У нас онколог делают мастэктомию, убирают железу, назначает химиотерапию, делает реконструкцию, то есть он в своих руках сосредотачивает все. А совершенно очевидно, что человек не может быть хорош во всем. Никак теоретически. Потому что любая операция в пластической хирургии, любая в целом, внешне очень простая, технически. И все думают: «Господи, что там такое? Протез поставил, и все». А на самом деле она состоит из множества нюансов, мелочей, которые формируют результат. То, что ты обещаешь, то, что ты планируешь, как это будет выглядеть, как раз таки зависит от того, как ты будешь играть с этими мелочами.

ВОС: Как можно что-то обещать? А если вы не сдержите слово?

Д. М.: Ну, с высокой степенью вероятности можно что-то обещать.

ВОС: Обещать с высокой степенью вероятности нельзя…

Д. М.: Гарантировать нельзя, обещать можно. Консультация у меня занимает не меньше часа, потому что это общение с человеком. Не существует универсального подхода, для каждого ты ищешь что-то, что его или ее удовлетворит. Можно взять десять девушек, которые идут на банальную операцию по увеличению груди, и у каждой будет разная мотивация. Для меня очень важно понять, почему они это делают.

ВОС: Перечислите десять мотиваций, почему надо увеличить или изменить форму груди.

Д. М.: С ходу? Потеря объема после родов, непосредственно маленький размер молочной железы, асимметрия сосков, асимметрия объема молочных желез, растянутый кожный чехол…

ВОС: Растянутый кожный чехол – это скорее относится к послеродовой деформации…

Д. М.: Ну, это не совсем деформация. Это, с одной стороны, потеря объема, с другой – птоз груди, опущение груди.

ВОС: Говорят, у меня птоз верхнего века.

Д. М.: Птоз верхнего века – это врожденное заболевание.

ВОС: Почему заболевание?

Д. М.: Птоз верхнего века – это врожденное заболевание, а опущение верхнего века – это возрастное состояние. Это разные вещи.

ВОС: У меня с рождения так.

Д. М.: Ну, значит, слабые мышцы и апоневроз растянут немножечко. Это врожденное.

ВОС: Мне так нравится.

Д. М.: Я вас умоляю. Нравится – слава богу. Это стандартная опять же ситуация, поймите, когда приходят к нам девушки на консультацию и говорят: «Чё со мной сделать?» Я говорю: «Ничего». Она: «Почему?» Потому что когда вы придете с конкретной проблемой – вот это не нравится, вот это беспокоит, – мы постараемся это как-то решить. Причем очень важно понимать, чтобы у человека были реальные ожидания. Моя задача это выяснить.

ВОС: Что значит «реальные ожидания»?

Д. М.: Чтобы она понимала, что мы можем, а что мы не можем сделать. Потому что существуют пациенты и пациентки, которым кажется, что они пришли к волшебнику. Мы сейчас щелкнем пальцами, и сразу жизнь наладится, проблемы все исчезнут и так далее. А этого практически никогда не происходит. Очень важно этих пациентов отсечь. Я не гонюсь за какими-то фантастическими заработками и не стремлюсь заработать все деньги мира. Я в этом смысле не алчный. Мне гораздо проще получить удовольствие от того, что я сделал, и это лучше для меня.

ВОС: То есть вы хирург?

Д. М.: Я хирург.

ВОС: Я просто пытаюсь рассмотреть ваши руки.

Д. М.: Некрасивые, пальцы толстые.

ВОС: То есть вы про всех все знаете, а про себя уже ошибаетесь. А что это за шрамы?

Д. М.: А это не важно.

ВОС: А мне кажется, что это как раз важно в нашем интервью.

Д. М.: Нет, совершенно.

ВОС: Было радостно или плоховато?

Д. М.: Другая ситуация, я вам не отвечу. Может быть, в другой ситуации, когда мы с вами встретимся. А касательно всех этих вещей наших вы меня достаточно смутили вопросами.

ВОС: Вы же сказали, что они стандартные, как я могла вас смутить.

Д. М.: Нет, своим напором.

ВОС: Я судорожно подыскиваю нестандартные вопросы, чтобы как-то вас порадовать. Вы так быстро говорите, что почти все рассказали.

Д. М.: Я только начал. Я могу разговаривать на эту тему часами, я люблю это больше жизни.

ВОС: Вы разговариваете во время операции?

Д. М.: Я хирургией занимаюсь, соответственно, я могу рассказывать о том, чем я занимаюсь, часами.

ВОС: Вы несколько раз упомянули слово «девушки». То есть какая-то вилка по возрасту или вы 60-летних называете девушками?

Д. М.: Ну, глобально да.

ВОС: То есть приходит к вам такая попиленная жизнью, измотанная неудачами тетя лет сорока. И вы ей говорите: «Здравствуйте, девушка». И ей так хорошо сразу.

Д. М.: Ну, могу и так. В большинстве своем консультация – это психотерапия в какой-то степени. Операция не решает проблемы…

ВОС: Что? Что такое психотерапия?

Д. М.: Ты общаешься с девушкой, дамой, женщиной – не важно. Понимаешь, почему она замыкается, ты пытаешься понять, в чем проблема, почему она пришла к тебе, почему она хочет сделать операцию. Потому что огромное количество примеров, могу рассказать. Пришла пациентка, которая была крайне неудачно прооперирована, причем раз пять или шесть. Мы пытались как-то восстановить, в божеский вид привести то, с чем она пришла. В итоге мы сделали три-четыре операции, и потом она начала приходить с просьбой изменить какие-то вещи, совершенно невидные на фоне того, что она перенесла.

ВОС: Например?

Д. М.: Ну, ямки у нее там остались какие-то после липосакции на ноге, вот она просила их убрать. Я ей сказал, что мы можем заняться удалением этого всего, но игра не стоит свеч. Лучше мы вряд ли сможем сделать. А зачем? В какой-то момент достигается доверие между пациентом и врачом и выясняется, что она, например, 40-летняя девушка, которая живет с мамой, у нее огромные проблемы с личной жизнью. У нее был мужчина, который ее бросил совершенно ужасным образом, и она не может никак прийти в себя. Для нее эти операции, попытки изменить свое тело – это какая-то сублимация того, что происходит в ее жизни. И я ей сказал: «Не ищите его, вы можете зайти в поисках совершенства своего тела очень далеко. Но тело не главное, самое главное – это то, что у вас в голове происходит».

ВОС: Вы сказали, что занимаетесь одновременно психотерапией, и сказали, что тех, кто приходит по незначительным для вас причинам, вы отговариваете, потому что не стремитесь к деньгам.

Д. М.: Я не могу сказать, что я их отговариваю.

ВОС: У психотерапии всегда есть определенная цель. По большей части есть определенный результат. То есть человек приходит с проблемой, в идеальном случае он должен для себя эту проблему решить. Если вы понимаете, что встречаете человека, который путем контроля за своим телом пытается проконтролировать жизнь, что вообще-то является вполне популярной историей, то результат должен быть от вашей терапии. Вы же не можете сказать, что не делаете ей операцию, потому что она живет с мамой, когда там ее трахал какой-то дядя, – что она будет делать с этим знанием? То есть вы ее подкопали, и она вот с этим пошла. У вас есть в арсенале какой-то психолог, к которому вы можете ее направить?

Д. М.: Есть психологи, психиатры. Безусловно, мы с ними работаем довольно тесно, мы их перенаправляем туда. Когда я говорю, что я занимаюсь психотерапией, это не значит, что я занимаюсь психотерапией, я не психотерапевт, у меня нет диплома.

ВОС: Просто вы назвали свою работу отчасти…

Д. М.: Отчасти да. Ты общаешься с пациентом, ты должен понять, зачем он это делает, для чего, какая мотивация. Потому что любая операция – реконструктивная, пластическая, эстетическая – завязана на самовосприятие пациента.

ВОС: Да, это понятно. Мне кажется, что любой запрос на пластику, кроме реконструктивной, является на самом деле проблемой невротического характера. Потому что даже при обвисшей груди, живя с любящим мужчиной, она родила троих детей, и вот ей не нравится, просто ей…

Д. М.: Почему, если мужчина любит и ему все нравится?

ВОС: А при чем здесь мужчина? Невозможно женщину аффилировать к мужчине. Вы себя четко можете привязать к какому-то мужчине? Я очень сомневаюсь. Женщина смотрит на себя в зеркало и не привязана к мужчине, даже если мужчина может говорить: «Супер, класс, я тебя люблю такой, какая ты есть, мне по фигу, какая у тебя грудь».

Д. М.: Да, вы правы. Мужчина говорит что-то любя, он привык к этой женщине, он не может просто взять и сказать: «Здорово, если бы ты что-то изменила». Говорит: «Да, нет, я тебя люблю, не нервничай, все хорошо». Но вопрос: является ли это правдой? Это очень сложная тема. Любая женщина смотрит на себя в зеркало, и она хочет выйти в купальнике на пляж, и ей приходится заматывать эту грудь и складывать в чашечку бюстгальтера. Она знает, что есть возможность поставить имплант и получить форму, почему бы и нет? У нее реальные ожидания, она знает, на что она готова пойти, знает, какую цену готова заплатить в плане рубцов и прочее. Это пациентки, которые составляют 70 % в нашей практике. Очень мало пациентов 18–19-летнего возраста, которые приходят и говорят, что хотят грудь побольше, чтобы мужчины на них смотрели. Таких не очень много, на самом деле. Большая часть – это абсолютно адекватные, причем я не могу сказать, что у них там всех какие-то психологические проблемы, нет, ну, безусловно, есть, они у всех есть. Но в данном случае операция может каким-то образом помочь эту проблему решить. Они будут воспринимать себя лучше.

ВОС: Давайте попробуем соскочить с темы женской груди. Какие есть еще запросы?

Д. М.: Сейчас много людей оперируются, чтобы сменить пол. Людей много, у нас две-три операции в неделю проходят. Причем больше меняют так, что женщины становятся мужчинами, процентное соотношение примерно 10 к 1. Это достаточно часто встречающаяся проблема.

ВОС: Давайте сначала про механику. Вы удаляете грудь и пришиваете член?

Д. М.: Я не смогу объяснить вам механику. Потому что каждая из операций дает какой-то эффект.

ВОС: Не, я не про эффект. Про то, что вы делаете, чтобы изменить пол. Вы отрезаете грудь и что-то там пришиваете туда?

Д. М.: Не забегайте вперед. Я вам объясню. Когда человек меняет пол, он проходит этапы трансформации. Первый – это замена документа. Второй – это комиссия, много нюансов юридических. Следующий – мастэктомия, то есть убирается железа. Некоторые люди на этом останавливаются, они заводят семью вполне полноценную, с женщиной живут. Женщины, которые становятся мужчинами, зачастую гораздо больше мужчины, чем мужчины, которые родились такими по полу, номинально, со всеми вторичными половыми признаками. Если они хотят идти дальше, то это гистерэктомия, удаляется матка, а финальное – это воссоздание какого-то аналога полового органа.

ВОС: Какого?

Д. М.: Ну, как вы понимаете, невозможно воссоздать полностью идентичный половой орган у женщины, у которой его нет просто.

ВОС: А что вы туда пришиваете, из чего это делается?

Д. М.: Много методик существует, начиная от исторических, когда использовалась такая техника, которая называлась «филатовский стебель», когда выкраивается кожный лоскут на двух мышцах. С этим много проблем, медицинская наука не стоит на месте. Сейчас забирают фрагмент широчайшей мышцы спины, делается разрез, забирается фрагмент, это авторская методика у нас такая есть, я пытаюсь ее сделать популярной.

ВОС: Неплохой размер вы показываете.

Д. М.: Минимум 18 просят.

ВОС: Им кажется, что при меньшем размере меньше удовольствия?

Д. М.: Тут не стоит вопрос полового акта, здесь все гораздо тоньше. Большинство не использует созданный неофаллос по прямому назначению.

ВОС: То есть это просто там существует в каком-то виде?

Д. М.: Это не там существует. Берется мышца, мышца сворачивается в трубочку, здесь кожный покров, она фиксируется вокруг кости, берется нерв, нерв сшивается…

ВОС: От нее же, из ее спины?

Д. М.: Нет, там специальный пучок, и из него сосуды, мышца же кровоснабжается, она пересаживается полностью. Начинает питаться, через некоторое время происходит аналог сокращения. Для многих это нужно, например, чтобы они плавки могли надеть. Для них это символ мужественности. Но это все не выглядит абсолютно идентично. Это опять же к вопросу того, что мы не кудесники.

ВОС: Вопрос: а если вы там все зашиваете, то как…

Д. М.: Клитор остается. Все продумано.

ВОС: Ну это же не очень удобно, да?

Д. М.: Тут уже не стоит вопрос, пациенты приходят, говорят спасибо.

ВОС: Вы их не отговариваете?

Д. М.: Ни в коем случае. Если есть диагноз «транссексуализм», если есть заключение психиатра, то эта операция направлена на то, чтобы социально адаптировать этого человека и спасти его. В данном случае это не блажь. Ну, опять же вопрос с мотивацией и с тем, насколько это аффилировано с психикой человека. Причем моя специализация в основном грудь. Мы сейчас провели очень интересное исследование. Суть заключается в том, что большинство девушек сейчас асимметричны, они кривые, сколиоз сейчас у 90 % девушек. Разница в углах. Лечат ли пациента в школе, если у нее значение угла выше 40? А первая и вторая стадии – это незаметно. Понятно, что все девушки перед зеркалом позируют и не сверяют пропорции. Она приходит к тебе на операцию, ты ставишь ей протезы, при условии, что у нее там все соотношения сохраняются. Но ты ей не говоришь при этом, что у нее сколиоз. Она приходит потом и спрашивает, что это такое.

ВОС: То есть вы действительно предполагаете, что девушки не стоят вот так голые расслабленные перед зеркалом?

Д. М.: Мы провели исследование, и из 680 пациенток о том, что у них сколиоз, знало 5 %.

ВОС: Одно дело, что не знают, но вы говорите, что они всегда позируют.

Д. М.: Я практик, все выводы мы делаем на основании опросников и так далее. Это не голословные утверждения. Проблема в другом. Когда ты об этом не сказал, пациент приходит после операции и начинает предъявлять какие-то претензии. Стоит сфотографировать со спины, показать и сказать, что спина кривая, что можно попытаться убрать эту асимметрию, но нужно ли? Все говорят, что нет. Но интересно то, что чем кривее женщина, тем с хирургической точки зрения сложнее сделать операцию, но тем вероятнее со стороны пациентки, что она будет довольна. И наоборот. Это огромная проблема. Причем приходит пациентка, она вся загибается, ее оперировали травматологи, выпрямляли позвоночник и т. д., ей хоть что-то поставишь, она уже будет счастлива. Буквально прошлым летом я оперировал пациентку после ожога кипятком. Девочка была вся обожжена, было деформировано лицо. И насколько странен вопрос о том, доволен такой человек операцией или нет. У многих пациенток психологические проблемы. Мы видим огромное количество девушек, которые приходят в депрессии и говорят: «Вы знаете, меня бросил муж. Это, наверное, потому что во мне что-то не так, я старею, не могу конкурировать, ушел к молодой, понятно, что я хуже, на мне отразилась беременность». И видно, что у человека депрессия, ему нужно помочь. И вот приходит эта девочка обожженная, у нее рот не открывается, она вся в рубцах. Она настолько позитивная, от нее исходит какой-то свет. Ты не можешь понять, как это. Мне на нее смотреть не очень, а она ходит по улице, общается, она абсолютно социальна. Она шла к этой операции очень долго, выбирала все. Я прихожу на следующий день в палату на осмотр. Она говорит: «Доктор, можно, я вас сфотографирую?» Я спрашиваю, зачем. «Вы мне вернули жизнь». Причем мы ей глобально ничего не сделали, мы не вернули то лицо, которое было до того, как она обожглась. Мы просто сделали чуть лучше. Она смогла открыть рот. Но это колоссальный эмоциональный заряд. Для меня намного интереснее делать реконструирующие сложные операции, потому что такой фидбэк от пациента: они доверяют тебе себя полностью, это все поэтапно делается, и становятся хорошими друзьями. Это по сравнению с эстетикой. Потому что в эстетике всегда: вот, доктор пытается заработать деньги, начинают какие-то вещи прилипать. Я просто очень люблю свою специальность. Ну, конечно, с точки зрения технической ты сидишь за микроскопом десять часов, встаешь весь мокрый, ты получаешь колоссальное удовлетворение, которое не получаешь, когда ты делаешь банальную эстетическую операцию.

ВОС: Какая считается самой распространенной?

Д. М.: Чем проще технически операция, тем она банальней для хирурга. Второе место – липосакция. Третье – веки, четвертое – нос. В Америке немного другая раскладка, там на первом месте – липосакция, а всякие процедуры по лицу существенно за пятерочку вываливаются.

ВОС: Потому что американки бывают очень толстыми.

Д. М.: Американцы тоже. Есть избыточный вес, поэтому такая операция самая распространенная. Но по Европе по-другому.

ВОС: Европа и Америка совершенно разные.

Д. М.: Да, колоссально отличаются.

ВОС: Вы какой ориентации?

Д. М.: Самой что ни на есть гетеросексуальной.

ВОС: Для вас проще, если бы вы были другой ориентации?

Д. М.: Может, я скажу сейчас банальности, но каждый доктор, оперируя, пропускает через себя пациентку. Я иногда оцениваю, как мужчина, тот результат, который должен получиться. У меня есть свое восприятие груди.

ВОС: Не утомительно?

Д. М.: Нет. Ну, понятно, что если в ночном клубе девушка поднимет футболку и покажет мне свою грудь, то у меня это не вызовет никаких эмоций. Очевидно, что у меня слюни не потекут, я не начну на нее бросаться. Все зависит от ситуации и от каких-то чувств к человеку.

ВОС: А вот вы, например, познакомились с девушкой, вы смотрите на нее со стороны: тут подрезать, тут убрать?

Д. М.: Красота – это сочетание мельчайших нюансов и недостатков. Не может быть красоты выточенной из камня греческой скульптуры, она мне не интересна.

ВОС: Женщины с фигурой античной статуи вам не интересны? Или вы, может, имеете в виду моделей?

Д. М.: Я вас умоляю, вы прекрасно понимаете, о чем я говорю. Хорошо, у нее фигура античной статуи, правда, идеалы в Греции сейчас отличаются от древнегреческих, вопрос в сочетании: что за человек, личность, как она себя ведет, как она разговаривает, какая у нее концепция жизненная. Это сочетание всех нюансов. Не бывает так: пофиг на то, что у нее в голове, главное – пропорции.

ВОС: Хорошо, если вам нравится девушка, вы не предложите ей что-то поменять?

Д. М.: Никогда даже в мыслях не возникнет, чтобы сказать, что вот это стоит изменить. Во-первых, я умею переключаться с профессиональной точки зрения, во-вторых, это моя концепция хирургическая, я ей следую неукоснительно. Суть ее заключается в том, что мы не подгоняем человека ни под какие стандарты и идеалы. Ты делаешь то, что в данной ситуации человеку подойдет. Есть, наверное, какие-то критерии оценки возрастного изменения лица. И есть концепция хирургическая того, что нужно омолаживать лицо. Есть концепция возрастного старения лица в том виде, когда начинает шея висеть, кожа, есть концепция потери объема. И есть операции, направленные на исправление этого объема и на устранение этих изменений. Но очень сложно вернуть то, что было, очень сложно бороться с природой. Можно сделать какую-то мощную операцию с реабилитацией полгода, но у меня всегда возникает вопрос: а зачем? С моей точки зрения это не нужно. Можно сделать какую-то операцию, чтобы в 50 выглядеть свежо, но натурально, красиво. Я так оперирую.

ВОС: Судя по тому, что вы сказали ранее, про грудь, которую заворачивают в лифчик. Вот у нее возникло что-то здесь, и она не хочет быть моложе, она просто хочет к тому, к чему она привыкла.

Д. М.: Что-то можно сделать, чтобы человек выглядел лучше, но не сделать так, чтобы в 55 выглядеть на 25. Технически это реально.

ВОС: Перетянуть кожу?

Д. М.: Лицо перебрать. Есть доктора, которые настолько хорошо знают анатомию, что способны это сделать.

ВОС: Но они не вернут ее к самой себе, они просто сделают ее моложе.

Д. М.: Это да. У меня есть лекция для ординаторов, для людей, которые хотят стать пластическими хирургами по эстетике лица. В этой лекции я показываю, что есть огромное количество пациентов, медийных персонажей, например, с перетянутыми лицами, и непонятно, кто их оперировал и зачем. А есть Катрин Денев, которая выглядела супер, но она и сейчас выглядит супер. Да, она оперированная, но почему бы и нет. Тут разные концепции, разные взгляды, разные подходы. Я стараюсь сохранить индивидуальность и настаиваю на том, что каждый человек имеет нюансы, и эти нюансы очень сильно персонифицируют его.

ВОС: Есть какие-то публичные люди, на которых вы смотрите и думаете: «Провал»?

Д. М.: Да, конечно. Есть провал, когда люди плохо прооперированы, а есть провал, вот когда, например, наши российские женщины не следят за собой.

ВОС: Делаете ли вы операции на интимных зонах?

Д. М.: Не увлекаюсь.

ВОС: Почему?

Д. М.: Не знаю, не нравится.

ВОС: Как это, а если деформации из-за родов?

Д. М.: Бывают часто разрывы половых губ, увеличение. Не знаю, мне просто не нравится, не лежит душа. Я не все оперирую, я не оперирую нос, например. Я считаю, что если человек оперирует нос, то он должен заниматься только этим и полностью углубляться в это, это очень сложно, и он сильнее всего, пожалуй, влияет на лицо человека. Поэтому если ты лезешь в эту историю, то занимайся этим и ни во что больше не надо лезть.

ВОС: Какая средняя зарплата у пластического хирурга?

Д. М.: Моя зарплата 7500.

ВОС: Евро?

Д. М.: Евро. Ну, мы не озвучиваем зарплату, которую получаем в частных клиниках. У нас очень большая дистанция. Есть пластическая хирургия в Москве, там маленькая зарплата, есть хирурги, у которых сверхприбыли.

ВОС: Ну хорошо, вилка: 2000 в месяц и 200 евро.

Д. М.: Я могу сказать, что проценты от операции варьируются от 25 до 50. Операция по увеличению груди, соответственно, может быть от 100 000 до 500 000. Тут очень много нюансов. Меня все устраивает, я просто не считаю, что нужно распыляться на какие-то вещи, нужно бить в одну точку, потому что ты начинаешь вникать в проблему гораздо глубже, чем если бы ты делал все – прямо хирург на все руки, суперуникальный. Это плохо заканчивается.

ВОС: Есть, как мне кажется, могу ошибаться, стереотип того, как выглядит врач. Бывает, что приходят и говорят: «Слушайте, вы что, в девятом классе учитесь?»

Д. М.: Не нравится – идите. Конечно, было, сплошь и рядом. Я сижу, у меня кабинет с огромным количеством сертификатов и прочее. Приходят люди, и если я вижу, что человек изначально негативно настроен, то сразу: «А сколько вам лет?» Столько-то. Дальше: «Хорошо, а вот сколько вы оперировали?» Столько-то оперировал. Результаты, пожалуйста. Вот моя концепция, вот как я веду себя. Хотите знать, где я учился? Пожалуйста, все висит на стене. Я ничего не выдумывал, ничего не покупал. Если вам нравится – окей, здорово. Если не нравится – до свидания. Я никогда не уговариваю на операцию, потому что это себе дороже. Ты можешь уговорить человека на операцию, сказать: «Да я самый лучший, я обещаю». А потом может быть ситуация, какое-то осложнение. Никто не застрахован от осложнений. У 23-летнего врача, понятное дело, их больше, он только заканчивает обучение, получает диплом врача общей практики и идет в ординатуру, там он уже начинает какие-то операции самостоятельно делать, потому что хирург должен учиться работать руками, не может быть теоретического хирурга. На самом деле дикая проблема в том, что сейчас большинство врачей – теоретические хирурги.

ВОС: Это что такое?

Д. М.: Они прекрасно знают теорию, но совсем не знают практики.

ВОС: Теоретический хирург же – это оксюморон. Хирург – это врач, который человека оперирует.

Д. М.: Оксюморон нашей жизни. Висит, например, табличка: «Хирург». А он такие операции никогда не делал, а может, вообще не оперировал. Помогал, может, кому-то. Я учусь, путешествую и смотрю систему обучения хирургов. У нас проблемы. Я не знаю, что будет через некоторое время, потому что у нас нет системы обучения хирургов. У нас это очень сильно завязано на твоем собственном желании.

ВОС: Есть пятерка самых известных, распиаренных хирургов. Они действительно высококвалифицированные?

Д. М.: Я могу сказать, что своих учителей я считаю одними из самых лучших в нашей специальности. Но при этом у каждого хирурга есть свои какие-то фишечки. И я видел операции многих распиаренных хирургов и не могу сказать, что у них там что-то фантастическое. Более того, я вам скажу, что самую лучшую операцию на груди я видел в городе Рочестер, это в Штатах, в клинике Мейо у врача, которого вообще никто не знает. Он не светится.

ВОС: Почему он не светится? Приток пациентов был бы больше.

Д. М.: Вы поймите, что здесь очень интересная штука: у хорошего хирурга и так проблем не будет с пациентами.

ВОС: Сарафанное радио.

Д. М.: Конечно, это работает на уровне рекламы.

ВОС: Очень хвалили клинику в Тверской области.

Д. М.: Там дешево просто.

ВОС: Но многие медийные туда ездят.

Д. М.: Не знаю, мы много переоперировали пациентов других клиник… Опять же нельзя делать эстетические операции, чтобы обещать, гарантировать какой-то результат. Ты должен быть хорошим хирургом, все знать, обладать чувством прекрасного и т. д. Но у тебя должна быть команда, без команды невозможно сделать хорошую операцию. Потому что операция не заканчивается, когда ты шов положил и наклеечку наклеил. За пациентом нужно следить, пациенту надо дать определенный уровень ухода послеоперационного, должна быть абсолютно в плане оснащения продуманная система. Только тогда наличие всех этих факторов даст эффективность, даст безопасность. Потому что если мы говорим об эстетических операциях, то на первый план безусловно выходит безопасность. Опять же такая психологическая штука.

ВОС: Сейчас распространены гепатит С и ВИЧ. Люди ходят к зубным врачам, делают татуировки и заражаются. Что делать с таким пациентом?

Д. М.: Даже если бы он был больной торчок с ВИЧ-активностью.

ВОС: С точки зрения закона это нормально?

Д. М.: Законодательно мы, если обнаруживаем ВИЧ-положительного человека, обязаны обратиться в соответствующие органы.

ВОС: А если антитела?

Д. М.: А что? Боюсь ли я оперировать человека с гепатитом? Вчера вот я лазил по локоть…

ВОС: Ну, я имею в виду не гепатит там, когда он уже…

Д. М.: Да не важно. Меня это никак не пугает, боязнь уколоться.

ВОС: Вы не боитесь заразиться?

Д. М.: Абсолютно. Ну, заражусь – значит, судьба такая.

ВОС: У нас очень молодая аудитория, 17–30 лет. Когда возможно, когда нужно, когда точно рано? Я имею в виду людей примерно психически здоровых.

Д. М.: Я могу вам сказать в качестве резюме: если вас что-то беспокоит, есть зарубочка там какая-то в голове, то придите, задайте вопрос. Не надо бояться пластических хирургов.

ВОС: Я не про страх. Я про то, что вы точно не наш клиент, потому что у вас то, то, то.

Д. М.: Проблему иногда можно решить операцией, иногда нельзя. В каждом случае нужно обсуждать. Спрашивайте, приходите на консультацию, не бойтесь, вас никто не уложит на стол операционный и не скажет: «Надо вас оперировать!» Мы довольно честные люди.

ВОС: Если вы видите, что точно не надо, что это индивидуальность – скажете?

Д. М.: Да, я честно скажу, что с моей точки зрения ничего делать не нужно. Более того, я это достаточно часто говорю.

ВОС: А если приходит человек, а у него, например, прекрасно, совершенно индивидуально торчат уши? Не некрасиво, мило.

Д. М.: Ну что значит «не некрасиво»? Приходит человек и говорит: «Я не могу, меня вот эти уши бесят». Я говорю: «Хорошо, мы можем сделать так, что они встанут по-другому». Если он приходит, говорит: «Знаете, у меня родинка на носу…» А у него уши торчат. Я ему не скажу: «А уши-то ваши вас не бесят?»

ВОС: Иногда просто бывает, что вот эти торчащие уши или нависшие веки – это то, что делает человека тем самым прекрасным.

Д. М.: Если человек это понимает, то он никогда не скажет, что хочет убрать уши.

ВОС: Нет, если он не понимает, если ему кажется, что его торчащие уши – это проблема. А вы видите, что нет, что это часть его индивидуальности.

Д. М.: Могу привести пример, это частые случаи. Буквально в прошлую пятницу консультировал. Приходят мама с дочкой, и вот садится дочка, ей 16 лет, у нее рубчик под губой, и говорит: «Вы знаете, я больше не могу терпеть насмешки в школе, я хочу убрать». И сидит рядом мама. И вот вопрос: «Это вы хотите или мама хочет?» На что мама: «Ну как, ну вы понимаете, она красивая, такое чистое личико». Подождите, мама, это вы хотите, чтобы я вашей дочке сделал операцию? Зачем вы ей говорите, что у нее этот рубец? Вы должны говорить, что она самая красивая. У всех есть рубцы на лице, их не надо всем оперировать. Если человеку нормально и он никак не переживает из-за этого, а может преподнести это как свою фишечку, то зачем что-то делать? Это, опять же, суперсложная штука. Вчера я разговаривал с пациенткой, позавчера мы прооперировали, обожженная девочка вся, ставили эспандер, растягивали кожу. Я захожу в палату, она лежит милая такая, пообщались, поговорили, вижу, в коридоре ходит, а заходит мама – в слезы сразу. Потому что мама начинает: «Вот, девочка моя, тебя порезали». И что делать? Разводить надо? Я понимаю, что она сейчас вернется домой и даже если мы 50 операций удачных сделаем, все равно будет вот в этом состоянии, пока не отойдет от мамы.

ВОС: В психотерапии это называется «нарциссическое расширение», когда родители сами пытаются быть совершенными и детей своих делают совершенными. Последний вопрос. Есть ли у меня какие-то прооперированные вещи и если есть, то где?

Д. М.: Не буду этим заниматься, вроде видимых рубцов нет, не буду.

ВОС: Вы боитесь облажаться?

Д. М.: Я не боюсь, это не угадайка. Приходят тоже часто: «Посмотрите, видно, что у меня прооперировано?» Вы скажите, я запишу.

ВОС: Ну вы же врач, скажите – видно?

Д. М.: Для того чтобы это сделать, надо сесть в нормальный кабинет, сфотографировать вас, посмотреть фотографии. Я явных признаков не вижу, если да, то у вас хороший хирург, респект ему. Вы так глазами моргаете, не знаю. Дайте посмотрю. Хочется верить, что не оперировали.

ВОС: Почему?

Д. М.: Грыжки оставили.

ВОС: Не видите шрамы-полоски?

Д. М.: Ну, тут нужно нормальное освещение. Если хотите, приходите на консультацию. Мы друг друга-то с трудом видим. А все эти проверки… Вы поставьте Пеле в Краснодаре играть, он на таком поле никогда такой класс не покажет, как в Бразилии. Поэтому нужны нормальные условия.